Текст книги "Игра в гейшу. Peek-a-boo"

Автор книги: Яна Лапутина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 10

Я читала у Юнга, что существует закон «сохранения зла». По нему зло в этом мире не убывает и не прибывает. Оно только меняет формы. Поэтому зло обречено на бессмертие. Иначе нарушилось бы психическое равновесие, «темные силы», засевшие в подсознании, подвились, что рано или поздно привело бы к взрыву.

«...цитату из песни про горе...» – вдруг услышала я из невыключаемого Иркой радио, подчеркнув мрачный настрой этих минут.

До меня вдруг впервые дошло осознание только что услышанных слов. Здесь, на «ферме», сейчас, когда по всем углам переливалась и обсуждалась тема вчерашней попытки суицида, они, эти слова, добрели до адресата.

Ирка заплакала, скукожившись в кресле. Я молча курила, привалившись к широченному подоконнику. Ее состояние мне было понятно. Бездомность души, драматическая бесцельность переживаний, не разделенных поровну с кем-то равным и близким, мучила. Я знала, что это такое. Пережила.

– Бедненькая, – всхлипнула Ирка. – Она же вмиг потеряла все! Как? Как после такого жить?

Светло-розовый Juicy Couture уже сообщил нам подробности:

– Она, из четырнадцатой, до того еще... понимаете, да? Позвала к себе Инну Терзийскую. Вы в курсе – наш главный визажист, чтобы сделать специальный макияж после круговой. Она собиралась, так сказать, забыв о ретидэктомии, в первый раз выйти в свет. Мой хирург, Эдуард Шихирман, такой лапочка, потрясающе объяснил мне, что ткани лица со временем опускаются. Представляете?! Они просто не могут не опускаться. На них, представляете, действуют те же гравитационные силы, которые заставляют яблоко падать с дерева. Так вот, простите, я отвлеклась, Инночка – она прелесть! – она делает Зинаиде из четырнадцатой макияж, а в это время по телевизору рассказывают об убийстве ее мужа и дочери. Кошмар!.. А дальше, вообще... Мне Инна об этом рассказала. Я ей сама позвонила. Зинаида спокойно дослушала все, закончила макияж, расплатилась с Инной и ушла. Инна не знала, что она Какаулина, что она жена убитого... Представляете? А Зинаида вернулась в четырнадцатый, наполнила джакузи, переоделась в прелестнейшее белье от Agent Provocature, смыла с себя макияж, выпила вот такой бокал коньяка Bas Armagnac Gelas, тысяча девятьсот сорок третьего года, и пропорола маникюрными ножницами себе вены, представляете? Уже лежа в ванной...

Затеряться в существовании, потерять вдруг саму себя... Папа когда-то повторил дома это, сказанное ему одной из его пациенток на консультации. Он так и не смог приучить себя к отстраненному, неадекватно чувственному восприятию услышанного от них.

Иногда, сидя за барной стойкой дома, папа говорил удивительные вещи:

– Я бы до этого сам не додумался... Счастье, оказывается, как бы парадоксально это ни звучало, способно порою доказывать свое всесилие в несчастье. Покушаясь на самоубийство, человек тем самым избавляет себя от всех бед и душевных мучений, мешающих достижению счастья.

– Ирка, солнышко, а давай выпьем немного? – сказала я. – Водочки, для запаха, а?

Она посмотрела на меня сквозь узкие, залипшие прорези опухших глаз.

– Давай. Мне так хочется жить...

Глава 11

Танька сидела с Томасом Линджером в баре. За стойкой. Томас, в привычной для «фермы» светло-голубой служебной униформе с низким треугольным вырезом на веснушчатой груди, Танька в своем коричневом, бархатисто-мягком Juicy Couture.

Пили кофе. Молчали.

– Aujourd’hui je me sens mieux,[6]6
  Сегодня мне лучше (фр.)


[Закрыть] – почему-то по-французски сказала Танька.

Томас посмотрел на нее, чуть откинув голову, а затем очень нежно коснулся подушечкой среднего пальца гипсовой накладки на Танькином носу.

– Карашо.

– Да, – кивнула, улыбнувшись, Танька.

Томас, приблизившись к Таньке лицом, посмотрел на нее понятным для каждой женщины взглядом.

Она, прочитав в нем все как надо, отрицательно покачала головой.

