Текст книги "Третий день зимы"

Автор книги: Ярослав Вольпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Ярослав Александрович Вольпов
Третий день зимы

Умирать зимою холодно -

От любви или от голода…

«Би-2»

Он не мог больше ждать. Он должен был увидеть её.

Весь день он был словно сам не свой. Она стала его болезнью, которая с каждым днём протекала всё тяжелей. Забавно: не пристраститься к вину, устоять перед ароматами странных иноземных трав – и после всего этого попасть в такую зависимость… Теперь он должен был встречаться с ней каждый день, тогда как раньше… А когда – раньше? Всего лишь месяц назад он познакомился с ней. Что же произошло с ним за такой короткий срок? Неужели он больше не может жить без неё? Целый день прошёл в поисках ответа на этот вопрос – положительного ответа. Но наступил вечер; и в шорохе ветра, сдувающего с земли остатки тепла, в затихающем шуме города слышалось: нет, нет, нет…

Юноша распахнул дверь и выбежал на улицу. Уже смеркалось, но он знал, что дорогу сможет найти и с завязанными глазами.

– Куда, ты, сынок? – окликнула его мать. Он пробубнил что-то невнятное и направился к калитке, даже не оглянувшись. Он слишком торопился и не хотел тратить время на объяснение того, что ему казалось очевидным.

– Не ходи! – голос, только что бывший тихим и спокойным, сорвался в пронзительный крик. Юноша едва не подскочил на месте и с удивлением и негодованием взглянул на мать. Та протянула к нему руки, а в глазах её… Уже слишком темно, сказал он себе, чтобы увидеть что-нибудь в её глазах.

– В чём дело? – резко спросил он. – Почему это мне нельзя пройтись по городу? Только не говори мне, что сейчас, дескать, поздно! Я быстренько пробегусь и вернусь. Вы ещё и спать лечь не успеете.

– Холодно, – проговорила мать и обхватила себя руками за плечи. Но сын не смог или не захотел понять, что дрожь бьёт её не только от холода.

– Ничего странного, – пожав плечами, сказал он таким тоном, словно спорить больше было не о чём. – Всё-таки зима на дворе…

– Да, – поблекшим голосом сказала она, – третий день зимы…

Юноша вновь потянулся к калитке… но на ней уже лежала сильная рука. Пальцы сжались на досках так, что едва не оставляли вмятины. Было ясно, что пытаться сдвинуть эту руку или же открыть калитку совершенно невозможно. И суровый взгляд, который юноша встретил, подняв глаза, лишь подтверждал это.

– Ты никуда не пойдёшь, – произнёс отец. По его словам чувствовалось, что спорить было бесполезно. Но юноше было трудно смириться с тем, что его планы так неожиданно рухнули, и он всё же решился.

– Но ведь ты только вчера сам говорил… – рискнул он.

– Никаких разговоров! – прикрикнул отец. – Да, вчера говорил. И завтра скажу то же самое: гуляй где хочешь, когда хочешь, с кем хочешь. Я не стану тебя сдерживать. Но только не сегодня! Только не в этот проклятый день! Уже слишком давно зима забирает у нас детей, и я не хочу, чтобы её жертвой стал ты!

– Это всего лишь суеверия, – протянул юноша, хотя и понимал, что этих слов можно было и не говорить. Калитка останется запертой до завтрашнего утра. Проще было затолкать солнце обратно на небо, чем изменить решение отца. Он вздохнул и побрёл обратно в дом.

Остаток дня прошёл мимо него. Ужин, кольца дыма из трубки отца, ритуальные пожелания спокойной ночи, скрип кровати – всё как обычно, как обычно. Этого не должно было произойти. Его не должно быть здесь. Юноша почти чувствовал ночную свежесть, морозный воздух – и лёгкий аромат вьющихся роз на стенах Храма…

– Нет, – прошептал он. – Я должен её видеть.

…Юноша бежал по тёмным улицам. Он пытался ступать как можно тише, но не мог приглушить дыхание. Оно было глубоким, учащённым – но не из-за быстрого бега. Юноша не мог надышаться свободой, которую он получил, несмотря на все препятствия. Самым сложным, надо сказать, оказалось дождаться, пока заснут родители. Он пролежал без движения около трёх часов, чтобы успел уснуть отец. Старик наверняка прислушивался к каждому шороху – но сон сморил и его. И теперь ничто не стояло между юношей и Храмом.

