Текст книги "Путь Проклятого"

Автор книги: Ян Валетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 8

Иудея, Капернаум,

канун Пейсаха, 30 год н. э.

Иногда он пугал меня.

Иногда я подозревал, что разум его корчится в объятиях безумия. Что демоны лишают его сна, заставляют снова и снова придумывать невыполнимые планы, мечтать о недостижимом.

Иногда он, напротив, поражал мое воображение четкостью рассуждений и намерения его не вызывали сомнений: лишь желание помочь осуществить столь дерзко задуманное.

Он открылся мне далеко не сразу. Вообще, те, кто считали его доверчивым и недалеким (а таких после его смерти было достаточно) ошибались.

Иешуа был осторожен, да и как могло быть иначе? Кругом было полно шпионо, и болтливый язык мог довести человека до неприятностей задолго до того, как он успевал что-то сделать. В Иудее, Галилее, Самарии было неспокойно. Случилось это волнение не сегодня и не вчера – здесь всегда жили так. У нас никогда не бывало тихо, иначе мы бы не обращали свои помыслы на машиаха, приход которого должен был даровать нам размеренную, благополучную, сытую жизнь. Шли годы – многие десятки, а то и сотни лет, и всегда, понимаете, всегда находились те, кто дразнил народ, призывая его к неповиновению! А народ наш от природы таков, что, заслышав речи зачинщика, сразу бросается на бунт, так и не разобравшись, кто же в очередной раз призвал его пролить кровь: машиах, которого ждали, безрассудный бунтовщик или жаждущий власти и поклонения безумец?

Хорошо это или плохо – сложно судить, слишком уж запутана история моего народа. Слишком часто менялись толкования событий, случившихся в прежние времена, слишком часто те, кого вначале считали Предсказанным, оказывались обыкновенными людьми или, что хуже, лжецами, пройдохами, не имеющими ни пророческого дара, ни отношения к самому Пророчеству. А, возможно, мы множество раз не замечали, что машиах уже среди нас, и дар его выплескивался вместе с кровью на горячие от солнца камни, пропадал всуе.

Идя в Капернаум, я не знал, кого встречу и, конечно же, не знал, что эта встреча изменит мою жизнь. В мои тогдашние годы и не представить было, что не мы выбираем дороги, по которым ходим, а они выбирают нас. Сжимая в руках рукоять сики (как же привычна она была мне, я словно родился с нею в рукаве!), я шагнул в круговорот событий, шагнул – и до сих пор не могу из него выбраться. Правы те, кто говорит, что один миг меняет жизнь. Если бы мы знали, о каком именно миге идет речь! Но нам не дано знать, в какой именно момент мы оказываемся на перекрестке дорог, нам не предугадать, куда они ведут, и любой свой выбор мы всегда делаем вслепую.

Раз за разом – от рождения и до самого конца.

В ту последнюю зиму Иешуа часто бывал беспокоен. Он уходил в холмы один, еще до рассвета, и возвращался поздней ночью, продрогший, голодный с запавшими глазами. Проповеди его, на которые собиралось все больше и больше народа, стали страстными, но куда менее логичными, чем те, с которых он начинал. Все желающие услышать Га-Ноцри уже не вмещались в синагоге Капернаума, и те, кому не удавалось пробраться вовнутрь здания, расспрашивали счастливчиков, успевших занять место в зале, что именно говорил равви. Несколько раз я слышал настолько вольный пересказ проповедей Иешуа, что удивлению моему не было предела.

Несмотря на то, что слухи о Га-Ноцри были противоречивы – одни считали его пророком, другие же – мошенником, поклонников у него прибавлялось с каждым днем. Ничего удивительного – я и сам был горячим его поклонником! Его притчи трогали меня, заставляли совершенно по-другому смотреть на мир: что с того, что большинство этих историй я слышал и ранее: в устах моего друга даже многократно рассказанное приобретало иной смысл!

