Текст книги "Мастер игры в го"

Автор книги: Ясунари Кавабата

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

19

Мастер как-то раз следующим образом отозвался об игре любителей:

– В сёги или, скажем, в го характер человека по игре не поймешь, хотя говорят, что игра раскрывает характер… Если разбираешься в го, подобная чепуха и в голову не придет.

Сюсай терпеть не мог тех полузнаек, которые любят порассуждать об игре в го.

– Я, например, никогда не интересуюсь своим партнером, для меня главное – игра, я думаю только о ней.

2 января, за полмесяца до своей кончины, Сюсай участвовал в открытии турнира в Ассоциации, где надо было сделать несколько ходов в коллективной партии. Собравшиеся в тот день в Ассоциации профессионалы подходили по очереди к доске, делали по пять ходов и уходили.

Эта церемония была чем-то вроде обмена визитными карточками. Поскольку игра могла затянуться надолго, рядом начали еще одну партию. На второй доске уже было сделано 20 ходов, перед ней в ожидании партнера стоял Сэо, игрок первого дана. И тут подошел мастер. Каждому из партнеров предстояло сделать по 5 ходов – с 21-го по 30-й. Продолжать игру после них было уже некому – ее так и прервали на ходе мастера. Достаточно сказать, что последний, 30-й ход мастер обдумывал 40 минут. А ведь партия была несерьезная, затеяли ее исключительно ради церемонии, от игрока всего-то и требовалось – легко, без напряжения сделать свои ходы.

В середине последнего матча мастера положили в больницу Святого Луки, и я навестил его. Мебель в больничных палатах была большого размера, рассчитанная на рослых американцев. Вид щуплой фигурки мастера, чинно сидящего на огромной кровати, вызвал у меня смутную тревогу. Отеки на его лице были почти незаметны, щеки чуть порозовели, во всем облике чувствовалась какая-то легкость, будто он вновь обрел душевный покой; теперь он казался простым добрым старичком, ничуть не похожим на того мастера, каким все его знали.

Тогда же в больницу пришли корреспонденты из других газет, освещавших ход последнего матча. Они рассказали о том, какой огромный интерес вызвал у читателей еженедельный конкурс, победители которого получали премию. В субботних выпусках читателям предлагали угадать следующий ход и просили присылать свои прогнозы. Я тоже вступил в разговор:

– На этой неделе задача – угадать девяносто первый ход.

– Девяносто первый? – Сюсай внезапно преобразился. Вот досада! Мне не следовало заводить разговор о го, но я не удержался…

– Перед этим белые прыгнули через один пункт, а черным, говорят, надо делать ход вверх, наискосок.

– А-а… там? Всего два хороших хода – косуми [24]24
  Косуми– ход по диагонали от своего камня.


[Закрыть]и ноби.Кто-нибудь обязательно угадает.

Как только мастер заговорил об игре, он как-то сразу выпрямился, поднял голову, подравнял колени. Это была поза бойца за доской, в ней угадывался безукоризненный, холодный авторитет. Обратившись в уме к отложенной партии, мастер надолго обо всем забыл. Сейчас, как и во время январской коллективной партии, в его поведении не было и тени фальши. В этой-то естественности и было все дело, а вовсе не в боязни уронить свой авторитет из-за неудачного хода и не в упоении своим высоким титулом.

Что и говорить, не позавидуешь молодому игроку – партнеру мастера хотя бы в сёги, который вставал из-за стола вконец обессиленным, в чем я мог несколько раз убедиться. Взять хотя бы партию с Отакэ в Хаконэ – с форой в ладью – она продолжалась с 10 утра до 6 часов вечера.

Второй случай произошел уже после последнего матча. Все та же токийская газета «Нити-нити симбун» устроила матч из трех партий между Отакэ и У Цинь-юанем. Сюсай взял на себя комментарий, а я был секундантом во второй партии. Как раз в это время посмотреть игру приехал Фудзисава Кураносакэ, игрок пятого дана, и тут же «попал в плен» к мастеру, который усадил его играть в сёги.Их партия началась утром, продолжалась до поздней ночи и закончилась в три часа утра! Говорили, что на следующее утро, увидав Фудзисаву, мастер тотчас извлек откуда-то доску для сёги.