Белые стены чётко вырисовывались в темноте. Это было древнее строение, о котором никто ничего не знал наверняка. Возможно, только в Архивной Башне можно было найти какие-то сведения; но каждый в городе знал, что легче выпросить у чертей котёл смолы, чем добыть в Башне книгу о Храме. Отец Клавдий, хранитель архивов, сторожил свои владения, как три сотни подземных демонов. Старый монах отличался тяжёлым нравом, хотя всегда был готов помочь любому, кто хотел что-то прочитать – но только не в том случае, если дело касалось Храма. Никаких книг об этом нет – вот и весь сказ. Те же несчастные, которые осмеливались усомниться в его словах, рисковали узнать много нового о загробном мире и об удивительных, но весьма болезненных вещах, которые их там ждут.

Других знаний о Храме не существовало. Никто не знал, кто и когда построил его, каким богам он был посвящён, какие обряды в нём проводились. Даже древние старики, как следует порывшись в памяти, находили там только всем известные образы. Потрескавшиеся, кое-где обвалившиеся, но всё равно безупречно белые стены. Плиты двора, к которым словно бы не приставала грязь. Плотный ряд колонн, за которыми в сумраке угадывалась тяжёлая каменная дверь – закрытая, всегда закрытая. И ещё вьющиеся розы, которые плотной сетью оплетали белый мрамор. Эти цветы составляли часть тайны Храма. Они цвели круглый год, даже в самый лютый мороз, и всегда казались по-весеннему свежими. Только ближе к концу осени их лепестки начинали усыхать; но вскоре после наступления зимы горожане каждый раз обнаруживали, что розы снова гордо поднимают головки, отважно встречая ветер и снег.

Но юноше было не до этих тайн. Он знал то, о чём только догадывались остальные жители города, о чём они шептались в тёмных уголках трактиров, пряча голоса за пьяными криками. Юноша знал эту загадку лучше остальных – и каждый день надеялся получить ответ. Может быть, это случится сегодня?..

Он прошёл под увитой розами аркой и оглянулся по сторонам. Все ночные звуки словно остались за стеной, и теперь его окружали тишина и пустота. На мгновение ему показалось, что вокруг никого нет; но затем из-за колонны без звука, без шороха вышла она…

– Я думала, ты не придёшь, – прошелестел её голос. Юноше слышались в нём радость и нежность; но вместо них там были совсем другие чувства…

– Прости, что я без цветов, – улыбнулся он и протянул руку к розам на дверях Храма, приглашая девушку вместе с ним посмеяться над шуткой. Но её крепко сжатые губы не шевельнулись. Юноша взглянул туда, куда сам указывал, и его рука застыла в воздухе. Только теперь он разглядел, что цветы, покрывающие створки, пожухли и сморщились. Он понял, что повсюду на стенах розы увяли, поникли и еле держались на стеблях. Он не заметил этого раньше, поглощённый одной-единственной целью; теперь же было слишком поздно оглядываться.

Ветер, до этого остававшийся за воротами, пронёсся по двору Храма, и юноше показалось, что белые стены потеряли очертания. Красная пелена осыпающихся лепестков скрыла, размыла их, и мир лишился чёткости. Теперь юноша видел только одно: дверь Храма. Но вот и она начала дрожать, стряхивая лепестки с роз, которые оплетали её особенно густо. Их заросли словно бы держали её, не давая раскрыться. Каменные створки на миг замерли, а потом распахнулись, как от нечеловечески сильного удара изнутри. Листья и цветы взлетели в воздух, захлестнули девушку, скрыв её от глаз. Когда же ветер отпустил их, и они упали на землю…

Юноша не мог поверить своим глазам.

Но смотреть ему оставалось недолго.

***

– Ещё одна жертва… И как жаль, что только одна…

– Зачем?.. Зачем тебе всё это?

