Текст книги "Золотая свирель"

Автор книги: Ярослава Кузнецова

Соавторы: Кира Непочатова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 45 страниц)

Молчу. Ничему он меня не учит. Но жаловаться пока, кажется, рано. Чего я такого ляпнула? Однако, молчу.

Он замирает, тяжело дыша. В груди давит, колотится сердце. И то, второе, огромное – тоже колотится.

Пауза.

Мне опять нехорошо. Извне волной накатывает озноб. Душе моей становится холодно и безысходно, словно заблудилась она в недрах этого непомерного тела. Рядом жмется еще одна душа, забыв, что тело сие – ее дом родной. А тело горной грядой лежит в воде, могучее, восхитительно-нелепое тело чудовища.

Лессандир…

А?

Тут… эта мерзость внутри. Чувствуешь?

Чувствую… Но глубоко, очень глубоко. Она лежит, свернувшись тяжеленной железной цепью. Там, где ощущается ее присутствие, царит мрак. Там какой-то провал, подпол, колодец, в нем-то, в этом колодце, она и свернулась. Нет, это не колодец – это нора. Пещера. В пещере, залег гигантский змей. И он не спит, он просто лежит, прикрыв глаза, и прислушивается к нашему шепоту наверху:

Что это, Эрайн?

Если б я знал…

Мне это не нравится. Что он тут делает?

Тише… его я тоже помню.

Эту пакость надо прогнать!

Тише, говорю. Он всегда здесь был. Это нам надо уходить.

Как?

Очень просто. Надо проснуться.

Как это – проснуться?

Тихо!

Змей, житель глубин, будто понимает, что речь о нем. Я вдруг ощущаю неприятное скользкое шевеление внутри себя, словно задвигалась проглоченная живьем гадюка. В самых дальних углах заворочались маслянистые грузные кольца, подтекая черной нефтью, переливаясь одно в другое, и весь внутренний горизонт вдруг заколыхался, задвигался и поплыл на нас, как прибывающая вода…

Я боюсь, Эрайн! Кто это???

Лессандир, просыпайся!

Что ему надо?!

Просыпайся! Сейчас же!

Я… не могу… не могу!

Зелень в глазах подпрыгивает и меркнет – и все подминают под себя клубящиеся, вспухающие, заслоняющие все на свете змеиные кольца. Я уже не понимаю, где это происходит – во сне? Наяву? В стране фантазий?

Иди прочь!!!

Страшный пинок выносит меня за пределы телесной оболочки: подземная зелень прокатывается колесом, и на долю мгновения я вижу – полыхающее изумрудным огнем, встопорщившее драконий гребень чудовище бешено рвется в цепях, беспорядочно хлеща вспененную воду отягченным острой пикой хвостом.

* * *

Представь себе – вот ты стоишь посреди летнего луга в жаркий полдень. Лицо и грудь твои залиты светом, спина же остается в тени. Твои глаза смотрят вперед, они приспособлены к яркому освещению, тебе все ясно и понятно и не хочется что-либо менять. Но разве твоя привычка воспринимать исключительно яркий свет отменяет присутствие тени? Ты прекрасно осведомлена о ее существовании, однако делаешь вид, что ничего такого и рядом не лежало. Так ведь гораздо легче. Тень не используется в привычной жизни – зачем она нужна? Тем более, теневая сторона сознания – а ведь и у сознания нашего имеется тень.

Многие поколения людей живут на свету, привыкли к такой жизни и не приветствуют изменения. Да, и им приходится считаться с существованием тени. Да, она их пугает, потому что непонятна. Да, их привыкшие к свету глаза видят в тени только тьму – и ничего больше.

Но ведь это не так. Проморгайся как следует, попривыкни – и ты разглядишь, что тень хранит целый мир, не менее огромный, чем мир под солнцем. Что же, нам отказаться от него, отказаться только потому, что наши сородичи не хотят его видеть? Да шут с ними, с сородичами, пусть живут на солнечных полянках, раз им там тепло и уютно, а мы с тобой пойдем в темный таинственный лес…

Ах, ты даже не спрашиваешь, зачем, и что мы в этом лесу потеряли!

Ну так я все равно отвечу. Я скажу, что маг – это охотник и наблюдатель. Магическая сила – его добыча, она же – снасть его и его оружие. Она же – опасность, подстерегающая на пути.