Вчера, когда Артур, подкатив ее прямо ко входу на «ферму», вот так же призывно-вопросительно посмотрел на нее, Танька ответила словами, которыми ее напутствовал Отари после операции:

– В течение семи—десяти дней никаких физических нагрузок. Включая, включительно. Я выражаюсь понятно, Артурчик?

Во фразе Отари, процитированной Танькой Артуру, вместо слова «Артурчик» было слово «Коркина». А интонационно – точь-в-точь.

Томас, как и Артур в машине, на это, может только посемафорней, развел в стороны длинными руками: мол, что поделаешь, хоть и хочется.

Артур, правда, так же бессловно, но выразительно, на всякий случай поитересовался глазами насчет еще одного, так сказать, альтернативного способа. На что Танька хихикнула, не сильно раскрывая еще отекшие губы, которым было немного больно, как и всему лицу, а ответила запомнившейся от одной вокзальной официантки фразочкой:

– Буфет закрыт. Хадогов и ганбупгенов нету.

Глава 12

После ужина, вернувшись в номер, я сказала Машке, что хочу одна побродить по парку, и, утеплившись, вышла.

С минуту или чуть больше подышала возле гранитного вазона, попахивающего скорым снегом, сыроватым ветром, потом достала из сумки Vertu, подарок Димы, и набрала номер старшего администратора.

– Слушаю вас, – мгновенно отозвался ее приветливый голос.

– Это я, добрый вечер. Пожалуйста, прямо сейчас выходите из «фермы». Жду вас.

Я закурила, левой рукой приподняла меховой, из шиншиллы, мягкий воротничок своего пальто от Georgio Armani. Скоро зима. Снег. Скользкие дороги (а резину еще не меняла) и постоянная грязь на лобовом стекле автомобиля. Может быть, плюнуть на все, сесть в самолет, и через четыре часа, всего-то четыре часа... Белый песок под босыми ногами, теплое, как парное молоко, море и солнце, египетское, неизменно открытое, нежное...

– Добрый вечер, – сказала администратор, летящей упругой походкой спустившаяся ко мне по каменным ступеням. – Не заставила ждать?

– Нет. Замечательно выглядите.

– Спасибо. Стараюсь.

Она умела принимать поверхностную, ни к чему не обязывающую лесть. А выглядела сейчас действительно хорошо. В светло-сероватом двубортном полупальто из шерсти и трикотажа от PINKO. Шесть, в два ряда, красивых пуговиц, пояс с пряжкой и такие же пояски-перехваты над трикотажными манжетами рукавов.

– Я, по-моему, догадываюсь, о чем пойдет речь, – сказала администратор, не отрываясь, глядя в мои глаза. – Я узнала о случившемся на Арбате, а затем и в четырнадцатом номере, через тридцать семь минут.

– Это не оправдывает вас, – как можно мягче сказала я.

– Знаю.

– И что?

– Я уже отдала приказ всем дежурным по «ферме» держать постоянно включенными, но с убранным до новостных программ звуком, телевизоры. И немедленно сверять услышанные по эфиру фамилии с фамилиями наших клиентов. То же самое будет и у меня в кабинете. Я не могу простить себе промашку с Какаулиной... и готова понести...

– Достаточно, – остановила я администратора. – Слава богу, что Какаулину удалось спасти.

Глава 13

Лешина квартира была в ничем не украшенном, грузновато-тяжелом от однообразных рядов окон доме на Кутузовском, как раз напротив гостиницы «Украина».

– Стиль позднего КГБ, – сказал Леша, когда они впервые с Машкой, после ознакомительно-опустошительной ночи на четвертом этаже, в почти бесстенной, как бы распахнутой, когда-то трехкомнатной квартире с широченной кроватью на подиуме, спустились вниз, в ресторан «Zолотой».

Машке запомнилось, как Леша умело и хлебосольно грузил ее фуа-гра с лесными ягодами и вкуснейшим ризотто с белыми грибами, сыром и коньяком.

Лешина широкость ощущалась во всем: от восемнадцатилетнего виски Chivas Regal, штучно закрученных сигар Dannemann Artist Line, туалетной воды Prada до высоких лоферов от Salvatore Ferragamo.

