Текст книги "Хозяйка замка Ёдо"

Автор книги: Ясуси Иноуэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

IV

Новогодние торжества в 16-м году Тэнсё [62]62
  1587 г.


[Закрыть]прошли незаметно. Тятя не покидала своих покоев. Сестёр рядом с ней теперь не было, а с двумя прислужницами о чём толковать? Отдала распоряжение – вот и весь разговор. Её мучило предчувствие перемен в своей судьбе. Омаа – дочь Тосииэ Маэды, Тасуко – старшая сестра Такацугу, госпожа Сандзё – младшая сестра Удзисато Гамоо, – все они стали наложницами Хидэёси. Почему она одна должна избежать этой участи?

До сих пор Хидэёси не внушал Тяте ни страха, ни ненависти, отношение покойной матушки и сестриц к этому человеку было ей непонятно. От четырёх встреч с ним у Тяти сохранились воспоминания разные, но скорее приятные. За исключением того случая, когда Хидэёси в боевых доспехах величаво проскакал мимо верхом на боевом коне, он всегда казался ей всего лишь добродушным старичком. Этот старичок своими руками уничтожил кланы Асаи и Сибата, был повинен в смерти дорогих ей людей, и всё же ненависти, которой заслуживает заклятый враг, она к нему по-прежнему не питала. И вот теперь, обнаружив себя пленницей, отданной на милость его высокопревосходительства кампаку и томящейся в замке Адзути, она начала испытывать страх. Теперь при мысли о Хидэёси её пробирала леденящая дрожь.

С восходом третьей луны, когда набухшие почки вишнёвых деревьев только-только стали распускаться в замковых садах, Тятины смутные предчувствия внезапно оправдались. Число прислужниц, хлопотавших вокруг неё, неуклонно росло, на женской половине то и дело появлялись новые люди, жизнь закипела и забурлила, возникло какое-то суетливое движение во внутренних покоях, вроде того, что предшествовало свадьбе Охацу. Княжне один за другим доставляли роскошные наряды, опочивальня и гостиная, словно по волшебству, заполнялись предметами мебели и всяческой утварью невиданной красы. Всё это сумасшествие длилось десяток дней, затем Тяте нанёс визит Гэнъи Маэда с известием о том, что в скором времени ей надлежит покинуть Адзути и перебраться со всем добром в Дзюракудаи. Держался он при этом с большим почтением, нежели обычно. Тятя, и не подумав бунтовать против оглашённого ей решения, спросила лишь, когда именно состоится переезд.

– Дней через десять, когда сакура будет в цвету.

Своим поведением княжна не выдала ни одобрения, ни протеста. Она хранила молчание, размышляя об этих десяти днях, которые были даны ей на то, чтобы сделать свой последний выбор. Если она решит покончить с собой, её рука не дрогнет. Отец, мать, дед и отчим с этим справились, приняли смерть от собственных мечей. Вот и она сумеет сделать то, на что хватило сил у её хрупкой нежной матушки…

На следующий день после беседы с Гэнъи Маэдой Тятя отправила гонца в замок Омидзо с посланием, в котором просила Охацу уговорить Такацугу наведаться в Адзути, ибо ей срочно надобно с ним посоветоваться по делу чрезвычайной важности. И с того самого мгновения, когда гонец скрылся из вида, Тятя с нетерпением ждала приезда кузена. Она знала, что Такацугу, даймё небольшого, но всё-таки княжества с доходом в десять тысяч коку, теперь уже не вправе распоряжаться собой так же свободно, как раньше, но всё же надеялась, что он выкроит время и откликнется на зов, потому что не кто-нибудь, а она, Тятя, его об этом попросила.

Такацугу явился через пять дней, когда над озером Бива сгущались сумерки. Получив извещение о его визите, Тятя велела всем прислужницам удалиться, собственноручно пристроила дзабутон для кузена на самом почётном месте в гостиной и раздвинула сёдзи, несмотря на вечернюю прохладу. А затем села и стала ждать.

