Текст книги "Согдиана"
Автор книги: Явдат Ильясов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
– Пропади он пропадом! – воскликнула она, горько плача.
Оба долго и дружно ругали пройдоху Спантамано, благо, сам «пройдоха» не слышал, и легли спать, твердо решив отделаться от потомка Сиавахша навсегда.
Спантамано с горя выпил чуть не пол вазы вина. И вновь – песня о горшке. Проклятый Ороба! Дружина одного из крупнейших владетелей Согдианы очень пригодилась бы. Вахшунварта и Хориен помогут, конечно, однако войско без людей Оробы – все равно что неполный колчан. Эх! Пусть только подоспеют отряды Вахшунварты и Хориена, и он покажет Оробе, кто из них безумец!
– Гонец от Вахшунварты! – сообщил Варахран. Чеканщик приехал из Киресхаты вчера и теперь не отходил от Спантамано.
– Зови скорей! – Спантамано просиял. Наконец-то! О друг Вахшунварта! Разве он оставит Спантамано в беде?
– Вахшунварта не принял дара. – Гонец, хмурый, усталый, как лошадь после скачек, протянул Спантамано два алмаза. – Он отказался тебе помогать. "Спантамано безумец, – сказал Вахшунварта. – Кто из смертных победит Искендера? Передай своему хозяину: пусть укроется, подобно мне, среди гор и не плюет в пламя, зажженное богом".
– "Так говорил Ороба, – вспомнил Спантамано. Он был потрясен, что не мог произнести вслух и полслова. – Боже! Еще одна стрела выпала из моего колчана. Теперь вся надежда на Хориена".
– Гонец от Хориена! – объявил Варахран. Осыпанный дорожным прахом, точно мельник мукой, гонец достал из-за пазухи два рубина:
– Хориен отказался помогать. Он, прости меня, назвал тебя глупцом и велел передать, чтоб ты спрятался в горах и не плевал в огонь, зажженный рукой бога.
"Так говорил и Ороба", – подумал Спантамано и, к изумлению присутствующих, расхохотался.
– Гонец из Абгара!
– Гонец из Нахшеба!
– Гонец из Ярката!
– Гонец из Маймурга!
– Гонец из Бахара!
Из всех рустаков – крупных округов Согдианы – возвращались измученные гонцы, и все приносили одинаковое известие – старейшины оседлых общин, эти благородные састары, ихшиды, пати, афшины, хвабы и бузурганы, как они себя громко именовали, отказывались выступить против македонцев. Они отговаривали Спантамано от его "безумной затеи" и не забывали о пламени, зажженном десницей божества.
Выслушав последнего гонца, он зарычал, будто волк, прижатый собаками к стене ущелья. Лицо его стало белым, как сосуд из китайской глины. Он схватил боевой топор и помчался по залам, размахивая им направо и налево. Он разносил в щепы резные двери и низкие столы из красного дерева. Он сокрушал бронзовые жертвенники, дробил глиняных идолов и разбивал дорогие вазы. От пронзительного крика у рабов, затаившихся по углам, вылезли глаза на лоб. Совершив погром внутри дворца, Спантамано вырвался на террасу и увидел камни, отвергнутые старейшинами. Потомок Сиавахша пинком сбросил их в бассейн, зашвырнул туда же топор, упал на кошму и разрыдался, как женщина.
Он плакал долго, потом заснул. В полночь очнулся от холода, осушил сосуд вина; по залам испуганно притихшего дворца раскатился тоскливый голос:
– О-о-ой! Горшок замучила тоска… така-тун, така-там! Разбился он на три куска… така-тун, така-там!
Так он пел и бродил вокруг бассейна, топча цветы, пока не свалился на густые заросли базилика и не захрапел. Баро поднял его, как ребенка, уложил на террасе и укрыл теплым ковром. Варахран отозвал Баро к бассейну, и они о чем-то шептались до самого рассвета. Утром Варахран разделся, нырнул в бассейн (благо, вода была прозрачной) и достал со дна рубины.
