Текст книги "вы е бон"

Автор книги: яшка казанова

яшка казанова
вы е бон

1. в киеве пахнет булками. утром, в шесть...

 
в киеве пахнет булками. утром, в шесть
выходишь на улицу, едешь в аэропорт
и губы зубами щипаешь, пытаясь шерсть,
вставшую дыбом, как-то пригладить.
 

2. она прядет из жил моих нитки на свитера...

 
она прядет из жил моих нитки на свитера,
сама даже не понимая этого, но нутром
чуя, что мстит мне – за вчера, за позавчера =
за слишком больное, за слишком счастливое. тромб
 
 
памяти бродит по телу: смотри-ка, вот каждый день,
который был прожит вместе, вот каждый час.
и как удалось нам все это куда-то деть?
и как удалось мне так самочьи одичать,
 
 
что горлом рвануло безжалостнейшее «дааааа»,
сметая все, даже меня, на своем «могу»?
и... пусто теперь. и сколько не ожидай,
она не вернется прежней. а губы лгут,
когда ощущают фантом ее бежевой кожи. врут
глаза, когда видят лицо ее в тысячемордой толпе.
 
 
насилую кнопки беспомощной дрожью рук,
которые ничего уже не сумеют отдать тебе.
 

3. мое настроение, как погода на улице...

 
мое настроение, как погода на улице,
меняется то в одну, то в другую сторону.
хотя все хорошо – дочка учится, рыбка удится –,
эти скачки термометра вовсе не обоснованы.
 
 
отчего же какие-то черти внутри шевелятся,
не дают мне ни спать нормально, ни бодрствовать?
может быть, взять себя в руки, пойти развеяться:
сначала по шлюхам портовым, потом – по боцманам?
 
 
может, забыть про имя и про фамилию,
став персонажем с должными вытекающими?
и каждая новая кровь будет зваться шепотом «милая»,
и все будет проще в три тысячи раз. но пока еще
 
 
я не могу так.
 

4. то ли устала. то ли простужена...

 
то ли устала. то ли простужена.
мягкий коньяк вместо ужина. сужена
больно гортань – я глотаю с усилием.
глаза, согреваясь, становятся синими
и смотрят: на сумрак, повисший над городом,
почти превратившийся в ночь – год от года он
всё гуще. на дождь, языком лакирующий
брусчатку. на чей-то livejournal dot com. и на ru еще.
на женщину, чьё одиночество явное
любой бы заметил, замечу и я, но ей
плевать. на сигару. на более менее
спокойный бульвар. на тарелку с пельменями,
парящую так ароматно, что хочется
всех: вечер, табак, дождь, страстной, одиночество
с ладоней кормить, по загривку поглаживать,
и слушать их шепот, и – самое важное –
ловить, как под сердцем, чуть-чуть ниже дании
стучат вместо пульса часы ожидания.
текут, оставляя то шрамы, то ссадины,
то просто штрихи.
 
 
я дождусь.
обязательно.
 

5. этим болеют и потаскухи, и леди...

 
этим болеют и потаскухи, и леди:
вот уже месяц единственный смысл мой
в том, чтоб расстегивать пуговицы и раздвигать колени –
или твои, моя девочка, или перед тобой.
 
 
этому невозможно сопротивляться:
вот уже месяц на запястьях и шее я
ношу следы бесстыдных капитуляций –
темнолиловая рваная чешуя.
 
 
это раздавит избытком серотонина:
вот уже месяц лабиринты набухших жил
тормошит ощущение жизни. и жилы поют. они на
удивление стойки – только одна дрожит.
 
 
височная.
 

6. она всегда знает, какая чему цена...

 
она всегда знает, какая чему цена,
она хранит мелочь в особенном кошельке.
а еще родила симпатичного пацана
и спит теперь спокойно. щекой – к щеке.
 
 
она часто спорит на рынке до хрипоты,
обожает смотреть сериалы, не бреет ног.
а еще у нее в подъезде живут коты
и, когда она входит, вьются веретеном.
 
 
она жарит очень вкусные беляши –
побольше начинки, чтоб тесто почти рвалось.
она любит смеяться громко и шить. и жить.
а еще в ней, прямо по центру, земная ось.
 

7. ты права...