Когда последний матч перенесли в Хаконэ, вечером, накануне очередного доигрывания, спортивный обозреватель «Нити-нити симбун» Сунада, который опекал мастера и жил в той же гостинице «Нарая», с улыбкой рассказывал:

– Я до смерти надоел мастеру. Уже четыре дня подряд только встану – приходит мастер и зовет погонять шары на бильярде. И гоняем, гоняем целый день до поздней ночи. И так каждый день. Все говорят, что он гений. Нет, не гений, он – сверхчеловек.

Как бы ни уставал Сюсай от игры, как бы ни выматывался, никто ни разу не слышал от него жалоб, даже жена. Как-то она рассказала о том, как мастер умеет погружаться в себя. Мне довелось слышать этот рассказ в гостинице «Нарая».

– Это было, когда мы еще жили в квартале Когаи-тё. Домик крошечный, все игры устраивали в комнате на десять татами, а соседняя, поменьше, служила гостиной, хотя это было неудобно, ведь среди гостей попадались и любители громко посмеяться, пошуметь… И вот однажды, когда муж играл с кем-то турнирную партию, вдруг приходит моя сестра показать своего новорожденного. Известное дело, малыш кричал без остановки. Я места себе не находила и даже собиралась попросить сестру уйти пораньше, но мы так давно не виделись… Как только сестра ушла – я к мужу с извинениями, дескать, мы шумели, мешали… а он, оказывается, ничего не заметил – ни прихода сестры, ни детского плача, ну совершенно ничего.

Помолчав, жена мастера добавила:

– Покойный Когиси говорил, что хочет стать таким, как сэнсэй, и каждый вечер садился перед сном на пол для занятий медитацией. Кажется, по системе Окада [25]25
  Так называемое «тихое сидение» («сэйдза»).


[Закрыть].

Когиси, о котором упомянула жена мастера, – это Когиси Содзи, игрок шестого дана, любимый ученик Сю-сая. Мастер хотел сделать его официальным наследником династии Хонинобо: «Только он и достоин!» – но в январе 1924 года Когиси в возрасте 27 лет умер. Престарелый мастер часто и по разным поводам вспоминал своего любимого ученика.

Нодзава Тикуто, имея еще четвертый дан, играл с мастером у него дома. Он тоже рассказывал похожую историю. Как-то раз домашние ученики расшумелись, и до комнаты, где проходила игра, донесся ужасный шум. Нодзава вышел к мальчикам и пригрозил им: «Смотрите, мастер вас отругает». А мастер этого шума даже не услышал.

20

– Сидим, допустим, за обедом. Он ест рис, а сам смотрит куда-то в пространство, внимательно смотрит – и ни слова. Наверное, размышляет над трудным ходом, – говорила нам жена Сюсая 26 июля, в Хаконэ, в день четвертого доигрывания.

– Когда ешь, а сам не думаешь о том, что делаешь, еда впрок не идет. Не зря говорят, что, если за едой не думать о еде, она станет ядом. Скажешь об этом мужу, а он только хмыкнет, и снова его мысли где-то далеко.

Жестокая атака черных на 69-м ходу, похоже, застала мастера врасплох – он думал над ответным ходом 1 час 44 минуты. Этот ход занял у него больше всего времени с начала партии.

Похоже, Отакэ подготовил эту атаку еще пять дней тому назад. Когда началось доигрывание, он размышлял минут двадцать, изо всех сил себя сдерживая – в нем бурлила искавшая себе выхода энергия. Так и навис над доской. Сделав 67-й ход, он на 69-м ходу так и грохнул свой камень на доску со словами: «Дождь ли это? Буря ли?» – и громко захохотал.

И словно нарочно в ту же секунду хлынул ужасный ливень – газон в саду намок в одно мгновение, дверь едва успели закрыть – в нее тут же забарабанили тяжелые капли. Отакэ довольно удачно пошутил, но, по-моему, в его смехе угадывалась нотка торжества.