Почти сразу после отъезда Леши в такую долгую командировку по Сибири она решила пойти к нему и навести порядок. Тем более что ключ от квартиры Леша доверительно, и при этом как бы между прочим, вручил ей, улыбнувшись своими красивыми губами.

– Живи и жди меня. Только очень жди.

Начитанность и общекультурная осведомленность Леши была неожиданна и приятна для Астаховой. При этом он никогда по-пижонски не выставлял это на обозрение. Он знал то, о чем говорил, читал то, что называл, и ценил в прочитанном то, что возбуждалось в нем новизной отношений и ситуаций, талантливо вымышленной авторами реальности.

– Вообще, Машенька, – сказал однажды Леша, – мне нравятся сильные переживания, они лучше всего очищают душу от сложного. После них остаются только предельно простые вещи... Голод, страх, холод, боль, усталость. А еще какое-то бессознательное понимание, что все в жизни просто и страшно. От того все мечты и желания упрощаются. До тепла, сна, еды, безопасности, своей крыши над головой – и все. А что еще? – Леша помолчал и вдруг как-то не стыкуемо с только что произнесенным добавил: – Я не люблю, Маша, сильно открытых пространств. И это – без комментариев.

Протирая от пыли книжные полки с такими привычно знакомыми Машке фамилиями: Гессе, Оруэлл, Вулф, Фриш, Хемингуэй, Селинджер, Апдайк, Камю, Кафка, Джойс, Набоков и etc., она на самой нижней нашла альбом с заметно потертой и грязновато-захватанной обложкой.

Машка, не задумываясь, машинально, не ощущая в себе ничего похожего на любопытство к неведомой жизни другого, раскрыла альбом.

С первой же страницы его на Машку очень внимательно посмотрели из-под надвинутых до самых бровей, выцветших от пота бандан четыре глаза: Лешины и... и... и... – Машка мучительно вспоминала, у кого она видела такие, и вспомнила – у личного охранника Иркиного Олега – Мишки.

Олигарх пригласил Ирку с подругами на двадцать второй этаж в Sky Lounge, в несусветно дурацком здании Президиума Академии наук на Ленинском проспекте. Здесь на открытой веранде в паузе между безликим цыпленком с соусом «Кимчи» и еще не поданным десертом Машка с бокалом новозеландского шардоне подошла к ограждению, чтобы отсюда с высоты посмотреть на Москву.

Михаил, посланный к ней глазами Олега, как-то неслышно возник рядом.

– Клево, правда? – вежливо спросил он. – Я – Мишка.

И Машка, не так уж часто употребляющая сленг, ответила предельно простодушно:

– Клево, если честно. Я – Машка.

Они рассмеялись. При этом Машка заметила, Мишкины глаза не смеялись. Смеялись рот, губы, щеки. Но не глаза. В их голубизне, за зрачками, скрывалась выжидательная внимательность.

А сейчас вот такие же глаза смотрели на нее с фотографии. Машка машинально провела ладонью по лицам Леши и Мишки. Приблизилась к ним и, вбирая в себя все-все, до мелочей: заношенный камуфляж, застиранные треугольники тельняшек, отсутствие пуговиц на карманных клапанах, небритость прожаренных солнцем, осунувшихся щек, кисти рук в беспальцевых перчатках, стволы оружия, сжимаемые пальцами правых рук с ободранными, но чистыми ногтями, – догадалась, как-то по-самочьи, интуитивно разгадала смысл Лешкиных слов: – Я не люблю открытых пространств...

Мишкины пальцы держались за ствол стечкинского пистолета-пулемета, а Лешины – за глушитель снайперской винтовки.

«Леша – снайпер, – сказало что-то в Машиной голове, и добавило: – Он умеет стрелять в людей».

Глава 14

Когда Ярославе Петелиной понадобились для работы над новым романом нюансы и подробности снайперского мастерства, она, поразмыслив, обратилась к Мишке, к которому почему-то, вот уже черт его знает почему, испытывала еще и никак не осознанную, периферийно-отдаленную, но тем не менее по-бабски настороженную заинтересованность.

Когда он, широкоплечий, высокий, затягивался в костюм от Brioni из тончайшего, с отблеском, темного вельвета, не застегивая на две верхние пуговицы белую рубашку от Gucci и так далее, Ярослава, каким бы ни был по многолюдности очередной прием, как бы кожей ощущала Мишкину близость.

