Текст книги "Ночь всех мертвецов"

Автор книги: Йен Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Все вышли посмотреть на то, как из черных, пророщенных в зыбком льду шахт вылетят ракеты. На дистанции в двадцать кеев их химические двигатели начали изрыгать огонь – в космосе прибавилось еще одной галактикой белых звезд. Мертвецы провожали ракеты взглядом, пока те не растаяли вдали. Двенадцать часов до столкновения. На ракеты никто особо не надеялся – в лучшем случае зенитчики живых истратят на них пару тысяч своих снарядов, вот и вся польза.

Широкую талию кометы опоясывала дюжина пром-модулей, внутри которых созревали истребители Хорхе и Сола. Сол, как зачарованный, следил за их медленным – молекула по молекуле – ростом. То были зловещие черные зверюги, андреевские кресты, отлитые из расплавленной кости. В центре – полость в форме человеческой фигуры. Пилот летал с распростертыми руками. Низоруки сжимают штурвалы турберов; верхоруки подзаряжают и наводят струи-лазеры. Боковым астральным зрением Сол вновь видел темных, хлопающих крыльями тварей, с которыми как-то раз уже встречался. Тогда он обхитрил этих ангелов-стервятников. И опять их перемудрит, будьте покойны.

Первый раунд битвы начался в 01:45 по общекосмическому времени. Соломон Гурски сотоварищи наблюдали за ним из теплой, закутанной в множество ледяных слоев штабной «матки». Его виртуализированное зрение воспринимало пространство в трех измерениях. Вот синие цилиндры – корабли корпорад. Белая стая, что устремляется к ним со всех возможных сторон, – ракеты. Одна взрывается, не дотянув до синего цилиндра. Еще один взрыв. И еще. Сплошное зарево света, точно полыхнуло несколько сверхновых разом, заливает дисплей в голове Сола – первая волна ракет аннигилирована. Ее место занимает резервная. Но и ее авангард взрывается – распускаются очаровательные, недолговечные голубые цветы. Чуть поближе к цилиндрам. Чуть-чуть поближе – но живые успели отбить удар. Сол видит, как пришедшая с юга одинокая боеголовка, совершив вираж в вакууме, устремляется к передовому кораблю, поражает его – только красный огонь полыхнул.

Экипаж Джуди кричит «ура». Один враг пал, текторы из боеголовки превратили его в кипящий шлак.

Прочие корабли уцелели. Теперь вся надежда на истребители и их пилотов.

Под голоса, отсчитывающие минуты до старта, Сол и Элена слились в объятиях. Низоруки и верхоруки сцепились в невесомости переднего НП. За прозрачным куполом, похожим на земной небосклон, медленно кружились звезды. Любовь не выдерживает испытания смертью; Элена осознала эту горькую истину, поняла всю тщетность своих иллюзий в доме на холмах, когда воображала свою близость с Солом. Но любовь способна расти и преображаться по мерке вечности. Когда их тела обсохли, они заклеили свои нежные, интимные органы вакуумно-непроницаемой кожей и поднялись наверх, к пусковым установкам.

Сол помог ей залезть в полость истребителя. Тектопластиковые пальцы вцепились в Элену, подключились к электромагнитным цепям ее кожи. Ангельский скафандр ожил. При телепатических разговорах они научились одному трюку – массажу периферийной нервной системы, при котором внутренние поверхности тел словно целуются. Краткое мурлыканье обоюдного удовольствия – и Элена взлетела, оставляя за собой след из мерзлых капель тектополимера. Защитники Джуди будут сражаться в безмолвии и тьме. Этот телепатический поцелуй – их последний радиоконтакт до самого отбоя. Соломон Гурски проводил взглядом синие, точно заикающиеся турберы, пока они не слились со звездами. Реактивная масса была ограничена; те, кому суждено вернуться из этого полета, сбросят по дороге свои ангельские скафандры и дотянут до дома на солнечных парусах. Сол спустился вниз – наблюдать за битвой при помощи молекул, щекочущих лобные доли.