Конечно, сперва мы идем по тропинке – просто для того, чтобы оглядеться в лесу, познакомиться с ним, вдохнуть его воздух, услышать его голоса. Тропинка для мага – это ритуал, заклинание.

Представь, что ты пошла за земляникой – ты знаешь, что земляника растет на взгорочке, между Козьим логом и ручьем Каменкой. Ты вспоминаешь, какая тропинка ведет в земляничное место, идешь по ней куда тебе надо и, в итоге, набираешь ягод сколько потребуется. Точно так же маг работает с ритуалом. Кропотливо совершая последовательные действия, маг получает тот результат, который предполагался. Это самый древний отработанный и проверенный способ. Несведущие люди, а также многие из тех кто практикует волшбу, считают что это и есть магия.

Но здесь, дорогая моя, таится главная ошибка. Потому что магия – это не совокупность заученных слов и телодвижений, это не ритуалы вызывания духов, не заклинание стихий. Магия – не сверхъестественная сила, обладание которой делает мага магом. Магия – не забава, не способ, и не средство. Она не существует сама по себе.

Магия – это мироощущение.

И нам с тобой следует запомнить, что заклинание, в первую очередь, заклинает не духов и не таинственные силы – заклинание заклинает самого заклинателя, ведет его волю по проторенной тропе – и выводит к искомой земляничной поляне. Сложные заклинания-ритуалы, приуроченные к месту и времени, позволяют заклинателю черпать извне сырую силу природы, преобразовывать ее, и использовать как свою собственную. Но силы природы – это не магия.

Ритуалов и заклинаний несметное множество, можно всю жизнь посвятить их изучению, многие мои коллеги так и делают, но жизни человеческой на все это не хватит никогда. Да и стоит ли, подумай? Чем художник отличается от ремесленника, даже прекрасного ремесленника? Тем, что ремесленник всю жизнь ходит по одной и той же дороге, а художник всегда ищет новый путь. Творчество – оно или есть, или его нет. Творчество, если откровенно, штука не слишком практичная. Польза от него неочевидна. Новые дороги не всегда лучше старых. Творчество, как и истинная магия – мироощущение, и только.

В темном лесу, в царстве тени, есть множество тропинок, протоптанных нашими предшественниками. Там же существует бездорожье, по которому тоже можно пройти, применив, однако, гораздо больше усилий и средств. И конечно, это неизмеримо опаснее, но новые места сулят новые сокровища, а храбрый исследователь находит свою награду. Маг выбирает дорогу по силам своим и умению, а так же по смелости своей, если таковая у него найдется. Однако, надо помнить, выбирая путь, что не дорога ведет тебя, а ты идешь по ней, и не единственная верная тропа приведет тебя к твоей цели, а все тропы, все буераки и колдобины, все дебри непроходимые и мертвые пустоши – все они ведут к желанной цели, и лишь потому, что таковой была твоя воля.

Эй, ты понимаешь, что я говорю? Или я зря тут сотрясаю воздух?

– Не очень, Амаргин. Как-то это все слишком патетично.

– Балда.

– Не спорю.

– Лентяйка.

– Отвяжись от меня, я устала.

– Вставай, утро на дворе!

Я вздрогнула и села.

Сумрак большого грота пересекал косой луч, освещая длинную гряду золотого лома, а в золоте, словно ягоды земляники, горели рубины и альмандины. На стене, под самым сводом, в зеленом пятне отраженного света, танцевала водяная сеть.

Под стеной бездымно горел костерок. У костра на корточках сидел Амаргин и сыпал что-то из матерчатого кулька в курящуюся паром чашу.

– Который час?!

– Две тысячи двадцать второй, с момента гибели наевшейся спорыньи землеройки Пеструшки. Люди из города сказали бы тебе, что сейчас середина второй четверти. – Он отвлекся от варева, посмотрел недовольно. – Кто посуду не помыл? Я тебе кто – прислуга приходящая? Присохло все, окаменело совсем! Что за свинарник, Лесс, что ты себе позволяешь? Устала она! Где ты вчера была?

– В городе…

Я поежилась. Опустила глаза и обнаружила, что сижу на одеялах, совершенно голая, укрытая только плащом цвета хвои, а волосы у меня чуточку влажные.