На сей раз Такацугу пришёл не из сада, а со всем достоинством, приличествующим даймё, прошествовал по внутренней галерее и, опустившись на колени у входа в гостиную, вежливо извинился за то, что так долго не подавал о себе вестей. Гордость и отчаянная решимость, пламеневшие в его глазах в прежние времена, угасли, сменились холодной сосредоточенностью. Этот новый, жестокий Такацугу совсем не понравился Тяте. В нём уже невозможно было узнать того обезумевшего от любви юношу, который цеплялся за подол её кимоно…

Тятя предложила ему подойти ближе, указала на почётное место, но Такацугу упрямо остался у входа. Больше не пытаясь заставить его пересесть, княжна напрямую спросила, в курсе ли он последних решений, принятых в Дзюракудаи.

Такацугу, сидевший неподвижно, положив, согласно этикету, руки на колени, кивнул:

– Да.

– Вам не холодно? – Тятя встала, задвинула сёдзи и опустилась на прежнее место.

– Лучше оставьте их открытыми.

– Почему?

Такацугу не счёл нужным ответить на вопрос и повторил посуровевшим тоном:

– Оставьте сёдзи открытыми.

Тятя снова поднялась, толкнула тяжёлую раму ладонью, и комнату затопили свежие весенние сумерки.

– И каково же ваше мнение? – вернулась она к прежней теме.

– Это благоприятное событие.

– Вы действительно так думаете?

– Да, действительно.

– Но кампаку уничтожил мою семью!

– Не вы ли сказали мне во время последней нашей встречи, что времена нынче изменились?

– Да, я так сказала. Времена изменились. Но в этом простом утверждении нет исчерпывающего ответа на вопрос, который меня сейчас мучает.

– В таком случае настоятельно прошу вас не делать из меня советчика. Вам не кажется, что в своих играх со мной вы зашли слишком далеко, заставив приехать сюда только для того, чтобы я помог вам найти ответ на такойвопрос? – Произнося эти слова, Такацугу слегка побледнел.

Конечно же он прав, со своей точки зрения. Полыхающий страстью взгляд кузена был ещё свеж и ярок в Тятиной памяти, а в ушах по-прежнему отчётливо звучали его речи о том, что он мечтает лишь об одном – жить с ней, забыв о славе, чинах и земельных угодьях. Да, она поступила бессердечно, сначала отвергнув его, а потом призвав для того, чтобы спросить совета: стать ей или не стать наложницей Хидэёси. Кроме того, даже если Такацугу скажет «нет», что это изменит? Воля человека, обладающего абсолютной властью, оглашена. Ослушаться приказа кампаку – значит вынести самому себе смертный приговор.

Несколько мгновений они смотрели друг другу в лицо в полной тишине, затем Такацугу проговорил, глядя в сад:

– Совсем стемнело. Я зайду к вам завтра утром, – и поднялся. Только что он не хотел оставаться с ней наедине в покоях за закрытыми сёдзи, теперь боялся продолжить разговор с глазу на глаз в полумраке.

Тятя знала, что сейчас он уйдёт, но не сделала ничего, чтобы его удержать. Она сидела склонив голову и молчала, медленно тонула в темноте до тех пор, пока прислужница не принесла светильник.

И почему всё-таки она попросила Такацугу приехать из Омидзо? Почему позвала его на помощь, твёрдо зная, что уже никто не сможет ничего изменить в её судьбе?

Тятя велела одной из свитских дам справиться о том, где Такацугу проведёт ночь. Дама ушла и вскоре вернулась:

– Господину Кёгоку отвели Соколиный павильон.

Тем вечером Тятя отпустила прислужниц рано, в час Пса, и, раздвинув сёдзи, вышла на энгаву. Луна цедила тусклый свет. Спустившись в сад, девушка поёжилась от ночной прохлады. Но приближение весны уже чувствовалось, на голых ветвях деревьев проклёвывались листочки.

Тятя осторожно пошла вперёд, мимо галереи, и вдруг остановилась, напуганная странным шумом, похожим на отдалённый рокот волн, – то ли сердца перестук, то ли отголоски весёлого пира… В слабом сиянии лунного света, застоявшегося в саду, она двинулась дальше, держась в тени замкового крыла, хоронясь от непрошеных взглядов, дальше и дальше, к строению, которое примыкало к северо-западной стене внутреннего кольца укреплений. Приблизилась к энгаве, опоясавшей Соколиный павильон, и остановилась, пытаясь рассмотреть какие-нибудь тени внутри, за закрытыми сёдзи. Ни звука, ни шороха. Такацугу, должно быть, уже лёг или вовсе отсутствует…

Девушка тихо постучала. Ничего не произошло. Постучала чуть сильнее и услышала лёгкие шаги – человек шёл по комнате к энгаве. Тятя порывисто отбежала к кустам, спряталась за ветвями.

