Текст книги "Хозяйка замка Ёдо"

Автор книги: Ясуси Иноуэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Я прибыл побеседовать с вами на тему, которая надолго займёт ваши мысли, так что даже времени не останется расспросить меня о том, не ждёт ли часом ваша дражайшая сестрица Когоо наследника дома Садзи, – лукаво усмехнулся старый самурай.

Оказалось, Охацу сватают за воина в расцвете лет, принадлежащего по рождению к одному из пяти самых знатных домов Японии. Сам Хидэёси дарит его своим особым доверием и милостью.

– Кто же это? – осведомилась Тятя.

– Человек, которого вы знаете, княжна.

– И всё-таки, кто он?

– Господин Кёгоку.

Неужели почудилось или обычно ласковый взгляд Гэнъи Маэды действительно полыхнул странным огнём, сделался испытующим? Тятя не знала, что и думать.

– Высокородство его неоспоримо, равно как и личные добродетели… – начал было Маэда расхваливать жениха, но Тятя его остановила:

– Если речь идёт о многоуважаемом Такацугу Кёгоку, у меня заведомо нет никаких возражений и, более того, я не могу себе представить лучшей партии для моей младшей сестры. – Она чувствовала лёгкую грусть, как будто Охацу забрала у неё нечто важное, очень ценное, и в то же время испытывала облегчение оттого, что предложение адресовано не ей. – Надеюсь, сам господин Кёгоку не против этого брака?

– Я ещё не успел с ним побеседовать, но думаю, он не станет возражать.

Напрямую Гэнъи Маэда этого не сказал, однако нетрудно было понять, что идея брачного союза Охацу и Такацугу исходит от Хидэёси и что вассал не вправе противиться воле своего господина.

В тот вечер, вернувшись к себе, Тятя велела позвать младшую сестру и передала ей брачное предложение.

– Сватают тебя, а не меня, – подчеркнула она.

– Меня? За господина Такацугу?

– Ты что, не согласна?

Охацу зарделась.

– Но… дело не во мне… – с трудом скрывая радость, залепетала она. – Господин Такацугу может не…

– Не может, – отрезала Тятя. – Это приказ самого кампаку.

Ликующая Охацу не обратила внимания на злость, прозвучавшую в словах сестры, и вдруг расхохоталась. Безумный, торжествующий смех не смолкал до тех пор, пока Тятя не вознегодовала.

Вскоре после того, как Гэнъи Маэда передал княжнам волю Хидэёси, в Адзути явился сам Такацугу. Первая луна была на ущербе, без устали шёл снег, кружил в воздухе хороводы и таял, касаясь земли. В день визита Такацугу лёгкие белые хлопья тоже с рассвета танцевали на ветру, который относил их на погибель к озеру. Порой снегопад утихал, в вышине сквозь тучи пробивалась небесная синева, но тотчас снова налетали мириады снежинок, застили глаза своей кутерьмой.

Как и тогда, в Китаносё, Такацугу появился внезапно, без извещения, пришёл со стороны внутреннего сада. Тятя как раз раздвинула сёдзи, чтобы проветрить гостиную, – и увидела заснеженный силуэт. К ней приближался молодой воин. Она с первого взгляда узнала кузена. Даже ледяная белая пелена, прорезанная чёрными ветвями деревьев, не могла скрыть гордого разворота плеч потомка прославленного рода.

Почти два года минуло со времени их последней встречи. Он обещал, что обязательно вернётся, и только теперь нашёл возможность свидеться.

Охацу в тот день отлучилась из женских покоев – пошла с прислужницей на чайную церемонию в храм, стоявший в призамковом посаде. По натуре Охацу была скорее домоседкой и со дня переезда в Адзути почти не покидала крепостных стен – разве что по случаю официальных церемоний, – но как только она узнала о своей предстоящей свадьбе с Такацугу, её будто подменили – начала выходить в свет при любой возможности, словно на месте не могла удержаться от волнения. Однажды, глядя, как сестра идёт по энгаве, Тятя вдруг поняла, что всё в ней стало другим, включая походку: робкая поступь сменилась уверенными стремительными шагами, под которыми постанывали половицы.

