Текст книги "Молекулы эмоций"

Автор книги: Януш Леон Вишневский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Поговорим о смерти / Odejścia

В марте на юбилее их свадьбы она пообещала ему, что уже очень скоро они расстанутся – не позже, чем через год, он умрет. Они знали друг друга тридцать два года и восемь месяцев. Тридцать один год она была его женой. Он знал, что она всегда держит слово. Всегда…

Два года назад позвонили с его фирмы. Она взяла такси и поехала в больницу. У него случился инсульт. В палате, напичканной аппаратурой, она касалась его руки и лица. Потом – его губ. Он не реагировал. Только через три недели благодаря стараниям молодого врача она обрела уверенность, что Роберт ее узнает. «Взгляните на большой палец его правой руки и левый глаз. Если после моего вопроса он пошевелит пальцем и моргнет этим веком – может быть, несколько раз, – значит, он вас узнал». Она расплакалась, глядя на его палец. Врач в этот момент вышел из палаты.

После инсульта его почти полностью парализовало. В истории болезни было записано: «Через шесть месяцев пациент смог поворачивать голову на 20–30 градусов вправо и поднимать вверх на 10–20 градусов. Подвижность сохранили только большой палец правой руки и левое веко. Правый глаз остается открытым, однако концентрация на объектах невозможна вследствие безостановочного дрожания обоих зрачков. Не подлежит сомнению, что пациент слышит. Жизнедеятельность пациента поддерживается через введенный непосредственно в желудок зонд для пареинтерального питания. Жидкости и пища вводятся в соответствии с нормой, продукты жизнедеятельности удаляются автоматически. Вероятность восстановления функций головного мозга практически равна нулю». Они забыли написать, что пациент «время от времени плачет». Левым глазом. Что только из левого глаза текут слезы, когда она рассказывает ему о детях, о собаке, которая так скучает без него, что перестала есть, и что сама она не может уснуть без его храпа.

Через год она уволилась с работы. Не могла вынести, что никто в больнице не вытирает ему со лба пот, который стекает в его не закрывающийся правый глаз. Что никто не вытирает ему слюну, которую он не в состоянии проглотить, из-за чего начинает задыхаться, – и на это никто не обращает внимания, пока он сознание не потеряет. Она точно не помнит, когда именно они заговорили о его желании умереть. С тех пор как он начал – вроде бы без причины – шевелить пальцем, Роберт хотел сказать именно об этом. Каждый день. Однажды утром по ее просьбе доктор составил протокол: «В соответствии с волей пациента, выраженной однозначно движениями головы и большого пальца в присутствии членов семьи, подтверждаю его желание умереть». Этот протокол руководство больницы полностью проигнорировало.

«В контексте законодательства Германии воля пациента не имеет значения», – услышала она от возглавляющего больницу профессора, который впервые за четыре недели уделил ей пять минут для беседы. Врач не откажется от лечения антибиотиками – в случае, если он заболеет воспалением легких. Сослался на то, что обязан оказывать помощь. А это был бы шанс. Воспалением легких Роберт болел примерно каждые три месяца. Она, однако, не сказала ему о такой возможности. Она просто не могла представить себе, что будет спокойно наблюдать, как ее муж умирает, потому что его перестали лечить.

В марте она пообещала ему, что он умрет. В апреле привела в больницу нотариуса, который зафиксировал, что большим пальцем правой руки и левым глазом Роберт в присутствии врача, ее и детей много раз и однозначно подтверждал, что желает умереть. Эту бумагу она разослала всем самым важным государственным чинам. Ей никто не ответил. В августе она связалась со швейцарским обществом «Дигнитас». В Швейцарии можно умереть без согласия руководства больницы. Все равно какой. Такая у них конституция. Но даже там все надо сделать самому. Хотя доза смертоносного фенобарбитала будет введена в желудок через зонд, Роберт должен самостоятельно нажать большим пальцем правой руки переключатель дозатора. Они тренировались четыре месяца. Ежедневно. В то время как другие боролись в этой больнице, чтобы выжить, Роберт боролся, чтобы умереть. Однажды вечером ему удалось переключить дозатор. Испуганные медсестры не поняли, чему она радовалась, когда разбудили ее этим известием посреди ночи и она примчалась в больницу.

