Текст книги "Только ты (СИ)"

Автор книги: Янина Логвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

* Стант – поддержка, максимально в два уровня с подъемом.

14

Тренер по баскетболу у мальчишек не отличался спокойным характером. Репетируя танцы с Альбиной Павловной в спортзале, я успела заметить, как сурово он разговаривает с мальчишками и вообще ведет тренировки, а сейчас Марк Степанович и вовсе выглядел крайне рассерженным.

Мужчина развернулся, намереваясь выйти, уверенный в том, что Стас последует за ним, но тот остался стоять, продолжая смотреть на меня.

– Фролов! – окликнул ученика из коридора, но, так и не дождавшись, снова вернулся, плотно прикрыв за собой дверь. Подошел к сводному брату вплотную, чтобы развернуть за плечо к себе. – Ты что творишь, сукин сын! – заглянул в лицо, багровея. – Нашел время характер показывать! Я тебя что, зря четыре года воспитывал? Нагружал тренировками, чтобы ты мне тут сопли в женской раздевалке жевал?!.. Марш к ребятам в спортзал! Живо! Не то с директором говорить будешь! При всех! Пусть сама с тобой разбирается! Ну?!

Я не могла поверить. Стас выглядел так, словно сомневался идти ему на поле или нет, и это не на шутку сердило мужчину. В спортивном зале было четыре сотни народу, важные гости из университета, школьное руководство области… я понимала насколько сегодняшний турнир по баскетболу ответственный для всех.

Отвернувшись от мужчины, протянула руку, чтобы забрать у парня свою одежду. Попросила как можно уверенней:

– Иди. Пожалуйста, Стас, иди. Я сама оденусь, все будет хорошо.

– Ну, я жду, – тут же отозвался тренер, и сводный брат отступил. Развернулся к выходу, даже не взглянув на мужчину.

– Черт! Да идемте же! А ты жди здесь, поняла!

– Ты как, Фролов, со мной разговариваешь…

Последняя фраза Марка Степановича раздалась уже за дверью в коридоре, в ответ на неуважительную реплику своего ученика, и, оставшись одна, я поспешила одеться. Зажмурившись, тяжело выдохнула. Это было непросто – терпеть боль, скоро должны были вернуться девчонки – мне не хотелось при Маринке говорить им, почему я оказалась такой неловкой и подвела их. Только не при Воропаевой, зная, что не смогу при всех обвинить ее. Понимая, насколько моя беда ей безразлична.

Переодев форму, осторожно всунула больную ногу в сапог и встала. Вздернув рюкзак на плечо, попыталась идти… В открытую дверь раздевалки тут же ворвался шум и многоголосие зала. Громкая реплика судьи, засчитавшего команде Стаса три очередных очка.

– Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста, – пошла, припадая на ногу, в сторону гардеробной и дальше на улицу, думая о том, что мне очень, очень нужно дойти к остановке…

Он догнал меня на повороте к проспекту в конце школьной аллеи, присевшую на край скамейки и накрепко зажмурившую глаза, чтобы не дать себе пролить слезы. Они появились в глазах – крупные, соленые от обиды, несколько минут назад, когда я поняла, что больше не могу идти. Вырос передо мной, как всегда, хмурый и злой, в настежь расстегнутой куртке, рвано дыша от бега.

– Я же просил подождать меня! Ты должна была услышать!

– Я не хотела, чтобы кто-нибудь узнал, что ты мой сводный брат. Тебе бы это не понравилось.

– Глупая ты, скелетина. Дурочка, каких поискать. И откуда только взялась на мою голову!

Он сказал это не зло, скорее с досадой. Отвернувшись, с раздражением пнул ногой снег на обочине тротуара, негромко выругавшись. Отойдя на несколько шагов, достал из кармана телефон и набрал номер. Я подумала, что сейчас Стас позвонит отцу, и наверняка оторвет мачеху от работы. И еще больше расстроилась от собственной бесполезности и беспомощности. От того, что снова доставила неудобство стольким людям.

Машина приехала быстро, минут через пять, в которые я сидела, а Стас молча стоял рядом. Я уже видела ее раньше и сразу узнала, как и сидящего за рулем симпатичного рыжеволосого парня с хитрой усмешкой в голубых глазах. Хлопнув дверью, он вышел из автомобиля и громко присвистнул, уставившись на нас.