Сёдзи раздвинулись, показался мужской силуэт. Это был Такацугу – она узнала его по одежде, той самой, в которой он приходил к ней, и вышла из своего укрытия. Кузен ошеломлённо взирал на неё несколько мгновений, затем, босой, спустился в сад, как будто хотел помещать нежданной гостье приблизиться к его покоям. Однако, оказавшись совсем рядом с ней, он, вероятно, вдруг испугался, что кто-нибудь невзначай увидит их вместе, и поспешно увлёк девушку за собой к энгаве, поднялся сам и помог ей.

– Что за безрассудство? Вы ставите меня в неловкое положение! – прошептал Такацугу.

Тятя открыла было рот, чтобы ответить, но кузен помешал ей, добавив строго:

– Извольте удалиться немедленно!

– Я последую вашему совету и перееду в Дзюракудаи. Моё решение принято, – громко сказала Тятя, и Такацугу, опасливо оглядевшись, потянул её за собой в павильон.

Своим приходом она, по-видимому, отвлекла его от сочинения какого-то послания – на низком столике были разложены письменные принадлежности, там же стояла свеча. После сумрака, царившего в саду, помещение казалось ярко освещённым.

Они сели возле столика лицом к лицу, и Тятя повторила:

– Я решила переехать в Дзюракудаи. Потому и пришла. Я хочу провести эту ночь здесь, у вас.

Пока она говорила, кузен смотрел на неё не моргая.

– Вы в своём уме, княжна? – Голос прозвучал приглушённо, словно Такацугу боялся быть услышанным кем-то, кроме Тяти.

– Я что, похожа на сумасшедшую? – Девушка подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. Её удивил вопрос кузена, потому что за все двадцать лет своей жизни она ни разу ещё не чувствовала в себе столько хладнокровия и здравомыслия. Перед внутренним взором, как никогда ясным и пронзительным, минувшие годы выстроились один за другим в этой пронзительной ясности, вытянулись пройденной долгой дорогой.

Ночь последнего штурма Одани, оставшаяся в памяти как причудливый образ из какого-нибудь сновидения… О-Ити, нежная матушка… Младшие сестрёнки… Отец, Нагамаса, в чёрных доспехах… Ещё одна тревожная ночь, когда они узнали о смерти Нобунаги в Хоннодзи… Праздник мириада фонариков в Адзути… Белые кони, сказочные создания, выходящие из моря огня… Свадьба матери… Серебристые снежинки, без устали кружащие в тёмном северном небе… Отчим Кацуиэ выступает в поход… Бегство из Китаносё, тряска в паланкине, рассекающем густую ночную мглу…

Картинки прожитого сменяли друг друга. Тятя отчётливо помнила каждый день своей жизни, могла перечислить все события, даже самые незначительные, в мельчайших подробностях.

– До недавнего времени я думала о самоубийстве. Но теперь всё изменилось. Я хочу жить. Мой отец, мой дед, моя матушка, мой отчим – все они сражались и оставались среди живых до последнего, все покинули этот мир, лишь когда пламя объяло их замки. Я тоже буду жить до тех пор, пока меня не лишат выбора, пока не смогу поступить иначе, как только схватить кинжал и вонзить его себе в горло.

Такацугу слушал её молча, как будто слова и само поведение кузины не позволяли ему ни возразить, ни выразить своё согласие. И тогда Тятя с тем же выражением произнесла:

– Я хочу провести эту ночь с вами, в ваших покоях.

Когда-то Такацугу предложил ей руку и сердце. Теперь она хотела отдать ему своё тело. На этот шаг её толкнула вовсе не любовь – в тот миг она не думала о любви и любви не ждала. Но огонь страсти, который некогда полыхал в глазах этого мужчины, не мог её обмануть, и она приняла решение добровольно отдать ему своё тело, которое рано или поздно вопреки её желанию достанется Хидэёси.