Двенадцатого марта специальная карета «скорой помощи» подъехала к жилому дому в центре Цюриха. На лифте они поднялись на пятый этаж. Все было готово. В 18.00 сотрудник «Дигнитас» в соответствии с инструкцией включил камеру. В 18.05 она в последний раз задала Роберту вопрос. В 18.06 она наполнила дозатор зонда фенобарбиталом. В 18.08 Роберт большим пальцем правой руки нажал на переключатель…

Postscriptum

Эвтаназия. Эта тема вызывает в Польше множество споров. Примерно половина поляков (сорок восемь процентов) считает, что законодательство должно разрешать безболезненный уход из жизни неизлечимо больным людям, страдания которых невозможно облегчить; в то же время тридцать семь процентов опрошенных категорически против. Однако, когда в вопросах появляется слово «эвтаназия», сорок восемь процентов респондентов выражают протест против нее, а поддерживают только тридцать один процент. Исследование также показывает, что шесть процентов поляков вообще не знают, что это такое, но сам термин – согласно ЦИОМ [9]9
  Центр исследований общественного мнения Польши.


[Закрыть]– вызывает у них негативные эмоции.

Подобным образом обстоят дела с проблемой искусственного поддержания жизни с помощью специальной аппаратуры. Около сорока процентов поляков против, а тридцать девять одобряют использование этого метода. То, что мнения разделились почти поровну, свидетельствует, что религиозность (ведь поляки ультрарелигиозны) не является тут главным критерием. За эвтаназию или против нее голосуют и католики, и атеисты. При этом на мнение католиков зачастую влияет неправильное понимание стремления к смерти. Если тяжелобольной человек, будучи в здравом уме, заявляет, что хочет умереть, религия сразу же дает собственную интерпретацию: «Он не может желать себе смерти. Он просто нуждается в большей любви».

Поляки не хотят и не могут говорить о смерти. Для них сама эта тема – запретна. И в мыслях, и в разговорах. Большинство из нас (семьдесят четыре процента) думает о смерти очень редко или не думает вообще. Поляки очень быстро восприняли западную культуру успешных людей, у которых на пути к вершине карьерной лестницы нет времени на размышления о страданиях и смерти. Когда в окружающем мире столь агрессивно утверждается культ здоровья, красоты и веселья, не подобает думать о старости, а тем более – о своей кончине. Представление себе своего тела, гниющего в гробу, находится на погра-ничье психической болезни и извращенных фантазий. Общество потребления (а поляки в этом смысле ничем не отличаются от других) вытеснило смерть из сознания – разумеется, если речь не идет о смерти известных людей. Мы и наши близкие не умрем. Умирают только люди из телевизора и с первых страниц газет. Они публично жили, так пусть публично и умирают.