 
ты права:
– можно чудить, но не в тридцать же лет!
– каждая, кто поведется со мной, будет потом жалеть
– я использую женщин, чтобы было на чьих
спинах писать
– у меня дрянная начинка
 
 
– всё, что мне интересно – это животный секс
– теперь понятно, почему меня не вынес ижевск
– я не умею любить никого, кроме себя самой
– после того, как я исчезаю, хочется крикнуть «смойте!»
 
 
– я, как переходящее знамя: то там, то здесь
– на меня нужно вешать табличку «полный пиздец»
– я иду исключительно по головам
– утопить бы меня в любой обожаемой мною ванне
 
 
– от меня можно ждать только красивых па
– все свои грехи я валю на феназепам
– я – фейерверк или хлопушка, но не огонь
– интересно, надолго ли хватит патронов в моей обойме?
 
 
ты права! права в каждом слове, но – чертчертчерт! –
почему столько дней ты в мое утыкалась плечо?
 

8. – смотри, я стала совсем седая...

 
– смотри, я стала совсем седая.
еще и поправилась после родов.
 
 
– скажи, что ты будешь со мной всегда, я
боюсь лишиться, как кислорода,
насмешек твоих и улыбок. восемь
лет ты кормишь меня желаньем,
в ответ ничего не требуя вовсе.
 
 
– седая. уставшая. пожилая.
совсем уже тётка! а ты могла бы
любить меня вот такой нелепой?
 
 
слезы. нежность течёт по гландам,
табачными крошками драным. лето.
месяц в ладони сорвался – вот же!
желтый, чуть-чуть по краям голубее...
и шёпотом, чтобы не растревожить
заснувшего сына, кричу тебе я:
 
 
– ты слышишь, родная, ты мне родная!
и я любая – без сна и дна – я,
даже когда мой компас сломан,
люблю тебя твёрдо и безусловно.
 

9. – вдруг стало ясно: можно не умирать...

 
– вдруг стало ясно: можно не умирать,
бумаг не марать и по ночам не орать.
– здесь больше, здесь двести двадцать. я буду брать.
пожалуйста, целым куском. не нарезайте.
 
 
– можно ходить с друзьями в кино и в спортивный зал,
красить глаза, не оглядываться назад.
– как Вы еще не попробовали прозак?
дерзайте!
 
 
– можно дышать спокойно, не пить вискарь,
дулом не ёрзать у пляшущего виска.
– если пойдете налево, то Вас искать
будут, дружок, не с собаками, а с волками...
 
 
– можно проверить кровь на сахар и соль,
по углям и гвоздикам не ковылять босой.
– великолепно меняется Ваше лицо,
когда Вы себя ощущаете, как на вулкане.
 
 
– можно стать наконец нормальной на радость всем!
просыпаться не в пять утра, а хотя бы в семь.
– эх, положить бы Вас на язык, как монпансье,
мне кажется, Вам не помешает чуть-чуть растаять.
 
 
можно всё по-другому, я знаю! но только как
разучиться движением брови менять закат
на рассвет и обратно? и видеть издалека,
вот еще одна терпит бедствие – вырастает.
 

10. прости. я сломалась. две недели сомкнутых губ...

 
прости. я сломалась. две недели сомкнутых губ
привели к изменениям почвы под коленями, на которых
я, шатаясь, стою. это как поменять тайгу
на пустыню, букварь поменять на тору
и на жесты – слова. впрочем, все, что касается рук
стало лишь обострённей – от ногтей до моторики. лето
по ключицам течёт. животные нервы орут,
доставая вибрацией вопля до рамок скелета,
вырываясь за рамки, тревожа пространство. ты
это знаешь. прости. я сломалась. прости. я сломалась глубже,
чем мне думалось. позвоночник прямой, как штык.
плюс один портсигар – на завтрак, обед и ужин.
 

11. такого ли ты хотела...

 
такого ли ты хотела
слиянья нутра и формы:
белая замша лютена,
тосканская кожа форда,
мой рот, в плавной драке рваный
твоим, не менее жарким,
чем воздух вокруг? нирвана
июльская: тел пижамки
усеяны пряным потом –
гвоздика, зира, какао.
не хочется на работу...
желаниям потакая,
любуюсь тобой: твой профиль
на фоне бойницы в восемь
особенно мягок. кофе?
подрагивает подносик
в ладонях моих, пропахших
фантазиями. какой же –
лютена белая замша,
форда тосканская кожа –
мне запах надеть сегодня?
 