Сюсай, увидев 69-й ход, вдруг неуловимо изменился в лице, словно по нему промелькнула тень птицы: оно стало чуть-чуть растерянным и симпатичным. Такое выражение на лице мастера нечасто доводилось видеть.

Позднее, при доигрывании в Ито, был момент, когда мастер вдруг сильно разгневался, увидев неожиданный ход черных. Он и раньше-то считал партию испорченной, а тут и вообще решил ее бросить, не доигрывая. Никак не мог дождаться перерыва и, как мне казалось, давал понять, что гневается. Но даже тогда сидевший за доской мастер совершенно не изменился в лице. Никто не заметил, что он вне себя от ярости.

Зная все это, нетрудно себе представить, что Сюсай воспринял 69-й ход черных как удар кинжала. Он немедленно погрузился в раздумье. Подошло время обеда. Когда мастер вышел из игрового зала, Отакэ, стоя над доской с камнями, сказал:

– Ход – лучше не придумаешь! Вершина! – и посмотрел на доску с таким сожалением, с каким смотрят на руины, на остатки былого великолепия.

Когда я назвал этот ход агрессивным, Отакэ весело засмеялся и сказал:

– Ну почему в агрессивности упрекают только меня?!

Сразу после обеда, не успев даже сесть за доску, мастер сделал ответный ход. Время на обед и послеобеденный отдых в контроль времени, разумеется, не входит, но и так было понятно, что мастер не переставая над ним думал. Изобразить, что это не так, посидеть для виду над доской, словно в раздумье, – все эти уловки были мастеру чужды. Весь обед он просидел, глядя куда-то в пространство.

21

Атака началась 69-м ходом, который позднее получил название «дьявольского». Впоследствии мастер признался, что это был один из тех знаменитых ходов, которыми прославился Отакэ. Ошибись белые в ответе – им было бы не собрать свои разрозненные силы, поэтому мастер потратил на обдумывание 70-го хода 1 час 46 минут. Десять дней спустя, 5 августа, он думал над 90-м ходом 2 часа 7 минут, этот ход оказался самым долгим в партии, но и 70-й ход не слишком ему уступал.

Если 69-й ход черных был «дьявольским», то 70-й ход белых, как заметил судья Онода, – «чудом борьбы за выживание». Этим ходом мастер предотвратил смертельную опасность. Отступив на шаг, он сумел устранить угрозу. Найти такой ход было, конечно же, нелегко. Натиск черных, который грозил решить исход игры, сразу же ослаб. Правда, они успели кое-что урвать, но белые, несмотря на свои «раны», развязали себе руки.

Ненастье, о котором Отакэ отозвался стихами «Дождь ли это? Буря ли?», оказалось шквалом – небо быстро потемнело, пришлось включить свет. Белые камни на доске отражались в ней, как в зеркале, сливаясь с отражением фигуры мастера. Неистовство бушевавшего на дворе шквала лишь подчеркивало уют зала, в котором шла игра.

Ливень закончился так же внезапно, как и начался. По горе еще полз туман, а со стороны Одавара ниже по реке небо прояснилось. Горы по ту сторону долины осветились солнцем, послышался треск цикад, кто-то распахнул двери веранды. Когда Отакэ делал 73-й ход, на лужайке резвились четыре черных щенка. Потом небо снова затянулось легкими облаками.

Рано утром пошел дождь. Незадолго до обеда Кумэ Macao, усевшись на веранде в кресло, проникновенно прошептал: «Как здесь хорошо! Даже на душе становится чище».

Кумэ недавно стал заведующим отделом науки и искусства в токийской газете «Нити-нити симбун» и прошлым вечером приехал на игру. Выдвижение писателя на такую должность – неслыханное событие. Игра в го находилась в ведении его отдела.

Кумэ слабо разбирался в го, поэтому большей частью сидел на веранде, поглядывая то на горы, то на соперников. Однако волны нервной напряженности игроков передавались и ему – когда Сюсай глубоко задумывался с выражением боли на лице, точно такое же выражение появлялось и на добром, всегда улыбающемся лице Кумэ Macao.