Перевод Е. Шарковой

С разных точек зрения / Uktady zamknięte

У отца Фатмы шестеро детей, две жены и ювелирный магазин в центре Каира. Когда Фатме было десять, а ее сестре Хебе восемнадцать, отец женился на молодой женщине из Иордании. С тех пор – вот уже четырнадцать лет – каждый четверг вечером отец садится в машину и едет к той женщине. В понедельник утром, ровно в девять часов, он уже в Каире, открывает свой магазин. За это время та, вторая жена, родила ему четверых детей – двух сыновей и двух дочерей. Фатма даже не знает их имен. Согласно Корану отец мог бы иметь еще двух жен. Фатма понимает, что если бы он продавал больше украшений, то у нее появились бы новые мачехи, сестры и братья. Отец просто не может себе этого позволить, ведь в Каире ювелирные магазины на каждом углу. А по законам того же Корана все жены должны быть одинаково хорошо обеспечены. Отец, правоверный мусульманин, прекрасно это знает. Фатму тоже воспитали в традиции Корана, и она не задает ненужных вопросов, не спрашивает, почему все должно быть именно так. Она только не хотела бы чувствовать себя, как ее мать, когда отец садится по четвергам в машину и уезжает в Иорданию. Иногда мать звонит по телефону второй жене отца и поздравляет ее с днем рождения. Каждый раз она нервно читает пожелания по бумажке. В такие минуты ее голос меняется, а руки дрожат. Хеба ничего не замечает. Когда-то они говорили об этом, но с тех пор как Хеба вышла замуж, для нее существует только Коран. И ее богатый муж. На следующий же день после свадьбы она начала прикрывать волосы платком. Раньше она никогда этого не делала. Даже отец не заставлял их носить хиджаб. «Хиджаб – знак того, что я принадлежу Богу. И моему мужу. Мои волосы тоже принадлежат только ему», – сказала Хеба нарочито торжественным голосом во время своего первого визита в дом мужа. Фатма чуть не поперхнулась чаем, услышав это. До того два года и три месяца волосы Хебы принадлежали некому Ахмеду. Но только те, что на голове. Те, что под мышками и внизу живота, не принадлежали никому, потому что их не было. Каждую субботу она тщательно удаляла их с помощью воска. Несмотря на то что истинная мусульманка должна впервые это сделать перед первой брачной ночью. Так велит Коран, разумеется. Ахмед два с лишним года занимал все мысли и субботние ночи Хебы. Фатма может только догадываться, чем они занимались до четырех часов утра (без нескольких минут четыре звонил ее будильник, и она вставала, чтобы втайне от родителей впустить Хебу домой) в ночь с субботы на воскресенье в пустой квартире его друга. Конечно, за исключением суббот в священный месяц рамадан. Наверняка они занимались тем же, чем уже несколько месяцев занимается она сама со своим парнем. Прежде всего они следили, чтобы не порвалась девственная плева. Это хорошо говорит об Ахмеде как о мужчине. Он с самого начала знал, что не женится на Хебе. Его отец уже давно заплатил выкуп за одну девушку из очень богатой семьи из своей родной деревни на юге Египта. Короче говоря, они были осторожны. Правда, львиная доля удовольствия доставалась Ахмеду. И все было так, как учит Аллах. Коран разрешает оральный секс – так же, как и анальный: «Можешь взять свою женщину сзади, но делай это так, словно берешь ее спереди».

Секс… Любой – неважно, на какую букву называется, – разрешен Кораном.

Правда, только после свадьбы, но это уже другое дело. Таким образом Хеба, по-видимому, вышла замуж «непорочной». С разрывом девственной плевы женщина перестает быть чистой. «Открытую» не возьмет замуж ни один мусульманин, а по суровым законам шариата такую женщину можно публично забить камнями. В некоторых странах это до сих пор практикуют. В наиболее консервативных – еще и показывают по телевидению. Первый камень всегда бросает отец…

Парень Фатмы был не так осторожен, как Ахмед. А может, она не слишком-то сопротивлялась. Как-то вечером они поехали на Мокаттамские холмы. [10]10
  Цепь холмов на востоке Каира, с которых открывается панорама города.


[Закрыть]Там, за Каиром, начинается пустыня. Они целовались. Она хотела его. Потом, у него дома, совсем забыла о том, о чем нельзя забывать. Вернувшись к себе, обнаружила пятнышко крови на трусах. Три дня спустя она посетила женщину-врача, украинку, жившую в предместьях Каира. Двести долларов – и проблема решена: обезболивающий укол в стенку влагалища, и через полчаса она снова была девственницей. Еще никогда в жизни она не испытывала такого унижения…