– "В городе", "в городе", – ворчал Амаргин, размешивая что-то в черной от копоти чаше. – Вот и оставалась бы в этом городе. Сюда, небось, приходишь только денег взять.

– Мне… нужно… пятьдесят золотых. Выкупить парнишку одного.

– Ну конечно! На что еще можно деньги тратить? На парней и на наряды. Да я смотрю, ты наряды свои на берегу теперь оставляешь. Чтоб водой не попортить. Что означает – посуху ты так перебираться и не научилась. Двадцать раз показывал – все без толку. А еще в ученики набивалась. Мне такие ученики задаром… – Тут он зашипел, обжегшись, отдернул руку, выронил ложку, которая сейчас же канула в кипящее варево. – Вечно с тобой все наперекосяк. Я стараюсь, обустраиваю, забочусь о ней, вытаскиваю ее, полумертвую, из воды…

Он злобно уставился в котелок, морща лоб и раздувая ноздри.

– Когда? – я напряглась.

Опять он спас меня? Вытащил из речной норы, в которой я вчера застряла? Или из подземного озера, в которое я все-таки выплыла?

– "Когда"?! – Он мельком взглянул на меня и скривился от омерзения. – Когда! Она уже не помнит, когда! Недели не прошло, а она уже все позабыла! – Отвернулся и горько пожаловался котелку: – А если бы я тогда не пришел, до сих пор бы валялась в мертвой воде! И что? Где благодарность? Где уважение, черт побери? Она почему-то думает, что я ей что-то должен!

– Амаргин…

– Амаргин, Амаргин… Я полторы сотни лет уже Амаргин. Что расселась? Думаешь, я тебе завтрак в постель подам? Поищи мне какую-нибудь палку, я не знаю, что-нибудь, не видишь – ложка в кашу упала. Все наперекосяк. Со вчерашнего дня все наперекосяк.

Я вскочила, завернулась в плащ и отправилась на поиски чего-нибудь. Чертов колдун! У него все наперекосяк, а я-то тут при чем? Маг, тоже мне. Прошлый раз выпендривался, хватал чашу прямо из огня, а сегодня, видите ли, обжегся. Ложку утопил.

– Давай скорее! Пригорит же!

Я добыла какой-то кинжал, длинный и узкий, как лист осоки, и вручила его Амаргину. Тот запустил лезвие в кипящую кашу, принялся шарить им и скрести по дну в надежде выцепить ложку.

– Ты бы снял с огня-то…

– Не тебе меня учить! Училка нашлась. Сама сними, не видишь – у меня руки заняты.

В раздражении, я ухватила чашу за края и рывком переставила на относительно ровный участок пола. Амаргин, с облепленным кашей кинжалом в руке, недоверчиво на меня покосился:

– Обожглась?

– Нет.

Я в самом деле не обожглась – то ли из-за того, что действовала быстро, то ли… я нагнулась и потрогала край чаши. Он был умеренно теплый – но не горячий.

– Амаргин! Она же в огне стояла!

– Ну и что?

– Она же холодная!

– Да ну? Потрогай еще раз.

Я прикоснулась – и взвизгнула: раскалена!

Амаргин хмыкнул, потянул к себе маленькую корзинку, которую, видимо, принес с собой. Из корзинки добыл горшочек с чем-то желтым, густым… мед?

– Масло топленое. Обожглась таки?

– Кажется… да…

Ожог был смазан, скорее для проформы чем для пользы, а большой кусок масла шлепнулся в кашу. Амаргин жестом фокусника достал пару ложек – одну из рукава, другую из-за голенища. Я так и не поняла – ронял он ложку в котелок или опять разыгрывал спектакль.

– Снова ты мне голову морочишь. – Я набрала каши с краешку и подула на нее. – Кого ты на этот раз заколдовал – меня или чашу?

– Никого. Я тут вообще ни при чем.

– Тогда кто при чем? Я?

Он фыркнул с набитым ртом. И не ответил.

А я подумала – может быть. Это золото из кошелечка Нарваро Найгерта… Мое ночное путешествие по водяной червоточине… И тогда – я ведь попала на ту сторону, а не на тот свет… хотя, черт его знает, может, как раз на тот свет… Стоп! Давай-ка об этом сейчас не будем…

Отложив ложку, я сказала:

– Амаргин, мне до полудня надо быть в городе.