В понимании игры в го я недалеко ушел от Кумэ, но, постоянно наблюдая за игрой, терял порой ощущение реальности – мне казалось, что лежащие на доске камни сейчас заговорят, словно живые. Стук камня, когда его ставили на доску, отзывался эхом из другого мира.

Матч проходил во флигеле. Там было три отдельных комнаты – одна на десять татами, две других – на девять. В комнате, что побольше, на полу стояла икэ-бана из акации.

– Ветки того гляди упадут, – заметил Отакэ.

В этот день партия продвинулась на 15 ходов и был записан 60-й ход белых.

Пробило четыре часа – время записи хода, но мастер, казалось, не слышал ни боя часов, ни голоса объявившей об этом девушки-секретаря. Она наклонилась к мастеру, не решаясь повторить свои слова. Вместо нее мягко, как будят ребенка, заговорил Отакэ:

– Сэнсэй, вы уже решили, какой ход записать?

На этот раз Сюсай, похоже, услышал и что-то проговорил. Он охрип, голоса не было, и никто не понял, что он сказал. Решив, что ход для записи готов, секретарь Ассоциации достал конверт, но мастер продолжал сидеть безучастно и смотреть на доску.

Затем проговорил с видом человека, медленно приходящего в себя:

– Нет, еще нет.

После чего думал еще 16 минут. На 80-й ход белым потребовалось 44 минуты.

22

31 июля игра проходила в другом зале, на этот раз наверху. Точнее говоря, это была анфилада комнат в восемь, восемь и шесть татами. В одной из них в нише висел свиток кисти Рай Санъё, в другой – Ямаока Тэссю, в третьей – Еда Гаккай [26]26
  Рай Санъё(1780–1832) – японский историк и каллиграф, автор «Нихон гайси» («Неофициальная история Японии»). Ямаока Тэссю(1836–1888) – дзенский священнослужитель, мастер фехтования и каллиграфии. Ёда Гаккай(1823–1909) – драматург, критик, эссеист.


[Закрыть]. Эти комнаты находились как раз над номером Сюсая.

На веранде его номера пышно цвела гортензия. Сегодня на цветок снова прилетела черная бабочка – ее четкое отражение виднелось в воде. Возле козырька над входной дверью свисали тяжелые листья глицинии.

Когда мастер задумался над 82-м ходом, до игрового зала донесся плеск воды. Я выглянул в окно и увидел его жену – она стояла на камнях, по которым переходили через пруд, и бросала в воду кусочки хлеба. В воде, выхватывая друг у друга хлеб, плескались карпы.

В то утро жена Сюсая сказала мне: «К нам приехали гости из Киото, мне пришлось съездить в Токио встретить их. Там сейчас прохладно, хорошо. Но из-за этой же прохлады я беспокоилась, как бы он здесь не простудился».

Жена мастера еще стояла на камнях, как начал накрапывать дождь. Вскоре он превратился в ливень.

Отакэ не заметил, что пошел дождь, и когда ему сказали об этом, пошутил:

– У неба, должно быть, тоже почки шалят, – и выглянул в сад.

Лето было на редкость дождливое. С момента нашего приезда в Хаконэ ни один игровой день не обходился без дождя. Ясная погода и дождь то и дело сменяли друг друга. Вот и сегодня: пока Отакэ размышлял над 83-м ходом, цветы гортензии купались в лучах солнца, кромки гор сияли, как вымытые; но тут же вновь подул ветер и принес с собой дождь.

83-й ход черных занял 1 час 48 минут и побил рекорд белых, поставленный на 70-м ходу. Отакэ, упершись руками в пол, неотрывно смотрел на позицию с правой стороны доски, его колено сползло на пол вместе с подушечкой. Потом сунул руку за пазуху кимоно и застыл в напряженной позе. Это был признак долгого раздумья.

