Текст книги "Рапорт Пилата"

Автор книги: Януш Гловацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

С целью соблюдения строгой хронологической последовательности я счел возможным поместить в этом месте часть рапорта старшего лейтенанта В.К.М., как известно, трагически погибшего утром следующего дня при обстоятельствах, которые я считаю до сих пор не до конца выясненными. Старший лейтенант В.К.М., как штатный фоторепортер влиятельнейшей из наших газет, присутствовал на приеме в особняке известного газетного издателя и с самого начала следил за развитием событий. Хочу напомнить, что это происходило 19 сентября, то есть на второй день после ЕГО задержания и содержания в камере предварительного заключения следственного изолятора.

Фрагмент рапорта старшего лейтенанта В.К.М., касающийся оговоренной выше части событий, от слов «Мы сидели в машине…» до слов «…загорелась мебель» (стр. 4 – 7).

Мы сидели в машине добрых полчаса, пока, наконец, не открылась дверь и мы не увидели вырывавшегося из рук тащивших его полицейских и цеплявшегося за все, что попадалось под руку, человека, которому, судя по всему, так понравилось сидеть под замком, что требовалось приложить немалые усилия, чтобы убедить его в необходимости изменить свои планы. Забавнее всего то, что ни мне, ни водителю «роллс–ройса», смахивавшему, скорее, на его владельца и сидевшему рядом со мной, надувшись, словно жаба, и в голову не пришло, что это ОН, и лишь тогда, когда ЕГО спустили с лестницы, я вдруг понял – да это же наш клиент. Водитель, до которого это, наконец, тоже дошло, выскочил из машины, распахнул дверцу и, склонившись в низком поклоне, пригласил ЕГО внутрь. При этом он продекламировал текст, которым его снабдили в особняке и который начинался со слов: «Приветствую ТЕБЯ, о ГОСПОДИ», и сделал это со столь явной неохотой, что я с трудом сдержал смех. Но ОН уселся сзади, на том огромном диване, на котором поместились бы шестеро таких же, и застыл, словно манекен, не задавая никаких вопросов и глядя прямо перед собой, и взгляд ЕГО, помнится, напоминал взгляд завсегдатая бара в момент закрытия сего злачного заведения.