К Иешуа нельзя было оставаться равнодушным – каждый знающий его испытывал либо любовь, либо ненависть – серединных чувств он не вызывал.

Его истории передавали из уст в уста, искажали, пересказывали своими словами, меняли для того, чтобы сделать их смысл доступнее (хотя Иешуа старался никогда сложно не говорить!). О нем сочиняли сказки, а Восток любит сказки, его бранили почем зря, а Восток любит тех, кого бранят – и эти россказни приводили к тому, что ряды жаждущих увидеть Га-Ноцри, умножались.

Кто же не захочет увидеть своими глазами человека, который умудрился накормить несколькими рыбами и хлебами тысячи верующих?

Я сам слышал множество историй, в которых количество верующих, рыб и хлебов разнилось от рассказа к рассказу! Я сам присутствовал на проповеди, после которой слухи о сыне Божьем, накормившем верующих, начали расти словно трава после ливня, но кто поверит очевидцу? Всем известно, что нет больших лжецов, чем они!

Не было тысяч голодных верующих.

Иешуа любили слушать, но как собрать на проповедь несколько тысяч человек вне стен Ершалаима? Не было хлебов и не было рыбы. Улов братьев Зевдеевых в этот день оказался скуден и хлеб закончился, а женщины еще не успели испечь новый и мы все вместе не смогли бы накормить досыта и десятка гостей!

«Но что же было?» – спросите вы.

Было то, что было…

Был рассказ Иешуа о пище духовной – о хлебе жизни, о познании мира, которое радует алчущего более, чем пища земная. О любви к ближнему и любви к Богу, которые важнее для человеческой души, чем хлеб да рыба для тела.

Слушавшие его – внимали и запоминали слова, вот только что понимали они из сказанного?

Через много лет после смерти Иешуа я услышал рассказ об Чуде умножения хлебов из уст немолодого минея.

Он говорил вдохновенно, прикрыв глаза тяжелыми коричневыми веками и ритмично качал головой, словно молящийся равви. Изредка в его повествовании проскакивали фразы, которые напоминали мне сказанное в тот день – помню, что говорили о манне небесной, которой кормился народ наш в пустыне. Помню речь Иешуа о вечной жизни для тех, кто уверует искренне… Только слово «бессмертие» для него имело другой смысл, и под «жизнью вечной» он понимал совершенно иное.

Тогда мы сидели на берегу Генисаретского озера и по левую руку от нас рассыпалась белыми коробочками по склону, скатываясь к воде Тивериада – город Ирода Антипы, того самого Антипы, что построил свою столицу на старых могильниках. Того самого Антипы, что презрел Закон Израиля и сотворил кумиров – во дворце его стояли статуи животных и людей. Того самого Ирода Антипы, что превыше власти Яхве полагал власть Кесаря Тиберия. Того самого Антипы, что без зазрения совести умертвил безобидного Иоханана Окунающего.

В этом городе жили греки, римляне, египтяне и далекие от веры отцов евреи. Благочестивые иудеи избегали селиться в Тивериаде, несмотря на то, что город был просторен, светел и чист. Он был построен на старых костях и, согласно Писанию, несчастья ожидали тех, кто жил в нем. Некоторые из непримиримых даже не хотели проходить его улицами, чтобы случайно не осквернить стопы прикосновениями мертвой плоти. Я был в Тивериаде – красивый город. Я не думаю, что мертвецы, упокоившиеся в своих могилах, могут причинить кому-то зло или принести несчастье. Но, как говорил Иешуа – каждому воздастся по вере его.

Погода менялась, может быть, поэтому Петр с Андреем с утра вернулись с пустыми сетями. Над восточным берегом кружилась не сулящая ничего доброго дымка, а легкий ветерок, подувший с севера еще перед рассветом, сменился резкими, сильными порывами. От тяжелого дыхания небес по поверхности озера разбегалась рябь, редкие лодки, вышедшие на воду вопреки здравому смыслу, спустили паруса и на веслах заспешили к берегу.