– Негоже барышне так громко топать! – упрекнула её Тятя.

– Но я же выросла, стала тяжелее, оттого половицы и скрипят, – ответила Охацу и, точно в подтверждение этих слов, расправила плечи, чтобы продемонстрировать сестре свои округлости.

И то правда – расцвела девица, вытянулась за год да пополнела, так что даже Тятя завидовала её пышным формам. До чего же грустно было при виде этой налитой женской красы вспоминать хрупкий силуэт Когоо, шестнадцатилетней девочки, покинувшей замок в свадебном паланкине всего год назад…

Лишь подойдя совсем близко к женским покоям, Такацугу заметил Тятю, сидевшую на энгаве, и остановился как вкопанный. Постоял и снова пошёл вперёд, не сводя с неё глаз. На извечно бледных скулах заиграл румянец – надо думать, раскраснелся юноша на морозе.

Тятя впустила гостя, задвинула сёдзи и села напротив него.

– Что же вы, сударь, обещали навестить нас и пропали так надолго, – начала она беседу.

– Я приходил минувшим летом, всё так же, по саду. Услышал ваш голос за сёдзи и, не осмелившись потревожить, ушёл.

– Отчего не постучали?

– Не знаю. В конце прошлого года я опять был здесь, только ночью. Побродил у ваших покоев и вскоре удалился.

Как только молодой человек заговорил, Тятя почувствовала себя неуютно в его обществе. Она склонила голову, чтобы не смотреть на него, боясь поднять глаза и наткнуться на тот же пылающий одержимостью взгляд, которым он так смутил её в тот вечер, в замке Китаносё, когда, изъясняясь намёками, признавался ей в любви. Тятя догадывалась, что и сегодня Такацугу намерен толковать о том же. В гостиной, где, кроме них двоих, никого не было, почти физически ощущалось напряжение. А как же свадьба с Охацу? Что он об этом думает?

– Вас уже уведомили насчёт моей младшей сестрицы? – спросила она.

– Нет. Не понимаю, о чём вы…

Слова хлестнули по нервам, точно кнут. Стало быть, он ещё ничего не знает!

– О, ни о чём существенном.

И вдруг слегка дрожащим от волнения голосом Такацугу сказал:

– Княжна, в ваших жилах течёт кровь Асаи. Не сочтёте ли вы возможным союз со мной, недостойным Такацугу, в чьих жилах течёт кровь Кёгоку?

– Много лет назад я мечтала об этом союзе… – промолвила Тятя. Впервые она была с ним откровенна. Теперь, зная, что женитьба Такацугу на её младшей сестре Охацу неизбежна, ибо такова воля Хидэёси, она могла наконец смело встретить взгляд этого человека, обречённого на поражение. Именно поэтому отпала необходимость кривить душой, умалчивать о сокровенном, как в былые времена общения с ним. Она смотрела на него снисходительно – так умудрённый опытом воин смотрит на юного вассала, который пытается учить его уму-разуму. – Однако ныне и думать об этом забыла.

– Забыли?

– Имена Асаи и Кёгоку принадлежат далёкому прошлому. Настали другие времена. Некогда я и сама мечтала о возрождении наших кланов. Мой род был в ответе за уничтожение вашего, и я думала, что союз между вами и мною положит конец вашей ненависти к Асаи, что вместе мы вернём былую славу домам Асаи и Кёгоку. Но это было давно. Сейчас я думаю иначе.

– Почему?

– Всё изменилось. Мы опоздали. В течение последних десяти лет могущественные кланы один за другим исчезали с лица земли. Такэда, Акэти, Сибата – где они теперь? Даже клан Ода и тот постепенно уходит в небытие. А кто нынче вспоминает о доме Асаи?