Я довольно долго наблюдал за НИМ в одном из десятка, наверное, зеркал, невесть зачем установленных в этом лимузине, и, клянусь, в какой–то миг ЕГО лицо показалось мне чертовски знакомым. Я говорю, конечно, вовсе не об этом удивительном сходстве, из–за которого и загорелся весь сыр–бор, дело в другом, но вот в чем именно – я так и не сумел вспомнить. Иногда у меня в голове захлопывается какое–то там оконце, и тогда пиши пропало, но я готов был голову дать на отсечение, что этого человека где–то видел. Распахнулись ворота, мы проехали по огороженному парку к торчавшему посреди его, подобно, я бы сказал, кактусу, этому самому особняку с огромными стеклянными оконными панелями. ОН вышел из машины, и я сверкнул лампой–вспышкой, делая первый снимок. В тот же миг открылись двери, в проем которых мог бы въехать танк, ни за что не задев, из них вышел один из секретарей этого издателя, директора, магната и черт его там знает кого еще, поклонился нам, вымолвил то же самое приветствие и с дьявольски бесстрастной миной на лице повел нас за собой через походивший на музей холл к дверям, за которыми нам открылся огромный салон, в коем творилось нечто среднее между банкетом, совещанием и послеполуденной оргией в борделе. Многие дремали, вольготно откинувшись в креслах, распростершись на диванах, кушетках и черт знает, на чем еще. Я прислонился к мраморному постаменту для лучшей опоры и пару раз щелкнул спуском фотоаппарата, чтобы оживить настроение. Тут из глубины салона, закутанной сигарным дымом, вынырнул хозяин, чем–то похожий на толстую женщину. Несколько гостей поднялось с места, два сморкача, передо мной допущенных на этот прием, – оба, впрочем, из газет этого самого толстяка – тоже схватились за фотоаппараты. Вокруг нас собралось около десятка важных особ, самый бедный из которых стоил пару сотен тысяч, и этот не то баба, не то мужик подошел, улыбаясь к НЕМУ, все еще неподвижно стоявшему с устремленным неведомо куда взглядом и с такой миной на лице, словно действительно с неба свалился, и воскликнул: «Как это мило с ТВОЕЙ стороны удостоить нас СВОИМ присутствием!» Он обнял ЕГО, вновь лучезарно улыбнувшись,– что послужило сигналом для нас, и мы вновь схватились за фотокамеры – и, повысив голос, возвестил: «Имею честь представить вам героя последних событий. Это Сын Человеческий, мемуары которого я буду издавать. Плененный солдатами Пилата, ОН был выпущен из темницы под залог и вот теперь находится среди нас». А затем, обращаясь к НЕМУ, торжественно продекламировал: «ТЫ будешь творить новый мир, а я сотворю ТЕБЯ». Некоторые из гостей зааплодировали, какая–то женщина расхохоталась, а вторая, облаченная в нечто такое, что я сумел бы стащить с нее одним пальцем прежде, чем она успела бы затянуться сигаретой, хрипло шепнула: «Красавчик» тоном стопроцентной нимфоманки. Кто–то со стороны заметил: «Да их не различить», а юнец в белом смокинге пренебрежительно хмыкнул: «Босяк». Хозяин огляделся по сторонам, сдернул с похрапывавшего на топчане деятеля киноиндустрии, мужа этой самой нимфоманки, пурпурный плащ и набросил его ЕМУ на плечи. Затем он выудил откуда–то из–за батареи бутылок корону, нахлобучил ее ЕМУ на голову и, заговорщически ухмыльнувшись, заверил: «Ничего страшного, венец пластмассовый». Вновь огляделся, выругался вполголоса и спросил: «Кто стащил трость?» Его секретари нервно заметались по залу, а худощавый мужчина в очках с серебряной оправой и толстыми стеклами, который возлежал до той поры на кожаном диване, ласково перебирая пальцами волосы спавшей рядом молодой прелестницы, пожал плечами, повторяя: «Чушь, чушь, чушь!» Издатель забавно развел руками и заявил: «Жаль, что так вышло с этой тростью. Я тоже придаю большое значение символам. В конце концов, ведь мы с ТОБОЙ коллеги. Оба творим что–то из ничего. Для других. Но и о себе забывать тоже не следует»,– назидательно закончил он. Магнат подтолкнул ЕГО к креслу, действительно напоминавшему трон. Сам он опустился в такое же кресло рядом. Не хватало только третьего – и их фотографию можно было бы разместить на лицевой странице сатирического журнала, снабдив ее пожеланиями всего наилучшего в Новом году. Я крутился рядом с ними, скорее подслушивая, чем занимаясь фотосъемкой, поскольку вся эта комедия начала мне надоедать. В то же время я шарил взглядом по салону в поисках той нимфоманки, надеясь, что успею, если ей станет плохо, предложить проводить ее домой. И все же мне никак не удавалось предаться, как все прочие, безудержному веселью, потому что я не мог выбить из головы мысль о том, что где–то лицо этого человека уже видел. Тем временем эти двое на «тронах» продолжали разговор, то есть говорил исключительно издатель, время от времени ставя вопросы, но, похоже, не особенно рассчитывая на ответы, мне даже показалось, что они его и вовсе не интересовали. Оба держали в руках рюмки с виски. Я подошел к ним, наполнил их рюмки до краев и уселся на диван, опершись спиной на какое–то жуткое растение, чьи колючки тут же вонзились мне в кожу. Издатель сказал ЕМУ, что ОН выглядит именно так, как должен выглядеть, что это прекрасная мысль – люди хотят знать о НЕМ все: кто ОН такой, что им обещает, откуда родом и так далее и тому подобное, что он покупает у НЕГО право на публикацию мемуаров – тут магнат назвал цену, мягко говоря, не низкую, и указал ленивым мановением руки на сидевшую поблизости женщину, которая уже не единожды, обнажая в улыбке длинные зубы и напрягая вялую грудь, предпринимала попытки вмешаться в разговор. Начала она столь же по–дурацки, как и выглядела – с этой ее плоской и низко декольтированной грудью и седыми и взбитыми в высокую прическу волосами. А именно: спросила ЕГО, не приходилось ли ЕМУ видеть на сцене ее последнюю пьесу «Сны о крови», чего ОН как бы и не заметил, что показалось мне исключительно тактичным, поскольку я лично питаю к писаниям этой писательницы глубочайшее отвращение. «Да, кстати,– сказал издатель,– позволь представить ТЕБЕ, это Лука, золотое перо. Есть и другие, которых ТЫ призовешь: Иоанн, Матфей и Марк. Они неплохо потрудились, провернули всю основную работу. Все о том, что у ТЕБЯ случилось в прошлом, уже изложено на бумаге». И добавил с понимающей усмешкой: «Разумеется, в ходе творения ТОБОЙ новейшей истории мы будем вносить поправки, но, вполне возможно, ТЕБЕ понравится то, что мы делаем, и в поправках не возникнет нужды». Магнат вознес рюмку, предлагая ЕМУ выпить, но ОН ответил молчанием как на это, так и на вопрос, который задала ЕМУ настырная женщина–Лука: «ТЫ – гомосексуалист?» Издатель, откинувшись на троне, визгливо расхохотался, смахнул капли пота с бледного лица и повернулся к НЕМУ. «Уж прости меня за то, что я нанял женщину. Она хороша, воистину хороша. Читатели от нее без ума. Как и все женщины от ТЕБЯ. Пригодилась бы, кстати, и ТВОЯ женская ипостась. Ладно, не будем об этом. Я избрал ее из трех великолепных конкурсантов, каждый из которых написал свою версию ТВОИХ дневников: если есть желание, выбери другого. По правде говоря, разница между ними минимальная, потому что все они писали, придерживаясь строгих указаний и учитывая то, что читателям хотелось прочитать. Отличие лишь в подходе к частностям, а также в разнице темпераментов». «Так ТЫ – гомосексуалист?» – повторила вопрос женщина–Лука, скаля собачьи зубы, на что тот, в очках с толстыми стеклами, все так же поглаживая волосы своей спящей красавицы, проворчал: «Нонсенс» и, отхлебнув из бокала, пояснил: «ОН над полом. ЕГО андрогены реализуются в сфере метафизики». И, пристально вглядевшись в НЕГО, добавил: «Меня мутит от вас. Терпеть не могу мошенников. Жалею, что дал втянуть себя во все это. Какой позор». Губы магната расползлись в улыбке. «Наш Лука честен и независим, поэтому так высоко ценится,– пояснил он, доверительно наклонившись к НЕМУ,– с ним считаются. Ну и, разумеется, прекрасно разбирается в теме. Ну–ка, разбудите Иоанна». Кто–то из рядом сидящих попытался было растормошить молодого человека, но вскоре отказался от этой бессмысленной затеи. Хозяин развел руками – ничего, дескать, не поделаешь. «Матфея нет,– сказал он со вздохом,– уже ушел. А этот Иоанн из бунтарей, некоторым нравится его читать, вот я и нанял его на всякий случай».