Собиралась буря.

Капернаум, едва видневшийся на противоположном берегу, затянуло совсем. Дождь все никак не проливался на землю, только тяжело и влажно дышал, скрывшись в обрывках туч, которые волокло в вышине. В этот день, если верить тому минею, Иешуа совершил два чуда: умножил хлеба и рыб да перешел Тивериадское море по воде аки посуху. И у этих чудес было много очевидцев. Думаю, что за свою жизнь я встречал тысячи людей, кто утверждал, что лично отведал хлеба из рук Га-Ноцри, и тысячи тех, кто лично видел, как он в бурю перешел озеро от берега к берегу.

То, о чем говорят тысячи, не может быть неправдой.

Я был там.

Он действительно накормил множество людей. Но что то была за пища?

В тот вечер действительно случилась буря.

И после неё в Капернаум действительно приплыла одна лодка.

Но это не вся правда. Мы едва избежали смерти, обессилели, продрогли. Нас рвало озерною водою, которой мы нахлебались в избытке. Упав на берегу, мы едва ли не рыдали от радости спасения, оттого, что счастливо избежали смерти.

И Иешуа был одним из нас. Его рвало, как и меня – мучительно и долго. Руки его были покрыты ссадинами, плечи в кровоподтеках. Он многое бы отдал, за то, чтобы в бурю идти по воде, а не барахтаться в ней, теряя силы…

Но в рассказах минеев он шел по воде, и буря была бессильна перед ним. Это был хороший рассказ о том, как мой друг свершил чудо и спас нам жизнь. Прекрасный рассказ.

И зачем нужна правда, о том, как мы едва не утонули в ту ночь, когда есть такая сказка?

* * *

Походка Мириам была легкой и неслышной, словно она едва касалась земли ногами. Ходить босиком она не любила, предпочитая сандалии по греческой моде, хороши сандалии, с тонкими сыромятными ремешками, оплетавшими стройные загорелые икры. И кетонет ее был цельнотканым, с геометрическим узором по подолу – такой стоит немалых денег у ткачей в Иерусалиме, еще дороже у греков в Кейсарии Стратоновой, а уж привезенный из Рима – никак не меньше трех золотых монет.

На плече Мириам несла кувшин для воды, а на лице – улыбку. Ту самую улыбку, что превращала ее в красавицу.

– Пойдем со мной, Иегуда, – сказала она. – Нам надо поговорить.

В саду царила прохлада, в тени деревьев не беспокоили мухи, и выходить на солнце мне совсем не хотелось. Но я запер в денежном ящике гвиль, на котором делал записи, отнес казну в дом и послушно потащился за ней к колодцу, по самому солнцепеку.

Пока мы не отошли от дома, она молчала, и лишь свернув за угол, произнесла:

– Я знаю, что ты умеешь хранить тайну…

Я кивнул.

– Это хорошо, – продолжила она. – Дело в том, Иегуда, что он собрался на верную смерть и не послушает никого. Он говорил тебе о своих планах?

– Да.

– А рассказывал ли он о том, что мы едва успели уйти из Ершалаима два года назад? Еще до того, как ты появился здесь?

– Я слышал эту историю.

– О… Это была интересная история, – усмехнулась Мириам, но улыбки не получилось, а получилась какая-то странная горькая гримаса, сразу состарившая ее на добрый десяток лет. – Настолько интересная, что я еще полгода ждала, что у наших ворот появится римская стража и его распнут тут же, на площади. Ты знаешь, что такое страх, Иегуда. Ты сам бежал много раз.

– Я полжизни бегаю, Мириам. И не думаю, что остепенился.