Он пожал плечами, не отрываясь от еды.

– Амаргин, я возьму денег.

– Угум…

Поглядывая на него, я расстелила на земле шаль и нагребла в нее монет. Их там оказалось гораздо больше пятидесяти, но считать мне было некогда, кроме того… ну, кроме того, я не была уверена, что смогу попасть сюда в следующий раз – без свирельки. Все-таки путешествие речным лабиринтом было чудом. Вряд ли это чудо повторится.

Я связала шаль узлом и подняла ее – тяжеленная!

– Амаргин, открой мне. У меня руки заняты.

– М?

– Открой, говорю. Руки заняты.

– А! – Он оглянулся. – Ну ты транжира! Надолго тутошних сокровищ хватит с такими-то темпами?

– Это не для развлечения!

– Да бес с тобой. Чего тебе?

– Открой скалу. Я ухожу.

– Да вон камень у стены торчит, наступи на него – и откроется тебе скала. Месяц почти тут живешь и не знаешь…

А мне кто сказал? Я наступила на указанный камень – и скала медленно и словно бы нехотя отворилась. Солнечное утро резануло по глазам, в лицо пахнуло солью и йодом. Над скалой перекрикивались чайки.

И все-таки мне удалось! Удалось!

– Эй! – Ощутив подъем и радостный кураж, я повернулась к закрывающейся дыре. – Покорми за меня мантикора, ладно? Я не успела!

Глава 16
Суд

Причал был пуст, а паром, удаляясь от нашего берега, только-только подползал к середине реки. Что ж, это, наверное, хорошо. Я просто войду в дом и оставлю деньги на столе, где кукушоночий отец мог бы их сразу обнаружить. И не придется объяснять, что да как, да откуда столько золота… Оставлю деньги, отойду во-он туда на взгорочек и послежу за домом.

Я перехватила поудобнее тяжелый узелок, надвинула шаль на глаза и, постукивая палкой, заковыляла к крытому соломой домику. Все складывается удачно. Я добыла денег, я успела ко времени, да еще с запасом, Амаргин, похоже, еще не разнюхал, что свирелька пропала, и, если удача не изменит и если свирель еще в Нагоре, Ю ее для меня достанет, а если нет…

Я потянулась было взяться за ручку двери – внутри домика вдруг визгливо загавкали. Тьфу, пропасть, совсем забыла про черно-белую кайнову сучку, такую же ненормальную, как и он сам… Впрочем, чего мне ее бояться? Это пусть она меня боится, у меня, если что, клюка найдется, как раз для особо брехливых.

Дверь неожиданно распахнулась. Через порог шагнула молодая женщина, бледная, с немного опухшим, но приятным лицом, в белой косынке, скрывающей волосы, в белом, расшитом тесьмой, переднике. Живот ее под передником заметно круглился.

От неожиданности я попятилась.

– Придется обождать, матушка, – прикрывая ладонью зевок, сказала женщина. – Шестую четверти обождать, не меньше. Вишь, паром-то только на тую сторону поехал.

– Да мне, милая, не паром нужон, – залепетала я, коверкая голос под старушечий. – Мне, милая, паромщик нужон. Который мальчонке рыжему батькой приходится. Дело у меня к ему важное.

– А! Так тебе, сталбыть, Хелд Черемной требовается. Так он теперь в городе, друзьям-знакомым пороги обивает. У его пацана давеча в застенок загребли. Чтой-то он украл, пацан евонный, во время праздника, ну и загребли его.

– А кто тогда на пароме-то? – удивилась я.

– А муж мой, Валер, да с им придурок этот немой, Кайн который. Хелд-то, слышь, лицензию свою продал. Мужу моему продал, вот мы со вчерась сюда и переехали. Раньше Валер мой на сукновальне горбатился, а тут такая оказия – Хелд Черемной срочно перевоз продает… Батюшка деньжат подкинул, да дядька с братом в долг дали – ну и выкупили мы лицензию-то. Валер хочет еще работника нанять, потому как втроем на пароме сподручней.

Я несколько озадачилась:

– Так где ж мне теперь Хелда этого Черемного искать?

– Да почем мне знать, матушка? Со вчерась его не видела. Где-то по городу рыскает, деньги добывает. Ему ж паренька выкупить надобно, а то ведь покалечат малого, а то вообче к веслу прикуют. И неизвестно, что хужее…

– Вот ведь незадача! А он мне нужен позарез!