– Конечно, вы правы. Однако разве в этом дело? Позволю себе облечь моё предложение в иную форму. Давайте оставим в стороне великие кланы Асаи и Кёгоку. Это я, Такацугу, владетель малого клочка земли в Омидзо с доходом в десять тысяч коку, прошу вас выйти за меня замуж. Теперь вы согласитесь внять моим словам?

– Омидзо?! – воскликнула Тятя. Она не знала, что Такацугу получил эту вотчину.

– Меня самого только вчера уведомили о великой милости. Официально новость будет оглашена в конце лета.

– Поздравляю. И кто же вас уведомил?

Такацугу, сидевший неподвижно, положив, как того требовали правила этикета, ладони на колени, не ответил.

– Его высокопревосходительство кампаку, полагаю? – не отступалась Тятя. Эти слова жгли ей язык, и она бросила их в лицо новоиспечённому даймё Омидзо. Они прозвучали иронично.

Такацугу по-прежнему хранил молчание, но его плечи скорбно поникли. Впрочем, возможно, он таким образом пытался сдержать свой бурный темперамент.

Тятя поднялась и раздвинула фусума, чтобы позвать прислужницу. Снежинки без устали плясали в саду.

– Тятя… – Такацугу подполз к княжне на коленях. – Вы презираете меня за то, что я принял от него землю?

– Полно вам! Что вы такое говорите!

– Я знаю, вы меня презираете. Моя старшая сестра стала наложницей, и…

– Полно! – Тятя отшатнулась и стоя с гневом смотрела на Такацугу, застывшего у её ног. Но она тотчас пришла в себя и продолжила совсем другим тоном: – Разве не вы всё это затеяли? Я думала, вы с самого начала отдавали себе отчёт в своих действиях. Омидзо – это только начало, очень скоро вы получите более обширные владения, станете хозяином огромного замка. Нет ничего худого в том, что брат и сестра объединяют свои усилия на пути к цели. Я ничуть вас не презираю, напротив – нахожу ваше поведение блистательным.

– В таком случае…

Но Тятя не дала ему договорить:

– Нет!

Она отвернулась под его взглядом, в котором полыхала страсть, и вдруг почувствовала, что её дёргают за подол. Такацугу сгрёб правой рукой полу её кимоно и тянул изо всех сил на себя. Никто и никогда не осмеливался вести себя по отношению к ней столь грубо и непочтительно. Однако то, что Такацугу потерял голову и не сумел справиться со своими чувствами, не могло не польстить ей.

Тятя хлопнула в ладоши, призывая служанку, высвободила подол и опустилась на татами. Такацугу тотчас отполз назад, восстановив между собой и княжной подобающую дистанцию.

Я выслушала ваше предложение. Дайте мне время его обдумать, – сказала Тятя. Если сами слова и внушали некоторую надежду, то ледяной тон, которым они были произнесены, уже содержал в себе отказ.

Раз вам не нравится то, что я вступил во владение замком Омидзо, я подам в отставку. Будущее дома Кёгоку отныне ничего для меня не значит. Сегодня я пришёл сюда для того, чтобы признаться в своих чувствах, сказать всё без утайки.

В этот момент явилась прислужница. Тятя собиралась было приказать принести чаю, но с её губ сорвалось совсем другое распоряжение:

– Проводите господина Кёгоку.

От заключённой в этих словах жестокости у Тяти защемило сердечко.

Такацугу же, казалось, наконец смирился. Он поклонился, тихо проговорив:

– Я прошу вас ещё раз обдумать моё предложение, – и, спокойно поднявшись с колен, удалился.

Официальное уведомление о свадьбе Такацугу и Охацу было оглашено по весне. Началась подготовка к брачным торжествам. В отличие от проводов Когоо, церемония прощания с Охацу обещала быть помпезной, организацию брачной процессии взял на себя сам Гэнъи Маэда, и в распоряжение средней княжны Асаи тотчас поступило множество новых прислужниц. Каждый день девичьи покои заполняли толпы суетившихся и хлопотавших над приготовлениями людей. Отбытие свадебного паланкина Охацу во владения будущего супруга назначили на излёт восьмой луны.