– Вы в своём уме? – повторил Такацугу.

– Я не безумна!

– Тогда откуда взялись эти безумные мысли? Перестаньте говорить о невозможном и извольте сей же час удалиться!

– О невозможном?!

– О совершенно несбыточном!

– Но почему?..

Их взгляды скрестились, сошлись в поединке, исход которого зависел от того, кто первым отведёт глаза, как будто это было важно – не проиграть.

– Я заклинаю вас уйти! Если вы откажетесь, мне самому придётся покинуть эти покои!

Тятя молчала. Такацугу начал подниматься, и в тот же момент, не отдавая себе отчёта в том, что творит, она вцепилась в полу его кимоно – точь-в-точь как он поступил годом ранее. В этом жесте было столько же решимости, но одержимость страстью, горевшая тогда в глазах Такацугу, сейчас отсутствовала во взгляде Тяти.

Такацугу высвободил подол кимоно и выскочил из павильона. Тятя долго ещё сидела в одиночестве, потом, уверившись окончательно, что он уже не вернётся, тоже встала.

Она вышла на энгаву, ведущую в сад, и, на этот раз очень медленно, преодолела расстояние, отделявшее Соколиный павильон от её собственной резиденции. В такт неторопливым шажкам она говорила себе, что отныне ей уже не быть простой юной девушкой, княжной без княжества; отныне она станет женщиной, чья жизнь будет неразрывно связана с судьбой самого могущественного мужчины в Японии. И не что иное, как почтение, смешанное со страхом, страхом перед будущей наложницей Хидэёси, побудило Такацугу отказаться принять в дар её тело…

Через день после отъезда Такацугу из Адзути к Тяте с нежданным визитом явился Удзисато Гамоо. В последний раз они виделись вскоре после битвы при Комаки, в 12-м году Тэнсё [63]63
  1584 г.


[Закрыть], больше четырёх лет назад.

Тятя встретила гостя со всем подобающим почтением – ведь к ней пожаловал не кто-нибудь, а даймё Мацудзаки с доходом в триста двадцать тысяч коку. Теперь, в свои тридцать два, Удзисато был зрелым мужчиной, в его лице не осталось и намёка на юношескую свежесть и бесшабашность. Держался он приветливо, знакомый низкий голос приобрёл глубину, сообщавшую владельцу ещё больше спокойного достоинства.

– Княжна, – он называл её по-прежнему «княжна», – позвольте вас поздравить. Я, увы, не смог лично пожелать счастья и благоденствия вашим сестрицам по случаю заключения брачных союзов, однако на сей раз явился со всей возможной поспешностью.

Вот так, без лишних церемоний, он сразу поздравил её с тем, что вскоре ей предстоит стать наложницей Хидэёси, и не выразил при том ни смущения, ни видимого сомнения в благоприятности грядущего события.

– Вы, стало быть, полагаете, что всё складывается к лучшему? – спросила Тятя, стараясь выведать, что у него на сердце.

Взгляд Удзисато задержался на её лице чуть дольше, чем того требовали приличия.

– А как же иначе? Едва услышав весть о вашем переезде в Дзюракудаи, я счёл её благой во всех отношениях. Ежели вы дадите жизнь наследнику, княжна, этот ребёнок, в чьих жилах будет течь кровь Асаи, в один прекрасный день станет… – Удзисато не договорил, но Тятя мысленно закончила за него: «Правителем Японии».

– У меня будет ребёнок?! – воскликнула она и вдруг почувствовала, как по щекам безудержно покатились слёзы. Она никогда не думала, что это может произойти с ней. Ребёнок. Ребёнок Хидэёси. Сын человека, который уничтожил её клан, отобрал у неё всё самоё дорогое! Забыв о присутствии Удзисато, Тятя дала слезам волю. Она плакала не от горя и не от страха – это были слёзы освобождения от невыразимых словами эмоций, которые вырвались таким образом наружу в тот миг, когда она осознала свою женскую долю и тяжкое бремя этой странной судьбы.

Гость сидел тихонько, не мешая ей плакать. Но вот наконец Тятя вытерла слёзы и извинилась за столь бурное проявление чувств.