Postscriptum

Я допускаю, что большинство женщин в состоянии понять унижение Фатмы. Но даже если они ей сочувствуют, в душе у них появляется раздражение и даже злоба. Они задают себе ошибочный и, по-моему, слишком упрощающий ситуацию вопрос: «Зачем же она согласилась?» Ошибка в том, что мы смотрим на жизнь Фатмы с европейско-американской (западной) точки зрения. С географией у нас тоже порой не все в порядке. Арабские страны – это не Южная Индия, где в некоторых районах до сих пор действует древний, абсолютно патриархальный кодекс Ману, согласно которому «в детстве женщина принадлежит отцу, в молодости мужу, а после его смерти – своим сыновьям; женщина не может быть независимой». В арабских странах беременная женщина не вымаливает у Бога сына, она знает, что рожденной ею девочке не придется испытать на земле все муки ада. Как четырнадцатилетней Ченигал Сусила, драматическую судьбу которой описала недавно британская газета «The Guardian» после шокирующей передачи на телеканале ВВС. Ченигал, первая за всю историю индийского штата Андхра Прадеш, выиграла битву за расторжение двухлетнего брака с юношей из соседней деревни. Она хотела пойти учиться. Поскольку без согласия мужа это невозможно, она добивалась развода, на который не соглашались старейшины. Перелом наступил только тогда, когда отчаявшаяся девушка пригрозила, что покончит с собой, если ее заставят вернуться к мужу. Ее непреклонность, а также поддержка со стороны неправительственной организации убедили старейшин обеих деревень подписать бракоразводный акт.

Надо сказать, арабский ислам неоднороден в том, то касается прав женщин. Объединенные Арабские Эмираты в этом отношении сильно отличаются от граничащей с ними, но чрезвычайно консервативной Саудовской Аравии. В Аравии, например, «врагом ислама является каждый, кто считает, что женщины могут водить машину». Такое заявление подписали недавно сто саудовских судей, ученых и священнослужителей, решительно настаивающих на соблюдении этого запрета. Они утверждают, что подобная мысль может прийти в голову «только врагам ислама, которые хотят свести на нет великую роль мусульманок, испортить их и тем самым подорвать устои всего исламского мира». Еще они считают, что у женщины с водительскими правами будет сильное искушение бросить мужа, поскольку ей легче будет сбежать. Сегодня, если полиция ловит саудовку за рулем автомобиля, вызывают ее мужа или родственника, который должен поклясться, что больше он никогда этого не допустит. Я уверен, что многие поляки (хотя уже давно известно, что женщины водят лучше, чем мужчины) хотели бы перенести этот обычай на берега Вислы.

Похожие расхождения во взглядах можно обнаружить и в отношении к проблеме телесности. Легче всего это заметить в жаркий день на пляже, например, в Дубае, где отдыхают туристки из Западной Европы, прикрытые лишь лоскутками ярких бикини (с каждым годом все меньшими), и местные женщины, полностью закрывающие свои тела. Я задумался, как воспринимают одетых на пляже мусульманок загорающие там немки, швейцарки, итальянки или польки. Чувствуют ли они себя более свободными и современными благодаря праву демонстрировать свою наготу? Считают ли закутанных от стоп до макушки мусульманок отсталыми и примитивными жертвами странной традиции или религиозного обычая?

Большинство европеек, конечно же, не помнят, что право раздеваться на публике они получили совсем недавно. Измерение степени свободы правом оголять свое тело может ввести в заблуждение. Интересную и поучительную историю рассказал живущий ныне в Австрии хорватский эссеист Миле Стоица. Во второй половине девятнадцатого столетия австрийцы заняли мусульманскую Боснию и Герцеговину. Стремясь подчинить себе дикий, по их мнению, народ, они начали, в частности, внедрять «христианскую медицину». К огромному изумлению врачей «скорой помощи», закутанные в чадру мусульманки отказывались раздеваться перед австрийскими военными врачами, требуя, чтобы их осматривали женщины. Руководство «скорой помощи» немедленно сообщило о случаях неповиновения министру здравоохранения в Вене. И получило поразительный ответ: «Да откуда мы им возьмем женщин врачей, когда во всей империи их нет и в помине?!» Если в Боснии того времени женщина была закрыта тряпкой, то в Австрии тряпкой… была она сама. Лишь в 1896 году там был принят закон, разрешающий женщинам посещать гимназии.