– На это я тебе, матушка, вот что скажу, – добрая женщина обеими руками погладила живот. – Иди-ка ты к полудню прямиком в суд. Сегодня как раз дела, что за неделю скопились, разбираются. Хелд туда точно придет, никуда он не денется. Там и встретитесь.

Совет был разумен. Я попрощалась и пошла в город.

Собственно, а почему я была так уверена, что кукушоночий отец сидит сложа руки и ждет, когда над его сыном учинят расправу… то есть, простите, правосудие? Про меня Кукушонок ничего отцу не сказал, так что же тому – ждать у моря погоды? Он, бедняга, в отчаянии мечется, нужную сумму собрать пытается, но, судя по всему, вряд ли соберет…

И где же мне его искать? Эта милая женщина, жена нового паромщика, правильно сказала – надо идти прямиком в суд. Надеюсь, ратерово дело не первым разбирать будут, и я успею передать Хелду деньги.

До полудня оставалось чуть больше шестой четверти. Суд, наверное, это то самое длинное здание у рыночной площади, к которому примыкает тюрьма. Пойду-ка я, постою вон там, в арочке, в тени. Подожду, пока народ соберется. Может, встречу паромщика, тогда и внутрь заходить не надо будет.

(…– Левкоя, – я пододвинула табурет и уселась за стол напротив. – Левкоя. Никогда тебя об этом не просила, а теперь прошу. Расскажи про моего отца.

– Ну, малая! Ежели Ида не захотела говорить…

– А ты расскажи. Мать предпочла его забыть, это ее право. А мое право – все про него знать. Он ведь отец мне, не кто-нибудь. А тебе – сын родной. Как его имя, Левкоя?

Старуха задумалась. Почесала мундштуком в голове. Сказала: «о-хо-хо…» Пососала погасшую трубку. Поморщилась. Придвинула к себе миску и вытряхнула пепел прямо в остатки вареной репы.

– Роном его звали, чертяку нашего. Рон, Ронар. Но он требовал, чтоб его кликали по-тамошнему, по-ирейски – Ронайр. Ага. Недоучкой он оттедова приехал, из Иреи из своей. Хотя парень он у меня не дурак был… башковитый парень.

– Значит все-таки волшебник?

– Да какой он волшебник! Фокусник. Страдалец разнесчастный… паралик его забери… все какой-то ключ искал.

– Какой ключ?

– А! Да это такая хретутень… – Левкоя неопределенно покрутила в воздухе заскорузлыми пальцами. – Я ж сама мало недопоняла, когда он енту мудрость мне втолковывал. Ну, вроде бы батька твой говорил, что он все знает, помнит и умеет, да только забыл начисто… Ага. Это у них там, в Ирее, вроде как таким манером волшбе учат. Сначала выучат, а потом – чик, чик! – и запрут память в сундук железный. И отпускают ученичков обратно на волю, мол, гуляй, живи как знаешь. А сундук, знаний полный, в голове своей таскай. Ключ ищи. Не найдешь – твоя вина, найдешь – всамделишным волшебником станешь.

– А что это за ключ, Левкоя?

– Да что угодно. Вещь кажная любая, слово любое… как это… обстоятельств стечение… Вот парень и метался, из кожи вон выскакивал – искал… Ведь без ключа он не мажик, а так, фокусник балаганный. Ну, умел он там кое-что, кровь заговорить, корову потерявшуюся отыскать, карты кинуть… Да на то и я горазда, и ты тоже, без всяких там Иреев. Ага… Вот я и говорю, без толку он, чертяка, тогда в Ирею енту удрал. Я уж его и похоронила, и оплакала, и думать о ем забыла, а он возьми и заявись, без гроша в кармане, лоб здоровый. Ага… Десять лет – смекаешь? – волшбе учился. А толку – пшик. Десять лет коту под хвост.

– И он не нашел ключа?

– Да бес его знает. Может, и нашел. А может, косточки свои где сложил. Не видала я его с тех пор, как бросил он Иду из-за этих поисков своих. И тебя, малая, бросил. А Ида простить его не смогла. Да и меня тож… не смогла.