Моя нимфоманка плыла по направлению к нам словно дрейфующий парусник, и была так симпатично пьяна, что я мог бы безошибочно перечислить все то, что она пила, чтобы прийти в столь благодушное состояние. Став на якорь возле издателя, она заразительно зевнула и потянулась столь обольстительно, что я чуточку протрезвел. «Послушай, папулечка,– промурлыкала она с улыбкой издателю,– может, твой гость, наконец, что–нибудь покажет? Ты ведь обещал нам какие–то там чудеса». «Точно, точно,– подхватил один из наших соседей,– пусть покажет. Я тут пару дней назад сидел в ресторане, так там был один такой – в бутылку влез. И как это ему удалось – я до сих пор голову ломаю». Этот не то мужик, не то баба на троне глянул на НЕГО вопрошающе. «Что скажешь? Конечно, решай сам, я не собираюсь ТЕБЯ принуждать к чему бы то ни было…» Какая–то пышнотелая дама, на которой было вдвое больше одежды, чем на нимфоманке, из чего вовсе не следует, что ее тут же не арестовали бы, выйди она на улицу, за оскорбление нравственности, упала перед НИМ на колени и, вскинув руки, воскликнула: «Яви чудо!» И тут же расхохоталась, как над хорошей шуткой. Многие присоединились к ее смеху, из чего следовало, что дама была важной особой.

