355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Янина Волкова » Дети луны, дети солнца » Текст книги (страница 2)
Дети луны, дети солнца
  • Текст добавлен: 18 июля 2021, 09:30

Текст книги "Дети луны, дети солнца"


Автор книги: Янина Волкова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Ну-ка, – велит Йорунн, – вставай. Садись у огня, обогрейся. Не пристало дочери конунга ходить, подобно льдине. Руна! Принеси питья горячего!

Опускается Ренэйст на пол и вытягивает ноги к огню, радуясь, что матушка так и не заметила все еще красный после удара нос. Улавливает движение в одном из углов дома, устремляет взгляд в ту сторону, удивляясь тому, как сразу не заметила. С лавки встает девушка, примерно одной с ней зимы, откладывает в сторону свое рукоделие. Проходит мимо, опустив низко голову и положив ладони на живот.

Руна носит в чреве дитя Ганнара Покорителя.

Не может она понять, как мать мирится с этим. Старается, но не может. Конечно, среди луннорожденных мужчин обычным делом считается зачать ребенка от рабыни или наложницы, а после принять его в род, особенно если рождается мальчик, только сама Белолунная ни за что не простит подобного унижения. Оттого таит она обиду на отца, смотрит зло на Руну, да и на мать, что терпит подобное, злится.

Йорунн молчит. Садится на лавке позади дочери, кладет на колени костяной гребень и начинает расплетать косы. В волосах Ренэйст много бус – серебряных, деревянных и сделанных из костей. Их кюна складывает рядом, чтобы позже вплести в новую прическу. Вот струятся по спине длинные волосы, белые, словно молоко, скользит сквозь пряди гребень, заставляя серебром переливаться в свете очага. Тихо мурлычет что-то Йорунн, трещит огонь, хрустит сухарями старый Сварог, шуршит юбкой подходящая ближе Руна. Останавливается она по другую сторону, держит в руках ковш с питьем, который вешает на крюк, закрепленный над пламенем, и помешивает его содержимое деревянной ложкой. Стоит, не поднимая взгляда, а дочь конунга вглядывается в ее лицо, хмуря брови.

– Где Витарр?

Гребень замирает лишь на мгновение, но Ренэйст успевает почувствовать, как дрогнули руки матери.

Разговоры о Витарре никогда не начинаются при конунге, не желающем слышать даже его имя. Но Покорителя здесь нет, потому Рен может не бояться его гнева. Мать молчит, только вновь скользит гребень сквозь ее волосы. Не торопит ее Ренэйст, ждет, когда сама заговорит.

– Не знаю, волчонок, где бродит твой брат. – Слова эти звучат с горечью, от которой на душе тоскливо становится. – Ушел раньше, чем я глаза открыла.

Витарру позволено жить в доме конунга, только сам он, став старше, спешит уйти как можно раньше и вернуться как можно позже. Знает, что не рады ему здесь, и ни материнская любовь, ни поддержка сестры не делают для него теплее домашний очаг. Один взгляд конунга, полный презрения – и Витарр вспоминает, где отныне его место. Правда кроется в том, что нигде ему нет места. Должно быть, даже на порог Великого Чертога не пустят его по прибытии гостей. Ренэйст знает – брат жалеет о том, что не позволила мать сослать его на Три Сестры, где царствует Исгердярл. Быть может, жизнь на островах, вдали от родного Чертога Зимы, была бы легче.

Косы ложатся ровно, и тихо стучат в них друг об друга бусины, неразлучные ее спутницы. Каждая – память, прикосновение родных рук, сокровище, ведущее в детство, и милее они ей, чем драгоценные обручи и тяжелые самоцветы. Одну, вырезанную из дерева дрожащей рукой, преподнес в ночь рождения сестры в качестве дара Хэльвард, другую привез из набега Хакон, вручая вместе со своим сердцем. У каждой своя история, у каждой свое место в тонком полотне волос. Но Йорунн этого мало, она венчает голову дочери серебряным обручем, украшенным лунными камнями, слезами небесного светила. Любимое украшение, один из первых даров супруга отдает кюна сейчас своей дочери, улыбаясь ей тоскливо и нежно.

Истинная дочь Луны сидит подле очага, позволяет плести себе косы, как нити судьбы, что прядут вечные норны.