Спантамано проснулся больной и сразу же потянулся за вазой. Но Баро мягко отстранил руку от сосуда.
– Чего тебе, дурак? – свирепо заорал на него потомок Сиавахша.
– Не надо пить, господин, – ласково уговаривал его Баро.
– Не надо, – повторил Варахран.
– Вы в своем уме, а? Чего же тогда «надо», дубины вы несчастные? Все покинули бедного Спантамано. Даже супруга и та убежала. Я остался один во всей Согдиане! Что мне еще делать, если не пить?
– Надо не пить, а бить, – веско сказал Варахран.
– Кого?
– Искендера.
– О! Какой ты храбрый. Как бить? Бузурганы от меня отвернулись. Нас вместе с дахами, пенджикентцами и теми бактрийцами, которые в Наутаке отделились от Вахшунварты, осталась всего тысяча. Другие разъехались. А юнанов – пятьдесят тысяч. Да еще Ороба к нему переметнется. Они нас пинками разгонят!
– Не разгонят, – возразил Варахран.
– Почему?
– Потому что нас не так мало, как тебе кажется.
– Значит, я разучился считать, – едко усмехнулся Спантамано. – Скажи, мудрец, сколько же нас?
– Пятьсот тысяч, – серьезно ответил Варахран.
– Что? Ха-ха-ха! Кого – пятьсот тысяч? Ворон на крышах Мараканды? Или лягушек в Зарафшане? Или блох в твоей шапке?
– Нет. Пятьсот тысяч ремесленников и пахарей, пятьсот тысяч согдийцев, живущих в городах и селениях. – Варахран поднялся. – Подожди! Я сейчас…
Через минуту он вернулся, ведя за собой двух белобородых согдийцев. Спантамано узнал их: один, сухой, подвижный, – мастер Фрада, отец Варахрана; другой, рослый и крепкий, – землепашец Ману, родитель Баро, тот самый Ману, который в Наутаке требовал у Спантамано защиты от людей Бесса. Старик есть старик, богат он или беден – надо уважать. Спантамано, кряхтя, привстал и приложил руку к сердцу. Фрада и Ману с достоинством поклонились, сели на ковер. Варахран кивнул отцу:
– Рассказывай!
– Чего тут долго рассказывать? – воскликнул Фрада сердито. – Какие они освободители, эти юнаны? А, господин састар? От последнего имущества нас освобождают…
– Пока ты писал бузурганам письма, Гефестион, глава юнанов, оставшихся в Мараканде, разослал воинов по округам и стал грабить народ, пояснил Варахран потомку Сиавахша.
– Да? – удивленно спросил Спантамано.
– Да! – злобно повторил Фрада. – Открыли на дорогах посты, обирают проезжих. "Пошлина! – говорят. – Пошлина!" И хохочут, чтоб им пропасть. Переплывешь через реку – давай лодочный сбор. По мосту проедешь – плати. Идешь на рынок – давай за вход. Купил вещь – плати рыночный сбор. Продал опять раскошеливайся. Переписали дома, добро и доходы – гони десятую часть. Да еще подушную подать с каждого человека требуют. Я и не думал, что грабить можно так тонко и хитро.
– Вот. – Ману достал из-за пазухи глиняную пластинку. – Очистили амбар, зернышка теперь не найдешь, а взамен черепок оставили. Написали на нем что-то… Я откуда знаю, что? На кой бес мне этот черепок? В пищу не годится. Думал: монеты у юнанов такие, показал на базаре – никто не берет, смеются. А, чтоб тебе на зубы духу Айшме попасть!
Он с сердцем кинул черепок в бассейн.
– Народ встревожен, господин састар, – сказал Варахран сурово. – Он готов постоять за себя. Но ему нужен вождь. Брось клич – и завтра к тебе явятся тысячи храбрых людей.
