Текст книги "Мужчина, который не смеется"

Автор книги: Ясунари Кавабата

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Ясунари Кавабата
Мужчина, который не смеется

Небо было густого зеленовато-голубого цвета и походило на великолепный фарфор сэто. Я лежал в постели и наблюдал за тем, как меняется утренняя окраска воды в реке.

У актера, снимавшегося в главной роли в нашем фильме, через десять дней начинались спектакли в театре, и поэтому уже в течение целой недели съемки шли и днем и ночью. Я присутствовал на съемках лишь как сценарист и особыми заботами не был обременен, но и у меня за эти бессонные ночи потрескались губы и от ослепительного света юпитеров ломило глаза. Этой ночью я тоже вернулся в гостиницу, когда в небе уже погасли звезды, и очень устал.

Но цвет неба, напоминающий чудесный зеленовато-голубой фарфор, как-то сразу освежил меня. Перед моим мысленным взором стали возникать прелестные виды, милые образы. Прежде всего мне представилась очаровательная улица Сидзё. Там, неподалеку от Большого моста, накануне днем я обедал в европейском ресторане «Хризантема». Из окна третьего этажа я любовался яркой зеленью деревьев на горе Хигаси. Подъем на гору начинается с середины улицы, и гора видна была как на ладони. Зрелище самое обычное, но меня, приехавшего из Токио, поразила первозданная свежесть молодой листвы. Затем мне вспомнились театральные маски, виденные в витрине одного антикварного магазина. Старинные смеющиеся маски.

– Черт возьми! Счастливая идея!

Обрадованный своей неожиданной творческой находкой, я тут же схватил бумагу и принялся быстро писать. Короче говоря, я переделал заключительную сцену своего сценария. Закончив текст, я приложил к нему записку на имя режиссера.

Последний эпизод картины я сделал в условно-фантастическом плане. В заключительных кадрах персонажи должны были появиться в добродушных смеющихся масках.

Повествование о мрачной действительности, послужившей сюжетом кинофильма, я никак не мог сдобрить светлой улыбкой и поэтому решил по крайней мере прикрыть удручающую реальность прекрасными улыбающимися масками в конце картины.

Взяв рукопись, я отправился в студию. В служебном помещении никого еще не было, лишь утренние газеты кипами лежали на столах.

На глаза мне попалась буфетчица, которая перед декорационной мастерской собирала деревянные стружки па растопку.

– Будьте добры, отнесите это и передайте режиссеру, как только он проснется, – сказал я, передавая ей вложенную в конверт рукопись.

В моем нынешнем сценарии действие происходило в психиатрической больнице. Ежедневно наблюдая в студии за съемкой сцен, изображавших жизнь несчастных безумцев, я приходил в отчаяние. Мне казалось, что, если я не сумею найти какого-нибудь светлого лучика во всей этой темной и страшной истории, фильм провалится. Я начинал думать, что неспособность найти happy end [1]1
  Счастливый конец (англ.).


[Закрыть] – свидетельство мрачности моего собственного характера. Поэтому я несказанно обрадовался, когда придумал эпизод с масками. Я сразу повеселел, представив себе блестящий комический финал, когда все до единого больные, находящиеся в психиатрической больнице, появятся в смеющихся масках.

Стеклянный купол студии стал приобретать зеленую окраску. Дневной свет постепенно размывал зеленовато-голубой цвет неба, напоминающий чудесный фарфор сэто. Со спокойной душой я вернулся в гостиницу и сладко заснул.

Человек, посланный купить маски, вернулся на студию около одиннадцати часов вечера.

– Я сегодня с утра объездил па машине все игрушечные магазины Киото, – рассказывал он, – но нигде ни одной приличной маски. Все вроде этой…

– А ну, покажите, пожалуйста, – попросил я и, когда он развернул пакет, разочарованно протянул: – Н-да… это, пожалуй, не подойдет…

– Я так и предполагал, – уныло закачал головой ездивший за масками реквизитор. – Мне все казалось, что где-то я видел нечто подходящее, и целый день шнырял по разным магазинам, но все без толку.

– Я рассчитывал на маски вроде тех, которыми пользовались в театре «Но» [2]2
  Театр «Но» – вид древнеклассических театральных представлений, пользовавшихся особой популярностью в средневековой Японии.


[Закрыть], – чуть не плача говорил я, беря в руки оклеенную бумагой уродливую маску с неровной бугристой поверхностью. – Маска сама по себе должна быть подлинным произведением искусства. А эти поделки – только курам на смех! – Взглянув еще раз на коричневого цвета маску с насмешливо высунутым красным языком, я добавил:

– Мне нужны гладкие белые лица, чарующие своими мягкими, нежными улыбками. А эти маски, во-первых, на экране получатся почти черными…

– Ну, с этой бедой, пожалуй, нетрудно справиться, – засмеялся режиссер, который прекратил съемки в павильоне и вместе со всеми рассматривал сейчас маску. – Возьмем да и выкрасим их в белый цвет!

Завтра утром нужно было отснять финальную сцену. Поделки из игрушечных магазинов никуда не годились, а раздобыть добротные старинные маски времени уже не оставалось, поэтому режиссер предложил па худой конец попробовать самим изготовить на студии целлулоидные маски.