12. секунда, которая всё меняет...

 
секунда, которая всё меняет –
не воздух, не пульс, не на вечер планы,
а всё. предложения удлиняя,
выигрываю минуту. главный,
единственно верный манёвр – затишье,
улыбкой сдобренное до рвоты.
ты всё понимаешь сама без лишних
сентенций, правда? о да! ну вот и
закончим. я мудрость включаю кнопкой,
похожей на 20 копеек детства.
 
 
как жарко сегодня...
 

13. сидит. спина прямая. всё строго, чинно...

 
сидит. спина прямая. всё строго, чинно –
салфетки хрустят, официанты тоже.
думает: «мисс икс ее не приручила,
равно как миссис игрек.» и, подытожив
что-то в уме, она произносит: «едем!»
берет меня за руку цепким браслетом кисти,
не глядя в глаза ни мне, ни столам соседним,
и тащит на выход. воздух горячий, кислый
от смога московского, бьёт по ноздрям. легонько
впускаю пальцы в её смоляные кудри
и кратко целую губы – мой привкус горький
она ощутит несомненно. спустя секунду
ударит меня, оставляя трилистник алый
на левой щеке, разъяренно и деловито.
 
 
ну что ж. вот и все. сегодня я дописала
последнюю букву латинского алфавита.
 

14. любишь играться – айсикью, гуглток, скайп...

 
любишь играться – айсикью, гуглток, скайп.
ах поводок то натягивать, то отпускать;
ах превращать ладонь, то в подушку, то в плётку. на!
горлом идёт жирная тишина.
а ты мне снишься так беспощадно, так
бескомпромиссно, что не избежать атак:
табачных на лёгкие. кто тебя научил
вскрывать мне жилы одним движением? чик –
тоненькой алой струйкою потекла,
тоненькой алой стрункою. как игла
входит в разрытую вену, так входишь ты
в каждую нору мою. отполированный штык
твоих упрёков ни разу не попадал
мимо – это талант, моя девочка, это дар!
 
 
равно как я щедро одарена
умением чуять острое и нарываться на.
 

15. сжаться в комок – сердце, бронхи, зубы, ладони сжать...

 
сжаться в комок – сердце, бронхи, зубы, ладони сжать,
шептать, как мантру: «пожалуйста, не уезжай».
в прут стальной превращать позвоночный столб.
пульс разгонять, как тачку, сначала за сто,
потом за сто двадцать, сто тридцать – сердечко, жарь!
стучи быстрее: «пожалуйста, не уезжай».
пускай на небе Он этот услышит стук
и улыбнётся: животное на посту.
и мне по холке пальцами проведёт,
и ты никуда не уедешь.
 

16. она сказала: «ты блядство возводишь в ранг...

 
она сказала: «ты блядство возводишь в ранг
искусства, искусство в блядство при этом не превращая.
а что касается рваных душевных ран,
то всем, кому ты должна, прощай, так, как я прощаю».
 
 
кареглаза, смугла, полногуба, нервозна чуть,
умеет быть от смущения черезмерной и говорливой.
она почему-то уверена – я хочу
либо в постель её затащить поскорее, либо
сидеть с ней ночами, вдыхая сладчайших смол
парфюм, тревожа глазами, изматывая намёком,
но не прикасаясь. пишу, и моё письмо
похоже на шов неровный, который едва намётан
рукой, умеющей и ласкаться, и фехтовать
одновременно – кончик острой рапиры мягок.
 
 
она умывается, чистит зубы, стелет кровать,
ставит на низкий столик тарелку текущих ягод,
выбирает одну, вытирает сок,
текущий вишневой струйкой по шее... впрочем,
 
 
я очень легко представляю её лицо
и мысленно говорю ей: «спокойной ночи».
 

17. номер ее телефона сгинул...

 
номер ее телефона сгинул
из памяти моего девайса.
..............................................
о, адюльтерам неловким гимн –
спешное потное «одевайся!»
 

18. стать твёрже в кости и нежнее в кисти...