– Храбрых людей, вооруженных палками! – передразнил его Спантамано. И эти храбрые люди сразу разбегутся, увидев длинную пику юнана.
– Не думай плохо о простом человеке, – угрюмо сказал Баро. – Простой человек не хуже бузургана. А может, и лучше. Ты не обижайся за эти слова, но… ты сам видишь – бузурганы продали тебя, а народ не продаст.
– Народ! – воскликнул Спантамано раздраженно. – Так он и послушается нас. Ремесленники подчиняются старейшинам касты, селяне – родовым бузурганам, а бузурганы…
– Бузурганы! – рассердился Баро. – Сегодня бузурган, завтра никто, если пойдет наперекор воле народа. Пусть прячутся с дружинами в пещерах, без них обойдемся.
– А если хочешь, чтоб у всех были не палки, а мечи и секиры, не раздавай алмазы направо и налево: лучше купи у саков бронзу, ремесленники сделают столько мечей, сколько потребуется.
И Варахран протянул Спантамано камни, вынутые из бассейна.
– Хм… – Спантамано удивленно глядел на чеканщика и пахаря. – Вы не так уж глупы, как мне казалось. И вы думаете, у нас кое-что получится?
– Конечно, получится! – воскликнул Варахран.
– Еще как! – добавил Баро.
Спантамано порывисто поднялся. Ты воображал, что никому не нужен? Оказывается, нужен! Ты твердил себе, что одинок? Оказывается, рядом тысячи людей, которые не оставят в трудный час! Будто пелена спала с глаз молодого согдийца. Он искал опору и не находил ее – вот она, опора! Вот сила, которая по мановению его руки свернет, опрокинет и растопчет горы!
– Так чего же вы сидите? – рявкнул Спантамано. – К дайвам састаров и бузурганов! Народ поднимайте!
И народ поднялся. Тысячи селений ожили по кличу Спантамано. От Змеиных Ворот до Бахара и от Бахара до Нахшеба – по всей Согдиане, день и ночь, словно перекликаясь, тревожно и ритмично гремели барабаны. На бурных общинных советах разгорался спор между родовой знатью и простым народом. Несмотря на угрозы бузурганов, народ снаряжал по одному воину от каждых пятидесяти семейств и выделял для Спантамано овец, зерно и масло. По дорогам Согдианы шли толпа за толпой бахарцы и нахшебцы, жители Пенджикента и Маймурга. Привел из Наутаки сто пахарей Ману, отец Баро. Он вооружил своих людей пиками, сделанными Фрадой, отцом Варахрана, и присоединился к отряду пенджикентцев. Пестрая толпа плотно обложила Мараканду и приступила к осаде трехбашенного замка, где укрылись юнаны.
У Спантамано не было ни баллист, ни онагров. Согдийцы и дахи лезли, помогая себе ножами, по откосам, кидая на стены веревки с крюками, приставляли к башням шаткие лестницы, взбирались наверх и падали под ударами неприятелей. Спантамано послал к сакам за бронзой. Но когда она прибудет? Воины привязывали к оперенным меднодоспешным македонцам вреда, если не считать ничтожных царапин на руках. Да и не всякий согдиец умел обращаться с луком или мечом. Селяне привыкли к мотыгам, а не к оружию, их не обучали боевым приемам, как обучают людей из военной касты. Но дубинами они владели неплохо, и если уж какой-нибудь зазевавшийся юнан подворачивался под руку, его не спасали ни панцирь, ни шлем – селяне обмолачивали врага, как ячменный сноп.
Македонцев было здесь не так у много; они не успевали отражать согдийцев, упрямо наступавших со всех сторон. Одна из трех башен досталась туземцам. Тогда македонцы сделали вылазку, прошли мимо дворца Оробы и напали на осаждающих сбоку. Острыми наконечниками сарисс они ловко пронзали людей, защищенных только износившимися хитонами, и, умертвив около тридцати человек, без потерь возвратились в замок. Если бы Ороба отрезал македонцам путь, им пришел бы конец. Однако он этого не сделал. Тысяча его людей, вооруженных, как говорится, до зубов, спокойно наблюдала со стен за побоищем.