Руна переливает дымящийся напиток в деревянную кружку и подает ей. Тепло обжигает пальцы, а следом – язык, стоит Ренэйст сделать первый глоток. Мед сладок и греет нутро, прогоняет все печали и страхи. Проходится языком по губам, собирая пряную сладость, и поворачивает голову, проводив взглядом вновь скрывшуюся в своем углу Руну. Она берет в руки рукоделие, окунается в него с головой, но видит Ренэйст, как напряжены ее плечи. Чувствует на себе взгляд дочери конунга, и дрожат ее пальцы, сжимающие иглу.

Как бы чувствовала себя Рен, окажись она на ее месте? Лицом к лицу с женщиной, от супруга которой она ждет ребенка, живя в доме, в котором живут их дети, что одной с ней зимы. Как только могла Руна допустить для себя подобное унижение?

– Вот так, – ласково говорит Йорунн, накрыв плечи дочери ладонями, вырывая ее из омута размышлений, – осталось лишь приодеть тебя.

Встает она, заставляя дочь прижаться спиной к скамье, а не к собственным коленям, и Ренэйст смотрит на нее настороженно. Наверняка хочет мать нарядить ее в платье, напомнить, как до́лжно выглядеть женщине, только вот удивляет кюна. Бережно достает Йорунн из сундука синюю рубаху, украшенную на вороте и рукавах серебряной вышивкой, рассматривает со всех сторон, проверяя, нет ли дыр и пятен, а после протягивает владелице. Теряется Ренэйст, с благодарностью принимает подобный дар. Дорогого стоит такая рубаха; приятна ткань, красива вышивка. Достойно будет выглядеть Ренэйст подле гостей, прибывших в Чертог Зимы.

Тянет руки, обнимая кюну, касается нежно губами ее щеки.

– Спасибо.

Мать ничего не говорит. Лишь обнимает покрепче, и объятия ее, как и в детстве, дарят покой.

От дома конунга до Великого Чертога не больше двух сотен шагов, но Ренэйст держит свой путь в другую сторону. Идет в порт, чтобы понаблюдать за тем, как в гавань Чертога Зимы входят корабли. Не будет среди них тех, чьи знамена не сможет она узнать, но прибытие иного рода всегда значимое событие.

Когда в родной порт прибывает чужой корабль, матери наряжают дочерей в лучшие наряды и отправляют на пристань, встречать гостей. Коль мила окажется мореходу, то заплатит тот мунд – и увезет с собой, на чужой берег, хозяйкой в свой дом. Каждая луннорожденная стремится выйти замуж за мужчину из другого рода. Так она приносит в семью новую кровь, спасая ее от «застоявшейся», которая течет в жилах тех детей, чьи родители приходятся друг другу родственниками, хоть и дальними. Слабы такие дети. Плохие воины из них вырастают, плохие роженицы, и умирает такой род, тает, как лед над огнем.

Уже виднеется впереди холодный блеск воды в свете Луны, а на ней корабли, освещенные сотней факелов. Замечает Ренэйст, как чуть поодаль к пристани бегут дети, соревнуясь с кораблями, стремясь добежать быстрее, чем те успеют причалить, и улыбается – узнает в них себя.

Отец наверняка сейчас уже там, приветствует прибывших воинов. Ренэйст будет подле него, ждать, когда те, кого так жаждет она увидеть, сойдут со своих кораблей. Много времени прошло с последней их встречи, оттого и кажется ожидание невыносимым. Сегодня соберутся они за одним столом, выпьют пряного эля и поговорят обо всем, что произошло и что ожидает.

– Рен!

Останавливается, оглядываясь по сторонам в поисках того, кто позвал ее, и лишь когда темная фигура выходит из тени под свет факелов, понимает, кто перед ней. Брат машет рукой, манит к себе.

Подойди, сестрица, ближе. Разве должна ты бояться меня?

Белолунная вновь смотрит на виднеющуюся впереди пристань, на корабли, что сквозь льды пробиваются к берегу, и уже настолько близки, что даже можно разглядеть их знамена. Вот алеет на черной ткани зловещее Солнце, лучи-ножи которого простираются во все стороны – плывет ярл Трех Сестер, и ни один драккар не желает ее обогнать.