– Фрол, я не ослышался, и ты сказал срочно? Оппачки! Что за сюрприз? Сводная сестра опять потерялась и ее необходимо доставить домой?

– Рыжий, давай не сейчас.

– Да мне-то что. Скажи спасибо, что я как раз при колесах оказался, а то ведь мог и не приехать. Привет, Настя! – обратился ко мне как к старой знакомой. – Чего такая хмурая? Двойку получила? Или мальчишки за косы отдергали?

– Заткнись, придурок!

– От придурка слышу. Еще и малолетнего. И все же?

Но за меня снова ответил Стас.

– Ногу в спортзале ушибла. Идти не может. Все? На все вопросы ответил?

– Ладно, – стал серьезнее парень. – И куда теперь?

Я даже не успела запротестовать. Вообще ничего не успела сказать, все еще смотрела на незнакомого, взрослого друга сводного брата, хорошо одетого и уверенного в себе, когда Стас, отобрав рюкзак, закинул его на плечо и, легко оторвав меня от скамейки, вскинул себе на руки. Направился к машине твердой походкой, как будто не первый раз носил девчонку. Не осторожничая в шаге, как Петька, и не смущаясь посторонних глаз. И это тоже не было на него похоже.

– В больницу!

– Черт, Фролов, клянусь, это что-то новенькое…

– Нет, не перелом. Ушиб. Таранная кость цела, и слава Богу! Лед. Покой. Фиксирующая повязка. Троксевазин на место отека и только через сутки-двое водочный компресс. И сон. Много сна. В конце концов, твоя сестренка слишком бледная. Все понял?

– Да.

– Ну, удачи. И в следующий раз лучше воздержись от всяческих прыжков с высоты, ясно?

И мое «да», в ответ на внимательный взгляд доктора.

– Спасибо, Стас, я сама пойду. Правда, у меня получится.

Сейчас на ноге была тугая повязка, и ступать оказалось куда легче. Мне хватило того внимания, что окружало нас в больнице, когда Стас искал врача, а после относил меня в кабинет рентгенолога и назад, везде представляясь, как старший брат. Я устала слышать биение своего сердца и прятать взгляд от серых внимательных глаз, находящихся неожиданно близко. Сегодня сводный брат много видел и легко касался меня. Даже не подумал отвернуться, когда пришло время снять обувь и показать ногу врачу.

А после привез домой.

– Я знаю, как все произошло, Эльф. Я видел. Ты могла покалечиться.

– Не думаю, что скажу об этом Марине.

– Я скажу. Найду способ.

– Не надо. Все равно нам никто не поверит.

Мы находились дома вдвоем, и он снова преграждал мне путь. Внезапно дотянувшись рукой, погладил прядь волос у лица. Пропустил их сквозь пальцы, молча наблюдая, как они рассыпаются, возвращаясь на заалевшие щеки. Это было так же чувственно и остро, как тогда, на лестнице, когда он гладил мои губы, а после обозвал глупой доверчивой скелетиной, и я отступила. И, конечно, вскрикнула.

Стас словно очнулся. Медленно сжал руку в кулак, опуская. Посмотрел хмуро, играя на скулах желваками, возвращая холод в пристальный взгляд.

– Не проси меня больше помочь тебе. Не сейчас.

Я прислонила затылок к стене, выдыхая боль от неосторожного шага. Сам не замечая того, он подошел ближе.

– Я не прошу.

– Ты не понимаешь! Я не могу поднять тебя на руки, не хочу касаться! Не здесь! Не тогда, когда мы… когда мы одни, а ты почти раздета!

Я всего лишь сняла с себя куртку и школьный жакет, и мои ноги больше не были голыми, но он достаточно насмотрелся на них сегодня, чтобы то, о чем сказал, прозвучало достаточно убедительно для нас двоих.

– Я не стану просить. Я помню все, что ты сказал мне вчера. И раньше, о своей ненависти.

– Верно. Ты дома, скелетина, а значит, мне больше нет до тебя никакого дела. Я позвоню родителям.

– Да.

– Ты была одна, и я не мог тебя бросить. Я обещал матери. Это ради нее, понимаешь?

– Понимаю. Спасибо, Стас, что помог.

Но мы снова стояли и смотрели друг на друга, а он все не уходил.