На четвертый день осады пастухи донесли Спантамано, что со стороны Змеиных Ворот к Мараканде движется отряд Юнанов. Значит, они прорывали окружение! Спантамано отчаянно выругался. Он знал: толпы храбрых, но плохо вооруженных и необученных согдийцев не выдержат удара Длинных Пик. С македонцами надо воевать не в открытом поле, а по-скифски, посредством засад. Спантамано приказал войску отступить на правый берег Зарафшана.
– Проклятый Ороба! – бормотал Спантамано, гоня лошадь через воду. Трусливый Хориен! А Вахшунварта? Он тоже трус и предатель, хотя и держится, как святой. От этих святых никогда не было и не будет проку, чтоб им пропасть! Выступают важно, брюхо несут чинно, смотрят гордо, говорят красиво, а внутри… внутри сидит подлец. Ах, пройтись бы палкой по вашим благообразным рожам!
– Я не зря доказывал, что Спантамано глуп, как овца, – сказал Ороба дочери, увидев отступающих согдийцев. – Едва показался Искендер, этот сброд голодранцев бросился бежать, как будто их пятки маслом смазали.
Зара прикусила губу и промолчала.
К Мараканде подошел не Александр, а Фарнух, – царь сейчас гнался по ту сторону Яксарта за саками-тиграхауда. Фарнух соединился с отрядом Гефестиона, оставленным в Мараканде перед походом на Киресхату, и пустился преследовать Спантамано. Ему удалось захватить сотню пеших согдийцев. Остальные успели скрыться среди густых зарослей раскинувшихся по берегам Зарафшана.
Знойная долина, поросшая непролазным кустарником. Густо и дико, словно шерсть на боках медведицы, переплелись прямые, кривые, развесистые, корявые, разлапистые стволы, ветви и стебли тополей, тамариска, уходящего корнями в щебень и гальку, громадных ясеней, приземистой грушелистной курчавки, различных ив, – как низкорослых, многостебельчатых, так и древовидных, высоких, точно башня толщиною в один обхват, а также узколистного лоха, тростника, вейка, солодки, рогоза, облепихи и мирикария.
Все это запустило сосущие корни во влажную почву безлюдной поймы и спуталось так, что по зарослям трудно продраться даже тигру. У каждого растения свой цвет. Серебристые листочки лоха никогда не примешь за мелкую, цвета окиси хрома листву солодки, полуголые красные веточки ивы за тускло-голубые лапы гребенщика. Но издали, сливаясь за волнами горячего, богатого испарениями воздуха в одно, заросли кажутся сплошным, курчавым серо-зеленым озером.
Ни ветерка. Все застыло, все неподвижно. Заросли – огромная баня, где даже голый человек задыхается, давясь густым, влажным, обжигающим воздухом, и обливается потом.
Спантамано пробирается на полудиком коне сквозь чащу и насмешливо говорит Баро:
– Бегут храбрецы? А ты хвастался: "От юнанов не оставим и праха".
– Дай оружие! – сердито хрипит в ответ Баро. – Обучи нас делу войны!
– Оружие, – повторяет Спантамано и задумчиво смотрит назад. Колышутся, качаются, трещат кусты. Тысячи тощих согдийцев упрямо лезут вслед за предводителем. Хорошо держатся эти оборванцы!
Твердость духа простых и чистосердечных людей, окружающих Спантамано, волнует потомка Сиавахша и поддерживает в его душе надежду. Мы бежим от юнанов? Ну и что же? Придет время – они побегут от нас.
– Персы! – говорит Спантамано, и в голосе согдийца не слышно доброты. – Если б не вы… разве дожила страна до того, что ей нечем себя защитить?