 
стать твёрже в кости и нежнее в кисти –
вот, собственно, все мои планы на ближайшие десять дней.
бью себя по щекам, твержу: «не кисни! не кисни!
отучайся, дурочка, столь густо болеть о ней!»
 
 
лето вступает в стадию увяданья.
это не может не радовать таких иноходцев, как я.
научиться вдыхать «сейчас» без «доселе» и «далее» –
вот, собственно, всё, чем выстлана колея,
 
 
по которой: то ползу по-пластунски плоско,
то шагаю, вытянувшись во весь рост,
подставляясь для пуль. и моё стремление к лоску,
как раньше, никто не воспринимает всерьёз.
 

19. мантра ноль: то найдётся, что ищется...

 
мантра ноль: то найдётся, что ищется –
лягушка станет царевной.
..............................................
..............................................
утром пасмурным жарю яичницу
с беконом и моцареллой.
 
 
ван клиберн. минор. рахманинов.
песто. горчицы зёрна.
буса (сразу – большой и маленький)
голодный, слегка позёвывает,
пахнет тоненько-померанцево,
садится за стол степенно...
 
 
у меня иллюзия франции:
париж, две тысячи первый,
так же сонно, площадь бастилии
густеет – туристы гнездятся
по сотням кафе; в магазине я:
«апельсиновый сок и яйца»,
чтобы завтрак как полагается,
чтобы радостно!
 
 
скоро-скоро
я поверю, что стану красавицей,
и всё, что нашлось – искомо.
 

20. всё понятно про пмс и про бабы-дуры...

 
всё понятно про пмс и про бабы-дуры.
курю полночи. пялюсь в клавиатуру.
непокой мой гуще горячего шоколада.
ну и ладно.
 
 
научилась кастрировать всякую сигарету
до беломорины! шаболовка и лето,
и рядом девочка, чьих веснушек дорожки
люблю до дрожи.
 
 
такое странное ощущение мира –
словно самый важный, самый ответственный нерв защемило.
вот шаболовка, вот поцелуй на прощанье. вот лето.
как марионетка,
 
 
танцую-дёргаюсь без повода и без смысла –
от этой пляски не спрятаться мне, не смыться
ни в шаболовку, ни в тёплое влажное лето.
ну... всё на этом.
 
 
p.s. – да! ещё хотела сказать так, чтоб ты поверил,
про тепло к тебе, что тихо шуршит по венам
и колет лёгкие, острое, как игла.
ты слышишь, гра?
 

21. они постоянно ёрзают – редко сидят смирно...

 
они постоянно ёрзают – редко сидят смирно;
пахнут духами, мечтами, какой-то едой, жасмином,
летним воздухом с примесью разговоров о даче;
обожают твердить упрямо «навсегда» или «никогда», чем
выводят из равновесия ощущенье момента;
красятся очень умело и незаметно
бросают короткие взгляды с дальним прицелом;
считают, что можно схуднуть на пару кило, но в целом,
они ничего себе; ненавидят разглаживать кудри;
усматривают женитьбу практически в каждом утре,
помеченном тэгами «кофе в постель» и «брился»;
порой готовы, принцессу приняв за принца,
в миг изменить убеждения и подружек;
раз в неделю стабильно считают «нужен
какой-то план: как жить, как – чёрт возьми! – развиваться»;
умеют в постели всё: от гопака до вальса,
но тщательно это скрывают; не смотрят порно;
считают, что пресловутый стакан на половину полный;
в тоненькие ниточки выщипывают брови;
обожают страдающих мачо, таких, как броуди;
носят в сумочке жизнь, ключи от квартиры, пудру;
и (возвращаясь к прошедшему выше утру)
читают за завтраком – да да! кофе и ломтик сыра –
чей-то жж. может быть, мой.
 

22. тонет Москва: Лубянка, Варварка, Ильинка...

 
тонет Москва: Лубянка, Варварка, Ильинка...
вцепившись пальцами в крохотный черный зонтик,
скольжу, как лодка. пот августовский липкий
стекает в кюветы. высотка на горизонте
 
 
колет небо в тяжёлый живот чугунный.
осенняя терпкая ревность вступает в силу
и подступает к горлу. я прячу губы
в броню помады – насыщенный, интенсивный
 
 
цвет рот превращает в мулету. тореро вымок
и разозлился до чёртиков – воздух ноздрями плавит,
готовясь к танцу без: каблуков, подковырок,
упрёков, имён, фривольностей. и без правил.
 