Перевод М. Алексеевой

Низведение с престола / Detronizacja

Она завидовала ей, даже когда отец иногда брал их обеих на колени – Юлиту он всегда сажал слева. Ближе к сердцу… Еще она долго не могла смириться с тем, что мама, заходя ночью в их комнату, склонялась только над кроваткой Юлиты. Порой плакала, если мама забывала поцеловать и ее. Сегодня ей за это стыдно, и в мыслях – а в последнее время и в молитвах – она просит прощения за каждое мгновение нежности, за каждый поцелуй и каждое объятие, прикосновение, ласку, которые она из жадности отняла или хотела отнять у Юлиты только лишь потому, что не могла вынести своего медленного низведения с престола – лишения абсолютной власти единственной дочери.

Юлита появилась на свет, когда ей было пять лет. Она помнит, что мама исчезла из дома на несколько дней и вернулась сильно похудевшая с верещащим свертком в руках. Родители собрали все игрушки с пола в ее комнате в коробку, поставили деревянную детскую кроватку, положили туда сестру и превратили кроватку в объект паломничества. До тех пор пока Юлита только спала, плакала, пила из бутылочки и с ней можно было играть как с живой улыбающейся куклой, все было в порядке. Она не видела никакой угрозы для своей неоспоримой уникальности, подтверждаемой неустанным вниманием и безраздельной родительской любовью. Но когда Юлита выбралась из кроватки, осознала, что эта исключительность не является чем-то, данным раз и навсегда. Дома появилась не просто младшая сестра – появилась конкурентка, с которой тяжело было справиться и от которой нельзя было сбежать. С одной стороны, она любила сестру и не представляла, что может быть иначе, с другой – временами ее ненавидела.

Они росли в одном доме, ели за одним столом, слушали одни и те же родительские наставления, а отношение к ним было разное. От нее, сколько она могла помнить, всегда требовали аккуратности, благоразумия, серьезности и заботливости. Юлите, наоборот, прощалось все.

В девять лет она забирала Юлиту из детского сада. Бежала за ней сразу после уроков и отводила домой. Как-то раз она опоздала. Занятые собой воспитательницы не заметили, что Юлита пропала. Домой она возвращалась едва живая от страха. Увидев сестру под дверью, бросилась целовать ее, словно та вернулась с того света. Но она никогда не забудет крики отца и слезы матери, которая, не замечая ее, обнимала смеющуюся и очаровательную «бедную Юлитку».

Потом, как ей казалось, она постоянно проигрывала сестре. Сначала на правом колене отца, затем в школе на собраниях по случаю окончания учебного года, во время учебы в институте, при сравнении планов на будущее или мужчин. В такие моменты она чувствовала себя отвергнутой, лишней, безжалостно отодвинутой на второй план.

Теперь она знает – сама стала матерью, – что завидовать было нельзя. Любовь к детям – не дроби в математике, когда все можно поделить на равные части. Она сложнее любой арифметики. Но тогда ею владели именно такие чувства. Горечь разочарования и ощущение собственной ненужности.

Сегодня ее трогает и то, что Юлита со временем тоже заметила, что ее выделяют и что сестре это может быть обидно. Юлита призналась ей в этом как-то вечером два года назад, когда они пили вино в ресторанчике на пляже в Сопоте. Она позвонила тогда и сказала, что им обязательно надо увидеться, но только не у родителей.

Встреча была необычной. На самом деле Юлита хотела рассказать – только ей, – что она выходит замуж, что любит и счастлива. «Тебе первой…» – и крепко сжала ей руку.

Она не знала, что Юлита может плакать от волнения. Ей всегда казалось, что если сестра плачет, то только ей назло. Напоказ. Чтобы родители… Что за глупость?! Как такое могло прийти ей в голову?!

Они долго разговаривали. Наверное, впервые в жизни так искренне. «Помнишь, – спросила Юлита, – как отец разрешал мне возвращаться с дискотек в двенадцать, а ты в моем возрасте должна была быть дома в десять? Хотя он знал, что дискотеки начинаются в девять. Помнишь, да? И что я возвращалась в десять, чтобы тебе не было обидно. Помнишь?» Она не помнила. Сегодня она просит у сестры за это прощения.