– Повтори еще раз.

– Спасибо…

– Нет, не это!

– Стас…

– Черт, Эльф! – теперь его ладонь оказалась на моей шее, поймав всполошенный горячим прикосновением пульс. Участившийся только сильнее, когда большой палец сводного брата вслед за тяжелым взглядом спустился к ключице. Ударив по пуговице выше груди, расстегнул верх блузки, шершавой подушечкой лаская кожу.

– Такая нежная…

– Стас, не надо.

– Знаю. И ненавижу тебя за это. За то, что ты есть. Вот такая тощая и хрупкая, как стекло, похожая на сказочного эльфа девчонка, которую так легко сломать. Все было легко и просто до того, как ты приехала в этот дом и выжила меня из моей комнаты. Лучше бы я никогда не знал тебя. Лучше бы не знал!

Он все-таки отпустил. Ушел к себе, оставив стоять одну в большом холле, и я понадеялась, что Стас услышал меня, когда мой голос догнал его на лестнице.

– Пожалуйста, не звони родителям! Не говори, что случилось! Мне уже лучше, а Галина Юрьевна будет переживать.

Мачеха с отцом вернулись поздно. Часом раньше Стас принес обезболивающее, как всегда, войдя в спальню без стука, молча оставил лекарство с водой на тумбочке рядом с кроватью, и теперь нога терпимо ныла, позволяя мне спокойно лежать. И даже думать о том, что рассказала по телефону Кузнецова. Оказывается, Аня Скворцова была уверена, что Воропаева подстроила падение, видела, и рассказала о поступке подруге, ну а верная Дашка уже высказала все Маринке в лицо. И пусть та не созналась, сказав, что весь танец ее тошнило и вообще было дурно от такого количества людей, что она ничего не помнит из-за волнения, я больше не чувствовала настолько остро своей вины перед Альбиной и остальными девочками.

Оказалось, родителям Стас все-таки позвонил. Объяснил в двух словах, что случилось, заверил, что я в порядке, оставив мачеху и дальше разбираться с приезжими итальянцами. Вернувшись, она сначала поговорила с сыном, и только потом поднялась ко мне. Мягко выпроводила за дверь отца, который молча стоял на пороге комнаты и смотрел на меня.

– Ты, Гриша, не стой столбом, смущая Настю. Все хорошо с твоей девочкой. Разберемся! Лучше принеси-ка нам чаю с молоком, и что-нибудь к нему, посытнее. Мы здесь поужинаем, а вы со Стасом давай уж по-мужски на кухне. И не вздумай Нину Ивановну тревожить, а то не миновать ей нового приступа! Так что случилось, Настя? – спросила тихо, спокойно, прежде плотно закрыв дверь, присев рядом на постель, но я все равно не смогла обо всем рассказать мачехе. Я помнила о том, что Марина дочь ее близкой подруги и появилась в этом доме гораздо раньше меня. Не могла не помнить. Если бы не Стас, мой рассказ для мачехи так и прозвучал бы – рвано и скомкано.

– М-да, всего я могла ожидать от дочери Веры, и смешков, и упреков, не зря подругу предупреждала, просила поговорить с детьми на твой счет, уж больно они с Сережкой избалованы. Но чтобы Марина настолько тебя невзлюбила – не ожидала.

– Может быть, она случайно?

– Ох, девочка. Сыну я верю, как себе. Он у меня видное скроет, но не соврет. А отношение Марины к тебе я еще в магазине заметила, никудышная из нее актриса. Догадалась, что нет дружбы у вас, вот только понять не могу: что за злость такая лютая? Ну не из-за Стаськи же? Чего вам еще делить?

– Что?

– Ай! – Галина Юрьевна легко отмахнулась, предлагая не брать ее слова во внимание. Сказала хмуро: – Вере я, конечно, скажу, Настя. Не оставлю поступок Марины без внимания. Не нравится мне все это.

– Но…

– И доказывать мы ничего не будем. Себя надо уважать. Знаю, что Воропаевы не поверят и, скорее всего, от моих слов будет мало толку, но картина рисуется куда как серьезная. Ты пострадала, и прежде всего для тебя все могло обернуться нешуточной травмой. В этой ситуации для нас с Гришей здоровье и благополучие наших детей важнее добрых отношений со старыми знакомыми. Если для них важна справедливость, они спросят с дочери. Если нет, я потребую у дирекции школы предоставить видеосъемку праздника, и будем вместе разбираться с произошедшим инцидентом.