– Неужели за год ты успеваешь забыть? Но тебе, впрочем, сложно понять то, что никогда не было известно. Ради силы! Ради свободы! Ради того, чтобы наконец сломать эти проклятые печати! Всего лишь один день свободы за целый год – этого мало, слишком мало. Но однажды я вырвусь из этих развалин, и тогда наш городок станет даже не первым блюдом, а всего лишь лёгкой закуской!

– Я остановлю тебя.

– С трудом верится! С каждым годом, с каждой зимой я становлюсь сильнее, а ты слабеешь. Ты иссушаешь себя в борьбе со мной, потому что боишься за тех, чьи жизни тебе доверили, а я… У меня есть лишь я сама. И для того, чтобы добыть свободу для себя, мне достанет сил.

– Если бы ты боролась только со мной, ты бы давно уже была свободна. Но ты до сих пор не смогла одолеть саму себя – именно потому, что твоя противница становится сильнее…

***

В трактире «Днище бочки» было шумно и людно. Конечно, ни один человек, мало-мальски представляющий себе, что такое трактир, этому не удивится: трудно найти питейное заведение, где не было бы шумно и людно. Трудно – но возможно. Однако отыскать трактир, где стоял бы такой гам, толпилось столько народу и так сильно пахло бы колбасой, луком и пивом, не удалось бы никому. Здесь человек пьянел, едва переступив порог – но не от того крепкого духа, которыми были плотно пропитаны сами стены, а от разлитого в воздухе радостного и беззаботного настроения. Лишь пригубив эту смесь удовольствий, посетитель сразу же хотел закусить её чем-нибудь кисленьким и остреньким – а ни в том, ни в другом у толстяка Харлима недостатка не было. И вот ещё один голос присоединялся к всеобщему хору, который вразнобой пел о чём угодно, кроме неприятностей.

Снаружи выл ветер, сердясь, что его оставили за дверью. Он грозил страшными карами, и некоторые из его гневных обещаний вполне могли сбыться. К примеру, зимний холод только и ждал удобного момента, чтобы наведаться в гости ко всем, кто не законопатил щели. Снежные тучи тоже были не за горами. Словом, осень была готова перетечь в зиму. День был очень похож на тот, когда влюблённый юноша ушёл в ночь и не вернулся. Однако между этими днями прошёл без малого год.

Но для трёх парней, сидевших в трактире, не было разницы между любыми днями, когда они могли заглянуть в любимое заведение. Не было им дела и до скверной погоды: когда приближаются холода, становится только приятнее распить стаканчик-другой.

– Эй! То ли я уже упился, то ли это дружище Этельред! – воскликнул один из них. – Давай сюда, приятель, у нас ещё осталась пара капель красненького!

– Пара капель? – рассмеялся тот, подходя к столу. – Сколько же напёрстков вы выпили, что называете это каплями? Если я один допью то, что от вас осталось, моё дыхание будет настолько лёгким и благоуханным, что моя ненаглядная Лиа меня и на порог не пустит!

– Неужто откажешься? – лукаво спросил другой.

– Упасите боги! – содрогнулся Этельред. – Нельзя же отдавать эти капельки вам после всего, что вы в себя влили! Придётся жертвовать собой…

И самопожертвование незамедлительно состоялось. С кружкой, поднятой к небесам, Этельред был похож на бога виноделия, вкушающего плоды трудов своих. Он словно олицетворял весёлую, буйную молодость, жадную до развлечений и не беспокоящуюся о расплате. Его красота была поистине дивной, но не вызывала зависти даже у самых мрачных людей: в крайнем случае – мечтательно-грустную улыбку. Трудно было представить, что обильные возлияния когда-нибудь дополнят его облик круглым брюшком и красным носом: сама природа, казалось, не допустит, чтобы столь совершенное её творение поблекло. Этельреда знали все, кто сидел в трактире, а также многие другие жители Вестора. Юноша славился разгульным образом жизни и излишним легкомыслием, но глядя на этого обаятельного весельчака, невозможно было не испытывать к нему симпатии.