«Пусть воскресит твоего мужа»,– подсказал тот зловредный красавчик в белом смокинге нимфоманке, столь откровенно ее лапая, что прямо–таки напрашивался получить по морде – я бы, кстати, охотно выполнил бы такого рода задание. «Яви чудо!» – неустанно повторяла коленопреклоненная дама, перемежая возгласы раскатами хохота, напоминавшими то громыхание, которое издают раскупориваемые бутылки шампанского. Тем временем красавчик подхватил нимфоманку под руку, потащил ее за собою в салон, а затем и дальше – за одну из дверей. В этот миг я утратил всякий интерес к жизни, что большинство из присутствовавших сделало гораздо раньше, в силу чего значительно с ними сблизился. Интерес к НЕМУ тоже заметно ослабел, а этот второй король, харя эта бледная, также выглядел несколько разочарованным, наверное рассчитывал на более занимательные развлечения – в чем, кстати, не ошибся, но об этом чуть позже. «Давайте подпишем договор, с его текстом вы потом досконально ознакомитесь. А сейчас чувствуйте себя здесь как дома»,– сказал он и поднялся с кресла, явно думая уже о чем–то другом. ОН тоже встал, прошел через полуоткрытую дверь на террасу и оттуда вышел в парк. Когда ОН остановился там, освещенный сзади, ЕГО силуэт опять показался мне чертовски знакомым.

Тут, однако, начались те забавы, которых так не хватало хозяину, а именно проснулся с криком муж нимфоманки – лишь для того, чтобы, широко перекрестившись, перевернуть ненароком канделябр с горящими свечами. Шторы на окнах тут же вспыхнули – такие вещи всегда хорошо горят,– а я, глядя на двери, за которыми исчезла нимфоманка с этим молодчиком, подумал, что есть–таки на свете божеская справедливость. Поднялся шум и гам. Шторы свалились наземь, загорелась мебель.

Записанное на второй магнитофонной пленке продолжение показаний задержанного в бараке мужчины, без постоянного места жительства, фамилия и имя неизвестны, от слов «…вовсе не удивился…» до слов «…Не знаю».

…вовсе не удивился. Я нашел место в решетке парковой ограды, где прутья согнуты. Через эту дыру я туда и пролез, когда увидел, что ЕГО повезли в особняк. ОН шел за мной. Мне и оглядываться не надо было, чтобы убедиться в этом. А особняк уже пылал, как костер. Я стащил с НЕГО плащ, сбил с головы этот дурацкий венец. Огляделся по сторонам – как и прежде, ни души. «Неплохо это у ТЕБЯ получилось – поджечь шторы. Тут ТЫ мастер. Не то, что во всем остальном». ОН пробормотал что–то насчет того, что жертва должна быть принесена. Мне уже блевать хотелось от всей этой болтовни. Но делать нечего. Начал доноситься шум. Пробежали эти с крестом. Да, им было куда спешить. ОН на них даже не глянул, они ЕГО тоже не заметили. Проехали полицейские в машинах. Не успел я глазом моргнуть, как мы оказались в том еще борделе. Кто–то драл глотку, как на площади. Вот это был спектакль. Один актер играет ЕГО, другой – Пилата. Первый спрашивает второго: «Ты Царь Иудейский?» А тот отвечает: «Это ты так говоришь, или другие тебе обо МНЕ сказали?» Ага, вот этими или почти этими словами. Ну сущий балаган, этого только не хватало, правда? Давка в толпе все сильнее. Душно так, что пот сыпется градом. Обсуждают ограбления магазинов и разгром фабрик. Протолкались какие–то старухи с церковной хоругвью. Мегафон надрывается: «Молитесь за обижающих вас». Тут уж начался форменный митинг. Один орет: «Нам нельзя идти за НИМ, с ЕГО устаревшими религиозными взглядами». Второй кричит в ответ: «Главное, что еще горшими врагами являются те, кто выступают против НЕГО». «Когда победим вооруженных врагов, останутся враги без оружия, но они – тоже враги»,– не уступает первый. Я, знай себе, работал локтями. Еще та работенка, доложу я вам. У воров был праздник. В толпе говорили о рабочих, которые выступили на решительную и бескомпромиссную борьбу. По радио транслировали допрос людей, разгромивших фабрику. Они говорили, что действовали, вдохновившись ЕГО призывом, по наитию. Ничего себе! Ладно еще, что ЕГО никто не узнавал. Забыли о НЕМ, что ли? Мы продирались сквозь толпу. Я уже не в силах был понять, о чем тут треп и к чему все клонится. Вырвались в парк. Там стояла такая же жара, как и в городе. Он нырнул под дерево. Я свалился рядом. Прошло какое–то время. Наверное, я вздремнул.