Он был – телохранитель. И в этом неоднозначном слове Ярослава сначала как пишущий человек, а затем и как женщина чуяла странный и притягивающий смысл.

К тому же Водорезов успешно исполнил ее сугубо-личную просьбу, рассказав про постельные подвиги Олега с Иркой. И если что-то обеспокоило ее в этом известии, так это наличие у Ирки ребенка. Сонечки. К ней, по рассказам Мишки, Олег задышал очень неравнодушно. Поэтому Олегово превентивное блядство было изначально простительно ему, а вот душевное притяжение к чужому, очень маленькому человечку, опасным. У Петелиной детей быть не могло. Давнишний-давнишний аборт навсегда перечеркнул эту возможность.

Она безжалостно спросила у Мишки, почему он согласился постукивать на шефа, и получила на это не менее безжалостный ответ:

– Вы «Смерть коммивояжера» смотрели?

– Конечно, – хмыкнула Ярослава.

– Тогда должны помнить слова Чарли. Он сказал: единственное, что ценится в нашем мире, – это то, что можно продать. Смешно, ты всю жизнь торгуешь, а этого еще не поняла. Конец цитаты.

– Миша, – как-то после утреннего кофе, при Олеге, обратилась она к нему.

– Слушаю вас.

– У тебя после службы в Чечне сохранились контакты с бывшими... однополчанами, да?

– Да, да.

– Что – да, да? Я правильно употребила понятие «однополчане», или да – у тебя сохранились контакты с ними?

Мишка с непроницаемым лицом выслушал уточнения, всматриваясь в Ярославу с внимательной выжидательностью.

– Да, два да. Вы правильно употребили понятие «однополчане», и у меня кое с кем сохранились контакты.

– Прекрасно. А нет ли среди них какого-нибудь бывшего снайпера, а?

– «Какого-нибудь» и «бывшего» снайпера не бывает, – поморщился Мишка. – В вашем пренебрежении усматривается дилетантство.

– И что?

– Посредственных стрелкашей отстреливают в первом же стоящем деле. Дурак – он и в Африке дурак. Так что «каких-нибудь», а тем более «бывших», снайперов быть не может, – как по писаному повторил Мишка.

– Олег, ты слышишь? У-у... вот это диалог.

– А ты думала, – довольно улыбнулся Олег, не вслушиваясь в разговор.

– Михаил, милый, так вы сведете меня с вашим настоящим снайпером? – Ярослава уважительно подчеркнула слово «настоящим».

– Попытаюсь.

– И только.

– Мой однополчанин сейчас очень гламурный фотограф. И прежде всего, по цене.

– Как его фамилия? Мы за ценой не постоим.

– Алексей Беляков. Его фотосессии во всех глянцевых журналах.

– Ты знаешь номер его мобильного?

– Знаю.

– Так я, может быть, сама позвоню ему?

– Не уверен. Моя подача мощнее.

– Почему, Мишенька?

– Вам не понять. Мы перемазаны общей кровью. Он – моей, я – его.

Глава 15

Они встретились на Тверской. В ресторане Sungate, зазывающем самым дешевым бизнес-ланчем в разгар рабочего дня. Ярослава уже устроилась за столиком в нише у самого окна. С видом на безнадежно неподвижную автомобильную пробку. Пригубливая аккуратно накрашенными губами – Ярослава расчетливо истратила все утро на макияж у своего визажиста – вкусно пахнущий капучино, она равнодушно смотрела на притиснутые друг к другу машины, представляя, какая синтония, то есть аккумулированная всеобщим водительским раздражением энергия витает сейчас над Тверской. А еще, отделив, по привычке, от этого слова начало, припомнила, что синто, или синтоизм, – древнейшая религия японцев, обожествляющих своего императора.

– Добрый день, – учтиво склонил голову Леша. – Позволите присоединиться? Я Алексей Беляков.

– Добрый день, – продемонстрировала отшлифованную, выверенную до миллиметра полуулыбку Ярослава. – Рада вас видеть. Присаживайтесь. Я Петелина Ярослава.

Леша бесшумно и гибко скользнул в полуметровое расстояние от столика до кресла. Кресло при этом – это Ярослава подметила особо – он не отодвигал.