– Тогда, в Ершалаиме, он назвался машиахом и призывал народ к неповиновению. Нам просто повезло, что на Пейсах в столицу пришло много проповедников и нас не сразу услышали… А когда услышали – не поверили. А когда поверили – не успели поймать. Но рано или поздно везение заканчивается. Он снова пойдет туда. Он снова будет проповедовать. Он снова скажет, что он машиах… Только на этот раз его услышат… Слишком многое изменилось за эти два года. Два года назад я никогда бы не поверила в то, что Антипа убьет Иоханана. Но он убил его.

– В Ершалаиме на Пейсах всегда много машиахов, – сказал я совершенно серьезно. – Они приходят на праздник из разных мест. Я сам знавал добрый десяток. А после праздника, благодаря тем, у кого длинный язык и не очень быстрые ноги, у ворон много новой еды. Но соблазн есть соблазн… Он учитель, Мириам. А учитель должен учить. Кто из проповедников откажется выступить перед благодарной толпой? Где еще можно рассказать о себе и своем учении такому количеству народа, как не в Ершалаиме перед Пейсахом?

– И дать себя рассмотреть такому количеству шпионов Каифы и Афрания? – подхватила она с горечью в голосе. – Иегуда, он не послушает ни меня, ни тебя. Он снова пойдет учить и не в моих силах сказать ему – остановись!

Я кивнул.

– Я прошу тебя, будь рядом с ним. Защити его, если это будет в твоих силах.

– Я сделаю это в любом случае.

– Спасибо…

В ее взгляде была искренняя благодарность, но мне показалось (я не мог ошибиться, и от того, что я увидел мне стало зябко посреди жаркого дня!), что в глубине глаз Мириам притаилась смертная тоска.

Возможно, что все это я придумываю сейчас, когда безжалостная клепсидра отсчитывает последние капли моей земной жизни, но ощущение обреченности, которое я разглядел в ее взоре, между взмахами пушистых ресниц, и сегодня заставляет меня ежиться, словно под струями ледяного дождя.

– Я знаю, что ты друг ему…

«И тебе…» – подумал я, но ничего не сказал в слух.

Что с того, что одно присутствие Мириам заставляло мое сердце биться чаще? Что с того, что я готов был вечно смотреть, как она ходит, поворачивает голову на высокой красивой шее, как, сидя у огня, подперев щеку рукой, слушает речи Иешуа? Что с того, что мне снился запах ее кожи и волос и сны эти были беспокойны и горячи? Я мог вожделеть ее в мечтах даже наяву, я мог смотреть на нее издалека, я мог отдать за нее свою жизнь, если бы это потребовалось. Но более ничего. Она была женщиной моего друга. Его женой. И этим все сказано, во всяком случае, для меня. В жизни я много раз делал поступки, о которых не хочется вспоминать. Многие заповеди Моисеевы я нарушал несчетное количество раз. Но не эту.

– Я готов сделать все, Мириам, – ответил я, глядя себе под ноги. – Сражаться за него, убить, рисковать жизнью. Пусть это звучит смешно, но я готов даже умереть для него. Вот только незадача – ему все это не надо. Он не примет самопожертвования ни от тебя, ни от меня…

Земля была прогрета весенним ярким солнцем, но еще не высушена до звона и под нашими ногами вилась легкая и мягкая пыль, покрывавшая тонким слоем все улицы Капернаума. Ближе к берегу ее становилось меньше, земля влажнела от набегающих на плотный песок коротких волн, но по дороге к колодцу мы шагали, оставляя за собой клубящиеся следы.

– Он ни от кого его не примет, – неожиданно зло сказала она. – Ни от кого. В прошлый раз я едва заставила его спасаться бегством. Он был уверен, что ему ничего не грозит. Что стоит властям арестовать его, и восстание неминуемо – народ не даст его в обиду!

Колодец в Капернауме был старше, чем сам город, а сам город насчитывал в своей истории столько лет, что дата рождения его терялась в глубине времен. Говорили, что это место помнило царя Соломона, но точно никто не знал возраста поселения – и неудивительно: здесь каждый камень мог оказаться из кладки здания, построенного предками в незапамятные времена. А мог отколоться от скалы пару сотен лет назад – то есть почти вчера по здешним меркам.