Ангелы Джуди разделились на две эскадрильи. Одна занималась противоракетной обороной, другая поднялась вверх по эклиптике, чтобы спикировать на корабли корпорад и уничтожить их, прежде чем они успеют открыть огонь. Элена входила в группу ближней обороны. На ментальном дисплее Сола ее ангелолет был обозначен крестиком в красно-золотую тигровую полоску – под цвет ее кожи. Сол смотрел, как она описывает замысловатые петли вокруг кометы, меж тем как синие цилиндры живцов приближаются к плоскости, обозначенной как «огневая дистанция».

Внезапно семь синих цилиндров выплюнули облако актинических искр, которые фейерверком посыпались на комету.

– Матка боска! – тихо воскликнул кто-то.

– Пятьдесят пять «g», – спокойно сообщил капитан Завита. – Контакт через одну тысячу восемнадцать секунд.

– Разве их всех перехватишь, – пробормотал мертвец с мондриановской кожей – Коуб, занявший место Элены при дальнедействующих сенсорах.

– В первой волне сто пятнадцать контактных единиц, – доложил Хорхе.

– Сол, поддай гравитации, – сказал Савита.

– Стоит превысить одну тысячную «g», и погонщик массы погнется к черту, – ответил Сол, открыв второе окно на своем ментальном дисплее.

– Хоть что-нибудь – только бы им расчеты подпортить, – настаивал Савита.

– Ладно, сейчас рискну.

Сол был рад с головой погрузиться в задачу: «Как выжать из огромной электромагнитной пушки еще немного мощности?» – только бы не видеть векторов атаки и отрезных плоскостей перехватчиков в миг, когда эскадрилья ближней обороны сблизится с ракетами. И, что еще важнее, ему не придется следить за петлями и виражами полосатого крестика. Не придется бояться, что в любую секунду крестик наткнется на плотную синюю кривую и сгорит в костре аннигиляции. Синие звезды гаснут, заметил он, гаснут одна за другой. Но медленно. Слишком медленно. Слишком нечасто.

Компьютер подсказал ему решение проблемы. Сол ввел команду в погонщика массы. Изменение в величине ускорения было легким, точно замедленный выдох.

Одного они уже потеряли – исчез лиловый в крапинку Эмилио. А половина ракет по-прежнему держится заданной траектории. В верхнем правом углу его виртуального поля зрения невозмутимо тикают часы. До контакта шестьсот пятнадцать секунд. Десять минут жизни.

Но истребители уже сновали среди корпорадников, уворачиваясь от ослепительных очередей автоперехватчиков ближнего боя. Флотилия живых попыталась рассыпаться в разные стороны, но у ее кораблей – неуклюжих увальней – не хватало реактивной массы. Истребители Джуди порхали среди них, ведя снайперскую стрельбу: кому-то срезали пусковую установку, еще кому-то сорвали солнечную батарею, вспарывали «пузыри» жизнеобеспечения и топливные баки – и неспешно взрывался, переходя в газообразное состояние, водород. Тринадцатилетние пилоты погибали, корчась от наркотической ярости, проливались в вакуум струями быстрозамерзающего геля-амортизатора. Флот противника таял на глазах. Было семь кораблей – осталось пять. Было пять – стало три. Но живые не были покорными жертвами; из шести участвовавших в бою мертвецов лишь двое вырулили на орбиту свидания с кометой. Их лазеры умолкли, реактивная масса иссякла. Пилоты катапультировались. Развернули свои солнечные паруса – щиты света.

Два корабля живых уцелели. Один лег на возвратную орбиту, затратив на это последние граммы своей маневровой массы. Зато другой направил топливо своего турбера через блип-жерло – держа курс прямо на Джуди.

– Идет на таран, – сказал Коуб.

– Сол, увернись от него, – приказал капитан Савита.

– Он слишком близко. – Цифры в голове Сола были беспощадны. – Даже если я срежу ему сопло, он сможет качать газы жизнеобеспечения через СТУ.

Бункер тряхнуло.

– Дерьмо! – выругался кто-то.

– Поцарапал, – доложил Коуб. – Было бы прямое попадание – если бы Сол не прибавил скорости.

– Погонщик на месте, – сказал Сол.