К вечеру холоднее не стало. Я потащил ЕГО к той забегаловке. Думал – помирает, похоже, что с голоду. Ввалились через заднюю дверь в меньший из залов. Вышибала, что стоял на дверях, узнал меня. А в зальчике было как всегда. Несколько парней сидели на полу. Я, случалось, снабжал их товаром: коноплей, гашишем. Мы проковыляли в большой зал – проход был тщательно замаскирован. Яркий свет ослепил глаза. Я прислонил ЕГО к столу. Людей было мало. Я вынудил ЕГО открыть рот и влил туда немного вина. Заставил есть. Не знаю, как это случилось, но тут вдруг рядом с нами оказалась пара молодчиков из тех, что в самом начале вошли с НИМ в город. Особой радости они не выказывали. Как будто даже немного обижались на НЕГО за то, что ОН их в это втянул. Что–то там мололи о потасовках, столкновениях с полицейскими – вовсе не рвались в драку, толпа затянула. Не похожи были на святых обновителей. И не слишком к НЕМУ прислушивались, когда ОН стал вдруг вещать о том, что жертве надлежит быть принесенной. Что этот мир должен воспылать в огне. Уговаривать их сохранять терпение, потому что ОН сам все за них сделает. Сделает сам, но от них требуется еще немного, совсем немного помощи. Только один из этих ослов заявил, что пойдет с НИМ до конца. С такой рожей, впрочем, терять ему было нечего. Одного из них полицейские уже держали под арестом, обвиняя в убийстве нескольких человек. Этот мордоворот шепнул, что если им это потребуется, они вынудят ЕГО сознаться. Так или иначе, тюремной камеры ЕМУ не миновать.

И тут я увидел ее. Узнал по смеху. Сидела с двумя сволочами. Выглядели так, как и должны были выглядеть. Богатые свиньи. Она приподнялась. Один из этих двоих хотел ее удержать, но она вырвалась. Не сводя с НЕГО глаз, похлюпала по той проклятой воде, как утка. ОН обрадовался. Принялись шептаться. ОН уговаривал ее что–то сделать, она, протестуя, мотала головой. ОН настаивал. «Если ты МЕНЯ любишь, сделай это» – донеслось до моих ушей. Она ушла. «Истинно говорю вам,– сказал ОН,– что один из вас предаст МЕНЯ. Уже вскоре жертва будет принесена». «Это который? – взревел мордоворот. – Ткни в него перстом!» Остальные, мне кажется, вообще пропустили это мимо ушей. Несколько, попрощавшись, ушли. Я поплелся за ней. Она задернула за собой занавеску, бросила монету в щель телефона–автомата. Номер, который она набрала, был мне прекрасно знаком. Напрягая слух, я пару раз услышал: «… да здесь ОН, здесь, куда ЕМУ деться». Щелкнуло – видать, повесила трубку. Автомат был испорчен – посыпались монеты. Выгребла их со смешком. Прошла мимо, но меня не узнала. Однако эти двое не забыли, зачем с ней пришли. Один из них поймал ее за руку, швырнул в кресло. Увидев ее растерянность, прижег ей ладонь сигаретой. Она расхохоталась. Он так удивился, что отпустил ее. Мордоворот дремал, остальные разошлись кто куда, и я потащил ЕГО к двери. Выволок наружу. ОН пытался оказать сопротивление, но я это дело быстро пресек. Мы уже изрядно отошли от забегаловки, когда перед нею остановилась полицейская машина.