 
взорвутся лужи, момента не упуская
стать сотней алмазов; ветер ударит в окна,
разбив десяток... как медленно тонет Москва! я
бреду по ней, прислушиваясь животно
 
 
к вою машин и побулькиванию улиц,
к туристам растерянным, к бою часов. запомни,
осенняя нежность, стесняясь себя, сутулясь,
как восьмиклассница, меня до краёв заполнит
 
 
уже через сутки.
 

23. какой-то демон внутри нажимает мизинцем «выкл.»...

 
какой-то демон внутри нажимает мизинцем «выкл.»,
и всё меняется сразу: от лиц до улиц.
к подобным экспериментам я слишком привыкла,
потому так умело и группируюсь.
 
 
утро вряд ли мудрёнее вечера. впрочем, дело
может быть совсем не во времени суток. куда там!
кнопка «выкл.» нажата. мир опять чёрно-белый.
снова смело можно привязывать розы к датам,
 
 
превращая себя в отрывной календарь: картинок –
минимально, бумага жёлтая, много текста.
почему бы и нет? ну попробовала – хватило,
чтоб понять – «выкл.» исправна и больше не интересна.
 
 
только демон внутри так не думает, колупаясь
беспардонно в моих микросхемах, а это значит –
он находит новую кнопку, он тянет палец,
и я снова взрываюсь и снова живу иначе.
 

24. послушай меня внимательно и не спорь...

 
послушай меня внимательно и не спорь:
сегодня ночью всё чётче, спокойней, ближе
мне открывалось – из тысячи тысяч спор
животной нежности, нас с тобою хранившей
 
 
такое количество лет и сплетен, теперь
нет ни одной. как пустая головка мака,
моё нутро. в нём гулко. перетерпеть
и перешагнуть? с изяществом наркомана
 
 
я вру себе, что ты держишь меня, что ты
сильнее, мудрее, (о чёрт!) грациозней в решеньях,
от этой лжи, сладчайшей до тошноты,
мне безысходность удавкой сжимает шею
 
 
так, что не выдохнуть (бисером – «в» и «на»)
и не вдохнуть. (Господи, что это было?)
и ощущение: занавес? эээ... финал!
и осознание: ты меня разлюбила.
 

25. тише воды...

 
тише воды.
ниже травы.
можно на ты.
можно на Вы.
 
 
девочка-мёд.
женщина-яд.
мне невдомёк,
кто из них – я.
 
 
горькая кровь.
сладкий елей.
ступни укрой
шкурой моей.
 
 
терпкий коньяк,
душный кальян:
дремлет моя
странная явь,
 
 
видит цветы,
видит холмы.
милая ты.
милая, Вы...
 

26. в сердцевине ночи...

 
в сердцевине ночи
от флэшбэков корчиться:
хочешь ты, не хочешь –
это не закончится.
 
 
будто аллергия –
шелушатся, чешутся:
все мои другие,
все твои прошедшие.
 
 
духота метрошная
пряная, пьянящая:
все (бесспорно!) прошлое –
очень настоящее.
 
 
и лечить бессмысленно:
«видите, тут очередь!»
я на грани выстрела
в ту, как раз, в височную.
 

27. похоже, внутри у меня недавно сломалось...

 
похоже, внутри у меня недавно сломалось,
что-то, соединявшее столб позвоночный с холкой.
казалось бы: тонкая скобка – какая малость...
а вот поди ж ты! рушится потихоньку
 
 
Пиза; колонны и портики – всё ни к чёрту.
откуда только этот кураж берётся:
тебе на конверт клеить марку, в метро – девчонку,
и аппликацию маме (грибок с берёзкой)
 
 
ко дню рождения. 7:28. порто
капает в горло сгущённой микстурой рая.
текут по щекам солёные капли пота –
въедаются в кожу больно. не вытираю.
 

28. кто только тебе обо мне ни говорит...

 
кто только тебе обо мне ни говорит...
вот я тискаюсь в клубе, вот улетаю в Мадрид,
вот с какой-то девушкой (на вид за тридцать слегка)
целуюсь в машине прямо у ЦДХ.
 