Медленно движется на север отряд Спантамано. И медленно движется следом отряд Фарнуха. Варвары отступают, настигнем их и довершим разгром, – думает ликиец. И так думают все воины отряда. Никто не помнит, что отступающих «скифов» надо бояться больше, чем наступающих. Уроки прошлых лет забыты. А забывчивость никогда не приводит к добру.
Когда согдийцы достигли гор, навстречу спустился отряд всадников в островерхих войлочных шапках. Рослые, косматые кони. Рослые, волосатые люди. Их возглавляют два человека. Длинный, сухой, белобородый старик с очами, зоркими, как у орла, – это вождь. Воин – толстый, с мутными красноватыми глазами, с одутловатым лицом, желтым от курения семян конопли – его сын.
Да, это массагеты, дети знойных Красных Песков. Шестьсот кочевников и пять с половиной тысяч согдийцев приветствуют друг друга радостным кличем. Старик слезает с коня и обнимает спешившегося Спантамано.
– Меня зовут Рехмир, – говорит массагет. – Вот мой сын Дейока. Получили послание. Везем бронзу. – Он лезет в сумку, висящую на поясе, и вынимает два рубина. – Возьми обратно. Поможем и так. Не ради камней ради братства. Согдийцы и массагеты – люди одной крови. Вместе били персов, и македонцев будем бить вместе.
У Спантамано вспыхивают глаза.
– Ты светлый Суруш, посланный добрым богом Охрамаздой!
Он снова обнимает старика и не замечает, каким жадным взглядом провожает Дейока, сын Рехмира, красные рубины, исчезающие за пазухой Варахрана.
Много стрел у массагетов. Так как стоит невыносимая жара, македонцы не надевают доспехов. Их тела открыты для легкого ветерка, подувшего с гор. И для лучей солнца. И для массагетских стрел. А массагеты стреляют без промаха.
Войско Спантамано, подкрепленно отрядом кочевников, поворачивает обратно и окружает македонцев, бредущих по зарослям. Начинается избиение. Немало македонцев, беспечно рассыпавшихся в чаще, находят тут конец. Фарнух пугается. Он стягивает отряды на огромную поляну, выстраивает их квадратом и отступает к Мараканде.
Мучителен поход от гор до Политимета. Днем воинов изнуряет беспощадное азиатское солнце. Ночами жалят комары, громадными тучами вылетающие из болот.
Но еще сильней жалят бронзовые стрелы кочевников, отчаянных людей, из которых один стоит десятка смелых воинов Фарнуха.
Фарнух бежит до самого Политимета, или Намика, или Зарафшана, как его называют согдийцы, и останавливается только за рекой, на открытом поле. Фарнух не знает, что делать. Он мирный человек. А здесь нужен опытный стратег. Ликиец призывает Койноса, Кратера, Карана и других командиров и говорит:
– Дело плохо. Варвары наседают, а я, как видите, ничего не смыслю в делах войны. Освободите. Изберите нового начальника, пусть он поступит, как захочет.
Да, македонцы хорошо видят, что несчастный ликиец ничего не смыслит в делах войны. Александр ошибся, назначив его предводителем такого крупного отряда. Но… если Каран, Койнос изберут другого начальника, то они тем самым как бы заявят Александру, что он ошибся. А сын бога Аммона не любит, когда ему напоминают об его ошибках. Между Фарнухом и македонцами завязывается спор.
Воины, утомленные зноем, сидят вокруг шатра, высунув языки, точно псы, и слушают, как бранятся полководцы. Карану, тучному и неповоротливому человеку, надоедает спор. Он задыхается в душном шатре и выходит наружу. Но и тут не лучше. Солнце палит неимоверно. Каран осматривается, нет ли где куста, чтоб спрятаться в тени. Но земля вокруг совершенно обнажена, если не считать тонких стеблей выгоревшей травы. Зато по ту сторону реки темной высокой стеной стоит лес, и меж тополями чернеет густая заманчивая тень.