Я почти не помнила отца. Ни лица его, ни рук… только рубаху его помнила, грубую, колючую, белесо-серую, черную в складках и подмышками, у ворота красными нитками вышитую – крестиком. И как пахло от этой рубахи помню. Хорошо пахло, пижмой и полынью, пылью, солнцем, сухим знойным ветром. Мне тогда не больше трех лет было, когда он ушел. Ушел и не вернулся.

– Я Иде че говорила, – Левкоя пошарила в недрах передника и вытащила засаленный кисет. – Я ей говорила: подожди, мол, вернется бродяга, он уже уходил так на десять лет. А она мне – ты мать, тебе ждать легко. А я, говорит, невестой Господа нашего Единого стану. Ибо все человеки лживы, говорит, и только Господь Единый меня не бросит никогда. И малую с собой возьму, говорит, чтобы не знала душа невинная, что такое предательство.

А невинная душа, то есть я, первым делом, как только возникла такая возможность, предала ее. Наверное, наследственность дурная сказалась…)

Тени уже заметно укоротились, прижались узкими ленточками к стенам домов, заползли чернильными кляксами под навесы и в подворотни, а небо над городом приобрело какой-то неприятный белесый оттенок. Здорово парило. Черное суконное платье и черная же шаль оказались для меня серьезным испытанием. И как только старухи в таком ходят?

У ворот уже собралась большая толпа, но Хелда Черемного я в ней не нашла. Зато обнаружился Пепел. Он узнал меня моментально, несмотря на клюку, согбенную спину и замотанное лицо. Впрочем, и шаль и траурное платье он сам вчера разыскал в куче пыльного тряпья под лестницей заколоченного дома.

– Госпожа моя! А я тебя тут с раннего утра жду, я знал, что ты придешь.

– Лучше бы ты меня вчера дождался! – Не сдержав раздражения, я стукнула палкой о мостовую. – Вчера ты был мне нужен, ты бы мог мне помочь. Где тебя черти носили?

– Не сердись, госпожа. Давай отойдем на пару шагов и я тебе все объясню.

– Послушай, Пепел! Вчера мне показалось, что тебе стоит доверять, но ты как сквозь землю провалился именно в тот момент, когда твоя помощь была мне просто необходима. Теперь ты объявляешься и глядишь на меня честными голубыми глазами…

Он моргнул. До голубых его глазам было ой как далеко, хотя честности хватало на пятерых. Он состроил оскорбленную мину и заявил:

– Будь моя воля, госпожа, никуда бы я не ушел, и дождался бы, и помог. Но все препятствия прошлой ночи ты должна была преодолеть сама, одна, без посторонней помощи. Понимаешь ли, так было надо. Это испытание. Ты ведь прошла его? Да что я спрашиваю, конечно, прошла, иначе мы бы с тобой сейчас не разговаривали.

– Что? – Я оторопела. – Какое испытание? Откуда ты знаешь?

– Я не знаю. – Певец покачал головой. – Я предполагаю.

Он отшагнул назад и коснулся моего плеча кончиками пальцев. Болезненная улыбка смяла морщинами лоб, собрала множеством складочек истончившуюся кожу вокруг глаз. Редкие брови приподнялись домиком:

– Мне было страшно за тебя, госпожа.

– Опять твои холерные загадки? – взбеленилась я. – Надоело уже, честное слово. Или вообще держи язык за зубами или выкладывай, откуда тебе все известно. Иначе я с тобой вообще разговаривать перестану!

– Тише, тише… Не кричи. Давай отойдем…

Я позволила оттащить себя в сторону от толпы. Но требовательного взгляда не отвела.

– Ну?

– Погоди… – он замялся, облизывая губы. – Погоди. Мне надо подумать. Сейчас… я скажу. Да. Это можно сказать. Это не требуется хранить в тайне.

Пауза. Я заскрипела зубами. Остро захотелось огреть этого конспиратора палкой поперек хребта.

– Когда я вчера ждал тебя в подворотне… ко мне подошел один человек. Он велел мне уходить. И… я ушел. Он сказал – ты должна все сделать сама, и мне нельзя помогать тебе. Он сказал, очень важно, чтобы ты все сделала сама.

– Что за бред? Какой еще человек?

– О, удивительный человек. Властный, сильный… только не внешностью, а… духом сильный. Духом и волей. – Пепел пошевелил пальцами, с трудом подбирая слова. – Значимый человек. Значительный. Необыкновенный.