 
кто только тебе обо мне ни сложил рассказ...
про то, как со мною у этой был первый раз,
про то, какие цветы я дарила тем,
про то, что ловко двигаюсь в темноте.
 
 
кто только тебе не сигналит: гляди! гляди!
не её ли плащ колышется впереди?
не её ли стрижка? (чудовищно обросла!)
 
 
ты уже не помнишь ни месяца, ни числа
нашей встречи, забыла и голос, и запах мой –
разговоры сжирают меня у тебя, как моль
ест свитер уютный – попробуй потом зашей.
 
 
сбережешь меня, а? вот лавандовое саше...
 

29. вымылась, накрасилась, оделась...

 
вымылась, накрасилась, оделась –
ах какой же симпатичный панцирь
получился! и какая смелость –
безупречно тонким сильным пальцем
по нему постукивать, как будто
выбивая из остывшей трубки
горький пепел.
 

30. ты права безусловно (сто тысяч различных «да»!)...

 
ты права безусловно (сто тысяч различных «да»!) –
вот такая у нас с тобой, похоже, больная карма:
то рубиться в шашки; то резаться в города,
блок-посты расставляя от хельсинки до даккара;
 
 
то кусать туда, где кожи покров светлей,
чем рассвет за окошком; то злыми губами туго
зажимать междометья. что глаз моих тёмный клей,
что твоих насмешек хитрая партитура –
 
 
всё – лишь части мозаики. складывать так и сяк,
в каждый новый узор, как в кофейную гущу, пялясь
с вожделеньем самцов. и с беспомощным страхом пьяниц
вопрошая: а вдруг этот странный сосуд иссяк...
 

31. за тебя сражаться: красить ресницы, рот...

 
за тебя сражаться: красить ресницы, рот –
идти в атаку, как свойственно женщинам. впрочем,
всякая битва в условиях наших широт
выиграна будет тем лишь, кто жаропрочен,
 
 
а вовсе не ярок. напялю-ка камуфляж,
состарившийся изрядно за десять с гаком, –
давай по-пластунски бёдрами мерять пляж,
подмигивая акулам, медузам, скатам
 
 
и (кто там всерьёз на стороне врага?)
морским царям, уверенным, что свобода
есть плод их решений; что, сбрасывая рога,
вполне правомерно ими прибить любого,
 
 
не отскочившего в срок; что в каждых часах должна
сидеть кукушка; что мастурбация – это
синоним разврата, равно как и жена –
синоним домохозяйки... какое лето
 
 
шальное выдалось: октябрь по календарю,
а жарко до одури! я обнажаю горло
и беззащитную синюю жилку царям дарю,
и остаюсь абсолютно: сильной, спокойной, голой.
 

32. он глубже уходит в себя: там безмятежно, мягко...

 
он глубже уходит в себя: там безмятежно, мягко;
там девочки нянчат кукол, а пацаны
играют в пристеночек; пахнет ночами мята
на старой даче. бесценны и тем ценны
 
 
вот эти кусочки мозаики, цвет которых
варьируется от розоватого до совсем
бордового. утро. рассвет застревает в шторах,
немного от полнолуния окосев.
 
 
он поздно встаёт, не спеша принимает ванну,
вытягивает бессменный «парламент лайт»,
пьёт чай (реже – кофе), подмигивает дивану,
уже по нему стосковавшемуся, халат
 
 
запахивает плотнее и входит в осень,
в него влюблённую так же почти, как я,
стоящая то чуть-чуть позади, то возле...
 
 
p.s. – в субботу увидимся? мы привезём коньяк.
 

33. (её волосы мягче льна)...

 
(её волосы мягче льна)
я полна, пьяна, влюблена,
адекватна едва, но пусть!
знаю родинки наизусть,
помню каждый её рельеф...
из десятков десятков ев
я узнаю свою, глаза
черным шёлковым завязав.
 
 
(её голос сильнее волн)
волк! – волчица? волчонок? – волк! –
загрызу за любой минор.
этой музыки домино
я под кожей ночной ношу.
как пьеро, коломбина, шут,
из десятков десятков сцен
угадаю свою. в лице
изменившись едва, но пусть!
 
 
её пальцы, как кнопки «пуск»,
и ресниц моих клавесин
отвечает ей – с с с