Партия подошла к средней стадии, когда каждый ход дается с большим трудом. Хотя территории белых и черных более или менее определились, точно подсчитать очки было пока невозможно. Настало время делать ходы, придающие границам четкие формы, после чего можно будет вести подсчет. Пора решать, что делать дальше – переходить к ёсэ(завершающая стадия) и оформлять свои территории, вторгаться на территорию противника или навязать ему борьбу на границах. Именно сейчас оценивают партию в целом и в зависимости от этой оценки выбирают дальнейшую тактику.

Мастеру Сюсаю прислал поздравительную телеграмму доктор Дюбаль, который когда-то изучал го в Японии и увез в Германию прозвище «немецкий Хони-нобо». Утром в газете появилось фото: оба партнера читают поздравление доктора.

Запись хода пришлась на 88-й ход белых, поэтому секретарь Ассоциации Явата быстро проговорил:

– Сэнсэй, юбилейный ход! [27]27
  В Японии празднование 88-го года отмечают особыми церемониями.


[Закрыть]

Мастер выглядел похудевшим, хотя казалось, что и щекам его, и шее уже некуда было худеть, но с того жаркого дня 16 июля он чувствовал себя бодро. В таких случаях говорят «кости да кожа – духу легче воспарить».

Никто не ожидал, что через пять дней мы увидим его прикованным к постели.

Впрочем, когда черные сделали 83-й ход, Сюсай вдруг вскочил, будто потерял терпение. Видимо, ему нужна была разрядка от усталости. 12.27, время обеда, но мастер впервые так встал из-за доски: словно оттолкнул ее.

23

– Я изо всех сил молилась богам, чтобы он не заболел, но, видно, веры не хватило, – сказала мне жена Сюсая утром 5 августа. – Так боялась, что он заболеет. Наверное, слишком боялась – вот и вышло все наоборот… Теперь только на богов надежда… – добавила она.

Мое внимание – внимание любопытного журналиста – было всецело приковано к герою матча —<Сюсаю. И когда я услышал слова его многолетней спутницы, они прозвучали настолько для меня неожиданно, что я не нашелся что сказать.

Вероятно, напряженная атмосфера, в которой пребывали участники матча, обострила хроническую болезнь мастера – он давно уже чувствовал боль в груди, но никому об этом не говорил.

Со 2 августа на его лице появились отеки, заболела грудь.

По регламенту 5 августа было игровым днем, но игра продолжалась всего 2 часа. Рано утром Сюсая должен был осмотреть врач.

– Врач? – спросил мастер и, когда услышал, что тот ушел по срочному вызову в поселок Сэнгокухара, добавил: – В таком случае начнем.

Усевшись за доску, мастер спокойно взял в руки чашку и принялся пить теплый чай. Потом сел прямо, сцепил руки и положил их на колени. Как всегда, его поза была исполнена достоинства, но на лице промелькнуло выражение, какое бывает у ребенка, готового расплакаться, если ему в чем-то откажут: напряженно выпяченные губы, распухшие щеки и веки.

Игра началась почти вовремя – в 10.17 утра. Как уже нередко бывало, утренний туман сменился проливным дождем, но вскоре небо посветлело.

Распечатали записанный 68-й ход белых. Отакэ сделал 89-й ход в 10.40, а вот 90-й ход белых задержался. Миновал полдень, приближалась половина первого, а ход еще не был сделан. Раздумья длились 2 часа 7 минут – мастер думал, превозмогая боль. За все это время он ни разу не шевельнулся. Вдруг все спохватились, что пора обедать.

Вместо часа, как обычно, обед продолжался два часа – мастера осматривал врач.

Отакэ тоже плохо себя чувствовал – он рассказывал, что принял три лекарства подряд и выпил сосудорасширяющее. В какой-то момент Отакэ потерял за доской сознание и упал.

– Кровь совсем в мозг не поступает… Так бывает, когда плохо идет игра или попадаешь в цейтнот, когда скверно себя чувствуешь или когда то, другое и третье навалятся все сразу.

О болезни мастера он сказал так: «Я вообще-то не хотел играть, но сэнсэй заявил, что продолжит игру во что бы то ни стало».