Кладка колодца была очень стара – это становилось понятно с первого же взгляда. Источенные ветрами и песчинками камни плотно прилегали друг другу, хотя снаружи никаких признаков скрепляющего раствора было не заметить – годы загладили щели между камнями, хамсины и зимние дожди неровно изгрызли верхний край. Каменная крышка приоткрывала черный зев колодца, прямо на ней лежало кожаное ведро на длинной веревке да глиняная кружка.

– Я уже не боюсь за него, – сказала она, пока я вытягивал ведро наверх. – Страх – это сомнения в исходе. Сомнений больше нет: сколько раз можно искушать судьбу? Раньше у меня были дурные предчувствия, а теперь я точно знаю – все кончится плохо. И с этим ничего нельзя поделать.

– Ты пробовала остановить его?

– Сотни раз! Он улыбался мне и делал по-своему. А ты? Ты пытался сказать ему, что гордыня убьёт его?

– Это не гордыня, Мириам. Это что угодно, только не гордыня.

– Назови, как хочешь! До тех пор, пока он вдалеке от Ершалаима – он всего лишь слух! Слух о том, что где-то на севере есть человек, который называет себя машиахом. Но, как только он начнет проповедовать в толпе, как только его услышат – а его обязательно услышат! – его убьют. Убьют, как Иоханана. До тех пор, пока Га-матбиль смывал грехи водой в пустыне, Антипа над ним посмеивался, но когда тот пришел под стены его дворца… Я не хочу его терять! Придумай что-нибудь, Иегуда! Обмани его! Уведи куда-нибудь! Придумай предлог!

– Он почувствует ложь, Мириам. Ты сама это знаешь.

– А ведь к твоим словам он прислушивается, Иегуда. Он приблизил тебя, хотя ты пришел один из последних. Он доверил тебе нашу казну, защищал тебя от нападок учеников, выделил среди всех. Может быть, у тебя есть такое право? Обмануть для его же спасения?

– Я говорил с ним…

– И? – спросила она с надеждой, хотя наверняка знала ответ.

Я покачал головой, не отводя взгляда от её бархатных глаз.

– Я обещал, что пойду с ним до конца.

Если бы она попросила меня, я бы сделал что угодно. Я бы променял все на свете, на то, чтобы просыпаться, чувствуя ее голову на своем плече. Если бы она не была его женщиной. Если бы она не была…

Рот ее сжался, брови сошлись к переносице. Она тряхнула головой и вдруг, болезненно поморщившись, сглотнула рыдание.

– Я тоже обещала. И надеялась, что смогу защитить его. Но, боюсь, конец может оказаться ближе, чем мы думаем.

Она подставила кувшин, и я аккуратно перелил воду из ведра в узкое глиняное горло, почти не расплескав влагу.

– Послушай меня, Мириам – произнес я негромко. – Я не смогу остановить Иешуа – он достаточно силен и умен, чтобы действовать по своему разумению. Не он идет за нами – мы за ним. Не он называет себя машиахом – так зовут его люди: они действительно считают его спасителем народа, а, значит, пойдут за ним, когда он позовет. Как пошел я, Андрей, Кифа… Как пошла ты… Он не призывает людей проливать кровь, он говорит, что нужно любить друг друга – разве за это убивают?

Глаза ее блестели от слез, но взгляд, которым она одарила меня, был тверд.

– Не мир я принес вам, но меч… – сказала она. – Ты серьёзно думаешь, что он полагает спасти Израиль любовью? Разве любовью можно повести за собой толпу? Нет! Она идет за сильным! Она, как царская наложница, следует за тем, кто способен дать больше. Или больше пообещать! Уж, поверь мне!

Мириам горько усмехнулась.