Ренэйст хочет быть там. Хочет видеть луннорожденных, с коими предстоит ей отправиться в первое плаванье, но кровные узы сильнее, и ноги ведут к брату.

Витарр кутается в соболиный мех, прячет руки и смотрит на нее сквозь кудри непокорных темных волос. Смотрит исподлобья, жмет губы и оглядывается по сторонам воровато, словно бы ждет чего-то недоброго. Идет она к нему настороженно, с опаской; брат братом, но одичал он с роковой той зимы. Злым стал, нелюдимым, только не берется Ренэйст его судить.

– Мать волнуется, – говорит она, – тревожишь ты ее своими молчаливыми уходами.

– Не касается ее, куда держу я свой путь, – одергивает он, – и не для того я позвал тебя, чтобы получить неодобрение от ребенка.

Предчувствие беды змеиной чешуей скользит по ее спине, и дергает Белолунная плечами, силясь сбросить с себя его. Настолько тревожно ей, что не дерзит в ответ на то, что продолжает Витарр считать ее ребенком. Двенадцать зим почти не говорят они друг с другом, взглядом ласковым не вознаградят, а здесь он сам ищет встречи. Знает ведь, что пойдет сестра на пристань, оттого и ждет здесь. Не знает Ренэйст, что от него ожидать, и оттого ей тревожно.

– Если нужно тебе что-то, так говори. Нет у меня времени на твои тайны.

Хмурит Витарр густые брови, отводит взгляд. Весь он – тьма, и не проникает в сердце его свет Луны. Найдись дева, что пожелает смягчить его сердце – погибнет, отдав себя пустоте. Не по своей воле стал он таким, только кто станет спрашивать? Сам не рад подобной судьбе, потому и обращается к сестре, ведь сейчас только так можно хоть что-то исправить.

– Отказался отец взять меня в этот набег, – с горечью говорит, но после сжимает ладонями плечи сестры, смотря на нее с решимостью, – потому прошу твоей помощи, Рен. Помоги мне попасть на корабль.

В одно мгновение становится ей холодно настолько, словно вечная эта зима пробралась в самое ее нутро. Вжимает голову в плечи, кладет ладони на руки брата, силясь убрать, и говорит тихо, словно испуганно:

– Ты хочешь, чтобы ослушалась я воли отца?

Нет для ребенка преступления страшнее, чем пойти наперекор родительскому слову. В возрасте шести зим Ренэйст прочувствовала жестокий урок, что был дан им за непослушание, и нет у нее желания своевольничать. Можно попросить отца изменить свое решение, только Ганнар-конунг и слышать о Витарре не желает. Заговорит дочь о нем, так сразу же и велит убираться подальше. В то же время понятно ей желание брата; какой воин не желает отправиться в набег? Сама она только и мыслит об этом, и места не находит в своем желании показать себя.

– Тебе он не запрещал меня брать, – продолжает уговаривать Витарр. – А если обман раскроется, так я скажу, что солгал тебе. Мол, сказал, что позволил отец взойти на драккар. Мне не привыкать быть у конунга в немилости, Рен, не боюсь я его гнева, только нужен мне этот набег! Быть может, смогу я изменить свою судьбу, вернуть себе то, чего лишен. Должен я доказать, на что способен, заставить отца гордиться мной. Нет мне жизни с проклятой той ночи, Ренэйст, в каждом своем сне вижу ненавистное озеро. Умру – и вновь окажусь у его берегов, если так все оставлю.

Слова его горечью отдаются в ее сердце. Смотрит на него и видит отчаяние, охватившее темную душу. Оба они виноваты в том, что произошло, а в бо́льшей мере и вовсе виновен старший их брат, что привел меньших в спящий мертвым сном лес. Правда кроется в том, что никто не хочет винить мертвеца. Куда проще обвинить во всем того, кто остался в живых, на ком злобу свою можно выместить.

Может ли она отказать ему? Быть может, увидев, на что способен Витарр, конунг простит его? Доброе у отца сердце, Ренэйст знает, только не все доброты той достойны.

– Не нравится мне то, о чем ты просишь, но, быть может, смогу я тебе помочь.