– А что же твой брат? – спросил у Этельреда кто-то из сидящих за столом. – Почему-то он редко заходит сюда…

– Альфред по трактирам не ходит, – пожал плечами тот. – Если он куда-то и выбирается из дома, то только в места, где мало народу. По-моему, когда он выходил из утробы, он забыл взять с собой всю любовь к хорошим гулянкам, которая ему была отпущена. Так что мне потом пришлось подобрать и его долю.

– Да уж, тебе этого добра дали, не пожадничали, – усмехнулись друзья.

– А может, у Альфреда свои причины сюда не ходить? – подмигнул один из них. – Может быть, он ещё не отказался от надежды покорить сердце Лиа? Я давно удивляюсь, как быстро он уступил свою возлюбленную младшему брату…

– Сердце Лиа покоится в безопасности в моей груди, – хмыкнул Этельред. – Если братец вздумает за ним полезть, то сверху он напорется на острый язык, а снизу – на затопленную вином печень, – при этих словах он отхлебнул ещё глоток из кружки. – Нет, ребята, мой брат слишком честен, чтобы отбивать у меня подружку. Если ему и захочется тепла, он будет искать его где-нибудь в другом месте…

– Главное, чтобы поиски не привели его слишком близко к Храму, – сказал кто-то.

– Тише! – шикнули на него. – Ещё, чего доброго, беду накличешь…

Однако слово уже оказало своё воздействие, и беседа оборвалась не только за этим столом, но и за парой других рядом. Кое-кто уже косился на друзей – с подозрением, неодобрением или страхом.

– Да полно вам! – воскликнул Этельред. – Вы, чую, выпили или слишком много, или слишком мало. Что вам за дело до этого Храма? Там ничего нет, кроме диких роз на старых камнях. Да ещё эхо сказок старых бабок, которым не хватает воображения сочинить что-нибудь новое.

– Не говори так, – сказал один из парней: пьяная насмешливость улетучилась из его голоса. – Фея Храма – не сказка. Много людей могли бы подтвердить это: да только они уже никому ничего не расскажут. Точно так же, как старина Найвин, сгинувший год назад в первые дни зимы.

– На третий день, – сумрачно поправил кто-то, – на третий день зимы.

– Найвин? – наморщил лоб юноша. – Я думал, он сбежал из дома… Шут его знает, к Храму ли он бежал или нет. Ладно, хотите – верьте, хотите – нет. Я сам там сроду не бывал и спорить не буду.

– Да уж, – рядом раздался смешок, – в винные бочки лазить проще, чем в проклятый Храм…

– Ерунда! – Этельред допил вино и с грохотом поставил кружку на стол. – Это вы поджимаете хвосты, а я побывал в местах пострашнее, чем старые развалины! Эй вы, слушайте! – провозгласил он, приподнимаясь; покачнувшись, он ухватился рукой за стол и продолжил: – Я докажу, что ваши страхи перед Храмом не стоят выпитой бутылки! Я сам отправлюсь туда сегодня же и вернусь с букетом роз, которые подарю моей милой Лиа! Моя любовь к ней не боялась живых людей, не испугается и призраков!

Весь трактир оторвался от кружек и тарелок и воззрился на храбреца. Кто-то зашевелил пальцами, отгоняя злых духов, кто-то сплюнул украдкой, но большая часть собравшихся после минутного замешательства огласила стены "Днища Бочки" дружным рёвом в честь неустрашимого Этельреда.

Лиа стояла у окна и смотрела на тучи. С самого утра небо не прояснялось. Ей хотелось, чтобы наконец-то пошёл дождь, или снег, или что угодно: тогда ей стало бы легче на душе. Девушка чувствовала, что где-то глубоко в ней прячутся слёзы. Другим было бы совершенно не понятно, откуда они там взялись: за последние дни не случилось ничего, что могло бы открыть им дверь. Более того, многие девушки в городе завидовали Лиа: её жених был одним из самых видных кавалеров Вестора. Конечно же, злые языки называли его пьяницей и гулякой, но ради любимой Этельред смирял свои порывы. Или, по крайней мере, делал вид. Так почему же в душе бродят слёзы? Они не стучатся в сердце, блуждают совсем рядом, но и на глаза не показываются. Их невозможно найти и выдворить. Поэтому Лиа и смотрела на тяжёлые облака с надеждой: может быть, слёзы неба помогут ей совладать с собственными. Но тучи, повисшие над городом, не желали ни уходить, ни делать своё мокрое дело. Они были столь же нерешительны, как печаль Лиа. И как кое-кто, поспособствовавший рождению этой печали.