– Нет, – возразил я, – одно из двух: либо подлинно художественные маски, либо я отказываюсь от своей затеи.

– Знаете что, – сочувственным топом обратился ко мне работник сценарного отдела, – давайте еще поищем. Сейчас одиннадцать часов. В новой части Киото, вероятно, еще не спят.

– Вы поедете со мной? – обрадовался я.

Мы сели в машину и быстро покатили по прямой через речную дамбу. В университетской клинике, на противоположном берегу, окна были ярко освещены, и свет их отражался в воде. Трудно было подумать, что за всеми этими многочисленными окнами мучаются больные. «Если не удастся найти подходящие маски, – размышлял я, – тогда, может быть, показать в заключительных кадрах ярко освещенные окна психиатрической лечебницы и отражение огней в реке?»

Мы с сотрудником сценарного отдела переходили из одной игрушечной лавки в другую, эти лавки уже начали закрываться. Купили штук двадцать оклеенных бумагой круглолицых женских масок. И все же это было не то, что нужно. Они были довольно милы, однако до истинно художественных изделий им было далеко. Улица Сидзё уже спала.

– Погодите маленько, – сказал сотрудник сценарного отдела и свернул в переулок. – На этой улочке много антикварных лавчонок, где продаются буддийские культовые принадлежности. Думаю, что здесь должны быть и предметы реквизита «Но».

Однако все лавки в этом переулке были уже закрыты. Я заглядывал в замочные скважины чуть ли не каждой антикварной лавки.

– Ладно, завтра в семь утра я буду уже здесь, – сказал мой спутник. – Сегодня ночью ведь все равно спать не придется.

– Я тоже поеду с вами. Разбудите меня, пожалуйста.

Но он не стал меня будить, съездил один, и, когда я появился на студии, там уже приступили к съемке заключительной сцены. Удалось раздобыть пять великолепных старинных масок. Согласно моему замыслу, их нужно было иметь штук двадцать или тридцать. Но и пяти этих масок, озаренных чудесными мягкими улыбками, оказалось бы достаточно для того, чтобы пробудить у зрителя высокие, благородные чувства. Я успокоился, у меня возникло ощущение, что я как бы выполнил свой долг перед психически больными людьми, жизнь которых положена в основу моего сценария.

– Маски настолько дорогие, что я их не смог купить и взял напрокат, – сказал мне работник сценарного отдела. – Стоит чуть испачкать – назад не примут.

После такого предупреждения все, кто прикасался к маскам, брали их, предварительно вымыв руки, кончиками пальцев, как некую драгоценность.

Однако по окончании съемки все же оказалось, что на щеке одной маски откуда-то появилось желтое пятнышко.

– Вот беда, – огорченно сказал работник сценарного отдела. – Попробовать смыть – вся, пожалуй, облезет…

– Ладно, – поспешил я успокоить его, – я уплачу стоимость и возьму маску себе.

Мне и в самом деле хотелось приобрести хотя бы одну такую маску. Я мечтал о том, чтобы в будущем мире, в котором должны царить дружба и согласие, у всех людей были просветленные, добрые, улыбчивые лица.

Вернувшись в Токио, я заехал домой и сразу же отправился к жене в больницу. Дети по очереди примеряли маску и весело смеялись. Я был доволен.

– Папа, надень теперь ты! – приставали ко мне дети.

– Не хочу.

– Ну надень!

– Нет!

– Да надень… – канючил младший сынишка и, привстав на цыпочки, пытался напялить на меня маску. Я начинал сердиться, но положение спасла жена.

– Прекрати! – прикрикнула она на мальчика.

– Давайте наденем на маму! – дружно засмеялись тогда дети и подскочили к ней.

– Не смейте, мама ведь больна! – Я попытался остановить их, но было уже поздно.

Что-то жуткое было в смеющейся маске, надетой на лицо больной жены, лежавшей на кровати.

Я поспешил снять с нее маску. Жена тяжело дышала. Но меня поразило другое. Как только я снял с нее маску, ее лицо показалось мне удивительно некрасивым, почти уродливым. Меня мороз по коже подирал, когда я всматривался в это изможденное лицо. Я был потрясен, словно впервые в жизни увидел его. Стоило прекрасной, нежной, улыбающейся маске какие-нибудь мгновенья побыть на лице жены, как я сразу, причем впервые, почувствовал всю его некрасивость. Это была скорее даже не некрасивость, лицо просто выражало крайнюю изнуренность и подавленность. Но после того как прекрасная маска некоторое время прикрывала это лицо, оно стало казаться особенно жалким и непривлекательным.

– Теперь ты надень, папа! – снова начали приставать дети, – Теперь твоя очередь.

– Хватит, отвяжитесь! – резко проговорил я и поднялся. Если бы я надел маску и потом снял ее, возможно, я показался бы жене безобразнее черта!…

Коварной оказалась прекрасная маска. Она породила в моей душе ужасное сомнение: не было ли лицо моей жены, на котором я привык до сих пор постоянно видеть добрую, нежную улыбку, тоже маской? Не искусственна ли улыбка женщины, как искусственна эта маска?

К черту маски! К черту искусственность!

Я решил немедленно послать па студию в Киото телеграмму и написал: «Кадры с масками вырежьте». Но тут же изорвал телеграмму в клочки.