Она вдруг физически ощутила на себе плотность Лешиного взгляда. Темно-коричневые его глаза, не мигая, внимательно смотрели на нее. И с ней – Ярослава это видела как бы его глазами – все было в порядке. Ее золотистые, с платиновым отливом волосы плавно стекали от светлой полоски пробора на левой стороне головы направо, послушно прикрывая изящным полуовалом правый глаз и затем вольно раскидывались по плечу и груди.

– Какое прекраснейшее пикабу, – сказал Леша, чуть-чуть смягчив взгляд, – вот теперь я весьма сожалею, что не принес вам цветы.

Он заказал себе обыкновенный эспрессо, вопросительно взглянув на Ярославу, она отрицательно качнула головой, и, когда официантка отошла, вежливо поинтересовался:

– Так что же вас интересует в снайперском мастерстве?

– Умение убивать.

– Вот так и сразу? – Леша отвернул светлую голову к окну и зачем-то поправил ворот белой рубашки от Gucci, самовольно выбившийся на безворотниковую стойку сочно-желтой кожаной куртки от Brioni. – Думаете одно, а говорите то же самое?

– Не всегда.

Он без разрешения – Ярослава курила – выудил сигарету из пачки Vogue и прикурил от ее зажигалки.

– Перед встречей с вами я забежал в книжный магазин и полистал, не покупая, вашу «Белую вспышку».

– Я подарю... – отрепетированно продемонстрировала свою полуулыбку Ярослава.

– Благодарю. Я не люблю современное чтиво.

– Вот так и сразу? Чем же оно вас не устраивает?

Леша задумался, оперевшись подбородком на кисть левой руки.

– У Гумилева есть одна очень грустная строфа:

 
Есть Бог, есть мир, они живут вовек,
А жизнь людей мгновенна и убога.
Но все в себе вмещает человек,
Который любит мир и верит в Бога.
 

– Снайперы верят в него? – не сразу, а после паузы спросила Ярослава.

– Я еще не ответил насчет современного чтива...

– Простите, так чем же оно вас не устраивает?

– Безбожием. Я обратил внимание на концовку «Белой вспышки».

– И что?

– Это фуфло. Мне сейчас вспомнился один еврейский анекдот. Разрешите?

– Да ради Бога.

– Бережливые евреи долго думали, как бы покороче, поэкономнее телеграфировать бесчисленной родне о смерти дедушки, и сочинили: «Изя все». В поступивших в ответ телеграммах-соболезнованиях было еще короче: «Ой».

– Смешно, – сказала Ярослава. – Только к чему?

– Когда вас будет убивать профессионал, он освободит вас от слабости ваших способностей. Неумения воображать и додумывать. Зато ваше последнее «ой» будет услышано Богом. А это не больше «ничего», как у вас.

Петелина достала из сумки и протянула Леше что-то в узком конверте. Он взял его левой рукой, чуть-чуть приоткрыв указательным пальцем.

– Вы – левша? – спросила Ярослава.

– Амбидекстер. И левша, и правша. А что это? – Леша уронил конверт на скатерть.

– Заказ.

– Изучу на досуге.

– Острота желаний не предусматривает резины.

– Хорошо излагаете, – сказал Леша.

– Как и плачу, – исподлобья взглянула на Лешу Петелина. – Сразу, без всяких авансов.

– Не вижу, – сказал Леша.

– Изучите на досуге. – Петелина перевернула лицевой стороной и пододвинула Леше лежащую перед ней книгу.

– «Белая вспышка». С автографом?

– Своеобразным. В ней пятьсот страниц.

– И что?

– Если согласны, я оставлю ее на столе, а сама ухожу.

– И что?

– Там на каждой странице закладки с цифрой сто.

– И с портретом?

– Да. Американского президента Бенджамина Франклина.

Леша остановил на Петелиной свой пронизывающий взгляд.

– Что-то не так? – зябко повела она плечами.

– Я все складываю... – сказал Леша.

– В уме? – добавила иронии Петелина.

Леша никак не отреагировал. На несколько секунд он закрыл глаза, а открыв, спросил у Петелиной, улыбнувшись белозубой светлой улыбкой:

– Тебе никогда не говорили, что ты сука?

Петелина закурила. Затянувшись, она не сразу выпустила дым. Помедлив, спокойно ответила:

– Вот теперь... говорили. И что?