С того момента, как Альфред ушёл, не прошло и десяти минут. Его слова ещё звучали в ушах Лиа… да только не так уж много их было, этих слов. Он просто смотрел на неё, и даже когда она отворачивалась, не отводил взгляда и не прерывал молчание. Она не могла разобраться в его душе. Этельреда было гораздо проще понять. Иногда казалось странным, насколько братья были непохожи друг на друга. Этельред, среднего роста, но прекрасно сложенный, прочно стоял на земле обеими ногами: Альфред же, высокий и худощавый, словно был готов от неё оторваться. Он жил мечтами – пока не встретил Лиа. Девушка помнила, что его любовь вначале внушала ей страх: сумеет ли она соответствовать тому образу, который он для себя создал?.. Да, она чувствовала к нему симпатию, которая готова была перерасти в более сильное чувство – готова была, но не успела. Этельред свалился с неба звездой, ослепил своей вспышкой, и пришла в себя Лиа уже в его руках. Однако Альфред не сделал ни единой попытки удержать её: как бы сильна ни была его любовь, брат был ему намного дороже…

Но теперь он порой приходил к ней… и молчал. Она не могла сказать, что он надоедал ей: слишком редкими были его визиты. Однако Лиа не давала покоя эта недосказанность. Порой ей хотелось крикнуть ему, что она любит одного лишь Этельреда, что он может радоваться тому, насколько прочен союз, возникший при его помощи… Но Лиа никогда не позволила бы себе даже словом ударить Альфреда.

Возможно, потому, что не знала, не последует ли ответного удара.

Раздался скрип двери: вздрогнув, Лиа обернулась. Она подумала, что это Альфред мог вернуться. Но это был Этельред, и его вид мгновенно стёр все печали из души Лиа. Раскрасневшийся то ли от мороза, то ли от быстрой ходьбы, то ли от чего другого, Этельред пылал жизнью, и, хотя он ещё не успел перевести дух, тишина уже бежала прочь от его шумного дыхания. К груди юноша прижимал охапку роз. Сердце Лиа сладко замерло: она уже гадала, что выкинет её возлюбленный на этот раз. Украсит ли её волосы и платье? Сложит ли к её ногам? Подбросит всю охапку к потолку, чтобы цветы окатили всю её алой волной? Или же рассыплет по кровати, после чего…

Но тут кровь, только что согревавшая сердце, на миг замёрзла. Это были не обычные розы. Цветы были слишком маленькими, хотя их оттенок был невероятно насыщенным; а стебли в объятиях Этельреда сплетались в клубок, ощетинившийся длинными колючками. И зубцы на листьях выглядели острыми, как когти. Было ясно, что это дикие розы; но где Этельред мог их достать? Насколько было известно Лиа, они росли лишь в одном месте…

– Этельред, – выдохнула она, – скажи, что эти цветы ты сорвал не в Храме!

– Нет, любимая, – гордо произнёс тот, – именно в Храме. Я подумал, что простые розы, будь они хоть самые прекрасные в этой части света, может купить своей подруге любой, у кого в кармане звенят деньги. Да и красота их – не в самих цветах, а в золоте, которое за них выложили. Я же хотел подарить тебе то, что невозможно купить. Эти розы будут лишь у тебя одной, потому что только я люблю тебя настолько, чтобы забыть страх перед Храмом. Ты знаешь, они цветут круглый год – и вместе с ними будут цвести наши чувства.

Лиа протянула руки к цветам, но замерла на полушаге.

– Этельред, – прошептала она, – зачем ты так рисковал? Ты же знаешь, что рассказывают о Храме. И розы, которые растут там, не предназначены для того, чтобы их дарили девушкам – пусть даже самым любимым. Фея Храма…

– Да нет там никакой Феи Храма! – воскликнул юноша, но уверенности в его голосе поубавилось. – Это всё досужие вымыслы! Я обошёл весь Храм, чтобы никто не посмел сказать, что я заглянул за ворота и убежал; собирал розы на всех четырёх стенах – искал для тебя самые лучшие, дорогая! А одну, – он смолк, чтобы ещё раз полюбоваться букетом, – я сорвал прямо с дверей Храма.