Слова мачехи о том, что из-за меня она готова рассориться с лучшими друзьями и дирекцией школы – прозвучали настолько убедительно, что я не на шутку расстроилась, пожалев о том, что в раздевалке и после, уже дома, не позволила Стасу усомниться в поступке девушки. Это было почти страшно – стать причиной такого большого конфликта, и я попыталась заверить мачеху, что мне могло показаться, и Марина просто себя плохо чувствовала.

– Я знаю! Галина Юрьевна, девочки говорили с ней!

Но попытка оправдать одноклассницу прозвучала столь неубедительно, что мачеха, пожалев падчерицу, обняла меня за плечи. Притянула к себе, сказав в макушку:

– Ничего, Настенька, нога заживет, обида пройдет, а ты еще научишься бороться за место под солнцем. Я тебе помогу, обещаю!

Но как бы утешительно ни прозвучали слова женщины, все равно о завтрашнем празднике можно было забыть. А значит и о том, чтобы впервые в жизни увидеть настоящий «Зимний бал» и надеть самое красивое на свете платье.

Мы просидели с мачехой до поздней ночи, я слушала ее рассказы о маленьком Стаське, о работе, о том, как здорово отец помогает ей с бизнесом, и даже не заметила, как уснула. И только увидев бьющий в окно солнечный свет, поняла, что наступило утро.

POV Стас

Чертов телефон не замолкал. Прихлопнув его подушкой, поймав ухом настойчивую вибрацию, я все же сдался.

– Да, – прохрипел в трубку, уже зная, что звонит Сашка. Отвернувшись к стене, натянул одеяло на лицо – не по-зимнему яркий свет из окна больно резанул глаза: – Савельев, какого хрена? Что ты забыл по этому номеру в такую рань?

Сашка рассмеялся. Сказал весело:

– Фрол, вы с Серым сговорились, что ли? Ты время видел? Два часа дня! Хорош спать!

Да я спал. В первый раз за последние время достаточно крепко, чтобы выбросить из головы скелетину и не видеть вконец измучившие меня сны. И сейчас еще не вполне был готов проснуться – эта ночь, проведенная за игрой в Counter-Strike, закончилась лишь под утро. Что же касается Воропаева… в последние дни наша дружба вконец разладилась. Кажется, мне вообще было плевать на то, что он существует.

– Савельев, или говори, что хотел, или…

– Или что? – снова заржал Саня, громко ответив кому-то рядом, что занят.

– Или отвали нахрен, пока я добрый. – Я знал, что терпение – не его конек. Впрочем, как и мой.

– Ладно, говорю, – согласился друг. – Ты же, придурок, трубку бросишь, а мне потом отдувайся. Марк Степаныч просил передать, что срочно хочет тебя видеть. Хорошо бы ты в школе до вечера показался. Желательно с объяснительной на стол директора, иначе физрук пообещал нарисовать тебе такую семестровую, что взвоешь. Он вчера с твоим уходом совсем взбесился.

– Да пошел он…

– Да не в нем дело, Фрол! В справедливости! Я бы тоже взбесился! Скажи, ты совсем охренел у Марка посреди матча уйти? Нет, мы, конечно, замяли. Выехали на замене в последнем тайме, но, Стас…

– Саня, давай короче.

– В общем, на тебя не похоже, и Марк обижен. Да и ребята не поняли, если честно.

– Все сказал?

– Все.

– Тогда до вечера.

– Постой, Фрол…

Но отключенный телефон вместе с рукой уже нырнул под подушку, и я вновь попытался уснуть. Тщетно. Пролежав без движения минут пять, сдавшись, отбросил одеяло прочь. Если Саня рассчитывал меня разбудить – у него получилось.

Я знал, что скелетина в своей комнате, наверняка нянчится с ногой или сидит в кресле в обнимку с книгой, и спустился в кухню в одних боксерах, босиком, как любил расхаживать по дому всегда до ее приезда и замечания матери. Увидев на кухне отчима, поздоровался, и только после того, как налил себе кофе и сел за стол, сообразил, что так и не услышал ответ.

– Привет, Батя. Чего один? Где наш директор? Что, снова без тебя умчала в магазин?

