Текст книги "Грустный праздник (СИ)"

Автор книги: Ярослав Вольпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

С коротким смешком, в котором сочеталось недоверие и восхищение, министр снова погрузился в воду. Какой же все-таки умница этот Докинс.

В голливудских комедиях всегда считалось смешным бросить человеку в лицо торт. Режиссерам это наверняка казалось неожиданным и оригинальным. Зрителям – в зависимости от образования и интеллекта. Что по этому поводу думал бедолага, получивший полкило вязкой и липкой массы в лицо, вряд ли кто-то мог знать – даже если бы это кого-то волновало.

Тим только что открыл для себя этот спектр чувств, хотя торт в целости и сохранности покоился в руках Вайол, встречающей его на пороге дома.

Признаться честно, если бы она залепила ему тортом по физиономии, он чувствовал бы себя спокойнее. В ситуации была бы некоторая определенность – просто его любимая девушка сошла с ума. В современном мире это лечилось так же эффективно, как и все остальное. Но теперь он даже не знал, что и предположить. Еще куда ни шло получить такой подарочек от Адель или еще кого-нибудь из романтически обиженных барышень. Но на что могла обидеться Вайол?

Он наконец поднял глаза от кремовых завитушек – и наткнулся на ее взгляд, спокойный и ласковый. Что бы она ни задумала, она явно была уверена в себе.

– Не волнуйся, – улыбнулась она. – Я не собираюсь тебя бросать, оскорблять, убивать… Короче говоря, ничего из того, что ты себе наверняка успел вообразить. Я просто хочу, чтобы сегодня у тебя был праздник.

Тим фыркнул с негодованием:

– Праздник? Я, может быть, тоже этого хочу. Но знаешь ли, сложно проникнуться праздничным духом, когда всё тебе напоминает о том, что через…

– Я знаю, знаю! – топнула ногой Вайол. – Каждый из нас раз в год задумывается о том, что его последний час все ближе и ближе. Но почему раз в год? Почему не каждый день? Да, тебе осталось тридцать два года, и сегодня ты с самого утра киснешь по этому поводу. Но еще вчера тебе оставалось тридцать два года и один день: насколько я помню, это совсем не было поводом для расстройства. Ты никогда не спрашивал себя, почему этот праздник отмечается с таким маниакальным упорством, отмечается даже членами правительства, хотя у них ничуть не больше поводов любить его, чем у простых граждан?

– Почему? – ошеломленно спросил Тим, который если и задумывался, то решил не признаваться в этом перед лицом столь вдохновенной Вайол.

Она хитро улыбнулась:

– Может быть, ты зайдешь, и я объясню?

Вайол сунула Тиму в руки торт, скользнула ему за спину, захлопнула дверь, которую он со всеми этими волнениями так и не успел закрыть, а потом обняла его сзади, прижавшись грудью к его спине.

Тим обожал, когда она так делает. После этого он готов был заранее согласиться со всеми последующими аргументами.

Позже, когда они сидели на кухне, а виновник переживаний лежал на тарелке в центре стола, Вайол объясняла Тиму:

– Люди прекрасно понимают, что однажды умрут. Не менее отчетливо они понимают, что убьют их той же самой виталонгой, которой всегда лечили. Казалось бы, все могли бы привыкнуть к такой жизни и радоваться каждому часу из тех, что им отпущены. Но в наше время люди отвыкли радоваться тому, что у них есть, и предпочитают страдать о том, чего не могут получить. Представь, что бы началось, если бы каждый отсчитывал дни до смерти весь год напролет! И поэтому…

Тиму едва удалось подавить журналистские рефлексы и не схватиться за карман с записной книжкой:

– И поэтому всех нас по разу в год поздравляют с замечательным праздником, а на самом деле напоминают о смерти любыми доступными средствами!