Лиа взглянула на розу, сияющую в центре охапки: она была белой, почти с серебристым отливом. На мгновение ей показалось, что по лепесткам пробежал металлический блеск, а шипы шевельнулись, пытаясь вонзиться в чьи-то руки. Девушка покачала головой:

– Среди всех сказок, которые рассказывают о Храме, таится правда. Не к добру ты принёс эти розы, Этельред. Они принесут нам несчастье…

– Вот спасибо! – рассердился юноша. – Я для тебя старался, а ты… Что ж, не хочешь – не надо! Только обратно я их не понесу!

И с этими словами он швырнул розы к её ногам. С печальным шелестом цветы рассыпались по полу. Лиа упала на колени и принялась собирать их, стараясь не уколоться о шипы и изредка бросая взгляд на Этельреда. Тот сложил руки на груди и отвернулся, всем видом выражая глубочайшую обиду. Хотя Лиа и знала, что долго он так не простоит, тревога не покидала её.

– Фея Храма существует, – тихо сказала она. – И ты знаешь это.

Этельред не спешил поворачиваться, чтобы девушка не увидела в его глазах что-то, похожее на стыд. Сама того не зная, она уличила юношу: он действительно это знал. И знал наверняка.

***

– Как вовремя он появился… Зима уже приближается, и мне надо будет подкрепить силы. Как я люблю молодых романтиков! Они сами приходят в Храм, чтобы мне не пришлось выискивать их по всему городу…

– Почему ты так уверена, что он вернётся?

– Уж тебе-то следовало бы знать. Я провела здесь достаточно времени, чтобы понять, кто сбежит от одной тени Феи Храма, а кто будет искать встречи с ней снова и снова.

– Но он собирал цветы… Наверняка у него есть возлюбленная!

– Не смеши меня! К тому моменту, когда он выходил за ворота, он меньше всего думал о ней. Как мало надо этим юным глупцам! Взгляд, поворот головы, намёк на улыбку – и они уже готовы забыть о любой опасности. А опасность ждёт, ждёт их… Поверь, он придёт – и его душа станет пищей для меня. На третий день зимы… когда ослабнут печати… И ты ничего не сможешь поделать. Его не спасти – потому что он не желает быть спасённым…

***

Цветы не простояли долго.

Они увяли даже быстрее, чем того можно было ожидать от обыкновенных роз. Лиа делала всё, чтобы продлить их жизнь, но её усилия были бесплодны. Вода в сосуде с розами не изменяла свой уровень даже на волос, а стебли сохли по всей длине. Через пару дней цветы выглядели так, как будто их неделю держали под палящим солнцем. А когда Лиа попыталась вынуть одну из роз, та рассыпалась прямо в руках. В воздух поднялось облако пыли, от которой девушка долго и мучительно кашляла, а кусочки сухих лепестков долго не удавалось вымести.

– Ты видишь, Альфред, что с ними стало? – безучастно произнесла Лиа, не оборачиваясь. – Этельред говорил, что они будут жить столько же, сколько и наша любовь. Тогда он имел в виду совсем другое… но в конечном счёте всё-таки оказался прав.

Альфред растерянно смотрел на бурый остов букета. Он думал, что эти сухие стебли в чём-то похожи на него самого: в этом доме они совершенно бесполезны и неуместны. Но Лиа всё равно не выбрасывает их… Почему? Они напоминают о былой радости, о собственной угасшей красоте или о том, кто принёс их сюда? Или же просто избавиться от них сложнее, чем оставить?

– Он словно бы забыл обо мне, – продолжала Лиа. – Лишь несколько дней назад он говорил… Впрочем, сказать можно что угодно, но я и сама видела, как дорога ему! Но сразу же после того, как он принес мне эти цветы… Я должна была знать заранее. Все говорят, что Этельред не обделяет вниманием ни одной девушки: глупо было предполагать, что на мне он остановится. Он, случайно, не упоминал, кто его очередная избранница, а, Альфред?