Я спросил это достаточно громко, чтобы быть услышанным, но отчим продолжал хмуро смотреть в окно, сунув руки в карманы брюк, кажется, заблудившись в собственных мыслях. Сообразив, что вряд ли получу от него ответ – отвернулся. Иногда на Матвеева находил вот такой необъяснимый логике ступор. В такие моменты ни я, ни мать старались не трогать его. Я часто замечал, что он не слышит нас, но ему всегда удавалось вовремя очнуться. Только однажды он ушел из дому без вещей, в чем был, чтобы через несколько дней вернуться пьяным и грязным – мать простила, а остальное меня не касалось.

– Ладно, проехали, – я включил телек, бросив рядом пульт. Отвел от отчима косой взгляд. – Не маленькая, сама отыщется. Надеюсь, на работе ничего не случилось и итальянцы живы-здоровы, иначе ты бы точно знал.

Еще теплый обед для сына директор оставила на плите, но аппетита на рыбу не было. Вместо нее я прикончил три бутерброда с ветчиной и выпил две чашки кофе, заканчивая поздний завтрак, прежде чем отчим наконец отозвался. Заметил мое присутствие, тяжело опустившись на стул, положив на колени сжатые в кулаки ладони крепкого еще мужчины, уставившись в меня пустым взглядом. Своим неожиданным признанием заставив горячий глоток кофе колючим комком войти в горло.

– Если бы я мог точно знать. Если бы мог предвидеть, она бы сейчас была со мной. Иногда мне кажется: я ненавижу ее за то, что ушла. Так далеко, не оставив даже надежды. Не оставив ничего.

– Кто, мать?.. Батя, ты чего?

– Нет, Аня. Моя Аня. Была рядом и вдруг ее не стало. Мелькнула вспышкой, как будто и не была моей никогда.

– А-а, – я отер рот, отставляя чашку. Ответил отчиму осторожным взглядом – я почти ничего не знал о его прошлой жизни. До этого момента он никогда не искал откровенности.

– Тогда я думал, много раз думал – сразу после аварии и потом – что если бы у меня был выбор, если бы смерть дала мне право выбрать между женой и дочерью – я бы выбрал Аню. Мою синеглазую девочку. Вместе мы смогли бы все забыть. Мы могли еще быть счастливы столько лет, могли бы иметь детей… Каждый раз, когда я об этом думал, когда понимал, что ее больше нет, той жизни рядом с ней нет, воспоминания сжигали меня. Я бежал от них всю жизнь, пытался забыть, и вот они снова со мной. Здесь.

Те же глаза. Те же волосы. Даже голос. Ничего моего. Так не бывает. Если бы я сам не оказался отцом Насти, пусть редко, но видел, как она росла, я бы никогда не поверил, что такое возможно. Не могут люди быть настолько похожи, и все же это так. Я знал, что однажды еще раз увижу Аню, но не думал, что снова переживу страх потери. Настя – вылитая мать, а я очень любил ее.

Отчим даже не заметил, как смял скатерть под легшими на стол пальцами. Опустил глаза, словно вел разговор сам с собой.

– Я люблю дочь, и вместе с тем боюсь подпустить близко. Больно сердцу – видеть эту улыбку, эти глаза… они снятся мне всю жизнь. И помнить, снова помнить о ней… Нет, легче не видеть и забыть.

– А как же мать?

Что-то скребло в душе и ныло от признания отчима. Что-то похожее на ревность, а, возможно, обиду. Что не имело права быть здесь, сейчас, в этом миге обнажения чужой души, и все же звенело на осторожном нерве, натянутом ожиданием. Не думал, что всегда тихий Матвеев способен на подобные чувства.

Отчим словно очнулся. Провел тяжелой ладонью по лицу, стряхивая морок, взглянул осознанно, принимая мой вызов, как должное. Ответил спокойно, со знакомой теплотой в голосе, не сожалея о словах, не оправдываясь, как человек, который просто не в силах что-либо изменить.

– Я люблю твою мать, Стас. По-настоящему люблю. Все это наваждение в прошлом, я справлюсь. Галя мой друг… моя жена, человек большой души. Я не представляю своей жизни без нее. Если она от меня не отвернется, я буду предан ей всегда. И тебе тоже. Мне больше нечего желать.