Я тащил ЕГО с все более гаснущей надеждой, но без малейшего сомнения в том, что должен ЕГО держаться. Как и ОН – меня. В этом бараке мне часто приходилось ночевать. Там, где я раньше жил, меня разыскивали. За сутенерство и все такое прочее. Втолкнул ЕГО, валясь с ног от усталости. ОН упал на топчан. Я рухнул рядом. Моя рубашка насквозь пропиталась потом. Однако дело следовало довести до конца. Снова прошло какое–то время, прежде чем я собрался с силами, чтобы подняться на ноги. Сил–то как раз у меня и не было. Я дал ЕМУ напиться. ОН сделал несколько глотков. Я вкатил ЕМУ затрещину. ОН и бровью не повел. Тогда я продел ЕМУ под руками цепь, ОН так и повис на ней. Я подтянул ЕГО немного выше, к скрещению балок. Закрепил цепь сзади, теперь ЕМУ некуда было деться. Положение – лучше не придумаешь. ОН открыл глаза. Я сказал ЕМУ, что встретился сегодня с матерью. ОН кивнул – дескать, знаю. «Она – шлюха»,– говорю я ЕМУ. И добавляю, что ЕМУ–то прекрасно известно, почему она такая. Ведь ОН вообще много чего знает; так сказать, преисполнен мудрости, если собирается пострадать за весь мир. «А коли так,– говорю,– скажи, почему я убиваю? Ведь ТЫ знаешь, не так ли? Или не знаешь, потому что ТЕБЯ не научил тот, кто ТЕБЯ нанял?» Если бы ОН хоть слово проронил в ответ, я бы оставил ЕГО в покое. Или хоть бы глаза закрыл. Но нет же, нет. И я хлестнул ЕГО этой цепью, крича во весь голос: «Это из–за ТЕБЯ я убиваю! ТЫ – убийца! И из–за ТЕБЯ я буду убивать! И я заставлю ТЕБЯ говорить! Или вырву проклятый ТВОЙ язык из ТВОЕЙ пасти!» Ах, сволочь такая, педераст гребаный! А ОН открыл рот и шепчет: «Брат мой…» Ну надо же? «Брат…» И я его снова – цепью! Что там дальше творилось – не помню. Признаюсь – хотел ЕГО убить. Кто стрелял? Я стрелял. Зачем стрелял? Хотел стрелять – и стрелял. Почему хотел? Не знаю. Кто виноват? Я виноват. Кто еще? Не знаю. А кто знает? Никто этого не знает. Почему? Не знаю? Почему боюсь? Не знаю. Что со мной будет? Не знаю.

Здесь – практически конец записи. Далее задержанный издавал, правда, нечленораздельные выкрики, но я их здесь не привожу, поскольку не вижу в этом смысла. Он свалился наземь в припадке той болезни, о которой упоминал,– похоже, эпилепсии. Сержант сковал ему руки наручниками по ряду причин: во–первых, насколько нам известно, железо помогает при этой болезни, во–вторых, чтобы помешать кататься по земле, в–третьих, чтобы легче было его подхватить, когда он придет в себя. Запись допроса заняла, впрочем, очень мало времени, и теперь мы ждали лишь окончания припадка, чтобы направиться к машине, стоявшей, как сказано выше, в некотором отдалении. И мы не ошиблись в наших ожиданиях – эпилептик вскоре успокоился, что позволило нам тронуться в путь с обеими задержанными на руках. Когда мы вышли из барака, обнаружился источник гула, отголоски которого беспокоили нас уже некоторое время. Из–за поворота хлынула толпа, заполняя собой всю проезжую часть и оба тротуара. Некоторые из шагавших в толпе держали в руках деревянные кресты того или иного цвета. Увидев нас, толпа вроде как ускорила движение, а во главе ее семенила, покачиваясь, эта беременная проститутка, которую было нетрудно узнать даже из немалого отдаления. Она тыкала в нас пальцем и кричала что–то, чего было не разобрать из–за гудения толпы. До машины оставалось пройти еще несколько десятков метров, и я понял, что мы попросту не успеем дотащить этих двоих, сесть, завести мотор и уехать. Поэтому я приказал полицейским вернуться с задержанными в барак и оставаться там, пока не выяснится, чего хотят эти оглашенные, сам же остался на месте и выхватил табельное оружие, пытаясь обеспечить своим людям прикрытие при отходе. Из толпы доносились крики, среди которых можно было уже различить возгласы: «Отдайте нам ЕГО!» или «Выдайте нам ЕГО!» Такие возгласы, по–моему, смешивались друг с другом, и, как позже выяснилось, действительно были и те и другие. Я дважды выстрелил в воздух, чтобы сдержать толпу, однако эти сумасшедшие во главе с проклятой сукой, верещавшей: «Легавый! Предатель!», мчались, не сбавляя хода, как будто осознавая, что в одиночку мне с ними не справиться. И действительно, становиться им поперек дороги в данной ситуации было бы для меня равносильным самоубийству. Так как мои люди уже добрались до барака, я предпринял отступление, весьма обеспокоенный дальнейшим ходом событий, так как толпа, судя по всему, была настроена фанатично, и то, что вела ее эта женщина, не сулило нам ничего хорошего. Вот так, под указанные возгласы, пытаясь выработать стратегию дальнейших действий, я отступал, бессильно наблюдая за тем, как толпа, захлестнув нашу машину, перевернула ее, а затем и разнесла в пух и прах, пустив в ход кресты и транспаранты с противоречивыми лозунгами.