В седьмом месяце Такацугу был провозглашён князем Омидзо. Не солгал, стало быть, сказала себе Тятя. Но он жестоко ошибся в своих расчётах. Едва узнав о намерении Хидэёси поручить его заботам земли Омидзо, размечтался о том, что теперь сможет жениться на ней, на Тяте. Однако Хидэёси, по-видимому, с самого начала собирался дать ему невесту одновременно с замком. Возможно, тут не обошлось без тайного участия старшей сестры Такацугу, наложницы кампаку, – она выхлопотала брату не только вотчину, но и супругу.

Тятя часто вспоминала горящий одержимостью взгляд Такацугу в тот миг, когда он вцепился в полу её кимоно. При виде сияющего от счастья личика младшей сестры, которая была безумно рада выйти замуж за кузена, она невольно перебирала в памяти короткие мгновения встреч с ним, оставшиеся в тайне от невесты, и испытывала при этом странное чувство.

В начале лета Такацугу снова нанёс визит в Адзути. На сей раз это было официальное свидание с суженой. Тятя отдала необходимые распоряжения для того, чтобы встреча состоялась, однако сама к гостю не вышла, пожелав избавить его от лишних душевных переживаний. Впрочем, не только поэтому – она не была уверена, что сможет сохранить хладнокровие в его присутствии.

В день отъезда Охацу летний зной утих и равнину у подножия замка впервые в том году омыла осенняя прохлада. Утром дамы из окружения княжон увидели над озером первые стаи перелётных птиц и разнесли по всему Адзути радостную весть о благом предзнаменовании. Стоя на энгаве, Тятя тоже провожала взглядом пернатые караваны, любовалась крошечными белыми брызгами на ясном небе, позолоченными лучами осеннего солнца.

Свадебный поезд Охацу изрядно превзошёл по блеску и роскоши скромную процессию Когоо. В молодой невесте, в этой дивной красавице, никто бы не узнал девочку, всего пять лет назад избежавшую смерти в охваченном пламенем замке Китаносё. Садясь в сказочно прекрасный паланкин, покрытый красным лаком, Охаиу, как и Когоо годом раньше, поклонилась своей старшей сестре, прежде чем опустить полог. Но Когоо покидала Адзути с улыбкой на устах, а Охацу, удручённая горем разлуки, закрыла личико рукавом богатого свадебного наряда.

Тятя подошла к ней с упрёком:

– Ну же, Охацу! Не плачь. Ты ведь уезжаешь не так далеко, как наша Когоо. Замок, в котором ты будешь жить, стоит на том берегу озера, до него отсюда рукой подать.

А слёзы всё равно безудержно катились по набелённым щёчкам девятнадцатилетней невесты. Тятя лишь подивилась такому поистине женскому поведению младшей сестры – бедняжка Охацу до сего момента с нетерпением ждала дня отъезда, а теперь не в силах вынести муки расставания.

Свадебный кортеж двинулся в путь. Первыми Адзути покинули двенадцать паланкинов со свитскими дамами, за ними – ещё три десятка паланкинов, боги знают с кем, в сопровождении семерых всадников. Замыкали шествие челядинцы. Они несли приданое невесты – кухонную утварь, чаши, инкрустированные перламутром, лари с кимоно, домашние божницы, тигаиданы [60]60
  Тигаидана – полка с отделениями разного уровня, предназначенная для украшения ниши-токономы.


[Закрыть], сверкающие чёрным лаком, ширмы и прочее, и прочее. Им предстояло добраться до Оцу, а оттуда на ладьях переправиться на другой берег озера Бива, в Омидзо.