– Рэлея сбили, – сказал капитан Савита. Пятьдесят ракет превратились в двадцать, но Эмилио и Рэлея больше нет, а ракеты приближаются. Мало места для маневров. И вообще нет места для ошибок.

– До контакта с кораблем двести пятнадцать секунд, – объявил Коуб. Большинство ракет тянулось в хвосте кометы, не в силах догнать ее. Огава и Скин, узоры Мандельброта и крапинки далматинца, вели арьергардный бой, подавляя ракеты, которые пытались вновь нащупать цель. Оливково-зеленые волны и красные тигровые полоски развернулись лицом к кораблю живых. Кинсана и Элена.

Вот так влипли!

В этот миг Сол пожалел, что в голове у него сидит этот график. Он жалел, что не слеп. Лучше внезапная аннигиляция, слепота и невежество, смертоносный свет. Видеть, ЗНАТЬ, считать секунды на таймере – это же мучительнее казни. Но внутренние глаза невозможно зажмурить. И он наблюдал, бессильный, как белый протуберанец с корабля живых пронзил и раскрошил оливково-зеленый крест Кинсаны. Он наблюдал, как Элена обстреляла корпорадника продольным огнем из своих лазеров, разрубила его на трепещущие куски, и сами собой взорвались двигатели, и обломки корабля выстроились дугой в космосе, уносясь от кометы Джуди. А он наблюдал – и даже не мог отвернуться, – как Элена совершила слишком медленный, слишком поздний, слишком мелкий вираж, и взорвавшийся модуль экологического отсека оторвал ей ноги-турберы и солнечный парус: она закувыркалась в вакууме, изувеченная, уничтоженная.

– Элена! – вскричал он обоими своими голосами. – Элена!

Элена Асадо падала в бездонную пропасть, к красивым скоплениям галактик в созвездии Девы.

Последний припадок гнева, которым Земля проводила своих детей, завершился: от двадцати ракет осталось Десять, потом – пять, потом – одна. И наконец, ни одной. Комета Джуди продолжала свое медлительное восхождение по стенкам гравитационного колодца Солнечной системы, к непроглядной тьме и умопомрачительному холоду. Ее пятьсот двадцать душ спали крепким сном невинных младенцев, так, как могут спать только мертвые в ледяных гробницах. Вскоре к ним присоединятся Соломин Гурски и все остальные – растворятся в гостеприимном льду, умрут на пятьсот лет, пока комета не доберется до другой звезды.

«Будь это сон, я мог бы забыться», – подумал Соломон Гурски. Во сне все меняется, воспоминания превращаются в грезы, а грезы – в воспоминания. Во сне есть время, а время – это перемены и, может быть, шанс забыть ее фигурку, которая вечно кружится в вакууме, и силы, которые уже воскресили ее однажды, вновь возрождают ее, она питается солнечным светом и не способна умереть. Но его ожидал не сон. Его ожидала смерть, и для него все прекратило свое существование.

пятница

Они вместе смотрели, как горит город. То был один из декоративных городов равнины – Народ Дальнего Прицела строил их и оберегал для праздников, которые проводились каждые четыре года. Маленький, сверкающий, как бриллиант, город чем-то напоминал цветок, чем-то – спираль, чем-то – морскую волну. Его можно было бы с одинаковой точностью назвать огромным зданием и небольшим городком. Он горел удивительно элегантно.

Линия тектонического разлома делила его на две половинки. Трещина была четкой и аккуратной – Народ Дальнего Прицела ни в чем не изменял своему стилю, – она рассекала криволинейные здания сверху донизу. Земля трепетала – еще не затихли отголоски толчков.

Город мог бы сам себя починить. Он мог бы потушить пожар, вызванный, рассудил мужчина, прорывом магмы в расщелину, заново вылепить расплавленные крыши и башни, стереть с себя копоть, навести мосты над трещинами и провалами. Но его текторные системы остались без руководства – душа города отлетела к Небесному Дереву, догоняя остальных людей из Народа Дальнего Прицела, ибо все они покидали планету.

Женщина смотрела, как дым поднимается в сумеречное небо, застилая огромный опал Уризена.

– Зря он это делает, – сказала она. Ее кожа говорила о скорби, смешанной с недоумением.