– Проклятье! – бормочет Каран. – Если бы туда…
В это время на правом берегу протока появляется невысокий грек, видимо, из легкой конницы Кратера.
– Эй, вы! – кричит грек, взмахивая гребенчатым шлемом. – Чего вы там пропадаете? Идите сюда. Вся наша ила здесь. Всем хватит места.
Он говорит на ионийском наречии – значит, и вправду из отряда Кратера, в который входит часть афинян. Грек ополаскивает руки в воде, омывает лицо, лениво бредет вдоль берега и скрывается в кустах. Потом появляется снова и садится в холодке под шелестящим тополем. Кто устоит перед таким искушением? Каран приказывает своему отряду:
– На коней! За мной на тот берег.
Воины не заставляют себя упрашивать. Все мигом прыгают на коней и спешат за Караном. Отряд переправляется через Политимет по широкому, гремящему перекату и рассыпается в кустах. Видя это, пехотинцы волнуются. Жара так изнуряет, что люди забывают о безопасности. Отряд за отрядом бредут через бурный поток. Люди торопятся под развесистые вязы и устало растягиваются по сырой земле. Разброд. Никакого порядка.
– Где твоя ила? – спрашивает Каран грека, по-прежнему сидящего на берегу.
– Там, под тем вязом, – показывает грек на громадное дерево в глубине зарослей. – Виден тебе дым? Пойдем, если хочешь. Мы добыли молодого барана. Он жарится на углях.
– О! – Каран только сейчас почувствовал, как он проголодался. Хорошо, пойдем. Эй, Левкон, Перисад, следуйте за мной!
Сопровождаемый телохранителями, Каран отправляется вглубь зарослей.
– А кто у вас… – начинает Каран, однако так и не успевает спросить, кто начальствует над илой. Из-за куста на него обрушивается удар дубиной. Каран визжит хватается за голову и падает в мокрую траву, сверху на него валится сраженный Левкон.
– Это вам за бранхидов! – кричит маленький грек. Перисад достает его сариссой. Через мгновение его самого пронзают кинжалом.
– Спитамен, – шепчет маленький грек наклонившемуся согдийцу. – Они убили твоего друга Палланта…
И Паллант умирает со спокойным сердцем. Он отомстил. Согдийцы, массагеты и дахи набрасываются на переправившихся македонцев. Набрасываются со всех сторон. Страшное зрелище! Толпы людей, схлестнувшихся в кровавой свалке. Грохот барабанов. Стелы. Стрелы. Звон кинжалов. Стук и треск щитов. Тяжелые удары дубин. Стелы. Стрелы. Стрелы. Безумные глаза. Оскаленные зубы. Крики ужаса. И торжествующий визг массагетов.
Из двух тысяч восьмисот конных и пеших людей Фарнуха уцелело только сорок всадников и триста пехотинцев. Кучка бледных македонцев кое-как добралась до Мараканды и укрылась за стенами замка.
Едва Гефестион закрыл ворота, как по ним загремели топоры преследователей. На многих согдийцах красовались гребенчатые македонские шлемы. Одни подобрали пики, брошенные врагом. Другие поднимали железные мечи. Некоторые надели панцири, снятые с убитых юнанов. Кому не досталось пики или меча, тот завладел хотя бы щитом. Потомок Сиавахша приступил ко второй осаде Мараканды.
Утром Спантамано встретил Датафарна, бродившего меж палаток.
Перс часто останавливался, прислушивался к разговорам, качал головой, – приоткрыв рот, он задумчиво щипал ус и продолжал обход лагеря.
– Что, мудрец? – усмехнулся Спантамано. – Все тешишь сердце ненавистью к роду человеческому?
– Разве я не прав? – сказал Датафарн, но в голосе его уже не было ни той желчи, ни той уверенности, которая звучала при первом их споре.
– В чем ты прав? – со злостью спросил согдиец.