– Да уж, описание хоть куда… выглядит-то он как?

– Ну, внешне он странноват, конечно, но не слишком. Найл, как все найлы – высокий. Говорит без акцента. Средних лет, в длинной темной одежде.

У меня перехватило дыхание.

– Он… он назвался?

– Нет. Он просто велел уходить, потому что тебе необходимо справиться самой.

– Пропасть… – Я уронила узелок на ногу и схватилась за виски. – Ой, пропасть… – Неужели… неужели это Амаргин? Как он прознал? Черт, черт! – Пепел, голубчик, опиши мне его поподробнее!

– Я уже сказал – он высокий, на ладонь выше меня, у него длинное сухое лицо, нос крючком, тонкие губы, глаза прищуренные. Кожа такая землистая, очень бледная. Лоб высокий, волосы гладкие, черные, назад зачесаны…

Никаких сомнений. Я тупо уставилась себе под ноги.

Амаргин.

Он все знает.

Он знает, что свирель пропала. Он следил за каждым моим шагом. А я, дурочка, надеялась обмануть его! Я надеялась, надеялась…

Стоп. Он ничего не сказал мне сегодня утром. Он был здорово раздражен, он ругал меня за невымытую посуду – но это и все. Ни слова про свирель. Я так боялась, что Амаргин выставит меня из грота – но он ничего такого мне не говорил! Он позволил взять деньги и выпустил меня наружу как ни в чем не бывало – "наступи вон на тот камень"… Он знал, что я проникла в грот без свирели… и он ничего мне на этот счет не сказал. Высокое небо, голова пухнет!

Не сказал? Как бы не так!

Беспорядочный сумбур мыслей перекрыл вдруг ровный, немного насмешливый амаргинов голос: "Маг выбирает дорогу по силам своим и умению, а так же по смелости своей, ежели таковая у него найдется…"

Я зажмурилась. Что там было дальше…

"…надо помнить, выбирая путь, что не дорога ведет тебя, а ты идешь по ней, и не единственная верная тропа приведет тебя к твоей цели, а все тропы, все буераки и колдобины, все дебри непроходимые и мертвые пустоши – все они ведут к желанной цели, и лишь потому, что таковой была твоя воля."

А это значит… это значит, что я могу входить в грот без свирели. Сей факт Амаргин пытался донести до меня в том… то ли сне, то ли уроке. Именно это я и должна была сделать "сама, одна, без посторонней помощи". И то, что мне это удалось, оправдало потерю свирели. А мне это удалось, без сомнения. Я не застревала в подводных лабиринтах, я прошла этот лабиринт насквозь и вынырнула в мертвом озере.

Точно. Амаргин ясно дал мне это понять.

Для него ведь не свирель важна. Амаргин к свирели вообще никакого отношения не имеет, просто так оказалось, что ирисов подарок способен открывать скрытое и находить спрятанное. Сам Амаргин входит и выходит из пещеры просто раздвигая камень руками, словно это не камень, а шатровая ткань. Неужели и я так могу? Или мне каждый раз придется нырять в подводную нору?

"Не дорога ведет тебя, а ты идешь по ней"…

Нет. Подводная нора – это только дорога. Одна из дорог. И свирелька моя золотая, бесценная, пропавшая – тоже только одна из дорог. И раздвинуть скалу руками, словно шатер, без заклинаний и других волшебных подпорок – это тоже дорога, просто самая короткая. Почему бы и нет?

Почему бы и нет, черт побери?!

Бомм! Бомм! Бомммм….

Дин-дилин, дилин… дилин…

С высоких серо-розовых башен замка потек медлительный полуденный звон – вниз, через перекаты крыш, через ступени улиц, через пеструю рыночную площадь, по пути подхватывая чаячьи голоса разбуженных колоколен – вниз, вниз, разливаясь по кварталам Козыреи, горячим маслом стекая сквозь бойницы стен, выплескиваясь из распахнутых ворот в порт, на длинные причалы, на корабли и лодки, в зеленую, запертую приливом воду Нержеля.

Белесое слепящее небо подернулось пепельной дымкой. Концом шали я вытерла вспотевший лоб.

– Гроза идет, – сказал Пепел, глядя в мутную даль за громадой Бронзового замка.

– Гроза?

– А ты разве не чуешь? Вон оттуда идет, с юго-востока. До ночи здесь будет.