– Он им больше ни к чему, – ответил мужчина. – А в разрушении есть своя красота.

– Меня от нее страх берет, – сказала женщина, и узор ее кожи подтвердил эти слова. – Я еще ни разу не видела, как что-то КОНЧАЕТСЯ.

«Повезло тебе», – подумал мужчина на языке, пришедшем из иного мира.

Перед его метеоглазами закружился вихрь – надвигалась большая буря. Впрочем, с тех пор как начались орбитальные пертурбации, мелких бурь здесь не видали. С каждым разом они были все масштабнее. В конце концов ураганы вырвут леса с корнем, и атмосфера с воем унесется в космос.

Сегодня днем, во время своего путешествия к воспоминаниям мужчины, они наткнулись на пустую гавань; вместо воды – голое дно, замусоренный песок, понтоны разломаны и разбросаны волной цунами. Лодки они обнаружили на берегу, раскиданными так, что от первой до последней было полчаса пути. Из дюн торчали полузасыпанные песком пустые панцири; с деревьев свисали мачты и паруса.

Да, погода первой вырвалась из-под контроля. Мужчина ощутил, что тело женщины внезапно напряглось. Ее тревожило все происходящее – весь этот четвертьфинал игры в конец света.

Когда они добрались до укромной долины – самого безопасного места ночевки, какое мог подобрать мужчина, – поднялся ветер, начал извлекать из кривых башен и расселин мертвого города тихие стоны и аккорды. Плащи-серводухи путников соединились, пустили в скалы корни, чтобы построить ночные панцири. Мимо пронеслась стайка пузыриков, трепещущих, отливающих радугой на ветру. Женщина поймала одного в ладонь; крохотное животное-машина на миг присосалось к ней, питаясь ее биополем. На его прозрачной коже выступили разводы, похожие на бензиновые пятна в лужах. Задрожав, оно лопнуло, превратившись в тающий пузырь тектоплазмы. Пока серводухи достраивали укрытие, женщина не сводила с пузырика глаз – но он так и не ожил.

Их соитие под зубчатым щитом, слепленным серводухами из силикатов местных скал, было одновременно нетерпеливым и холодным.

«Секс и смерть», – произнес мужчина той частью своей головы, которую не могла подслушать и ретранслировать даже его телепатическая гортань души. Мысль чужака.

Потом ей захотелось поговорить. Она любила завершать секс разговорами. Против своих правил, она не попросила его рассказать, как он и остальные Пять Сотен Отцов строили этот мир. Она считала, что «разговор» – это когда говорит один. Сегодня ей не хотелось разговаривать о начале мира. Она пожелала услышать рассказ о его конце.

– Знаешь, что в этом для меня самое гадкое? Не то, что все кончится – все-все, что вокруг нас. Самое гадкое – что пузырик взорвался в моей руке, а я ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЮ, как это могло случиться. Во сколько раз больше него вся наша планета?

– Для того, что ты переживаешь, есть одно слово, – осторожно прервал ее мужчина. Гирошторм разбушевался всерьез, прямо над куполом их панциря. «Толща кожи – вот и все, что не дает ветру сорвать плоть с моих костей», – подумал он. Но текторы крепко, мертвой хваткой держались за коренную породу. – Это слово «умирать».

Женщина села, подтянув колени к подбородку, обхватив их руками. Нагая. Гирошторм насквозь продувал ее душу.

– Для меня самое гадкое, – продолжала она, помолчав, – что так мало времени осталось. Я не успею это все увидеть, все перечувствовать до того, как оно уйдет в холод и тьму.

Она была Зеленой, рожденной во втором из быстрых времен здешнего короткого года; Зеленая из Народа Потаенного Замысла; первая, кто появился на свет в пуэбло Олд-Ред-Ридж за восемьдесят лет. И последняя.

Ей было восемь лет.

– Ты не умрешь, – сказал мужчина, распустив по коже завитки уверений и заботы, похожие на грозовые вихри великого Уризена под клубами гироштормовых туч. – Ты не можешь умереть. Никто не умрет.

– Да знаю я. Никто не умрет, мы все изменимся или заснем вместе с планетой. Но…

– Страшно отказываться от этого тела?