– Так что весь накопившийся страх выходит за один день и может спокойно копиться в глубине души до следующего “праздника”, – закончила Вайол. – Государство очень умело управляет и нашим страхом, и нами самими. Им давно известно, что лучший способ добиться чего-то – настрого это запретить.

– Ну и дела, – покачал головой Тим. – Хорошо, что я уже сдал в номер статью по Мортенсену, иначе мог бы не удержаться и процитировать тебя в паре мест. Одного я так и не могу взять в толк: если день рождения – это способ натрястись от ужаса на год вперед, почему ты хочешь, чтобы сегодня у меня был праздник в привычном смысле? Как же мне потом не бояться во все остальные дни?

Она перегнулась через стол и взяла его руки в свои:

– Давай не бояться вместе.

“Самое страшное в смерти – это неизвестность. Даже я не знаю наверняка, что происходит после того, как виталонга навсегда выключает человеческий организм. Четыре раза я заглядывал за грань нашего существования, но так ничего и не увидел. Единственный вывод, следующий из моих экспериментов, таков: смерть – это окончательный и бесповоротный итог существования”.

– Самое страшное в смерти – это неизвестность. Ученым так и не удалось доказать, что после нее что-то есть, поэтому они изо всех сил утверждают, что там ничего нет. Так проще казаться правыми. Даже самая мрачная определенность пугает не так, как неопределенность бесконечного множества вариантов, непокорных цифрам и формулам. Люди не боятся знать: они боятся чувствовать.

“Человек – не более чем тело. Для меня, положившего всю жизнь на его изучение, это научный факт. Несколькими способами я уже прекращал работу этого механизма, и жив я только потому, что современная наука умеет запускать его заново. Пока не произошел распад тканей, можно заставить кровь бегать по жилам, воздух по легким, а электрические импульсы – по синапсам мозга. Совершенно необязательно вместе с этим вызывать его душу из каких угодно эмпиреев, до которых она могла долететь”.

– Человек – не только тело. В этом никогда не усомнится каждый, кто любил, мечтал и видел цветные сны. Но душа нежнее, чем тело, для нее так и не изобрели своей виталонги; когда она болит, нужно приложить больше усилий, чем чтобы сломать тонкую стеклянную ампулу – слишком много для нынешних людей. Гораздо проще жить в мире, где все вопросы объяснены, проблемы решены, а жизнь и смерть объясняются двумя абзацами в учебнике начальной школы. С самого детства они тренируют ум, который приносит деньги и славу. А душа сворачивается клубочком в укромном уголке и спит мирным сном, так похожим на смерть.

“В первый раз меня всего трясло от ужаса. Год назад у меня дрожали руки. Сейчас я почти спокоен и внутри, и снаружи – вот даже поверхность воды не колышется. То, что я делаю – лишь упражнение, и оно дает необходимые результаты. Возможно, стоит обнародовать мои исследования: несколько пробных смертей в возрасте от пятидесяти до шестидесяти поможет людям спокойнее относиться к смерти окончательной. У меня еще будет время, чтобы все обдумать и обсудить в Министерстве. А сейчас пора завершать этот глупый день”.

– Но я не хочу такой судьбы! Моя душа будет жить и расти во мне, подобно ребенку, которого мне суждено носить до последнего мига. Пусть мне будет тяжело, пусть для ее развития придется принимать столь горькую пищу, как разочарования, потери и тоска. Но зато потом, когда мое тело больше не нужно будет этому миру, душа выйдет из него, как из материнской утробы, и отправится в собственное путешествие. Каким оно окажется – зависит только от того, насколько подготовленной подойдет к нему моя душа. И поэтому я буду готовиться к нему каждый день: бояться и верить, грустить и радоваться, страдать и любить. Любить эту жизнь. Любить этот мир. Любить тебя. И если ты со мной, то бери нож и режь этот торт!

Тим потянулся за ножом в тот самый момент, когда министр здравоохранения Виктор Мортенсен взял в руки опасную бритву.