– Смотри, народ уже впускают. Пора.

С последним ударом толпа загомонила и заволновалась. Большие, усаженные бронзовыми бляхами двери в здание суда неспешно разошлись на две половины – толпа потоком хлынула внутрь.

– Пепел! – Я схватила певца за рукав. – Для тебя осталось одно доброе дело. В этом узелке деньги, передай их ратерову отцу. А если не сможешь передать – заплати за мальчишку сам, хорошо?

Пепел взвесил узелок в руке:

– Ого! Сколько же здесь?

– Шут его знает… не считала. Вообще-то ты прав, Ратер говорил, нужно пятьдесят авр, а здесь значительно больше. Давай-ка отсчитаем, а остальное Хелду отдельно отдадим, чтобы он потом свой паром обратно выкупил.

Мы отошли еще дальше за угол, где развязали узел и Пепел отсчитал в свой тощий кошель столько, сколько требовалось. Полегчавший узелок я оставила при себе.

После ослепительного полдня зал суда показался мне мрачным темным подземельем. Народу внутрь понабилось – не протолкнуться, люди копошились и ворочались в полумраке, и все это напомнило мне миску, полную свежевыкопанных садовых червей, готовых для рыбалки. От такого зрелища кому угодно дурно сделается.

– Отсюда ничего не видно, – пожаловалась я.

– Держись за мной.

Пепел вдохнул поглубже и стал протискиваться на другой конец залы, где тускло светилась пара окон. Почему-то там голов было меньше. Оказалось – цепь. Где-то около четверти зала отгораживала толстая черная цепь на столбиках, оба ее конца охраняла пара стражников с деревянными мордами; за цепью, словно в храме, находилось возвышение, а на возвышении – длинный, во всю торцовую стену, стол.

За столом, ровно посередине, восседал сухонький мятый старичишка в круглом колпаке и алой мантии. На столе курганами громоздились бумаги, и бумаг этих было что-то уж слишком много. Неужели все эти дела они собираются рассмотреть сегодня?

Громоздкий стол был несомненно велик старичку в алой мантии, и кресло судейское, резное, тоже было ему велико. Старичок привычно маялся в этом кресле, словно вошь на гребне, и очевидно было, что он заранее ненавидит всех скопом – и преступников, и потерпевших, и свидетелей, и просто зевак, и вообще весь белый свет. Страшненький был этот старичок, ядовитенький… вроде осенней поганки.

Сбоку от стола, на низенькой табуретке, сидел, положив доску на неудобно вздернутые колени, обморочно бледный юнец с воспаленными глазами и теребил очиненное перо.

Я заозиралась: где же заключенные? Истцы где? И где, собственно, паромщик?

Лица толпы сливались в какую-то кашу. В зале сгущалась духота. Деревянные физиономии стражников блестящим лаком покрыл пот. Экое проклятье, суд еще не начался, а дышать уже нечем. Не удивительно, что старикашка похож на заветрившуюся маринованную брюкву, а мальчишка-писец – на несвежего утопленника.

Судья торжественно продул нос, крякнул, повозился и сказал, вроде бы ни к кому не обращаясь:

– Ну, сначала мелочь…

Писец привстал. Сгреб со стола стопку пергаментов.

– Газар по прозвищу Полпальца, – прочитал он нараспев, высоким и одновременно глухим голосом. – Обвиняется в побитии осьмнадцати горшков и ударянии мастера-горшечника из деревни Белобрюха, по морде палкою…

– Не по морде, а по личности, ковыряло! – брезгливо поправил судья и пожевал губами. – Учишь тебя, учишь, бестолочь… Ну давайте сюда Газара этого.

Один из деревянных стражников утопал куда-то за приделы видимости. Вскорости он снова появился, волоча за ворот небольшого взъерошенного человечка, которого и свалил неопрятною грудой на пол перед судейским столом.

– Газар Полпальца? – тускло выплюнул судья в человечка.

– Никак нет, – тоненько отозвался тот. – Рагнар я, господин судья. Только не брал я эту утку, вот чем хотите – не брал!

– Мда, – не удивился судья, – а где же тогда Газар? А?

– Да кто ж их, сударь, разберет, – честно ответил стражник, – может, и помер уже…

– Ну если помер, то дело закрыть, – распорядился судья.