Она коснулась лбом своих колен, покачала головой.

– Неохота его терять. Я только начала понимать, какое оно – это тело, этот мир, а у меня все отнимают, и все способности, с которыми я родилась, тут бесполезны.

– Есть силы, которые выше даже нанотехнологии, – сказал мужчина. – Она помогла нам покорить материю, но над фундаментальными измерениями – гравитацией, пространством, временем – она не властна.

– Почему? – спросила женщина. Мужчине, который вел счет по древним, долгим годам, послышалась в ее голосе интонация земных восьмилетних девочек.

– Со временем узнаем, – ответил мужчина, хотя и понимал: это не ответ.

Женщина это тоже почувствовала, а потому сказала:

– Со временем… а Орк будет себе болтаться в двухстах миллионах лет от тепла ближайшего солнца, и его атмосфера станет ледяной коркой на этих горах и долинах.

«Горе», – говорила ее кожа. «Ярость». «Тоска по утраченному».

Двухтысячелетний старец прикоснулся к маленьким, задранным кверху грудям молодой женщины.

– Мы знали, что орбита Уризена нестабильна, но кто бы мог предвидеть влияние Ульро?

Какая ирония: эта планета, нареченная именем демона огня из книг Уильяма Блейка, будет ввергнута во тьму и льды, меж тем как Уризен и его уцелевшие луны станут коптиться в двух миллионах километров над поверхностью Лоса.

– Сол, ты не обязан извиняться передо мной за ошибки, которые совершил две тысячи лет назад, – сказала молодая женщина, которую звали Ления.

– Тем не менее мне кажется, что я обязан извиниться перед планетой, – возразил Сол Гурски.

Теперь кожа Лении гласила «надежда» с оттенком «неотвратимости». Ее соски набухли. Сол вновь наклонился к ним, меж тем как ветер конца света точил свои когти о тектопластик.

Утром они продолжали свое путешествие к воспоминаниям Сола. Гирошторм выдохся и погас в горах Утуна. Остатки призрак-сети сообщили Солу и Лении, что сегодня погода летная. Они пососали молоко из «Древа жизни» – синтезера, которым был снабжен панцирь, – а потом вновь занялись любовью на пыльной земле, пока серводухи превращали ночное укрытие в стандартный флаер-универсал. Остаток утра они провели в небе, пролетая над равниной, по которой, точно рябь на воде, двигались волны жвачников и высоких, хищно-угловатых погонщиков из Народа Техобслуживания. Все они тянулись к Небесному Дереву, растущему из пупа земли.

И жвачники, и их пастухи когда-то были людьми. В полдень мужчина и женщина повстречали флаер из Народа Щедрого Неба, который ловил своими шелковыми крыльями термальные потоки, поднимающиеся от подножия Больших Хризолитовых гор. Сол мыслеокликнул его, и они вместе совершили посадку на поляне в роще горькокорня, обильно произрастающего в Корифейском Кантоне. В прежнее время человек из Народа Щедрого Неба, следуя своим традициям, побрезговал бы наземниками, ибо их машины пачкают воздух. Но в этот тревожный час было уже не до старых обычаев.

«Куда направляешься?» – мыслеспросил Сол. В его голове трещали радиопомехи – оборванный хвост гирошторма создавал электромагнитное возмущение.

«Конечно, к Небесному Дереву, куда же еще», – ответил крылатый человек.

Глядеть на него было страшновато – то был живой воздушный змей из прозрачной кожи, натянутой на тонюсенькие косточки и сухожилия. Его грудь походила на нос корабля, а мускулы сокращались и перекручивались, когда он переминался с ноги на ногу, неуютно чувствуя себя на земле. Легкий ветерок веял от нановинтов, выращенных на кожистой паутине-перепонке, которая соединяла его запястья со щиколотками. В воздухе стоял необычный запах пота.

«Куда вы сами?»

«Со временем тоже к Небесному Дереву, – сказал Сол. – Но вначале я должен забрать мои воспоминания».

«А-а, отец, – сказал Человек Неба. – Чей ты?»