– В том, что в основе всего лежит зло. Как я и предвидел, ты убрал Бесса. Теперь ты хочешь устранить Искендера. Для чего? Ответ прост: ты хочешь съесть юнана, чтобы он не съел тебя. Ты стремишься достичь благополучия за счет Искендера. Не так ли?
Спантамано возмутился. Этот полудохлый человек называет звериной грызней дело, в котором он, потомок Сиавахша, видит цель своей жизни!
– Мудрец! – Спантамано сверкнул глазами. – В тот раз ты толковал о тиграх и буйволах. Если исходить в действиях из мыслей, подобных твоим, то остается или зарезать себя, или покорно подставить шею по зубы тигра: "Ты голоден, бедняга? Так съешь меня…" Нет, мудрец! Если уж на свете существуют две истины – истина тигра и истина буйвола, – я принимаю вторую. Я хочу жить. Чтобы тигр не сожрал меня, я распорю ему брюхо. Пусть не останется ни одного тигра. Пусть буйволы мирно пасутся на лугах. Вот моя высшая истина. И запомни: правда на моей стороне!
Согдиец резко повернулся и ушел. Датафарн проводил его долгим внимательным взглядом.
Весть о разгроме Фарнуха в одно мгновенье облетела весь город и ворвалась во дворец Оробы. Старик заметался в страхе.
Ах! Разве он знал, что так получится? Кто бы мог подумать, что потомок Сиавахша одолеет юнанов? Неужели конец?
Надо спасти себя от Спантамано. Как? Ороба не спал до утра. Утром он призвал к себе самых преданных людей и отправил их к Искендеру.
Переодевшись кто жрецом, кто пастухом, кто мелким торговцем, посланцы Оробы нехоженными тропами поспешили на Восток, в Киресхату.
Затем Ороба собрал у себя бродяг, шатавшихся по базару Мараканды. Скопища голодных людей, отбившихся по разным причинам от своих общин, постоянно слонялись по рынку, высматривая и подбирая то, что плохо лежало. Ороба долго беседовал с тремя десятками угрюмых оборванцев. О чем шел разговор, не знала даже Зара. Под вечер, сытые и веселые, бродяги ушли из дворца, позвякивая серебром, и растворились в толпах мятежников. Они приседали у костров, осторожно вмешивались в споры. Били себя по бедрам. Произносили клятвы. Плакали. Оглядывались и… шептали.
Это была одна – тайная сторона дела, задуманного Оробой. Он позаботился и о другой. А вдруг Спантамано, упаси Охрамазда, успеет до прихода Искендера, отрубить Оробе голову? Надо выиграть время. Старик притворно раскаялся в своих неблаговидных поступках и отправил "дорогому зятю" триста баранов. Но Спантамано от них отказался. Ороба встревожился и явился к Заре.
Он хорошо знал, что Спантамано без ума от его дочери. Знал он также, что и Зара любит этого беспутного человека. Уже через три дня после их ссоры женщина перестала обижаться на Спантамано. Потомок Сиавахша представлялся ей сейчас таким же ловким и веселым красавцем, каким он был в день их первой встречи. Она вспоминала его жаркие ласки, опять мысленно переживала проведенные с мужем отрадные ночи и сохла от горя.
Когда Спантамано уходил из Мараканды, она едва не последовала за его отрядом. А когда он так блестяще разгромил македонцев и снова объявился у стен города, она даже зарыдала от нетерпения – так ей хотелось увидеть своего милого супруга. И Зара, отбросив гордость, пошла бы к мужу с повинной, если бы не боялась отца. И вот он сам предстал перед нею, и по выражению его глаз она сразу догадалась, о чем он желает ей сказать.
– Ну, как ты? – спросил отец после некоторого колебания.
– Не могу больше! – вырвалось у Зары, и она ударила себя кулачком в грудь. – Тут ноет, покоя нет.
– Тоскуешь? – выговорил Ороба пересохшими губами. Зароа отвернулась и закрыла лицо покрывалом.
– Да.