– Все остается на столе. И не дай бог, в памяти.

– О часе «Изя все» – сообщу. Как те евреи – одним «Ой».

Она выложила на стол пятисотрублевую ассигнацию, взглянула на себя в круглое, блеснувшее золотом зеркальце, убрала его, сигаретную пачку Vogue и зажигалку в сумку, встала, шевельнув плечами под темно-синим двубортным жакетом из шерсти от Dolce & Gabanna, и, не прощаясь, ушла, выстукивая высокими тонкими шпильками.

Глава 16

Звонок от Отари из КЛАЗКО нас рассмешил. Он позвонил Машке и попросил исполнить роль его невесты.

– Я тебе заплачу, как в Голливуде, только сыграй... – смеялся в мобильный Отари. – Сил больше нет, она меня изнасилует прямо на операционном столе. Без анестезии.

«Она» – была клиенткой из десятого номера, крашеная брюнетка под сорок. Достаточно высокая и даже чем-то приятная, с уже неоднократно подтянутым, но все равно несвежим, несмотря на усиленный макияж, потасканным лицом.

Сейчас «она» расслаблялась на «ферме» после стандартной липосакции в КЛАЗКО. От Отари был потребован не «сухой», а «влажный» вариант данной операции.

– Мне нужна wet, и больше ничего, – сказала она решительно.

– Пожалуйста, – ответил Отари. – Ваше желание для меня закон.

Присматриваясь к пациентке, к ее локальной форме ожирения, уже не реагирующей ни на какие физические упражнения и диеты, он выявил не только места отложений жира: бедра, внутренняя поверхность коленей, фланки – это боковые отделы талии, область передней брюшной стенки. Отари, как психолог, заранее угадывал присущие данной пациентке истеричность, повышенную эмоциональную возбудимость, экстравертивную невоздержанность, капризность, обусловленные материальной вседозволенностью и безволием.

«Она», будучи женой очень богатого человека, причем очень любящего ее, безнаказанно вытворяла с собой черт знает что, зная, что муж руководствуется по отношению к ней только одним принципом – «лишь бы дитя не плакало».

«Она» была постоянно под кокосом. Периодически поддерживая кайф вынюхиванием очередной, неизвестно какой по счету, дорожки. От этого у нее никогда не кончался хронический насморк, и везде, где бы ни появлялась наша мадам, после нее оставались мятые, нервно скомканные салфетки. Она категорически не желала иметь детей, о чем открыто заявила мужу:

– Моя фигура – твой клад. Не порть его.

Когда же Отари, благодаря заказанной wet липосакции, отличающейся от «сухой» (dry) только тем, что зона операции предварительно обкалывается раствором местного анестетика для разжижжения жировой ткани и более легкого ее удаления, откачал из мадам около двух с половиной литров жира и она, что естественно, заметно постройнела, на одной из перевязок услышал у своего уха горячий и прерывистый от сдерживаемой страсти шепот:

– Я хочу от тебя ребенка.

И без того разрывающийся от звонков телефон Отари теперь ежечасно высвечивал номер этой пациентки. Сдержанный и, казалось бы, намертво защищенный постепенно приобретенным иммунитетом от послеоперационных любовей грузин вдруг подустал и начал утрачивать способность вежливо уклоняться от этих безумных атак.

– Послушайте, Земфира Андреевна, – не выдержав, пошел на открытую ложь Отари. – На «ферме» в шестом номере проходит курс реабилитации моя невеста Мария Астахова. Сразу же после Нового года, в первую субботу января, нас зарегистрируют в Пречистенском загсе. А затем мы будем венчаться в Трифоновской церкви возле Рижского вокзала. Чем я могу это доказать?... Да завтра перед обедом приеду к вам на «ферму» и лично представлю вас своей Машеньке. Я очень люблю ее, Земфира Андреевна. Да-да... Мне тоже бесконечно жаль, что так получилось. Нет-нет. Тут уж ничего поправить нельзя... Да. До завтра. Я обязательно познакомлю вас со своей будущей женой и матерью своих будущих детей. Всего вам самого доброго.

Отключив мобильный, Отари, впервые за время работы в КЛАЗКО, вслух выматерился. Дежурная сестра и анестезиолог, присутствовавшие при всем при этом, засмеялись.