– Вы уже бывали в Дзюракудаи? – ласково спросил Удзисато.

– Всего один раз.

– Восхитительное место, не правда ли?

– Мне так не показалось.

– Неужели? Вот незадача… – Удзисато задумался на мгновение и вдруг предложил: – Ну, коли Дзюракудаи вам не приглянулся, вы можете построить для себя замок по своему вкусу. Достаточно отдать распоряжение, и…

– Но кто же меня послушает?

– Вас – да не послушают, княжна?

– А… а где я построю замок?

Удзисато улыбнулся:

– Сейчас сообразим. Стало быть, замок, в котором вы могли бы жить со всем удобством и приятностью… Что скажете насчёт окрестностей Ёдо? Там вообще-то уже есть крепость, но ничто не мешает возвести ещё одну. До Киото и Осаки оттуда рукой подать, мимо течёт Ёдогава. С верхнего яруса тэнсю будете любоваться волшебными видами: река и равнина, сливающаяся с небом на горизонте… – Удзисато говорил так, будто замок уже стоял у него перед глазами.

А у Тяти из глаз снова хлынули слёзы. Представив себя на башне воображаемого замка, она вдруг подумала, что, в сущности, так до конца дней и останется пленницей.

Справившись с собой, девушка спокойно поклонилась:

– Я последую вашим советам, господин Гамоо. Рожу наследника и буду жить в новом замке.

– Ну вот видите? Разве это не чудесно?

– Разумеется, чудесно. Вы правы.

Тятя понимала: только что слова Удзисато легли печатью на свиток, в котором таилось её будущее, точно так же они несколько лет назад скрепили приговор госпоже О-Ити. Для матери всё закончилось самоубийством. Что за участь уготована дочери?

В тот день Удзисато провёл в беседе с княжной около часа, а почти сразу после его ухода ей нанёс визит Гэнъи Маэда, прибывший из Киото.

– Завтра вам надлежит выехать в Дзюракудаи. Завтра, княжна, на переломе часа Зайца [64]64
  В семь утра. Час Зайца – время с 6.00 до 8.00.


[Закрыть].

Извещение застало Тятю врасплох, хотя она знала, что на следующий день вишни Дзюракудаи должны войти в лучшую пору цветения. Нетрудно было себе представить, сколь торжественны и волнительно прекрасны дворцы Дзюракудаи в белопенных волнах лепестков, однако же сердце девушки не наполнялось радостью при мысли об отъезде. За свои двадцать лет она успела пожить в четырёх замках – Одани, Киёсу, Китаносё, Адзути, – и теперь перед её мысленным взором, затмевая собой остальные, высился пятый – воображаемый замок на берегах Ёдогавы, тот самый, о котором толковал Удзисато.

Следующим утром, садясь в паланкин, чтобы в окружении свиты покинуть Адзути, Тятя не без волнения обернулась и окинула взглядом сады, дворы и башни, обнесённые высокими стенами. Здесь прошли шесть затворнических лет её жизни, здесь она и её младшие сёстры, забытые миром, взрослели, медленно и незаметно превращались из девочек в молодых женщин. Когоо и Охацу уже встали на крыло, совершили полёт к неведомому, которое ждало их за этой крепостной стеной, а теперь она, Тятя, в свою очередь готовилась к тому, чтобы ступить за ворота замка, сделать первый шаг к своей новой судьбе.

Весна в том году припозднилась – заканчивался третий месяц, а солнечные лучи ещё не согрели равнину, подступавшую к озеру. В Дзюракудаи сакура уже цвела буйным цветом, но вишнёвые деревца у ворот Адзути только-только вступали в пору цветения. Процессия, перешедшая в тот день по мосту крепостной ров, вид имела необычный – свадебным поездом назвать её было трудно, однако и на ватагу простых путешественников она никак не походила. Бесчисленные дары Хидэёси, присланные в Адзути, – предметы мебели, утварь, украшения, – должны были отправиться за своей владелицей в Дзюракудаи позже, участников процессии они не обременяли, но и без того на дороге покачивались тридцать паланкинов, сопровождавшие тот, в котором несли Тятю, а впереди и позади них поспешали тридцать конных самураев в походном платье.