Шесть месяцев спустя у нее был день рождения. Юлита вышла из автобуса на остановке напротив ее дома в Гдыне. Она спешила. Знала, что опаздывает. Всегда опаздывала. Перебегала через улицу перед стремительно приближающимся автомобилем с прицепом. Водитель резко затормозил. Стальное ржавое дышло оторвавшегося от машины прицепа пробило ее насквозь…

Перевод М. Алексеевой

Поцелуй феминистки / Pocałunek feministki

Однажды Казимира Щука поцеловала мне руку. Она сделала это при всех, стало быть, я могу рассказать об этом открыто, не вызвав ревность у близкой мне женщины. Будучи оторван от польской действительности, я понятия не имел, что не являюсь исключением – какое разочарование! – поскольку Щука частенько целует руки мужчинам и некоторые даже ждут этого, чтобы пережить с ней свой «первый раз». Не знал я и того, что руку мне поцеловала «прославленная польская феминистка». Так выразился таксист, который вез меня в отель после этого инцидента.

В тот момент я почувствовал укол зависти. Я тоже феминист, но ни один водитель такси ни в одном польском городе никогда обо мне не слышал. И я спросил своего таксиста, что это за феминистка такая. Он ответил, не задумываясь: «Противная, глупая, жирная, волосатая бабенка».

Я не мог полностью с ним согласиться. Казимира Щука умная, худая и чисто выбритая. Позже, в отеле, я задумался, почему феминизм вызывает у людей такую ненависть. Может, в этом вина самих феминисток? Взять, к примеру, Алису Шварцер, главную феминистку Германии, – она совершенно потеряла чувство реальности. Иначе не написала бы в своем памфлете 1975 года «Маленькая разница и ее последствия»: [11]11
  Der kleine Unterschied und seine groben Folgen (Германия, 1975 г.). Книга переведена на 11 языков.


[Закрыть]«Секс является насилием, а любовь – средством унижения и эксплуатации женщины». Кроме того, материнство она охарактеризовала как «биологическое лишение женщины свободы», а в конце поместила шокирующее и, на мой взгляд, абсурдное сравнение социального положения женщин с положением евреев в Третьем рейхе. Это уже не радикальный феминизм, а просто атака разъяренной кобры.

Ее выступления не только становились предметом споров. Они нарушали основные принципы толерантности. Да к тому же из-за своего непримиримого радикализма Шварцер невольно превратила феминизм в посмешище. Ведь увидев нечто карикатурно устаревшее, мы смеемся и перестаем воспринимать это серьезно. Нормальная реакция, не так ли?

Но не только Шварцер пошла по пути, ассоциирующемуся с терроризмом в юбке. Ничуть ей не уступает и даже ее превосходит другая представительница «феминистских Красных Бригад», Андреа Дворкин, американка еврейского происхождения. Она прославилась, в частности, благодаря заявлениям, что порнография – первый шаг к изнасилованию, а брак, как и проституция, – «институт, крайне небезопасный для женщины». Вместе со своей единомышленницей, Кэтрин МакКиннон, она кричала, что порнография – не просто слово, а поступок, и «женщина, которая держит дома «Playboy», – все равно что еврей, на столе у которого лежит "Mein Kampf"». Если бы для ее книжки «Порнография: мужчина, обладающий женщиной» сняли рекламный ролик, его захотелось бы немедленно выключить – как безвкусный, ничуть не порнографический фильм. Высказываясь на тему флирта, она пишет: «Чтобы соблазнить женщину, насильник иногда берет на себя труд поставить бутылку вина». Когда рассуждает о сексе, говорит: «Сожительство является одним из многих, а может, и главным способом физиологического унижения женщины; через прикосновения к каждой ее клетке – до тех пор пока женщина не уступит, – мужчина внушает, что партнерша ниже его по уровню». Затем Дворкин с маниакальным упорством приравнивает сексуальную близость между мужчиной и женщиной к изнасилованию. Желание, которое при этом испытывают мужчины, в ее представлении не что иное, как насилие и проявление мужского превосходства. Довольно неприятно – если согласиться с ее утверждениями – признавать, что в первую брачную ночь ты изнасиловал собственную жену и должен понести за это наказание. И хорошо бы прямо здесь, на Земле, а не когда-нибудь потом – в аду. Ибо Дворкин требует применять к насильникам высшую меру (с чем я согласен) и постоянно ратует за введение максимально суровых законов, касающихся порнографии и ее распространителей (с чем я не могу согласиться).