Не отвечает Витарр, только кивает, смотря на нее внимательно. Словно бы ждет, что даст она ему свое слово, только не дает Белолунная обещаний и клятв, что вряд ли сможет исполнить. Сам Витарр преподал ей жестокий этот урок, потому отворачивается она от него, продолжая путь в сторону пристани.

Брат не окликает ее. Ренэйст чувствует его взгляд между своих лопаток, холодный и колкий, как лезвия сотни стрел. Не того он ждал от нее, не на это надеялся, когда просил подойти, но благодарен должен быть даже за это. Мало кто в Чертоге Зимы протянет Витарру руку помощи, а ей и вовсе отцом строго-настрого запрещено говорить с Витарром. Рискует Ренэйст, может сама остаться дома вместо того, чтобы поплыть в набег, коль заикнется о брате перед отцом.

Страшно ослушаться отца, но и Витарра в беде оставлять не хочется. Горд и глуп он был, слишком мал для того, чтобы понять, в какой они опасности. Что же теперь, до конца жизни травить его, как беспризорного пса?

Ренэйст знает, как следует поступить, и проклинает свою доброту.

Глава 2. Великий Чертог

Пристань встречает ее треском факелов и перекрикиванием моряков, причаливших к берегу; давно здесь не было столь многолюдно. Пробираясь сквозь толпу мужчин, радующихся встрече и окончанию долгого пути, приветствующих дочь своего конунга, Ренэйст с интересом рассматривает их, отвечая на приветствия, но не забывает искать взглядом отца. Прибытие гостей событие всегда волнительное, особо любимое теми, кто никогда не покидает родные края. От моряков можно узнать последние новости, послушать невероятные истории об их приключениях там, на солнечных берегах. Некоторые лица знакомы Ренэйст еще с прошлых сборов, у них она выпрашивала очередную историю, будучи ребенком, иные же – совсем юные, принадлежащие юношам примерно одной с ней зимы. Они прибывают в Чертог Зимы для того, чтобы отправиться в первый свой набег. Одной из них будет Ренэйст, доказав себе и Всеотцу, что готова покинуть родное гнездо и отправиться в открытое море.

Восхищают корабли, пробившие себе путь сквозь ледяную толщу. Знаком Белолунной украшен каждый герб, что изображен на разноцветных парусах, ведь будущему правителю должны быть известны все, кто будет под его крылом. С самого детства готовит отец ее к тому, что однажды сдавит лоб золотой венец и будет Ренэйст править луннорожденными, да не спросил, желает ли того она. Это место должно принадлежать Витарру, как второму ребенку, единственному оставшемуся у конунга сыну, но обозлился на него отец, лишил того, что положено ему по праву.

Быть может, именно эти мысли виновны в том, какое решение принято ей о просьбе Витарра? Чувство вины, что черным змеем стискивает ее сердце?

Найти отца оказывается не столь трудно. Ганнар Покоритель хохочет так, что пристань дрожит под ногами. Ренэйст замечает его чуть поодаль, у одного из только прибывших кораблей. Шумно разговаривают они с Олафом-ярлом, властителем Звездного Холма, прибывшего в Чертог Зимы вместе со своим младшим сыном Ньялом. Он стоит подле них, высокий и гордый, и вид его вызывает улыбку на ее лице. Направляется она в их сторону и сильнее кутается в волчий мех, Ньял замечает ее первым, смотрит задорными зелеными глазами сквозь непокорную гриву рыжих волос и, стоит луннорожденной подойти ближе, бьет себя кулаком по груди в знак приветствия.

– Пусть Луна сияет ярко над твоей головой! Когда я видел тебя в последний раз, то была ты куда ниже, Ренэйст, дочь Ганнара.

Протягивает Ньял руку, и Ренэйст крепко сжимает пальцами его локоть, ощущая чужую хватку. Легко касается Ньял ладонью ее спины, отстраняясь, и выпускает из собственных рук. Приветствие это занимает не более мгновения, но благодаря ему понимает она, сколь сильно скучала.

– Ты тоже стал выше с нашей последней встречи, Ньял, сын Олафа, – отвечает Ренэйст с улыбкой, после чего склоняет голову перед ярлом, прижав кулак к груди. – Рада видеть тебя в Чертоге Зимы, Олаф-ярл. Здесь ты всегда желанный гость.