– Не продолжай, Батя, – я встал из-за стола, чтобы уйти. Этот неожиданный разговор оказался слишком откровенным и серьезным для не обещавшего ничего подобного дня. – Не нужно. Я все понял.

– Ничего ты не понял.

Он все же обронил вслед негромко, но я услышал:

– Извини.

Вот только не был уверен, у кого именно Григорий Матвеев просил прощения.

Сашка позвонил снова, обозвав меня дураком и зазнавшимся чертом, напомнил о школьном бале, пронесенной выпивке, и нашем общем уговоре насчет новогоднего спора. Напрасно он сомневался. Сегодня девчонки обещали сами лететь в руки, и я был не против, чтобы друзья развлеклись за мой счет, да и за свой – тоже. Идти на бал совсем не хотелось, но после вчерашнего приключения со скелетиной меня ждало одно незаконченное дело. Один долг, который я совсем скоро собирался взыскать, а значит, школа получит своего короля. Как и будущая королева внимание. Пусть Воропаев вчера сдержал меня, если сегодня он захочет поговорить – мы поговорим, но только после того, как я оставлю за собой последнее слово.

Когда мать через время заглянула ко мне в комнату, она порадовалась, глядя на то, как тщательно ее сын собирался на гребаный школьный вечер, после душа наголо выбривая щеки и шею. Недовольно нахмурилась, увидев мой выбор в пользу черной рубашки, но сдалась, зная, что я давно привык в одежде сам решать, что и когда надеть. Выбрав к темным джинсам узкий пиджак, зачесал длинную челку гелем, и это было все, на что я оказался сегодня готов. Остальное и так всегда было при мне.

Ах да, парфюм! Девчонки это любят.

POV Настя

С утра пошел снег – рыхлый, пушистый, в безветрии дня мягко засыпающий двор и дорогу сонмом махровых снежинок. Солнце показалось и пропало, снова выглянуло из-за низкого просвета туч, чтобы засеребрить верхушки елей во дворе и крыши соседних домов, скользнуть лучом по виднеющемуся вдалеке густому лесу и отразиться в стеклах пригородных коттеджей, украшенных новогодними гирляндами.

Сегодня Галина Юрьевна обещала поставить елку. «Стаська вырос, ему все равно, а тебя и себя порадую, – сказала мачеха за утренним чаем. – У нас знаешь сколько игрушек – тьма! В прошлом году дизайнера приглашали, не знала, куда эти новомодные украшения вешать, а в этом, думаю, сами справимся. Ведь справимся, Настя? Вот в холле второго этажа и поставим. Здесь окна панорамные, места много, пусть все увидят нашу красоту!»

Смешно. Как будто я маленькая. Хотя настоящей елки у меня никогда не было. Только сосновые ветви в любимой бабушкиной вазе, игрушки, вата и серпантин. И подарок от отца. Каждый год то полезное и нужное, что присмотрела для меня бабушка. Я всегда делала вид, что верю ей.

Я вздохнула и отвернулась от окна, отложила в сторону книгу, – читать о приключениях пиратов совсем не хотелось. В который раз с сожалением взглянула на шкаф. Туда, где за раздвижной дверью в неприметном сером чехле висело новое платье, а в коробке стояли самые красивые туфельки, что в сегодняшний праздник так и не станут по-настоящему моими.

Позвонила Дашка, с надеждой в голосе спросила насчет «Зимнего Бала», и я пожелала подруге хорошего вечера. Сегодня нога уже не так болела, как вчера, но все равно было ощутимо больно ступать на нее. Я еще раз прошла по комнате на носочках, осторожно ступая на пальцы, стараясь не тревожить пятку…

Зимний Бал. Настоящий Зимний Бал. В новом городе, в новой школе, в большом красивом зале, наверняка убранном по-праздничному нарядно. С настоящей школьной коронацией короля и королевы, с красивыми платьями, поздравлениями, елкой и, конечно же, танцами. Жаль, что благодаря Марине мне уже не попасть на него и не увидеть все своими глазами. А так хотелось, очень хотелось. Сегодня Дашка пообещала, что пригласит Петьку Збруева на танец. И, может даже, если он не окажется таким бабуином, как кажется, на каникулах согласиться сходить с парнем в кино.