– Я знаю толк в продажной любви! Неповиновение пьянит больше, чем вино! Нет напитка более сладкого, чем кровь врага! Это люди понимают. За этим идут. Но есть одно «но», Иегуда – толпе нет веры! Одному человеку можно верить, хоть это опасно. Верить двум – еще опаснее. Верить десятку людей – безрассудно! Верить толпе – безумие! Толпа, Иегуда, непостоянна. Сегодня она любит, а завтра – побивает вчерашнего любимца камнями. И тот, кто считает, что толпа вознесет его на вершину власти, обречен на поражение. К победе может привести только жесткий расчет. Посмотри, кто сегодня правит нами. Разве их привел во дворцы случай? Нет! Никто из них не полагался на судьбу. Никто из них не вверял свою жизнь Богу. Интриги, кровь, деньги, предательство! А Иешуа думает, что Рим можно победить верой. Он не безумен, нет! Он искренен. И в этом весь ужас. Он думает, что Создатель на его стороне!

– А что думаешь ты?

– Я думаю, что Он просто смотрит на нас с небес.

– Просто смотрит?

– И иногда смеется. Ему нет до нас дела, Иегуда. Ему нет до нас дела…

Глава 9

Израиль. Иудейская пустыня.

Наши дни.

На их счастье, ликвидатор, которого оставили сторожить квадроциклы, никак не ожидал, что на него кто-то свалится сверху. Профессор Кац неплохо знал, какую роль играет в любой схватке человеческий фактор, но даже он не рассчитывал на то, что противник будет так беспечен. Был бы часовой настоящим часовым, и трудностей было бы не избежать! А так… Видимо парень сильно обрадовался тому, что не его отправили в погоню за метко стреляющим противником. Сторожить улей с осами и лезть в него – разные вещи.

Здоровяк вполне славянской наружности, с наушниками плеера в мясистых ушах и в цивильной пляжной панаме как раз пил воду из пластиковой бутылочки, стоя к скалам спиной. Музыка в «ушах» ревела так, что «Рамштайн» слышно было метров за пять. Беглецам до того пришлось посидеть в укрытии лишних пять минут, наблюдая, как часовой грозно водит стволом из стороны в сторону, выискивая цели, а потом ему захотелось пить, и он спокойно повернулся месту появления вероятного противника спиной, чтобы достать воду из багажника вездехода. Хорошее дело – быть уверенным в себе, но за все в жизни приходится платить!

Рувим стрелять не стал, просто без особой спешки подошел к меломану сзади и врезал прикладом по широкому, как зад доярки, затылку. Часовой мгновенно выключился, отвесил поклон и приложился лбом о приборную доску вездехода, да так удачно, что спидометр разлетелся вдребезги.

– Слабонервным не смотреть, – приказал дядя вполголоса, и ударил еще раз, целясь наемнику в коленную чашечку. Под прикладом хрустнуло, а профессор, приложив громилу стволом по ключице, удовлетворенно хмыкнул и только после этого сбросил тело с седла.

– Девять – ноль в нашу пользу, – прокомментировал он, проверяя багажник. – И этот тип имеет наглость называть себя профессионалом! Правду говорят – громкая музыка вредна для здоровья! Порядок! – он захлопнул крышку, – тут вода и НЗ. Заводите второй квадрик – и ходу!

Шагровский после пробежки плохо видел, не потому что устал – хотя он устал, а просто пот заливал глаза, словно он не бежал под обжигающим солнцем, а только что вылил на голову ведро кипятка. Соль разъедала веки, не было даже возможности проморгаться. Не раздумывая, Валентин сорвал с меломана панамку и нахлобучил себе на горячее темя. Сразу же полегчало. Ключ торчал в замке зажигания, Шагровский ткнул кнопку пуска, и квадроцикл зарычал мощным движком.

– Ходу! Ходу! – поторопил спутников дядя Рувим, вставляя GPS в крепление на доске. – Они сейчас вернутся!