– Ну, что же, – пробормотал старик, криво улыбаясь. – Нехорошо, когда жена уходит от своего мужа. Я тебя не удерживаю, возвращайся.
Когда Зара, окруженная рабынями и телохранителями, явилась к шатру Спантамано, он полулежал на ковре и насвистывал свою любимую песню.
Не зная, как ее встретят, она замерла у порога и обратила на мужа взгляд своих покорных очей. Спантамано медленно приподнялся и, не веря себе, неподвижно сидел два или три мгновения. Нет, это все-таки Зара! Он мягко подпрыгнул, как барс, быстро подошел к жене, остановился и чуть слышно прошептал:
– Зара…
Волна – что там волна! – буря, ураган, целый смерч ликования закружился, забушевал в груди Спантамано. Он не знал, как выразить великую радость, которая его обуревала.
– Зара! – крикнул Спантамано во весь голос и, не помня себя, пустился в пляс – не плавный и медленный согдийский танец, а горячий пляс хорезмийцев, отчаянных и веселых людей.
Спантамано призвал к себе Баро и сказал ему:
– Хлеб на исходе. Поезжай в Наутаку, пошарь по хранилищам Оробы наскребется сколько-нибудь.
– В Наутаку? – Баро откинулся назад. Рот его широко раскрылся. Рука бессильно упала на кошму. – Почему в Наутаку?
Трудно было понять, обрадовало великана приказание Спантамано или огорчило. Может быть, Баро не хотелось, после того, что стряслось с женой, показываться в родной общине.
– Почему в Наутаку? А куда же? Тебя знают там. Народ поможет. Новый отряд собери, если удастся. Захвати быков, коз, овец – что подвернется. Через пять дней жду тебя здесь. Ступай.
– Ладно. – Баро тяжело поднялся и вышел из шатра.
Спустя день он добрался с тридцатью всадниками до Наутаки и направился к храму огня, где обычно собирались белобородые старейшины общины. Баро не думал, что сородичей так обрадует его появление. Дети рассыпались по улицам предместья, оповещая всех о приезде Баро. Сбежался народ. Старики и старухи чинно обнимали гостя, – общину связывали кровные узы, и каждый считал Баро своим внуком, племянником, братом или дядей.
– Наш Баро! – говорили женщины и мужчины.
– Смотрите, каким он стал молодцом!
– Большой человек теперь.
– Еще бы! Друг самого Спантамано.
– Но он не зазнался, не забыл нас. Глядите, такой же приветливый, каким был раньше!
Баро скупо улыбался. Что ни говори, а хорошо среди своих. Пока во дворе храма жарился для гостей баран, Баро пригласил старейшин под навес и рассказал им, зачем приехал. Тишина. Потом один из старейшин подал голос:
Нам самим трудно приходится. Зерна нет, в хумах пусто. Но… мы должны помочь Спантамано. Не вешай головы, Баро, – поищем, найдем хоть немного… Так я говорю, братья?
– Надо выгрести пшеницу из хранилищ Оробы!
– И сами соберем, у кого что есть, – сыру, масла, топленого сала.
– Верно! До нового урожая недалеко, потерпим как-нибудь.
– Не беспокойся, Баро, с пустыми руками не уедешь!
– Хорошо, – кивнул Баро.
После угощения Баро взял трех воинов и поехал к дому родителей своей жены Манданы. Женщины, которой персы осквернили грудь. Весть о приезде Баро уже долетела до убогого жилища. Мандана стояла на пороге. Ни слова. Только огромные глаза скорбно глядят на Баро.
Он слез с коня. Воины отъехали. Они слышали о беде, приключившийся с женой Баро. И больно им было смотреть на этих двух несчастных людей. Мандана так и сжалась вся под сосредоточенным взглядом мужа. Она покорно склонилась перед Баро, готовая безропотно принять как прощение, так и смерть.
Баро шагнул вперед. Он медленно опустил тяжелую руку на голову Манданы и неумело погладил ее темные пушистые волосы.