Хорошо бы у них с Петькой получилась дружба. Ведь сразу видно, что они друг другу нравятся. Хотела бы и я нравиться кому-то вот так же открыто, чтобы без сомнения и обидных слов. Без одолжения родителям, без ненависти… Я бы очень хотела нравиться ему. Тому, для кого была лишь тощим хрупким Эльфом. Навязанной сводной сестрой, которую он желал никогда не видеть.

Дверь соседней комнаты захлопнулась, и по холлу раздались уверенные шаги, чуть замедлившиеся у моей спальни. Через секунду стихли на лестнице…

Я достала из коробки нежно-лавандовые туфельки и прижала к груди. Постояв с ними в обнимку, села на кровать, со вздохом опустила голову и закрыла глаза, чтобы не заплакать. Я не хотела думать, какой красивой сегодня для Стаса будет его королева и как он спешил к ней. Не хотела видеть одиноко лежащее на столе приглашение на «Зимний бал» для Анастасии Матвеевой. Я больше не хотела ничего, даже праздника.

Зачем, ну зачем приехала сюда! Здесь я стала только несчастнее.

– Настя, а вот и я! Как у тебя дела?

Мачеха открыла дверь моей комнаты, перешагивая порог. Я медленно распрямила плечи и подняла голову.

– Хорошо, Галина Юрьевна, спасибо. – На пол со стуком упали туфли. Мне пришлось поспешно спрятать их обратно в коробку и убрать на тумбочку. – Извините, – опустила глаза, не зная, что сказать. – Я просто хотела еще раз посмотреть. Они такие красивые.

Но мачехе не нужно было ничего объяснять, она всегда видела меня насквозь.

– Как же, – и в этот раз не поверила мне, – вижу я, как ты просто хотела.

Женщина подошла и села рядом. Опустила руки на колени, глядя на меня.

– Вера сожалеет, что ты осталась сегодня дома, но уверена, что ее дочь ни при чем, – сказала нерадостно. – Пришлось выслушать, какая она у нее умница и красавица, под стать Стаське, и только потом сообщить, что я была у директора и не намерена оставить твое падение безнаказанным. Не думаю, что она по-настоящему меня услышала, но наш диалог с Воропаевыми еще впереди. Грише не говорила пока. Расскажет матери, а Нина Ивановна только почувствовала себя лучше после болезни. Не на пользу ей такие новости.

– Бабушка, правда, завтра уже приедет?

– Да, – улыбнулась мачеха, мягко касаясь моего плеча. – И будет жить с нами, пока мы с твоим отцом не решим, как нам всем быть дальше. Так что тебе больше не будет здесь одиноко.

– Мне не одиноко.

– Ох, Настя. Не думай, что не понимаю.

Видимо, я поставила коробку с обувью на самый край тумбочки, или зацепила нечаянно, потому что туфли вдруг снова упали, оказавшись у наших ног.

– Надо же, – удивилась женщина, – как будто требуют, чтобы их надели. Настенька, это всего лишь школьный бал, – заметила, поймав мой взгляд. – У тебя еще будет в жизни настоящий праздник, и не один. Будет, девочка, обязательно!

Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться.

– Да, наверно.

– И платье наденешь и туфли! Ты у меня такая красивая, и без наряда светишься! – прижала мою голову к своей груди, обняла, не дав крупным горошинам слез вслед за лавандовым чудом упасть на пол. – Я тебе еще куплю, разве мне жалко! Куда Вериной Маринке до тебя! Правда, девочка, верь мне!

Я верила мачехе, верила, только ответить не могла. Сейчас, когда она находилась рядом, когда согревала теплом своего тела, позволив обнять в ответ, горло словно перехватило рукой.

– Боже, Гриша меня убьет.

– Нет, ему все равно.

– Значит, я сама себе не прощу. Не прощу, но раз уж для тебя так важно…

– Очень!

– Посиди-ка, попробуем сделать звонок. Не обещаю, Настя, ничего не обещаю, ты же понимаешь.

– Да, – ответила, но надежда уже ожила, забилась мотыльком в сердце, закружила ожиданием голову, заставив подняться с кровати вслед за мачехой.