Жизнь, история и неопровержимые данные статистики показывают, как сильно заблуждалась Дворкин. В странах, относящихся к порнографии либерально (таких, как Дания, Швеция и Голландия), самый низкий уровень преступности на сексуальной почве, в то время как в государствах с драконовскими правилами (например, США) эти показатели – одни из самых высоких. Анкетные данные и социологические опросы, которые проводятся регулярно на протяжении десятилетий, свидетельствуют о том, что замужество и семья (что бы об этом ни говорили) являются первоочередной целью подавляющего большинства женщин (97,5 процента). Женщины не хотят всю жизнь оставаться в одиночестве. Даже если Андреа Дворкин считает, что сексуальная близость – первый шаг к насилию. Одна зубная щетка в ванной комнате для одиноких женщин – проклятие.

Дворкин своими высказываниями доводила до бешенства не только мужчин. Она нажила себе целую армию врагов и среди женщин. Несколько лет назад Элайн Шоуолтер, американский литературный критик (специализирующаяся на викторианской литературе), которую множество женщин признают лидером академического рационального феминизма, автор уже ставшей классической книги «К вопросу о феминистской поэтике», в одном из своих эссе бросила в ее адрес несколько горьких слов: «Я не желаю зла Дворкин, но сомневаюсь, что многие женщины встали бы в четыре утра ради того, чтобы прийти на ее похороны» (Дворкин умерла 9 апреля 2005 года в Вашингтоне). В свою очередь, Мими Спенсер, феминистка и убежденная противница Дворкин, написала довольно жестоко: «Единственная волосатая женщина на передовой линии феминистского фронта – Андреа Дворкин. Но выглядит она так, будто никогда в жизни не делала эпиляцию, не мылась, не подмывалась и не чистила зубы нитью, поэтому она не в счет». Все согласятся, что подобное высказывание и есть изнасилование. Одна феминистка насилует другую. Словами. При этом нарушая все правила: критики, хорошего вкуса и достоинства. Это звучит как оскорбление и клевета. Особенно – из женских уст. По сравнению с высказыванием Спенсер, слова знаменитого противника феминизма – ночного сторожа, почтальона, работника судоверфи, сутенера в роскошных борделях и при этом восхищающего многих своей прозой писателя-панка Чарльза Буковского (родившегося в Германии, отец – поляк, мать – немка) о том, что «феминизм существует только для того, чтобы некрасивые женщины сбились в стаю», – звучат как комплимент.

Мужчины тоже не отличались деликатным обхождением с Дворкин. Больше всего они любили говорить, что она потому так тяготеет к насилию, что в жизни не понравилась ни одному мужчине. Это обвинение не только абсурдно, но и совершеннейшая неправда. Дворкин нравилась и мужчинам, и женщинам. Правда, она называла себя лесбиянкой, что не помешало ей тридцать лет делить кров с писателем гомосексуалистом, называвшим себя активистом феминистского движения – Джоном Столтенбергом. Союз этот Дворкин когда-то назвала «очень глубоким и прочным», а Столтенберга считала подарком судьбы. В 1998 году она вышла за него замуж. После ее смерти в одном из интервью Столтенберг открыл тайну: «Я всегда знал, что она мне не принадлежала. Только наша любовь принадлежала нам. Поэтому мы никогда никому не говорили, что мы – супруги. Люди этого не поняли бы. Думали бы, что она принадлежит мне. Вот уж нонсенс…»

На фоне Дворкин и Шварцер Щука кажется абсолютно безвредной и даже немного инфантильной. Пусть уж целует руки мужчинам. Правда, ей следует поработать над техникой…

Перевод О. Чеховой