«Потаенного Замысла, – сказал Сол. – Я отец этой женщины и ее народа».

«Ты Соломон Гурски, – мыслемолвил летучий. – Моя прародительница – Ника Самотреидская».

«Я хорошо ее помню, хотя мы много лет не виделись. Она храбро сражалась в битве при комете Джуди».

«Я третий в ее роду. Тысячу восемьсот лет я провел на этой планете».

«Один вопрос, если можно. – Мыслефраза Лении яркой вспышкой ворвалась в разговор стариков. Используя почтительную форму обращения, употребляемую людьми в разговоре с многоопытными старшими, она спросила: – Когда пробьет час, как ты изменишься?»

«Легко сказать, – ответил человек Щедрого Неба, – я реконфигурирую себя для жизни на Уризене. Найду среднее между внешностью человека и обличьем реактивного воздушного ската: главное, летать, а уж там полетать можно вволю! Облачные каньоны стокилометровой глубины; ветра, несущиеся со скоростью пятьсот километров в секунду; термальные потоки величиной с континенты; безумные бури, которые несутся по всей планете! И никакой почвы, никакой базы: возможность навеки улететь от тирании земли. Мы будем слагать циклы песен – эдды, которые обогнут половину планеты на реактивных ураганах Уризена!» – Человек Щедрого Неба в упоении зажмурил глаза. Но внезапно распахнул их. Его ноздри раздулись, ощущая незаметные для других перемены в атмосфере.

«Надвигается новый шторм, еще сильнее прошлого. Вам лучше укрыться внутри скал, ибо он вырвет из почвы горькокорни».

Он расправил крылья. По перепонкам пробежала рябь. Легкий прыжок – ветер подхватил его и через миг уже вознес в термальном потоке. Сол и Ления проводили его взглядом – перескакивая с одного восходящего потока на другой, он вскоре растворился в небесной синеве.

Чтобы поболтать и размять ноги, они продолжили путь пешком. Держась кочевой тропы Народа Тяжкой Торговли, они пересекли тивовые леса на юге Корифейского и Эмбервайльдского Кантонов. К вечеру, когда поднялся ветер и тивы зашелестели иголочками, точно сплетничая между собой, они увидели человека из вида Пепельных, который сидел на стуле на маленькой полянке среди деревьев. Он был такой длинный, что складывался кольцами, а его кожа гласила, что он долго не имел хозяина и сильно ослаб. Ления протянула ему свою руку, и хотя у Пепельного, паразита Народа Подземных Коммуникаций, была не очень хорошая совместимость с Народом Потаенного Замысла, он благодарно принял ее тепло, морфоэнергию и несколько капель крови.

– Где твой хозяин? – спросила его Ления. Паразиты знают языки большинства племен. Хозяев, как и любовников, лучше всего соблазнять словами.

– Ушел со стадами, – ответил Пепельный – К Небесному Дереву. Это конец.

– И что ты станешь делать, когда Орк будет выброшен из системы? – Надрезы на предплечье Лении, через которые человек-паразит сосал ее кровь, уже заживали.

– Я не могу жить один, – ответил Пепельный. – Я попрошу землю разверзнуться, поглотить меня и убить. Я буду спать в земле, пока тепло нового солнца не разбудит меня для новой жизни.

– Но это случится лишь через двести миллионов лет, – сказала Ления.

Пепельный поглядел на нее, точно говоря, «год, миллион лет, сто миллионов лет – для смерти они все равны». Подумав, что Пепельный посчитал ее желторотой дурочкой, Ления невольно оглянулась на него, когда они с Солом вновь побрели по тропе между тивами. Она увидела, как паразит прижался к земле, точно к хозяину – животом и гениталиями. Вокруг него заклубилась пыль. Он медленно погружался в землю.

В ту ночь Сол с Ленией не занимались любовью – впервые с тех пор, как Соломон-Странник пришел в пуэбло Олд-Ред-Ридж и покорил сердце смуглой девушки, танцевавшей в кругу, в ту ночь случилось самое сильное с незапамятных пор землетрясение – Орк зашатался на орбите, и даже тектоалмазный панцирь казался ненадежным укрытием от сил, которые способны вышвырнуть в глубокий космос целую планету. Они молча застыли в обнимку, пока земля не угомонилась и панцирь не накалился от тепловой волны – это горели тивовые леса Эмбервайльдского Кантона.