– Арсений Дмитриевич? Здравствуйте! Эта Галина Фролова. Нет, ничего не случилось. Точнее, случилось, но у меня к вам весьма деликатное дело. Очень деликатное! Настолько, что я хочу просить вас срочно приехать в Черехино и готова заплатить. Что нужно? Поставить болевую блокаду. Локальную или нет – это вам лучше знать. Да, такую, как вы делали мне прошлой зимой в район позвоночника. Нет, сегодня не мне – падчерице. Ушиб пятки, а нам хоть убей нужно попасть на бал. Сумасшествие, понимаю, но выхода нет. Да, конечно, без вопросов под мою ответственность, мы ждем.

Мачеха отключила телефон и скомандовала:

– Настена, марш в душ, быстро! – Помогла проскакать в ванную комнату на одной ноге и даже раздеться. До начала бала оставалось не так много времени, и мы обе спешили.

Врач приехал быстро, едва я успела обсохнуть и высушить волосы феном. Я ожидала увидеть убеленного сединами старика, но Арсений Дмитриевич оказался мужчиной молодым и спортивным. Все время подмигивал и шутил, обкалывая пятку шприцем с такой тонкой иглой, что было почти не больно. Накладывая тонким бинтом под цвет кожи эластичную фиксирующую повязку, и когда уехал, я смогла самостоятельно пройти по комнате на радость мачехе. Ну, разве не чудо?

Волосы у меня всегда были послушными, мамиными. Если я хотела, я пружинила локоны, и они вились у шеи мягкой шелковой волной. Вот и сейчас я просто подколола невидимкой прядку у виска, расчесала волосы до блеска щеткой, оставив их свободно лежать на плечах. Надела туфли-лодочки и самое красивое на свете платье… Такое нежное, что сразу же почувствовала себя принцессой. И неважно, что на самом деле я скорее была золушкой. Сейчас надо мной колдовала самая добрая на свете фея.

– Вот, держи, Настенька. Я тебе тут кое-что купила вчера утром, задолго до того, как Стас позвонил. Хотела сделать сюрприз, а потом решила не расстраивать. Подарить позже. Все равно для тебя куплено.

На шею легла тонкая серебряная цепочка с жемчужиной в небольшом кулоне в форме стекающей капли, к которой прилагались аккуратные сережки.

– Спасибо, Галина Юрьевна!

– Я не дока в художественном макияже, прости, девочка. Все что умею, это нарисовать с утра лицо, чтобы рабочие не забыли, как выглядит их директор. Но раз уж положение мачехи обязывает, попробую забыть о собственной криворукости. Думаю, легких стрелочек в уголках глаз и прозрачного блеска на губы будет достаточно. Постой! Еще реснички…

– Боже, до чего же ты у меня хороша, Настя!

15

POV Стас

Рыжий с Шибуевым ржали как кони, перекрикивая громко звучащую в салоне автомобиля музыку. Еще бы: тачка, в которой они подвезли меня к школе, принадлежала прадеду Андрюхи – старикашке-профессору, медицинскому светиле, воспитанному на советских идеях, и была такой же ржавой развалиной, как ее восьмидесятилетний хозяин, чего нельзя было сказать о начинке. Только увидев старый, раритетный «москвич», подкативший к моему дому вместо «мерса» отца Рыжего, я сам заметно повеселел. Настроение после разговора с Батей было хуже некуда, и шутка друзей обещала лучшим образом сказаться на настроении.

Въезжая в знакомые ворота учебного заведения, мы громким смехом встретили изумление на лице охранника самой престижной школы города, вынужденного пропустить машину на парковку, и поставить в премиум-ряд сверкающих в свете фонарей «лексусов», «мерседесов» и «ауди». Друзья не собирались дожидаться здесь окончания вечера, пообещав завернуть за мной позже, но пафосно козырнуть «модной» тачкой перед элитой своей бывшей школы – не отказались.

– Ладно, Фрол, туши дымилку! – Рыжий потянулся, чтобы забрать у меня изо рта сигарету. Сунув ее, едва зажженную мной, себе в зубы, оскалился. Затянулся смачно, выпуская дым в потолок. – Ты все-таки у нас еще школьник. Так что давай, салабон, вали на свой бал! И будь мужиком! – сказал назидательно, опуская локоть на спинку кресла. Щуря от дыма хитрые глаза. – Школьную жизнь грех приятно не разнообразить. Тем более в такой вечер. А, правду я говорю, Андрюха? Типа, чтоб было что вспомнить.