Ярл хохочет в ответ на ее приветствие, хлопает себя по бокам и смотрит с высоты недюжинного роста единственным глазом, и тем похожи они с Ганнаром Покорителем. Говорят, лишился он второго ока в схватке с хозяином льдов, шкура которого украшает их Великий Чертог. В далеком ныне детстве посещала она Звездный Холм вместе с отцом и помнит огромную шубу белого медведя, что висит на стене позади тяжелого трона. Пугал тогда ярл тем, что засунет ее голову в пасть мертвого зверя, если Ренэйст не прекратит задирать его сына, который в ту зиму едва доставал ей до плеча. Не были настоящими эти угрозы, но после слов этих с опаской смотрела конунгова дочь на диковинный трофей ярла.

– Неужели твоя языкастая девчонка превратилась в женщину, Ганнар? – хохочет он.

– В не менее языкастую женщину, мой друг, можешь не сомневаться!

Ганнар хлопает товарища по плечу, и вдвоем они шагают по пристани в сторону Великого Чертога, не прекращая громко хохотать, оставив своих детей предоставленными самим себе. Наблюдая за ними, рыжеволосый юноша с легкой усмешкой качает головой, уперев руки в бока. Ньял – младший сын Олафа-ярла, меньший из шести, и, глядя на него, каждая девушка может невольно задуматься о том, так ли хороши его старшие братья, как он сам. Из всех шестерых только Ньял еще не обзавелся женой, слишком юн он для этого, но Ренэйст уверена – в Звездном Холме немало претенденток на место подле него.

Невольно задумывается она о том, каково это – быть чьей-то женой. Знает, что и ее это ждет, ведь Чертогу Зимы, а также иным землям луннорожденных нужен будет конунг, когда придет время отцу ее занять место подле богов. Ренэйст хочет верить в то, что там, на другой стороне Бивреста, на исходе своей жизни смогут они отыскать тех, кто покинул их. Знает лишь то, что, когда отец ее вдохнет в последний раз морозный воздух, его место перейдет Хакону, как супругу наследницы трона.

Думать о том, кто должен владеть им по праву, сейчас нет желания. И без того слишком часто мысли эти посещают Ренэйст, словно бы что-то может зависеть от ее слова.

Мнется Ньял, словно что-то сказать хочет, только молчит. Лишь поджимает губы, фырчит, и пар валит с его ноздрей. Смотрит на него Ренэйст пристально, ждет, что же скажет, и хмурится – топчется на месте, словно мальчишка, а не воин, прибывший доказать свою силу! Ловит он на себе ее взгляд, выдыхает медленно, возвращая себе ту же уверенную усмешку, и словно нет в нем больше той робости, что тяготила мгновение назад.

– Ты уже видела Хейд? – все же спрашивает он.

Тонкие губы Белолунной трогает легкая улыбка. Что тут сказать? Вопрос этот неизбежно прозвучал бы, поэтому взглядом невольно пытается найти она ту, о которой они говорят. Оборачивается, глядя на драккар, выкрашенный в черный цвет, но видит подле него лишь пару моряков, что проверяют, надежно ли встал корабль у пристани. Лишь корабли ярла Трех Сестер выкрашены в черный, но ни на одном из них не видно ни ярла, ни самой Хейд.

– Нет. Думаю, мы разминулись, – отвечает она. – Хейд наверняка уже в Великом Чертоге, где и нам с тобой нужно быть.

Он не спорит, лишь жестом приглашает Ренэйст покинуть причал. С каждым шагом все яснее чувствует она чей-то взгляд на своей спине, взгляд пристальный и жгучий, принадлежащий тому, кто скрывается в тени. Незащищенной ощущает она себя, ждет, что вонзится наконечник стрелы, источающей яд, между ее лопаток, и чувство это заставляет идти быстрее. Стремится Ренэйст как можно скорее оказаться под защитой стен Великого Чертога; веками оберегает он луннорожденных от беды, и ее сбережет.