Наутро они морфировали свой модуль в пеплоход и проехали по сгоревшему лесу, к полудню достигнув берега Внутриземного моря. Сейсмическая травма исхлестала волнами скалистый островок, где Сол оставил свои воспоминания, но системы автономного ремонта, использовав последние резервы энергии, восстановили разрушенное.

Поскольку Сол твердо решил, что доберется до своих воспоминаний только по морю, они приказали пеплохо-ду трансформироваться в ялик. Пока текторы тасовали молекулы, из бурного прибоя на красную гальку выполз человек из Народа Синей Маны. Он был длинный, огромный, гладкобокий, шерсть короткая, похожая на дерн, в умопомрачительно-красивых подпалинах. Он тяжело пыхтел – переход из родной стихии в чуждую стоил ему много сил. Ления фамильярно обратилась к нему – всего одно тысячелетие назад Потаенные Замыслы и люди-амфибии Синей Маны были одним народом – и задала вопрос, который задавала всем встречным.

– Я уже строю из моих жировых запасов летательный аппарат, чтобы добраться на нем до Небесного Дерева, – ответил Синяя Мана. – Если за это время климат не переменится.

– Как там в море – худо? – спросил Соломон Гурски.

– Моря первыми чувствуют перемены, – сказал человек-амфибия. – Худо? Да, очень. Как подумаешь, что Мать-Океан промерзнет до самого дна – просто трясти начинает.

– Значит, ты отправишься на Уризен? – спросила Ления, решив, что между плаванием и полетом должно быть много общего.

– Нет, милая моя, что ты. – Кожа человека Синей Маны выразила недоуменное удивление. – Почему я должен терпеть от судьбы меньше, чем Мать-Океан? Нас обоих ждет лед.

– Кометный флот, – догадался Соломон Гурски.

– Земной корабль завещал нам, что во Вселенной, где мы живем, много обителей. Я мечтаю увидеть другие заселенные людьми системы, о которых нам рассказал корабль, перепробовать другие способы быть человеком.

Сто орковских лет тому назад в систему Лоса прибыл второй звездолет-комета с Земли, чтобы подзаправиться от колец Уризена. Он принес вести, что нанотехнология трудолюбивых мертвецов преобразила их родную систему, а модернизированные, более быстрые и мощные потомки кометы Джуди достигли других звезд. Так завершились тысяча девятьсот лет одиночества – первая, одинокая колония на Орке воссоединилась с дерзким сообществом, шагающих по звездам мертвецов. «Задолго до твоего появления», – подумал Сол, глядя на ложбинку между ягодицами Лении, которая присела на корточки на гальке, чтобы поговорить с человеком Синей Маны. «Появление». За этим термином маячила тень древнего, более глубокого слова. Слова, устаревшего во вселенной мертвецов. «Рождение». На Орке никто никогда не рождался. Никто не знал детства, никто не рос. Никто не старел, никто не умирал. Они «появлялись». Они покидали тестатор полностью сформированными, точно боги.

Сол знал слово «ребенок», но с внезапным ужасом понял, что больше не видит этого слова. Оно стало пустьм, темным. Столько вещей развоплотилось в сконструированном им мире!

По морю и по воздуху. Обмен стихиями. Ялик Сола Гурски был достроен одновременно с тем, как текторы Синей Маны превратили его подкожное сало в летающую машину. Сол смотрел, как она, кружась, поднялась вверх и улетела на юг, меж тем как лодка, качаясь на волнах, спешила к острову памяти.

«Мы живем вечно, мы преображаем сами себя, мы преображаем планеты и солнечные системы, мы путешествуем со звезды на звезду, для нас нет ни времени, ни смерти, но есть нечто, чего мы не можем восстановить, – это память, – подумал он. В кильватерный след ялика ныряли голодные, надеющиеся на поживу морские птицы. – Потревоженная вода выносит наверх много всякого-разного. Мы не можем восстанавливать наши воспоминания – их приходится хранить отдельно, когда наши жизни переполняются, бьют через край, расплескиваются. У нас, у Пяти Сотен Отцов, воспоминания глубокие, много раз опустошенные».