Перед тем, как дать газу, профессор достал из седельной сумки гранату, сунул ее в багажник последней, третьей машины и лишь потом нажал на акселератор. Из-под колес полетели мелкие камни, взвилась пыль, Валентин пристроился за дядей в кильватер и сразу же ослеп, на этот раз от шлейфа, потянувшегося за машиной родственника. Арин вцепилась в Шагровского здоровой рукой – квадрик запрыгал, словно веселая обезьяна. Ехать по прямой было невозможно, приходилось объезжать валуны и скалы, загораживающие путь. В принципе, пешком бы получилось быстрее, но никаких сил бежать уже не было.

Вальтер действительно оказался сообразительным, особенно после того, как рвануло. От взрыва детонировал бак машины, и вездеход вспыхнул факелом, разбросав вокруг оторванные куски обшивки, и через полминуты вслед беглецам ударили несколько стволов.

Это только кажется, что множество камней – надежное укрытие. От плотного автоматного огня спасает только сплошная стена. Вальтер с товарищами бросились вслед обманувшим их беглецам, поливая узкий проход, по которому шла тропа, длинными очередями. Пули свистели над головой Шагровского и частенько опасно рикошетировали от скал. Руль рвался из рук – тому, кто не водил квадроцикл по пересеченной местности, не понять, почему езду на такой машине считают экстремальным видом спорта. До начала событий последних дней Валентин тоже этого не понимал. Теперь же в голове была одна-единственная мысль – не опрокинуться.

Дядя Рувим, дай Бог ему здоровья, показывал чудеса фигурного вождения, но если судить по сноровке и ухваткам родственника, профессор Кац мог нарядиться в бурнус и выиграть многодневную гонку на верблюдах у арабских наездников: ему, похоже, было сугубо безразлично на чем ездить.

Машины вырвались из одного ущелья, но дядя Рувим сразу же направил колеса в другое, еще более узкое, чем предыдущее. Тут глыбы не только зажимали машины с боков, но и нависали сверху, как козырьки, иногда заставляя пригибаться к самому рулю. Шагровский с ужасом подумал о том, что произойдет с его головой, если проем окажется чуть ниже нужного габарита, но – пронесло!

На несколько минут автоматный огонь утих, но Вальтер явно был парень не промах: он сам или кто-то из его команды занял позицию на господствующей высоте и начал снайперский обстрел беглецов. То, что по ним работает снайпер, сомнений не вызывало – били мастерски, короткими очередями по три-четыре патрона, не наугад – прицельно. Пули хлестали по камням вокруг именно в те считанные секунды, когда над квадроциклами открывалось чистое небо. Будь угол обстрела чуть побольше, и можно было бы никуда не спешить. Покойники, как известно, вообще никуда не спешат. Шагровский не мог понять, каким образом дядя ещё умудряется оглядываться через плечо, сам он не мог и на миг оторвать взгляд от дороги. Арин сжимала его с такой силой, что рана, о которой Валентин успел забыть в горячке бегства, несколько раз «стрельнула» так, что Шагровский едва не заорал.

Ущелье свернуло направо, потом дугой ушло налево. Свист пуль прекратился, и воздух разрывал только рев мотоциклетных моторов. Еще миг – и квадроциклы выкатились из каменного лабиринта на открытую площадку, окруженную желто-красными скалами. Впрочем, площадка – это слабо сказано, настоящая площадь, размерами как минимум в треть Красной. Наискосок по ней пролегало высохшее речное русло, одно из тех, которое наполняется водой в пору зимне-весенних бурь, не очень широкое и сплошь усеянное принесенными потоком крупными камнями. Дядя Рувим и не подумал умерить ход, наоборот, оказавшись на сравнительно открытом пространстве, профессор добавил газу и припустил между валунами, как испуганный заяц по капустному полю. Шагровский такой темп поддержать не мог и с трудом висел на хвосте у лидера – его квадроцикл вез двоих пассажиров, да и владел он машиной куда хуже дядюшки. Во время съемочных экспедиций Валентину доводилось поездить верхом и, как настоящий горожанин, он гордился тем, что сумел привыкнуть к седлу. Но в сравнении с тем, что он испытывал, ведя четырехколесную машину по пересеченной местности, любой конный суточный переход казался прогулкой по парку. Несколько раз машина прыгала, отрывая колеса от земли, и Шагровский с ужасом понимал, что в воздухе находится трехсоткилограммовый неуправляемый снаряд, на котором сидят они с Арин. Страшнее всего был момент приземления – настоящая русская рулетка. Несмотря на высокий клиренс, падение на камень означало разбитую машину. А то и голову. И чего это дядя не сбросит скорость? Самое время передохнуть!