Ньял расправляет плечи и шагает гордо, показывая себя девушкам, что одаривают его улыбками, смущенно пряча взгляды за ресницами. Наглый хвастун, еще и ведет себя так, словно бы не отдал уже свое сердце одной гордой птице. Перед самой Ренэйст он никогда не красуется, да и зачем это? Ресницы у нее короткие и белые, словно заснеженные еловые иголки, и смотреть она предпочитает в глаза. Что перед такой красоваться? Оба знают, что ни одной из этих девушек не суждено быть подле него, только никак не может отказать себе Ньял в том, чтобы очаровать новую красавицу.

– Хороши девушки в Чертоге Зимы! – говорит он с широкой улыбкой, огладив короткую, но аккуратно подстриженную рыжую бороду. – Никак не перестану ими любоваться!

Стоящие неподалеку девушки хихикают, сбиваясь в стайку, украдкой кидая взгляд на прибывшего в их края гостя. Ренэйст усмехается. Ей стоит скорее привести сына Олафа-ярла в Великий Чертог, пока пламенное его сердце не обожгло их нежные сердца. Конечно, и в Чертоге Зимы есть красивые юноши, достойные внимания, только вот иноземные всегда краше кажутся, манят неизвестностью и словно бы даже пахнут иначе. И с ней так случилось, увидела Хакона – и пропала, хоть сама того не поняла сразу, будучи совсем еще девчонкой, у которой молоко на губах не обсохло.

Конунг привез Хакона с собой из набега, в который ушел практически сразу же после кончины Хэльварда. Нет для мужчины лучшего лекарства, чем сражение, собственные раны заливать чужой кровью кажется им правильнее, чем принять свое горе. Поэтому отправился Ганнар Покоритель на поиски своего исцеления, бросив горюющую жену и детей. А когда вернулся, то привел в свой дом осиротевшего мальчишку, испачканного сажей и смотрящего на них загнанным зверем сквозь копну грязных волос, падающих на лицо. Быть может, пытался конунг найти в нем утешение или же просто не смог оставить на произвол судьбы, только не говорил никогда, что с ним случилось. Нет у Хакона больше прежнего дома, и ни разу за десять зим не сказал он, где находится его родина.

Мысли о горе – что своем, что чужом – настолько поглощают ее, что прекращает Ренэйст даже кивать в ответ на задорные рассказы Ньяла о прошедшем плавании. Он и сам замолкает, да только молчание это, что наскучивает ему слишком быстро, заставляет спросить:

– Неужели и с Хаконом ты такая?

– Какая же?

– Упрямая и холодная, словно Скади.

Вскидывает она брови, удивленная подобным сравнением. Останавливается, смотря на Ньяла, и отвечает растерянно, припоминая сказания о ледяной охотнице:

– С чего бы? Да и Хакона ведь я не по ногам выбирала.

Ньял улыбается, обращая на нее один из излюбленных своих лукавых взглядов. Ничего хорошего не сулит этот взгляд, и Ренэйст напрягается, ожидая, что же скажет ей острый на язык юноша.

– Знаю я, как ты Хакона выбирала, – говорит Ньял.

Щеки северянки вспыхивают, подобно пламени костра. Как смеет он позволять себе подобные речи в отношении дочери конунга? Не имеет права на это даже потому, что несколько зим назад связали они себя узами побратимства, разделив свою кровь! Как воину, Ренэйст следует посмеяться над собой, но у нее не выходит. Сердечную тему затрагивает Ньял, словами подбирается к самому сокровенному, туда, куда не всех допускают. Не ему судить, отчего выбор ее пал именно на Медведя, и не ему ее осуждать! Она бьет его кулаком, сокрытым тяжелой кожаной перчаткой, в крепкое плечо, и заходится Ньял громким смехом.

– Не сердись, Белолунная, – смеется он. – Но уж больно ты была серьезна.

– И потому ты ведешь себя так, словно все еще остаешься несмышленым ребенком? – отвечает она. – То, что чувствуют другие, не имеет для тебя никакого значения, Ньял. Должна ли я говорить, почему она до сих пор избегает тебя? Видит это в тебе, и вряд ли женщина, подобная ей, захочет такого для себя обращения.