Тятя проводила сестру до ворот замка, а затем поднялась на сторожевую башню и всё смотрела и смотрела ей вслед. Длинная процессия с томительной неспешностью продвигалась вперёд по тонкой ленточке дороги, бежавшей вдоль кромки воды. В небе над равниной снова показались перелётные птицы, но вместо того чтобы, как свитские дамы поутру, порадоваться очередному благому предзнаменованию, Тятя загрустила при мысли о вечных странствиях бесприютного птичьего племени. На сей раз, впрочем, у неё не было мрачных предчувствий, она не ощущала невосполнимой утраты, как в тот день, когда Адзути покидала Когоо.

Спустившись с башни и возвратившись на женскую половину, Тятя впервые в жизни почувствовала себя одинокой. Она села, встала, побродила из угла в угол, не находя себе места. Эти покои, в которых она провела столько дней и ночей, уже не были прежними, казались чужими. И отнюдь не череда расставаний – сначала с матерью, затем с Когоо, теперь вот с Охацу, – наполнявшая тоской её существо, заставляла девушку чувствовать себя всеми покинутой в изменчивом мире, а странная тревога, пришедшая неведомо откуда, поселившаяся в сердце и не дававшая покоя. Теперь она была одинокой и предчувствовала приближение ещё более печальных событий.

Однако же её одинокая жизнь продолжалась, и ничего страшного не происходило. Прислужницы ещё долго судачили о пышной свадьбе Охацу, но вскоре слухи о Дзюракудаи, роскошном дворце, выстроенном по приказу Хидэёси в Киото, совершенно затмили эти приятные воспоминания. Молва шумела, что в столице на обширнейшей территории, окружённой глубокими рвами, разбиты сады с насыпными холмами и искусственными водоёмами, возведено множество павильонов, столь богато украшенных, что очевидцы и не знают, как их назвать – особняками или же дворцами.

На тринадцатый день девятой луны в Дзюракудаи перебрался Хидэёси со всеми домочадцами. Большинство обитателей Адзути отправились в Киото на новоселье, справленное его высокопревосходительством с небывалым размахом.

Суета и пересуды, вызванные великим переселением, через месяц улеглись, и замок Адзути сызнова погрузился в привычное оцепенение. Тятя мало-помалу привыкала к одиночеству. В начале десятой луны в её покои неожиданно явился с визитом Гэнъи Маэда и предложил съездить вместе с ним в Киото, поглядеть на Дзюракудаи, дабы развеять скуку. Тятя покорно согласилась, сказав себе, что предложение это исходит, по всей вероятности, не столько от господина Маэды, сколько от самого Хидэёси, а стало быть, ей ничего не остаётся, как повиноваться воле кампаку.

По дороге к столице, окружённая тремя десятками конных воинов и пятью паланкинами со свитскими дамами, княжна вдруг почувствовала леденящую душу тревогу – она испугалась, что, оказавшись в Дзюракудаи, уже никогда не сможет оттуда вырваться, – и, охваченная паникой, велела носильщикам остановиться прямо на дороге, в горах Ямасина. Попросив одного из самураев позвать Гэнъи Маэду, Тятя вышла из паланкина с твёрдым намерением выведать у советника Хидэёси, является ли целью этой поездки осмотр дворца, и только. Тут подоспел и господин Маэда.

– Когда я смогу вернуться в Адзути? – осведомилась Тятя, пристально глядя ему в глаза.

Спешившись, Маэда, пятидесятилетний воин, в прошлом монах, а ныне один из самых хитроумных политиков Японии, расхохотался:

– Неужто вы так нежно любите замок Адзути, княжна? Не успели его покинуть, а уже поспешаете обратно! Вы можете вернуться туда, когда вам будет угодно. Однако назавтра у нас назначен визит в Дзюракудаи, стало быть, придётся потерпеть хотя бы один день.

Этот ответ, в котором не просматривалось никакого тайного смысла, немного успокоил Тятю.