Но Рувим все делал правильно. Интуиция и опыт не подвели и на этот раз – нельзя было останавливаться и переводить дыхание.

* * *

У коричневых скал, коптя, догорал взорванный Рувимом квадроцикл.

Плавилась и текла пластмасса кожуха, распространяя вокруг мерзкую химическую вонь. Чуть в стороне, за камнями бесформенной кучей неподвижно лежал часовой.

Багровый от жары и злости Вальтер метался вокруг выведенного из строя вездехода и орал в уоки-токи так, что на лбу выступили бечевки жил:

– Уходят! Уходят на север! Меня не волнует как! Если выйдут на дорогу, мы их будем искать неделю!

Рация что-то проквакала в ответ – слышно было, что разговор ведется на пределе дальности. Голос из динамиков звучал с искажениями, что-то щелкало.

– У нас нет этой недели, – прошипел тот, кого называли Вальтером. – Нет и трех дней! Плати, кому хочешь, плати сколько попросят, я все возмещу. Арабам, евреям, русским – мне плевать! Пусть их перехватят!

«Уоки-токи» опять захрипел.

– Я не шучу! Мертвым деньги не нужны. Делай хоть что-то, Дани! Через пару часов они выйдут на шоссе, скорее всего к Араду. Найми людей – это в первую очередь! А потом пришли за мной кого-нибудь на джипе, координаты я вышлю… Нас трое.

Он опустил рацию и посмотрел на лежащего перед ним меломана. Потом попробовал пульс у него на шее и покачал головой. Двое, стоявших рядом с ним легионеров переглянулись.

Любитель «Рамштайна» выглядел плохо, чтобы не сказать очень плохо. Раздробленное колено, локоть и ключица были меньшими из зол. Когда Вальтер потянул за шнурок наушников и динамик-затычка выпал из ушной раковины, вслед за ним выплеснулась кровь. Похоже, что у неудачливого часового был перелом основания черепа, и выживет ли он после такого подзатыльника, не мог сказать никто. А вот то, что повиснет на ногах оставшейся троицы чугунным ядром, сомнений не вызывало. В ставших ненужными наушниках по-прежнему тяжело стучали барабаны.

Вальтер не стал бы тем, кем стал, если бы не умел в нужный момент принимать жесткие решения. Легат достал пистолет, глянул на спутников (не ища поддержки или одобрения, просто, чтобы увидеть и запомнить выражения их лиц) и, чуть наклонившись, выстрелил раненому в затылок.

Глушителя на стволе не было и эхо выстрела пошло гулять между скал. Но никто из беглецов его не услышал – в том же бешеном темпе они продолжали уходить прочь от места схватки. Но путь их лежал не запад к Араду, как предполагал Вальтер-Карл. Описав дугу, они неслись по пустынным тропам на север, чтобы через 90-ю трассу выйти на шоссе № 1, ведущее к Иерусалиму. Такая дорога была почти в два раза длиннее – прямого пути не существовало и приходилось делать крюк по труднопроходимой части Иудейской пустыни, но, главное, как справедливо считал профессор археологии и бывший рейнджер Рувим Кац, это оказаться там, где тебя не ждут. Или ждут с наименьшей степенью вероятности.