После обеда перед возвращением в игровой зал Сюсай придумал наконец ход, который надо было записать. Когда Отакэ зашел проведать его и сказал: «Сэнсэй, должно быть, очень устал», мастер неожиданно сказал: «Я слишком требователен. Прошу извинить меня».

Игру возобновлять не стали.

В разговоре с заведующим отделом науки и искусства нашей газеты Кумэ Macao мастер, потирая грудь, сказал:

– Лицо распухло – полбеды, главное – вот здесь что-то неладно. То дыхание перехватывает, то сердце начинает колотиться, то что-то мешает в груди… Мне нравится думать, что я по-прежнему молод, лет в пятьдесят я почувствовал свой возраст.

– Дух побеждает годы, – сказал Кумэ.

– Сэнсэй, я тоже почувствовал свой возраст, а ведь мне всего тридцать, – сказал Отакэ.

– Рановато, – ответил мастер.

Мастер какое-то время посидел в комнате отдыха вместе с Кумэ и другими гостями и рассказал старую историю о том, как в молодости приехал в Кобэ и во время экскурсии на военный корабль впервые в жизни увидел электрическую лампочку.

Затем встал и со смехом сказал:

– Врач запретил мне бильярд. Может быть, сыграем немного в сёги?

Хотя мастер говорил «немного», дело обычно затягивалось. В тот день Кумэ сказал рвавшемуся в бой мастеру:

– Сыграем лучше в маджонг,от него не так устаешь.

За обедом Сюсай съел немного каши с солеными сливами.

24

Известие о болезни Сюсая достигло Токио. Наверное, Кумэ поэтому и приехал. Приехал также его ученик Маэда Нобуаки, игрок шестого дана. Судьи последнего матча Онода и Ивамото 5 августа были оба на месте. Заехал к нам и мастер игры в рэндзюТакаги. Пришел отдыхавший в Мияносита Дои, игрок в сёгивосьмого дана. С прибытием каждого из них обстановка все больше оживлялась.

Сюсай последовал совету Кумэ и вместо сёгииграл в маджонгс Кумэ, Ивамото и журналистом Су надой. Эти трое держались напряженно, словно боялись причинить мастеру боль, но он с головой ушел в игру и подолгу думал над каждым ходом.

– Если вы будете так серьезно думать, у вас снова распухнет лицо, – с беспокойством шепнула ему жена, но он как будто не услышал.

Здесь же Такаги Ракудзан научил меня играть в быстрое рэндзю.Такаги был знатоком всевозможных игр, он быстро овладевал секретами новой игры и стремился научить ей окружающих. В тот день я узнал от него о новой игре «красавица в шкатулке».

После ужина мастер с секретарем Явата и журналистом Гои сели играть в рэндзю без двухи играли до поздней ночи.

Маэда ушел еще днем, немного поговорив с женой Сюсая. Мастер был его учителем, а Отакэ – побратимом, и он не хотел давать повод к кривотолкам. Возможно, вспомнил, как во время матча мастера с У Ци-ньюанем поползли слухи, что якобы это он подсказал мастеру решающий 160-й ход.

На следующее утро из Токио по приглашению нашей газеты прибыл осмотреть мастера доктор Кава-сима. Диагноз был таким: «неполное закрытие большого артериального клапана».

Когда осмотр закончился, Сюсай остался сидеть в кровати, но тут же затеял игру в сёги.На этот раз его партнером был Онода. Игру мастер начал, как обычно, ходом «серебряного генерала». Когда партия была окончена, Такаги и Онода сыграли в корейские сёги,а мастер, опершись о подоконник, следил за игрой. Затем, словно потеряв терпение, сказал:

– Давайте сыграем в маджонг.Не хватало одного человека.

– Может быть, Кумэ-сан? – сказал мастер.

– Кумэ-сан поехал провожать доктора и сюда не вернется.

– Ивамото-сан?

– Ушел.

– Ушел? – устало переспросил мастер. Острое чувство его одиночества передалось и мне. Мне тоже надо было уезжать в Каруидзава.