В бараке я немедленно приказал одному из полицейских, который, к счастью, действуя в точном соответствии с инструкциями, прихватил с собой радиотелефон, а не оставил его, как все прочие, в машине, связаться с начальством с целью получения инструкций. Остальных я послал забаррикадировать двери, а этим двоим задержанным подыскал более или менее безопасное место в расположенной за нашими спинами бетонной части барака. Излишне пояснять, что тревога моих людей по меньшей мере не уступала моей. Правда, когда я приказал взять оружие наизготовку, они повиновались, но сделали это с явной неуверенностью и неохотой. Нам никак не удавалось наладить связь с Главным полицейским управлением, тем временем нас окружили, и доски начали гнуться и трещать под людским напором. От нараставшего гвалта закладывало уши. Я пару раз выстрелил в потолок – гвалт немного утих, и я крикнул, что хочу вступить с ними в переговоры. Тут как раз наладилась связь, и, дожидаясь указаний, как нам действовать в создавшейся ситуации, я решил попытаться выиграть время и вышел из барака в сопровождении младшего из полицейских, у которого явственно дрожали руки, державшие оружие. Действительно, окружавшая нас толпа выглядела весьма грозной. Я поднял руку – постепенно воцарилась тишина. Я смотрел на заросшие щетиной физиономии, скользил взглядом по другим лицам – похоже, к бараку перекочевала вся та толпа, которая бушевала перед парламентом. Ее составляли не менее двух тысяч человек. Я спросил: «Чего вы хотите?» И услышал в ответ выкрики «Выдайте!» и «Отдайте!» Кричали долго, не меньше минуты – чему я про себя радовался, поскольку ждал этих самых указаний сверху. Когда интенсивность выкриков пошла на спад, я предложил собравшимся во имя сохранения тишины и порядка немедленно разойтись и заявил, что, находясь при выполнении своих служебных обязанностей, я должен доставить ЕГО в Управление. Вслед за этим я пригрозил последствиями, которые может повлечь за собой их безответственное и безрассудное поведение, воззвал к их здравому смыслу. Затем, предложив им хотя бы на некоторое время воздержаться от каких бы то ни было насильственных действий, я вернулся в барак. Толпа за дверью ожидала, сохраняя молчание, и это молчание было еще более мучительным, чем тот гвалт, к которому я уже стал привыкать. Тем временем пришло указание, которое я мог выполнить и которое звучало следующим образом: «Немедленно отпустите ЕГО! Не провоцируйте столкновения!» Я посмотрел на НЕГО, ОН казался спокойным. Поскольку мне не известно было, что они собираются с НИМ делать, я приказал на всякий случай сообщить начальству, что не могу взять на себя ответственности за обеспечение ЕГО безопасности. Толпа к тому времени уже вновь пришла в волнение, по стенам барака барабанили камни. Я понял, что так или иначе придется им ЕГО выдать, и в этот момент получил личный приказ начальника полиции любой ценой спасти ЕГО и обеспечить ЕМУ охрану, а также известие о том, что подкрепление уже в пути. Стены барака затрещали под тяжелыми ударами толстых бревен. Я сунул в только что образовавшуюся в стене дыру белый платок, помахал им и вышел из барака, таща за собой этого второго задержанного. «Вот убийца! – сказал я толпе. – Он убил одного из вас. Забирайте его, если хотите». Толпа всколыхнулась. «Нам нужен ОН!» «ОН нам нужен!» Мне в голову полетел камень, кровь потекла по моему лицу, я выстрелил в воздух, а в толпе принялись поджигать щепки. Я понял, что они вот–вот сожгут нас в этом бараке как крыс, поднял руки вверх и крикнул: «Ваша взяла! Ждите!» Вернувшись в барак, я сказал ЕМУ: «Боюсь, тут ничего не поделаешь. Придется к ним выйти». И добавил, что помочь ЕМУ ничем не могу, но надеюсь, что все обойдется. Говорил я без особой веры в сказанное и чувствовал себя хуже некуда – как никогда за все годы службы в полиции. Кто–то бросил зажженную щепку через выбитую в стене дыру в барак, сержант вовремя погасил уже занимавшийся пожар, затоптав вспыхнувшее пламя. Кровь залила мне глаза, и я на какое–то время потерял способность хоть что–либо видеть. И тем более напряженно вслушивался, надеясь услышать сигналы подъезжающих машин. Сержант помог мне отыскать водопроводный кран, и я смыл струей воды кровь с лица и рук. Повернувшись и увидев в ЕГО глазах нечто вроде удовлетворения, я подумал, что мир воистину препаршиво устроен, махнул рукой, чтобы разбирали баррикаду, и попросил у НЕГО прощения. ОН направился к выходу из барака, и выражение ЕГО лица было все таким же спокойным и безмятежным. За НИМ последовал тот второй, с которого я между тем приказал снять наручники, чтобы он мог, по крайней мере, свободно передвигаться в той создавшейся ситуации, в которой я не в состоянии был обеспечить ему безопасность. Тут мы получили очередное распоряжение начальника полиции – ни в коем случае ЕГО не отпускать, если толпа настроена в отношении НЕГО враждебно, но при сложившемся положении отдай он и еще десяток подобных приказаний, ни одно из них мы не смогли бы исполнить. Я подошел к двери барака, пытаясь совладать с болью, терзавшей раненую камнем голову. Уже теряя сознание, я увидел, как вокруг них обоих сомкнулась толпа. Я свалился наземь, именно тогда хлынул тот самый ливень, который длился два дня напролет, заливая сцену, на которой разыгрывалось окончание данной истории, известное мне лишь из донесений. Полагаю, что именно ливень в значительной степени повлиял на ход дальнейших событий. Так или иначе, толпа, подстегиваемая стихийными, зачастую противоречившими друг другу выкриками, взывавшими к немедленным действиям, волновалась и бурлила, как это всегда бывает при отсутствии общепризнанного лидера. Дополнительный беспорядок вносило противостояние представителей враждующих фракций, часть из которых, поддавшись науськиваниям вышеуказанной проститутки, сочла ЕГО предателем и полицейским агентом – это следом за ней устремилась в самом начале в поисках ЕГО толпа, обуреваемая жаждой мести.