Остров Сола представлял собой наклонную каменную плиту в экваториальном море – несколько скалистых гектаров. В его высочайшей точке, под сенью кривых ретро-олив и кипарисов, стоял маленький дорический храм. Хозтекторы преданно оберегали его от земных бурь. Теперь Сол стыдился своего былого увлечения античностью, но Ления пришла в восторг от этого стиля. Она пустилась в пляс под оливами, под портиками, в дверных проемах. Сол вновь увидел ее такой же, как в ту первую ночь, в хороводе танцующих в честь окончания Малого года, в Олд-Ред-Ридже. Старая страсть. Новая боль.

В освещенном солнцем центральном зале Ления притронулась руками к барельефам из жизни Соломона Гурски. Они не уступили ее пальцам своих воспоминаний, но говорили с ней менее изощренным способом.

– Эта женщина… – Она задержалась перед изваянным в белом камне изображением. Соломон Гурски и высокая женщина с красивым аскетичным лицом стояли обнявшись на улице забытого города.

– Я любил ее. Она погибла в битве при комете Джуди. Истинной смертью. Я потерял ее.

– Значит, все дело в том, что я ее тебе напоминаю?

Он прикоснулся к барельефу. Воспоминание, яркое и пронзительное, как боль, растеклось по его нервам; мнемотекторы загрузились в его ауру ЭЛЕНА. И еще воспоминание – из Числа орбитальных, когда завершился Долгий Поход, объект, ранее именуемый кометой Джуди, рассыпался, превратился в паутину из балок, ферм и жилых модулей, которые неслись над красными мерзлыми пустынями Орка. Паутина, увешанная зрелыми плодами; спусковые модули, готовые просыпаться на новую планету, засевая ее семенами жизни. Тектоформирование. Среди плодов были и семена Пяти Сотен Отцов, прародителей всех рас и народов Орка. В том числе – Потаенный Замысел и Соломон Гурски, четверорукий, вакуумно-непроницаемый аватара жизни и смерти, оседлавший балку, во главе штормов Уризена. Преображающие верхоруки Сола прикасаются к основной памяти семени-матки. Запомнить ее. Запомнить Элену. И когда-нибудь – рано или поздно – вернуть назад. «Впечатать в нее влечение к моему запаху, чтобы, где бы она ни была, с кем бы она ни была, она пришла бы ко мне».

Он увидел себя удирающим, точно виноватый паук по нитям, на фоне модулей, которые падали на поверхность Орка.

Он увидел себя в этом же храме, в миг, когда луны Уризена были в сизигии, увидел, как прикасался к барельефу, вкладывая в него то, что камень вернул ему сейчас. Ибо он знал, что пока Ления будет единственным напоминанием об Элене, он может притворяться честным. Но знание все убило. Ления была не просто напоминанием. Ления была Эленой. Ления была симулякром, пустотелой подделкой. Ее жизнь, радость, печаль, любовь – сплошной обман.

Он никогда не предполагал, что она вернется к нему перед самым концом света. Им не хватило бы и тысячелетий. Но планета дала им лишь считанные дни.

Он был не в силах глядеть на нее, пока ходил от барельефа к барельефу, заряжая свою ауру воспоминаниями. Он не мог прикоснуться к ней, пока они ждали на гальке перед яликом, который трансформировался в флаер для полета к Небесному Дереву. В высочайшей точке островка-плиты Храм Памяти расползался на части, точно гниющий гриб. Он не пытался заняться с ней, как раньше, любовью, пока флаер скользил над растерзанными ландшафтами Теля и горелыми лесами Хризобериллов.

Она не понимала. Она думала, что чем-то его расстроила.

Да, она его расстроила – но виноват был сам Сол. Он не мог сказать ей, почему внезапно сам себя изгнал из ее тепла. Он знал, что должен объяснить ей это, что это нужно – но не мог себя заставить. Он изменил выражение своей кожи на пассивную немоту и задумался о том, что за пятьсот долголет можно сделаться настоящим трусом.