– Лиа, не стоит так говорить, – смущённо произнёс тот. – Во-первых, он при мне ничего подобного не упоминал; а не в его характере скрывать свои новые увлечения. Кроме того, тебе по-прежнему завидует весь город: если бы Этельред не был верен тебе, сразу же поползли бы слухи, которые дошли бы даже до меня. Я убежден, что у тебя нет соперниц – да и быть не может.

– Не надо успокаивать меня, – вздохнула девушка. – Я понимаю, что если бы ты и знал что-нибудь, всё равно не сказал мне. Ты не предашь брата, ты будешь обманывать меня, уверяя в его любви… как давно уже обманываешь самого себя. Сознайся, Альфред, ты ведь хотел бы сказать мне нечто другое? Не очередную ложь во благо своего брата, а правду – ради собственного блага?

Сказав это, Лиа пожалела о своих словах. Зачем ей дразнить Альфреда? Только потому, что ей одиноко сейчас, она не имеет право давать ему лишнюю надежду. И ни к чему эти рассуждения о правде и лжи. Она прекрасно знает, что Этельред её разлюбил – но также и то, что сама не сможет разлюбить его.

– Не знаю, что ты имеешь в виду, – глухо сказал Альфред, – но я не стану отказываться от своих слов. Я слишком хорошо знаю своего брата… и тебя.

– Тогда почему же он даже не вспоминает обо мне? – горько воскликнула Лиа. – С любимыми так не поступают! С того самого дня, как он решил отправиться в Храм…

Её лицо побелело. Несколько секунд она стояла без движения, а затем резко направилась к дверям.

– Куда ты? – с тревогой воскликнул Альфред.

– В Архивную Башню, – отозвалась она. – Я хочу знать, что за беда грозит Этельреду.

– Отец Клавдий никому не позволит найти книгу о Храме! – Альфред попытался остановить девушку.

– Посмотрим, – бросила она. – Ему ещё не приходилось сталкиваться со мной.

В Архивной Башне царил полумрак. Отец Клавдий всегда становился грудью – а точнее, своим объёмистым животом – на пути у всего, что могло бы каким-либо образом навредить хранящимся здесь книгам. А в этот длинный список входил не только огонь, но также свет и даже воздух. Поэтому широкие окна имелись только на верхних этажах, где хранились наименее ценные, с точки зрения отца Клавдия, манускрипты. Монах обычно хмыкал с презрением, когда кто-то спрашивал его об этих книгах, а затем с явным злорадством рассказывал, сколько ступенек незадачливому посетителю Архивной Башни нужно преодолеть по пути к цели. Возможно, рукописям на верхних этажах было суждено рассыпаться на несколько веков раньше, чем остальным, но там было приличное освещение и свободно поступающий воздух. И из-за этого читать становилось не в пример приятнее.

Тем книгам, которые отец Клавдий считал более нужными и полезными, он обеспечивал гораздо лучшие условия. В тёмных каменных мешках, где вместо воздуха посетитель хватал ртом затхлый дух бумаги и кожи, хранились манускрипты многовековой древности. На некоторых пыль нарастала едва ли не с первого дня их пребывания в архивах. Однако старый монах был непоколебимо уверен в том, что именно эти книги однажды будут необходимы всем и каждому: просто человечество ещё не доросло до понимания того, что написано в них.

В каком именно уголке этого многоэтажного собрания сочинений хранилась книга о Храме и его мифической обитательнице, Лиа не знала – и в глубине души боялась, что и не узнает.

– Кто ещё там пришёл за мудростью? – раздался где-то за стеной басовитый голос отца Клавдия. – Во многой мудрости, говорят, много печали: и верно говорят. Вот если бы я, к примеру, не знал, что где лежит на всех этих полках, у меня не было бы печали разъяснять всем и каждому, где им достать книгу… – Бормотание прекратилось, и внушительная фигура монаха выплыла из тёмного дверного провала. – Кто здесь?