Хмурится Ньял, но не говорит ничего. Отворачивается, смотрит на небо, раскинувшее звездное полотно над их головами, и совестно становится Ренэйст за злые свои слова. Но в то же время отгоняет она от себя жалость; давно пора отучить наглеца вести себя подобным образом. Хороший Ньял друг, верный товарищ да славный воин, только себялюбив и жесток. Знает он, что любим народом, потому и пушит свой лисий хвост, не зная меры в своей гордости.

Остаток пути проходит в молчании, окутанном волнением. Как не волноваться, когда за святыми стенами ожидает судьба? Пройдя испытание, Ньял сможет называть себя мужчиной, и в походе он будет равным другим. Ренэйст же, даже пройдя испытание, останется женщиной, дочерью конунга. Пусть и пойдет в поход, да только никто не даст ей весла, не нагрузит работой, молчаливо напоминая о том, кто она. Боится этого Белолунная, ведь каждый на драккаре должен занять свое место. Не доверятся ей, отгородятся. Так и останется она белой среди серых.

Ощущение чужого взгляда, направленного в спину, вновь посещает ее. На ступенях Великого Чертога останавливается она, оборачивается, выискивая в свете факелов молчаливого наблюдателя. Тревога не исчезает, остается на кончике языка горечью. Она знает, что кто-то наблюдает за ней.

– Почему ты остановилась? – спрашивает у нее Ньял, успевший уйти вперед. – Нечего смотреть назад, туда дороги больше нет. Мы можем идти только наверх.

Ренэйст медленно кивает головой, продолжая свой путь, слыша, как снег скрипит под ее сапогами. Он прав – нет дороги назад, и не должна она оборачиваться. Кто бы ни смотрел ей вслед, больше это не имеет значения.

Воины, стоящие на страже по обе стороны от тяжелой резной двери, выпрямляются, завидев их приближение. Олафсон кривит губы в лукавой усмешке, кидает на подругу детства быстрый взгляд, только та все так же невозмутима. Проходит она мимо, лишь кивает слегка головой, и распахивают стражи перед ними тяжелые двери.

Великий Чертог дышит на них жаром очага и ароматом съестного, а стуки каблуков, звучания музыки и множество голосов проникают в головы, наполняя их шумом. После морозного воздуха тепло жалит щеки уколами сотен крошечных игл, и Ренэйст трет их ладонями, предварительно сняв перчатки и сунув их за пояс, словно это поможет. За ее спиной Ньял широким движением стирает с бороды подтаявший иней, смахнув с пальцев капли воды. Взглядом находит он братьев своих и отца, столь же рыжеволосых и шумных, как и он сам, и говорит, обращаясь к своей спутнице:

– Пожалуй, присоединюсь к веселью моих родичей. Совсем скоро начнется наше посвящение. Боишься?

Фырчит она задорно, слегка откинув назад голову, но даже слепец заметит, сколь фальшив этот задор.

– Шутишь, Ньял, сын Олафа? Стали б называть меня Белой Волчицей, коль боялась бы я испытаний?

Белой Волчицей прозвали Ренэйст на Трех Сестрах, и с архипелага хлынуло оно на материк. Луннорожденные же, не желая даже в подобной мелочи соглашаться с островитянами, продолжали называть ее прозвищем, данным на родине, – Белолунная. За белые ресницы, волосы и кожу получила она его, а иное – за качества, приравнивавшие ее к символу собственного рода. Оттого оно ей милее.

Широким шагом идет она мимо престола, на котором, хохоча, восседает отец. Ганнар-конунг в хорошем расположении духа, и за столом ему прислуживает Руна. Йорунн, сидя по правую руку от него, ест с холодным безразличием на лице, лишь изредка кидая короткие улыбки тем, кто интересуется, не больна ли ранее улыбчивая и счастливая владычица Чертога Зимы. Кому же скажет она, сколь тяжело дается ей измена собственного супруга? Долг ее, как кюны, на первое место ставить благополучие своего народа, и уже потом может думать она о собственном счастье. Только покинуло оно ее, утонуло в Зеркале Вар, и лишь долгом живет теперь Йорунн, дочь Хильде.

Незаметной хочет остаться Ренэйст, проскользнуть мимо отца и сесть поближе к другим воинам, но замечает ее конунг.

– Что же ты, дочь моя, скрываешься в тени? – радостно восклицает он. – Сядь подле отца, как истинная его наследница! Пусть видят все гордость и честь Ганнара Покорителя, конунга Чертога Зимы!