Большинство свитских дам, нашедших приют за пологами паланкинов, Тяте были не знакомы. Княжна терялась в догадках, когда они появились и откуда взялись, но утром все как одна уже ждали её у ворот Адзути, готовые пуститься в путь. У них были странные, безучастные, застывшие лица, неспособные, казалось бы, ни просиять от радости, ни исказиться от гнева, ни омрачиться печалью. Держались дамы с безупречной почтительностью, при этом от каждого их движения веяло леденящей холодностью.

Всадники, составлявшие эскорт, были куда как предупредительны и расторопны, словно им в строжайшей тайне доверили охранять некое сокровище. Процессия продвигалась вперёд со всей поспешностью. Тятя время от времени приподнимала полог, дабы обозреть окрестности. То и дело ей на глаза попадались небольшие группы людей, среди которых были в основном женщины и дети, стоявшие или сидевшие на обочине, – все они пришли поглазеть на кортеж наложницы его высокопревосходительства кампаку.

Первая остановка была сделана в деревеньке Оцу. Женщины покинули паланкины, чтобы размяться, – все, кроме Тяти, которая, сославшись на недомогание, предпочла остаться за пологом. На самом деле, сейчас, на решающем повороте судьбы, ей не хотелось погружаться в суету толпы. В щёлочку она видела бескрайнюю тёмно-синюю водную гладь озера Бива, а на ней – ни единой лодчонки. В Оцу, как и в Адзути, сакура ещё не явила себя во всём своём весеннем великолепии. Лишь начиная с земель Ямасины Тятя начала замечать по обочинам дороги деревца в полном цвету. Но, глядя на них, она не замирала от восхищения – маленькие белые лепестки, подёрнутые розоватой, будто бы вылинявшей дымкой, казались ей грустными и немножко грязными.

В Киото царило уже знакомое Тяте по первому, осеннему, визиту в столицу оживление. Деловитые горожане всё так же спешили куда-то по улицам, но при виде процессии застывали на обочинах и таращились на путешественников во все глаза. Тогда, осенью, Тятя провела ночь в самурайском особняке на подступах к дворцу, но на сей раз процессия направилась прямиком к распахнутым воротам Дзюракудаи, за которыми раскинулся широкий двор, посыпанный белым песком.

Осенью Тятю препроводили на земли Дзюракудаи через главные ворота, сейчас же она сразу оказалась возле отведённой ей резиденции. В квадратном садике колыхалось бело-розовое море – повсюду, куда ни глянь, сакура в цвету. Девушка даже охнула от удивления: по оттенку, форме и размеру цветки на этих вишнёвых деревцах отличались от всех тех, что ей доводилось видеть раньше. Ветерок стих, и сакура замерла – на пике цветения, ни один лепесточек ещё не сорвался на землю. Стоя рядом с паланкином, Тятя, затаив дыхание, смотрела на кружево усеянных цветами ветвей, сплетавшихся у неё над головой. Внезапно она заметила, что её успели обступить придворные дамы, и в следующую секунду все они, словно по безмолвному приказу, склонились перед ней в почтительном приветствии. Тятя окинула их недобрым взглядом, и не подумав ответить на поклоны. На галерее и дальше, в покоях за раздвинутыми сёдзи, она увидела множество других женщин – они тоже низко кланялись ей сидя на коленях, опустив головы, упираясь ладонями в каменные плиты пола. И внезапно Тятей овладело странное чувство – будто она одна здесь живая и настоящая на фоне рукотворного пейзажа, среди всех этих окаменевших созданий, которым неподвижность придаёт какой-то искусственный вид, так же как бело-розово-чёрным ветвям сакуры.

Как только она направилась ко входу в жилище, все светские дамы выпрямились одновременно и гуськом последовали за ней, мелкими шажками, согласно протоколу. Тятя вошла в первый зал, и пожилая женщина, встретившая её низким поклоном, – не та, что прислуживала ей во время осеннего визита в Дзюракудаи, – проводила хозяйку во внутренние покои, к которым примыкал ещё один садик, тоже вишнёвый. Глядя с энгавы на море цветов, Тятя вспомнила леспедецы у резиденции Омаа, и, хотя она не слишком-то любила сакуру, ей подумалось, что уж лучше любоваться этим бело-розовым буйством, чем тонуть в пурпурной тоске леспедец.