Поскольку дождь усиливался, толпа начала редеть, причем, согласно показаниям, данным позже одним из задержанных, эта проститутка предотвратила ЕГО гибель, выкрикнув в ключевом моменте, что она взвела на НЕГО напраслину, что ОН вовсе не предатель и не полицейский агент. Это способствовало ЕГО освобождению и спасению от смерти, кто знает, может быть и на кресте, поскольку крестов там воистину хватало. Фактически, это могло послужить также причиной убийства этой проститутки, труп которой был, согласно некоторым сообщениям, обнаружен позже, а также мужчины, последовавшего за НИМ. Этих двоих убили фанатики, часть из которых была арестована, а один, насколько мне известно, сознался в преступлении, утверждая, что мстил за измену ЕМУ. Заканчивая рапорт, я вновь прошу дать оправдательную оценку моим действиям. Следует добавить, что я перед только что состоявшейся сменой состава правительства из–за недостатка информации не имел возможности досконально разобраться в происходящем. Я не понимал многих из принятых решений и в то же время не получал точных и непротиворечивых инструкций. Приказы прежнего начальника полиции, ныне главы правительства, доходили до меня искаженными и лишенными ясности, доказательства чего я попытался привести выше, вместе с объяснением того, почему я оказался вынужденным выдать ЕГО толпе, единственным, впрочем, неоспоримым результатом чего является тот факт, что ОН бесследно исчез. И еще – все мои действия объясняются усердием, с которым я исполнял свои служебные обязанности, не имея, повторяю, точных указаний. Прежде чем поставить точку, я хочу выказать мое восхищение тем, с какой неукоснительной твердостью и безоглядной решительностью был наведен прежним начальником полиции, а ныне главой правительства порядок, и нижайше прошу оставить меня на прежней должности, ссылаясь на девятнадцать лет беззаветной предыдущей службы.