Процессия снова пустилась в путь и вскоре вступила в Киото. Тятя в столицу попала впервые. Ледяной ветер не давал ей откинуть полог паланкина, но в щёлочку видны были прямые улицы и толпы разгуливавших по ним горожан. Куда-то спешили воины, купцы, монахи; все дамы были разодеты в пух и прах, по их нарядам невозможно было судить об общественном положении модниц.

Заночевала Тятя в самурайском особняке, одной из многочисленных вассальных резиденций, выстроенных на подступах к Дзюракудаи. Она даже не знала, кто предоставил ей кров.

На следующее утро Гэнъи Маэда повёл её во дворец. Когда ворота закрылись и гости, миновав посыпанный белым песком двор, ступили в первый павильон, Тятя тотчас оказалась в окружении многочисленных придворных дам. Маэда, возглавивший процессию, вёл их из одних просторных покоев в другие. Тяте редко доводилось любоваться подобной красотой, однако ничто её не заворожило, не захватило внимания. Поначалу она рассматривала цветистые росписи на фусума, затем ей это прискучило и она просто скользила по ним взглядом. Анфилада роскошных покоев вывела их во внутренний сад, за которым стояли другие хоромы, и всё повторилось – замелькали расписные ширмы, фусума, драгоценные вещицы. Все сады Дзюракудаи были разбиты рукой мастера и посвящены самым разным темам, но, осмотрев несколько подряд, Тятя пришла к выводу, что все они похожи друг на друга.

– Пожалуйте сюда, – поклонилась пожилая дама с бесстрастным лицом, напоминающим маску Но, и Тятя, войдя в указанные покои, внезапно обнаружила, что её оставили одну с этой женщиной – Гэнъи Маэда куда-то исчез вместе со свитскими.

Тятя находилась в невеликой гостиной. На почётном месте в нише-токономе висел свиток с изображением павлина, на полочках тигаиданы стояло множество лакированных шкатулочек; посреди комнаты высился чёрный стол чужеземного вида. Тятя опустилась на татами, и в то же мгновение за фусума зазвучали мелкие женские шажки, хихиканье, шорох одежд, на этом фоне отчётливо грохотали размашистые мужские шаги и… Она узнала тот самый непринуждённый смех, который уже слышала однажды вечером в Адзути.

Когда Хидэёси вошёл в покои, Тятя была потрясена, увидев, как ужасно он постарел. Во время последнего визита полководца в Адзути вместе с Омаа она в полумраке плохо разглядела его лицо, а теперь в ярком сиянии свечей перед ней стоял низенький человечек с ничем не примечательным лицом, изрезанным морщинами. На следующий день после падения замка Китаносё он проскакал мимо во главе своих войск, направляясь на север, но сейчас Тяте трудно было поверить, что горделивый всадник и старик, только что вошедший в покои, – один и тот же человек.

– Как же ты выросла, Тятя! – воскликнул Хидэёси, не успев усесться.

В Киёсу, вскоре после событий в Хоннодзи, и в Адзути, во время их последней встречи, он обращался к ней «княжна», а теперь, стало быть, – что за фамильярность! – «Тятя».

Девушка молча склонила голову перед самым могущественным человеком в Японии. Хидэёси единственный из всех остался сидеть прямо, сопровождавшие его люди застыли в глубоких поклонах, приветствуя Тятю.

– Поужинаешь с нами сегодня? – спросил Хидэёси.

– Мне нездоровится, – сказала Тятя, которой хотелось отклонить это приглашение.

– Ну-ка подними личико, дай взглянуть на тебя!

Девушка повиновалась.

– Вид у тебя цветущий, лекарям тут делать нечего. Но коли ты устала, конечно, надобно отдохнуть. Что ты хочешь взять с собой в Адзути? Я желаю, чтобы вся твоя свита сгибалась под тяжестью подарков!

– А сама я не смогу их увезти?