Приватные покои Тяти, находившиеся в самой глубине строения, состояли из гостиной и примыкавшей к ней опочивальни. Дальше вдоль энгавы тянулись вереницей другие комнаты, по всей видимости отведённые прислужницам и свитским дамам, поскольку туда удалились и те женщины, что сопровождали Тятю из Адзути.

Когда девушка расположилась в гостиной отдохнуть от превратностей путешествия, явился Гэнъи Маэда.

– Вам здесь понравилось, княжна? В садах этой резиденции цветут самые красивые вишни Дзюракудаи. С нынешнего дня всё это принадлежит вам. Поначалу вы, наверное, будете чувствовать себя одинокой, однако к вашим услугам всё, чтобы сделать вашу жизнь приятной. Во дворце в течение ближайших двух недель все будут заняты приготовлениями к визиту его величества императора.

Из этих слов Тятя поняла, что раньше чем через две недели Хидэёси она не увидит – тот повременит до окончания церемоний, связанных с приёмом Небесного государя. Новость принесла ей облегчение.

В первый же вечер Тятиного пребывания в Дзюракудаи её навестила Тасуко, сестра Такацугу Кёгоку. Наряду с дамой Кагой, то есть Омаа, дамой Сандзё, сестрой Удзисато Гамоо, и дамой Сайсё, она была одной из четырёх знаменитых наложниц, которых Хидэёси дарил своей благосклонностью.

В последний раз кузины виделись четырнадцать лет назад. Тятя хорошо помнила тот осенний день 2-го года Тэнсё, когда её двоюродные братья и сестра нанесли визит своей тётушке в замке Киёсу. Облик высокой стройной девушки лет тринадцати, какой тогда была Тасуко, не стёрся из памяти; Тятя с удивительной ясностью видела мысленным взором тонкие, белые, словно восковые руки, ровно подстриженные, открывающие щёки пряди волос и светло-зелёное атласное кимоно с алым поясом. Детское впечатление сохранилось в своей первозданной свежести – образ княжны, чьи утончённые манеры говорили о благороднейшем происхождении, а спокойная манера держаться, исполненная смирения, казалось, подготавливала её к тяжким испытаниям, уготованным судьбой. В ней не было ни самодовольства, ни надменности, лишь хрупкая красота дочери прославленного рода, рождённой на закате, в доме, клонящемся к упадку.

Дама Кёгоку прибыла в сопровождении многочисленной свиты, но в покои кузины вошла одна.

– Милая Тятя, как много воды утекло со дня нашей последней встречи… Помните ли вы, как мы с братьями нарушили покой вашей матушки в замке Киёсу?

На набелённом овальном личике, так хорошо запомнившемся Тяте, расцвела улыбка. Звонкий голосок прозвучал на удивление весело, а черты дамы Кёгоку, как это ни странно, совсем не омрачала тень печали, которая, по мнению Тяти, непременно должна была сопутствовать положению наложницы Хидэёси.

– Как давно мы не виделись! Сколько прискорбных событий произошло с нами за эти вёсны и осени…

Глядя на прекрасную женщину, произносившую эти слова, с трудом верилось, что у неё за спиной годы бед и несчастий. Тятю не пощадила судьба, но и её кузине пришлось ох как не сладко: она потеряла мужа, князя Вакасы, и детей, чья участь осталась неизвестной – то ли погибли от рук убийц, то ли просто исчезли в суматохе смутных времён… И вдруг в прекрасном лице дамы Кёгоку, не хранившем следов обиды на судьбу, Тятя обнаружила сходство с лицом своей матери, О-Ити, – оно несло отпечаток того же безмятежного равнодушия, которое приобретает человек, прошедший через страшные испытания.

Эта встреча не заставила сердца двух кузин затрепетать от радости, но обе почувствовали некую мистическую близость, странную душевную связь, чьим источником может служить лишь кровное родство. Они направились в сад полюбоваться сакурой в ночной прохладе. Не обнаружив на энгаве свои гэта, дама Кёгоку хлопнула в ладоши, и тотчас явилась прислужница с двумя парами в руках.

По молчаливому приглашению Тятя первой спустилась в сад, а когда они прогуливались под сплетёнными ветвями вишен, неожиданно начала замечать, что кузина всё время держится чуть позади неё, как придворная дама, сопровождающая свою госпожу. Девушка попыталась незаметно пропустить даму Кёгоку вперёд, однако та, намеренно или случайно, ни разу не обогнала её.

Тятя не знала, чего ждать от будущего, но смутно ощущала, что присутствие дамы Кёгоку придаёт ей сил.

Цветы сакуры быстро увяли, уступив место молодым листочкам, и как только народилась четвёртая луна, суета, связанная с приготовлениями к визиту императора Гоёдзэя, набрала обороты. О визите этом было объявлено высочайшим указом ещё в начале года, но во дворце Хидэёси всё по-прежнему сбивались с ног ввиду предстоящего события, хлопотали денно и нощно под началом Гэнъи Маэды. Мероприятий такого масштаба не проводилось со времён Муромати, стало быть, надлежало свериться с древними записями благородных домов, дабы всё прошло согласно этикету.

Тяти эта суматоха однако же ничуть не коснулась – в лабиринтах необъятного дворцового комплекса Дзюраку-даи, похожего на гигантский улей, даже эхо суетливой беготни не долетало до уединённых покоев, в которых она проводила дни; лишь свитские дамы порой приносили ей новости. Десятого числа они сообщили, что в столицу начали прибывать один за другим даймё со всех концов Японии, чтобы поприсутствовать на торжественной церемонии. Среди званых гостей были Тосииэ Маэда, Удзисато Гамоо, Такацугу Кёгоку… Из вассалов Хидэёси один Иэясу Токугава явился заранее – уже как месяц пребывал в Киото. До тринадцатого дня четвёртой луны не переставая шли Дожди, но на четырнадцатый день, выбранный для церемонии, небо неожиданно прояснилось. Утром Хидэёси отправился в императорский дворец навстречу Небесному государю и самолично препроводил его в Дзюракудаи под охраной отряда конной стражи Тосииэ Маэды. Свита была столь многочисленной, что процессия растянулась на все пятнадцать ри, что пролегали между вратами императорского дворца и резиденцией Хидэёси; возглавлявшие шествие вельможи уже ступили на землю Дзюракудаи, в то время как замыкавшие ещё не покинули августейший чертог, а народ, собравшийся изо всех провинций поглазеть на проезд императора, заполнил улицы. Говорили, что одних только воинов, нёсших караул на перекрёстках, было больше шести тысяч.

Во главе процессии выступали вельможи и самураи в высоких шапках-эбоси, за ними покачивались паланкины её императорского величества, августейших наложниц и трёх десятков придворных дам. Далее следовала сотня жрецов с синтоистскими реликвиями в сопровождении четырнадцати лакированных священных паланкинов-микоси, за ними несли ещё пять паланкинов и ехали сплочёнными группами самураи Левой императорской гвардии, самураи Правой императорской гвардии, высшее придворное жречество, полководцы, дворцовые музыканты, игравшие на своих инструментах, и, наконец, овеваемая тёплым ветерком, возвещавшим о приближении лета, катилась императорская колесница. Позади неё в надлежащем порядке выстроились садайдзин [65]65
  Садайдзин – «левый министр», второй по рангу министр при императорском дворе в старой Японии.


[Закрыть]Нобускэ Коконоэ, удайдзин [66]66
  Удайдзин – «правый министр», третий по рангу министр в кио-тоском правительстве.


[Закрыть]Нобукацу Ода и прославленные полководцы Хидэёси, среди коих были Иэясу Токугава, Хидэиэ Укита, Хидэцугу Тоётоми и прочие знатные воители. За ними поспешали носильщики с паланкином самого Хидэёси его свита.

Впереди Хидэёси ехали верхом более семидесяти его ближайших вассалов, таких как Мицунари Исида; позади тремя колоннами выступала ещё сотня вассалов помельче, а далее – двадцать семь влиятельных даймё, в числе которых был и Тосииэ Маэда; замыкало шествие бессчётное воинство самураев, состоявших у них на службе.