– Меня зовут Лиа, – нерешительно сказала девушка, – и я…

– Лиа? – сощурился монах. – Слыхал, слыхал. Не один юноша просил у меня баллады Джонатана Чаровника или Тримальхиона из Нан-Элломина, чтобы попробовать пленить ими твоё сердце. Однако сама ты раньше книгами не интересовалась, если память мне не изменяет. Что же привело тебя сюда, дочь моя?

– Мне нужно кое-что узнать о… – начала Лиа.

– Всё, что угодно! – развёл пухлые руки отец Клавдий. – О том, как бы подчеркнуть свою прелесть? Имеются сочинения некой Плутонии Афродизиак "Шестьсот шестьдесят шесть рецептов божественной красоты", "Как увеличить свою…" Тьфу, нечисть, – монах сплюнул через плечо. – И ещё много в этом же духе. Многие дамы города знакомы с этими произведениями, каждый день приходят. Самый верхний этаж, справа от двери под потолком, рядом с окном. А есть трактат "Salkue Alkarinkwa": говорят, он был написан лесным народом, но после того, как…

– Нет-нет, – испуганно взмахнула руками Лиа, пока Клавдий не принялся перечислять ей все хранящиеся на верхних этажах труды. – Может быть, в другой раз. Я хотела бы узнать что-нибудь… о Храме.

От этих слов монах преобразился. От добродушной услужливости не осталось и следа. Он словно раздулся ещё больше, навис над девушкой всем своим немалым весом и пророкотал:

– Служитель истинной веры, коим я являюсь, не станет держать у себя книг о демонах и их приспешниках. И ни один человек, если не хочет сойти за еретика, не должен интересоваться подобными вещами!

– Но я же знаю, что такая книга у вас есть! – воскликнула девушка. – В Архивной Башне есть знания обо всём; не может быть, чтобы ни в одной книге не упоминалась главная тайна города!

– Не подвергай мои слова сомнению, девчонка, – бросил отец Клавдий, – я не для того посвящал жизнь служению вере, чтобы на старости лет брать на душу грех лжи.

– Прошу вас! – взмолилась Лиа. – От этого зависит жизнь человека! Я должна спасти его!

– Мне всё равно, зачем тебе эта книга, – сказал монах, отворачиваясь. – Даже если бы она у меня была, я бы не позволил столь опасному знанию выйти за пределы этой башни.

– Значит, она всё-таки есть! – вскричала Лиа. – И ручаюсь, что не я первая прошу её у вас! Вы прекрасно знаете, святой отец, что каждый год в Храме погибает кто-то из горожан; вам известна причина этого и, возможно, даже способ справиться с напастью! Но вы не хотите ничего сделать! Интересно, что подумают жители города, если им сказать, что "служителя веры" ничуть не беспокоит их жизнь и их смерть?

– Мне совершенно безразлично, что они подумают, – устало вздохнул монах. – Со мной ничего не сделают – хотя бы потому, что другого дурака, который согласился бы сидеть в темноте и пыли, присматривая за книгами, нигде не найдёшь. До мирской же славы мне дела нет. А теперь уходи: больше я ничего не скажу.

Лиа гордо вскинула голову – то ли для того, чтобы одарить монаха надменным взглядом, то ли затем, чтобы сдержать подступающие слёзы.

– Что ж, – прошептала она, – если знаний о Храме нет в Архивной Башне… я добуду их в самом Храме.

Когда Лиа ушла, отец Клавдий снова удалился в темноту архивных залов. Пройдя между столов и стеллажей извилистой тропой, известной ему одному, он подошёл к неприметной полке, ощупью нашёл определённую книгу, вынул её и пошарил в образовавшейся пустоте. Раздался слабый щелчок, а затем – тишина. И только сам монах знал, что один из шкафов в другом конце комнаты теперь можно легко отодвинуть.

Отец Клавдий шёл в личный архив, книги из которого в руках не держал никто из ныне живущих, кроме него. Там содержались рукописи, которые было бы опасно читать при нынешней власти, или же в ближайшие сто лет, или же опасно читать вообще. Некоторые, возможно, лучше всего было бы давно уничтожить. Но монаху сжечь книгу было гораздо сложнее, чем многим его братьям – сжечь человека.