– Ты? Зачем же тебе самой их тащить? – Хидэёси сделал шаг к выходу. – Собираешься тащить их сама? – пробормотал он себе под нос, вдруг громко расхохотался и, всё ещё посмеиваясь, зашагал по энгаве.

Свита в спешке устремилась за ним, оставив Тятю наедине с пожилой прислужницей.

Ещё один странный визит – Хидэёси появился, бросил несколько ничего не значащих фраз и удалился, создав за своей спиной сутолоку и суматоху.

Тятя в сопровождении прислужниц, взявшихся неведомо откуда, снова пересекла обширные сады, и внезапно взору её открылись величественная тэнсю и внутренний садик, в котором отцветали несколько десятков кустов леспедецы [61]61
  Леспедеца– многолетний кустарник семейства бобовых с тройчатыми листьями и пурпурными, розовыми или белыми цветками.


[Закрыть]. Зачарованной бледно-пурпурным морем цветов Тяте впервые открылась красота Дзюракудаи, и девушка замерла от восхищения. Всё свободное пространство садика занимал белый песок, кроме леспедецы, там не было никаких растений.

Прислужница сообщила, что садик примыкает к резиденции наложницы Каги.

– Наложница Кага?! – остолбенела Тятя. – Дочь господина Тосииэ Маэды?

– Совершенно верно. Она любит леспедецу, и этот садик устроен здесь по её просьбе. Кусты высадили только в прошлом году, поэтому нынче они дали мало цветов. К тому же сейчас для них уже настала пора увядания.

Узнав о том, что садик принадлежит Омаа, Тятя мгновенно потеряла к волшебным цветам всякий интерес. Коли по прихоти этой девицы в Дзюракудаи вырастают целые сады, её влияние должно быть весьма велико. Откуда же у столь юной особы с извечной неприветливой гримаской такая власть над Хидэёси? Омаа хороша, тут уж ничего не скажешь, но красота её отмечена какой-то холодностью, отстраненностью, что ли…

Тятя провела в Киото три дня, посетила храмы в черте города и на подступах к нему под присмотром верного Гэнъи Маэды и возвратилась в Адзути. На сей раз дорога действительно её утомила.

Вернувшись к нехитрой уединённой жизни на берегу озера Бива, княжна долго ещё размышляла о том, что ей довелось повидать и услышать за время своего короткого путешествия. Она вспоминала восхитительные пейзажи Дайго и равнины Сага, величественные и сказочно прекрасные дворцы Дзюракудаи, обнесённые неприступной крепостной стеной, садик с пурпурными леспедецами и непринуждённый смех Хидэёси.

Весточки от Когоо приходили редко, зато Охацу писала ей не меньше одного раза в десять дней. Сейчас, когда судьба развела трёх сестёр по разным землям, Тятя осознала, что по Охацу она скучает куда больше, чем по Когоо. В каждом своём письме средняя сестра приглашала старшую погостить в Омидзу, и в конце концов Тяте отчаянно захотелось там побывать. Поначалу её удерживала мысль о том, что в Омидзу ей придётся столкнуться лицом к лицу с Такацугу. Но ведь он, в конце концов, женился на её сестре, и теперь они могут спокойно общаться, разве нет?

Когда она поделилась своим намерением с Гэнъи Маэдой, тот пришёл в недоумение.

– Не пристало княжне вести себя столь легкомысленно. Позволю себе усомниться, что ваша просьба о поездке в Омидзо будет удовлетворена.

– Просьба?! Я должна испросить разрешения на эту поездку? У кого?

Гэнъи Маэда не ответил, сказал только, что, если особа её положения будет вот так запросто разъезжать по сопредельным княжествам, это может породить ненужные пересуды.

После разговора со своим попечителем Тятя покинула приёмный зал тэнсю и, вернувшись на женскую половину, по-новому взглянула на своё пристанище. Теперь эти скромные покои на задворках замка стали для неё тюрьмой, и девушка впервые с ужасом осознала, что она не гостья, а пленница, заточённая в крепостных стенах Адзути.