Становится ей неуютно от направленных в собственную сторону взглядов едва ли не всех присутствующих на этом пиру. Хочется выбежать из душного зала, рухнуть в снег, но не видеть их, не чувствовать, ведь не она гордость и честь своего отца. Чужое место занимает, и оттого столь тяжело на сердце. Некого ей винить в том, что судьба сложилась столь несправедливо, ибо нет больше норн, что прядут нить каждого человека. Запутался клубок, не может нужный узор сплестись в единое полотно.

Нехотя все же подходит она и занимает место по правую руку от Йорунн. Одна из рабынь, привезенных из ранних набегов, торопится наполнить кубок дочери конунга пряным медом, и Ренэйст делает небольшой глоток, перекатывая напиток на языке. Скользит взглядом по присутствующим, и привлекает ее внимание темная фигура, сидящая за столом, расположенным едва ли не дальше всех от взора конунга.

Нет никаких сомнений в том, что это Витарр. Пусть и скрывает он лицо в тени глубокого капюшона тяжелого своего плаща, но даже со своего места видит Рена, что на левой кисти гостя отсутствуют указательный и средний пальцы. Он потерял их двенадцать зим назад из-за обморожения. Отец любит говорить, что это наказание за то, что он погубил Хэльварда.

Несмотря на то что ему грозит наказание, если кто-то его узнает, он весьма весел. Видит Ренэйст, как смеется брат, отвечая на шутку сидящего рядом с ним воина, хлопает его по плечу, второй рукой поднося к губам тяжелую кружку, полную пива. Янтарная жидкость течет по его подбородку, и широким движением он стирает ее с бороды, продолжая смеяться. Когда в последний раз он был так радостен и беззаботен? Кажется, вечность прошла с того момента, когда в последний раз видела Ренэйст, как смеется брат. Понимая, что смотрит на него слишком долго, что может привлечь к нему совершенно ненужное внимание, Белолунная отворачивается, ловя на себе взгляд другого мужчины.

Не боится Хакон, что кто-то заметит, как смотрит он на нее. Да и что должно пугать его, если сам конунг благоволит этому союзу? Не одобряй Ганнар-конунг выбор дочери, так Медведя давно бы уже не было в Чертоге Зимы. Конунг вырастил Хакона как родного сына, найдя осиротевшего мальчишку на руинах Последнего Предела, и теперь уверен, что передаст в надежные руки не только свое дитя, но и свой народ, когда настанет его время отправиться в Вальхаллу. Есть, конечно, и те, кого не радует то, что именно Хакон станет новым правителем, будучи супругом наследницы трона, только не смеют они перечить, опасаясь гнева Покорителя.

Ганнар Покоритель так же хорош в убийстве своих врагов, как и в веселье во время пира. Хохоча во весь голос, он с силой хлопает проходящую мимо Руну по ягодицам, вынуждая ее вздрогнуть. Та, сдавленно охнув, оступается, едва не роняя бочонок с медовухой. Неуклюжесть беременной женщины побуждает конунга засмеяться лишь громче, и с отвращением наблюдает Ренэйст за отцом.

Жестом велит она Руне подойти ближе, и та, покорно склонив голову, подчиняется. Забирает Ренэйст из рук ее тяжелый бочонок, велит другой рабыне подойти ближе и вручает ей.

– Разлей мед да проследи, чтобы все кубки были наполнены, – отдает она указания, после чего обращается к Руне: – Возвращайся в дом и отдохни. Нечего тебе здесь делать.

Руна ничего не говорит, только это и не нужно – без того видит Белолунная благодарность в ее глазах. Кивает Руна, слегка склоняется в знак почтения, и, положив ладонь под живот, словно придерживая его, направляется в сторону тяжелых дверей. Со своего места наблюдает Ренэйст, как облачается рабыня в шубу, как из Великого Чертога выпускают ее в холод Вечной Ночи, и тут же замечает, как поднимается на ноги Витарр. Оставляет Вит и хмельной свой напиток, и собеседников, с которыми сидел за одним столом. Быстрым шагом подходит к двери – и скрывается за ней следом за Руной.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю