Текст книги "Путь Проклятого"

Автор книги: Ян Валетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Есть! – азартно закричал король, успевший наложить на тетиву следующую стрелу. – Есть!

Зверь попытался подняться, захрипел, из пасти плеснуло темной кровью. Он вывернул голову, силясь увидеть своего убийцу, рухнул, на этот раз набок, и забил копытами в воздухе.

Руки у Тирела перестали дрожать, лук скрипнул…

Вильгельм Рыжий повернулся к своему придворному с радостной улыбкой на лице, и в тот момент, когда их взгляды встретились, сэр Вальтер спустил тетиву. Расстояние между ним и его жертвой не превышало полутора десятков шагов, и тяжелая стрела, пущенная почти в упор, пробила короля едва ли не навылет.

В шею Тирел не попал, а угодил на два пальца ниже кадыка, в ее основание. Наконечник рассек горло и прошил позвоночник, выйдя с обратной стороны почти на всю длину стрелы: спереди осталось только оперение из белых гусиных перьев, но первая же попытка короля вздохнуть окрасила перья алым. Руфус остался стоять, но выронил лук и поднял руки к горлу, все еще не понимая, почему дыхание ему закрыл раскаленный стержень.

«Сделано, подумал сэр Вальтер, опуская лук плавным движением стрелка на стрельбище. Сделано, пропади оно пропадом!»

Руки больше не ходили ходуном, он стал спокоен, словно на него спустилась благодать. Все было исполнено и невозможность отступить, изменить хоть что-то, разом уничтожила в Тиреле все страхи и сомнения. Король был убит. Застрелен на охоте. Случайно. Впереди у Тирела была спокойная, обеспеченная жизнь.

Он улыбнулся Вильгельму, который уже умер, но все еще стоял перед своим палачом, сжимая ладонями пробитое горло.

– Ты думал, что будешь править вечно? – спросил его Тирел, и тут же понял что не говорит, а кричит и сам удивился этому Зачем ему – убийце тирана – кричать? Он попытался снизить тон, но ничего не вышло: слова рвались из него, царапая гортань. – Ты думал – тебе все можно? Что ты всех поставил на колени, Рыжий? Что все тебя уважают и боятся?

Руфус молчал. Возможно, что он уже и не слышал крика убийцы, глаза смотрели сквозь Тирела, по камзолу текла ярко алая кровь.

Тирел зашагал к нему, сжимая кулаки. Унижения, тяжелое безденежье, вечная необходимость пресмыкаться перед этим животным, мужеложцем, который, не стесняясь, развратничает с мальчиками и юношами в своих покоях!

Что же ты никак не упадешь, тварь?!

Король открыл рот, словно силясь что-то сказать, но лишь издал звук, похожий на скрип тележных колес – неприятный и тоскливый. И за его спиной ему ответил олень, который все еще пытался подняться, но валился на бок, запрокидывая свою красивую крупную голову, украшенную ветвями широких рогов. Словно в ответ на олений стон, Вильгельм упал на колени, не сводя глаз с приближающегося убийцы, и снова захрипел. Самец отозвался, и от этой переклички Тирела бросило в жар.

Руфус упал и забил ногами по земле, а в двух десятках шагов от него так же бился в агонии застреленный им олень.

Сэр Вальтер остановился над королем, наблюдая, как из крепкого тела вытекает жизнь. Зрелище было настолько захватывающим, что у Тирела перехватило дыхание. Он покрылся горячим, густым, как крестьянская похлебка, потом, и наклонился, стараясь впитать запах смерти, заполнивший воздух на опушке. Королевская кровь пахла так же, как любая другая – тяжело и солоно, но то чувство, что он испытал, убивая короля, было сильным, ни на что не похожим! Он словно впитал часть жизненной силы этого человека, забрал часть азартной, темной души Вильгельма. Он грыз эту доставшуюся ему часть, словно бродячий пес мясную кость – повизгивая от наслаждения. Это было… Это было… Прекрасно! Лучше, чем обладание женщиной! Сэр Вальтер убивал не раз, но никогда до того, чужая кончина не приносила ему такой чувственной радости!

Тирел опустился на колени и приблизил свое лицо вплотную к лицу умирающего. Государю перед смертью полагалось сказать что-нибудь историческое, что-то, что стоит передать потомкам. Но Рыжий ничего не говорил, он скрипел несмазанной осью и бился, как в падучей, а потом выгнулся и замер. Сэр Вальтер смотрел на каменеющее в смерти лицо человека, державшего в страхе всю Англию, без сожаления и участия. Осталась только радость освобождения. Он только что выторговал себе новую судьбу. Что с того, что ценой чужой жизни? Новая судьба должна дорого стоить!

Он оперся на руку, чтобы встать и тут же замер в новом приступе страха, заполнившего тело от пяток и до макушки. За его спиной звучали шаги. Осторожные шаги по траве, крадущей звуки.

Свидетель! Свидетель преступления!

Рука убийцы легла на рукоять кинжала Легла очень медленно, чтобы не вспугнуть приближающуюся жертву. Одним стремительным движением, Тирел вскочил, выхватывая клинок…Сталь рассекла пустоту, и он, потеряв равновесие, едва не рухнул на тело убитого им монарха.

Никакого свидетеля не было. К нему шагал конь короля. Он медленно брел, пощипывая сочную траву, волоча по земле поводья. Подойдя к лежащему навзничь хозяину, он ткнулся мордой в окровавленную ладонь, и недовольно фыркнул.

Сэр Вальтер сунул кинжал в ножны и, выпрямившись, окинул опушку взглядом победителя.

По листьям сползали капли сгустившейся влаги, приглушенно перекликались птицы. Шумел за деревьями невидимый ручей. В нескольких шагах лежал мертвый олень и по сочной зелени веером разбрызгало темные красные капли его крови. Под ногами Тирела начал застывать труп короля. Мертвый олень. Мертвый король.

Право же, охота удалась!

Он подобрал оружие и свистом подозвал коня. Тот испугался запаха мертвечины и сэру Вальтеру пришлось его успокаивать, прежде, чем сесть в седло. Со спины скакуна тело Руфуса казалось меньше – словно среди травы виднелся случайно застреленный ребенок. Король лежал на спине, разбросав руки и нелепо скрестив ноги – жалко, не по-королевски. Тирел поймал себя на том, что хочет перекреститься, но сдержался. Уж креститься, определенно, было бы лишним! Причем тут крест Господень! Зачем? Разве не провидение пустило роковую для монарха стрелу? Конечно, провидение! Так что – все правильно и Господу нечего делать на этой поляне…

Глава 7

Сэр Тирел черпнул поостывшую похлебку деревянной ложкой, шумно всосал в себя густую наваристую жидкость, оторвал кусок от темной краюхи хлеба и принялся жевать так, что задвигались уши.

Варево действительно было вкусным, хотя Филипп чувствовал себя слишком голодным для справедливой оценки. И запахи кухни – кислые и неприятные – мешали. И человек, сидящий напротив, вызывал неприятные эмоции. Все это задание, миссия, с которой его прислали, рождала лишь брезгливость, раздражение. Такого с ним никогда еще не случалось, и Филипп чувствовал себя усталым как никогда. Хотелось закончить все как можно быстрее, забыть и эту харчевню, и дождь, постоянно сочащийся с небес, и лисью мордочку высокородного убийцы, чавкающего крестьянской похлебкой, и то, что в нескольких милях лежит остывшее тело короля. Как было бы здорово мгновенно, всего лишь щелкнув пальцами, очутиться на палубе парусника, режущего носом сине-зеленые волны Эгейского моря. Или на дороге, ведущей от гавани к стенам обители, так, чтобы, не торопясь, подняться наверх и посидеть немного у виноградника, прямо на пыльной теплой земле у скалы…

Старею, подумал Филипп, кивая головой.

Он почти не слушал того, что говорил Тирел. Главное убийцей было сказано. Главное им было сделано. Тирел и живым еще был только потому, что в планах пославших Филиппа людей ему были отведены несколько дополнительных дней жизни. Так что сэр Вальтер скорее был мертв, чем жив, но сам еще об этом не знал. И не должен был узнать до самого последнего момента. Велико ли удовольствие тащить на себе мертвое тело на десятки лиг? Невелико. Да и увидеть Тирела должны были в нескольких городах по пути следования живым и невредимым. А что потом исчез – так и должно быть. Разве может не испугаться до смерти человек, убивший короля? Пусть случайно застреливший, но…

Убийца был многословен, похлебка сытна, вино шибало в ноздри кислотой недолюбленного солнцем местного винограда. Появившаяся со двора хозяйка оказалась действительно хороша собой: дородна, но не толста, взгляд у нее был соответствующий, настолько выразительный и не оставляющий места сомнениям, и Филиппу невольно подумалось, что ни один олень в округе не носит таких раскидистых рогов, как хозяин харчевни «Под дубом»…

… далее все пошло, как замышлялось, – сказал Филипп. – Никаких неожиданностей. Никаких тягот. Даже в проливе нас не болтало.

– Не сомневаюсь, – проскрипел негромко собеседник. – Хочется верить, что сам Бог защитил вас от дальнейших несчастий. Думаю, что тело никогда не найдут…

– Я тоже так думаю. Я лично задушил его и спрятал труп в торфянике.

– В болоте плоть может не гнить годами.

Филипп пожал плечами.

– Пусть. Голый человек без лица может оказаться кем угодно, господин.

В окна монастыря било яркое и отчаянное осеннее солнце, и от этого комната наполнялась легким прозрачным светом. Лучи бегали по выбеленным известью шершавым стенам, по массивному столу старой работы, по разбросанным на нем свиткам…

За этим столом Филипп хотел бы видеть Ираклия, но…

Человека, сидевшего в кресле наставника, Филипп никогда не встречал до сего дня. Посланник был худ, лыс, и голос его так неприятно звучал, что заставлял ежиться. В словах приезжего можно было различить легкий германский акцент, но на германца он не походил, скорее уж на дака[13]13
  Даки (лат. Daci) – группа фракийских племён. Центральная область расселения даков располагалась севернее нижнего течения Дуная (на территории современной Румынии). Даки известны грекам с V века до н. э.


[Закрыть]. Он был прислан с миссией, и треть солида лежала перед Филиппом, подтверждая полномочия гонца.

– Что ж… – произнес человек, и Филипп едва сдержался, чтобы не передернуть плечами. – Я доложу о том, что поручение выполнено. А это… Это передали вам для ознакомления.

Филипп знал, что будет в свитке.

Он сломал печать с ликом императора Константина и развернул письмо.

«Так повелел Первый, – стандартная формула в конце текста. Почерк у писавшего был лучше, чем у монастырского каллиграфа, менее вычурный, без завитушек, строка получилась удивительно ровной. Назначение состоялось. Он прошел весь путь от начала до конца. Чумазый мальчишка стал Легатом.

Он еще раз пробежался глазами по письму.

Все формальности соблюдены, а это означает, что теперь станет еще больше хлопот.

«И пусть исполнится воля Его».

Подписи не было, только кто-то твердой рукой вывел под приказом единицу.

– Амен, – сказал Филипп.

– И еще это, – прибывший протянул Филиппу увесистый кожаный кошель, звякнувший при передаче. – Здесь пятьдесят распиленных и склеенных смолой монет, Легат. Вам решать, кто получит из ваших рук особые полномочия, кто и когда станет обладателем этих монет. Только вам. Ваше решение и только ваша ответственность. Надеюсь, что вы это понимаете?

Легат кивнул.

Он давно знал, что наступит день, и его назовут Легатом официально. Так, как много лет называли наставника, с большой буквы – Легат. День настал, но в душе Филиппа не было радости. Мир не изменился в тот момент, когда он шагнул на высшую ступеньку лестницы, разве что груз ответственности, много лет лежащий у него на плечах, стал еще тяжелее. Впервые с той поры, как в гавани Патмоса догорала пиратская галера, он почувствовал себя одиноким. По-настоящему одиноким. Отныне его сомнения – только его сомнения, его боль – только его боль. Ираклий, упокой, Господи, его душу, был сильным и жестоким человеком, Филипп не мог сказать определенно, испытывал ли наставник сомнения, руководя действиями Легиона, но рядом с ним сомнения самого Филиппа почти всегда отступали…

Придется привыкать жить по-другому.

– Огорчительно, что вы потеряли своих Двенадцать, – продолжал собеседник, – но на все Его воля! Думаю, вы легко восполните потери. А пока будете этим заниматься – можете отдохнуть. Представляю себе, как тяжело вам пришлось в последнем путешествии…

Человек, привезший письмо, говорил складно, как столичный глашатай. Речь его лилась плавно, интонации были выверены – в меру пафоса, в меру нескрываемой властности, но сдобренной уважением к собеседнику, в меру сознания собственной значимости. Чувствовалось, что гонец не в первый раз произносит подобные речи. Заученные слова походили на чучела – живые по форме, мертвые по содержанию.

Разве этот человек мог понять, что такое терять своих солдат? Что такое жить на лезвии меча? Разве мог он представить то, что каждому из легионеров пришлось пережить не один раз? Филипп вспомнил, как много лет назад, умирая в пустыне, пил змеиную кровь, не чувствуя ни отвращения к тому, что делал, ни вкуса жидкости, тонкой жгучей струйкой стекавшей по высохшему горлу…

Зато сейчас временами не мог избавиться от жгучей горечи на языке.

Трудности…

В сравнении с той миссией задание в Англии выглядело сущей безделицей, а не будь по дороге шторма и кораблекрушения, его можно было бы и вовсе назвать познавательной прогулкой…

Человек, сидевший за столом, мало понимал в деталях профессии Филиппа. А, возможно, совсем ничего не понимал. Человек этот, несомненно, не был воином – подобных себе Легат узнавал бы с первого взгляда. Вернее, он не был воином в доступном большинству смысле слова. Нет, гонец, несомненно, умел обращаться с мечом, прекрасно держался в седле, но настоящим его оружием была не сталь и не стрела. Привезший Филиппу новое назначение, золото и приказ Первого, не привык действовать «в лоб» – ведь вовремя перехваченное письмо да подслушанный ловким шпионом разговор, убивают куда вернее, чем лезвие меча. И смерть одного, но очень важного человека громит армии и разрушает государства куда как надежнее, чем гибель тысяч солдат на поле брани.

Да, этот маленький неприятный мужчина с острым колющим взглядом привык действовать исподволь – вечный секретарь, вовремя подающий нужную бумагу, вечный гонец, доставляющий по назначению запечатанный печатью Первого пакет. Вечно второй. Или вечно третий. Вечно незаменимый – глаза, уши, язык господина. Пожалуй, Филипп мог бы убить его ударом кулака – стоит чуть наклониться вперед и попасть в висок, туда, где бьется жилка под землистой пористой кожей. Но смерть гонца ничего не изменит – на его место шагнет другой, с иным лицом, фигурой, голосом, но точно такой же по сути.

«Как я шагнул на место Ираклия, подумал Филипп отстраненно. Прости, наставник, что я одеваю твои еще теплые сапоги. Так уж тут заведено – из рук в руки. Пожалуй и мне пора поискать своего Спироса».

– Да, – сказал он вслух. – Путешествие было не из легких и мне очень жаль моих людей. Всего двое из Двенадцати… Сейчас мы не сможем действовать в полную силу, но к началу лета Первый может рассчитывать на меня.

Гонец сдержанно кивнул.

– Мой наставник, Ираклий… – спросил Филипп. – Я хотел бы знать…

– Он умер, – ответил приезжий быстро, не отрывая взгляд от пергаментов, лежащих перед ним.

– Я понимаю, – отозвался Легат сдержанно.

– Он умер здесь, – добавил посланник, и Филипп уловил в его голосе раздражение. – Я не понимаю, зачем ему надо было ехать на этот остров… Забираться в глушь… Его могила на монастырском кладбище. Он оставил вам, Легат, какие-то бумаги, не имеющие отношения к делу. Они у настоятеля. Это все.

Филипп повернулся и пошел к двери.

– Да, Легат, – сказал приезжий ему в спину. – Примите соболезнования. Нам было известно, что ваши отношения с легатом Ираклием выходили за рамки общепринятых, но порою такое допускается. Ваш наставник был чрезвычайно полезным для Легиона человеком, и мы надеемся, что вы станете таким же. Удачи. Уверен, что к началу лета мы свяжемся с вами. Где вас искать?

– Направьте гонца в Салоники, – ответил Филипп, стоя в дверях. – По известному вам адресу. Меня не ищите, я сам объявлюсь.

* * *

Он недолго пробыл у могилы.

Ему, всю жизнь ходящему оплечь со смертью, становилось неуютно на кладбищах. Хотя здешнее-то и кладбищем назвать было нельзя – ухоженное, как монастырский сад, опрятное, с аккуратными ровными рядами могил. Здесь даже смертью не пахло – пахло всего лишь поздними осенними цветами и влажным камнем.

Сопровождающий Филиппа немолодой монах был вежлив, но мрачен. Видно было, что ему не нравится водить за собой непонятного пришлого мирянина, но приказ исходил от настоятеля и деваться было некуда. Изображать радость, впрочем, тоже не было необходимости, вот он и не изображал, но и не маялся, пока Филипп стоял у надгробия, а шевеля губами, читал молитвы, вздрагивая рябым лицом от тика.

Остров нежился в последних осенних днях, как кот на солнышке, по ярким сиренево-желтым цветам ползали сонные трутни: коричневые, гладкие и ленивые. Изредка они перелетали с цветка на цветок, тихонько гудя, и снова принимались ползать по желтой сердцевине, пачкая брюшко тяжелой пыльцой.

Филиппу тоже хотелось присесть среди цветов, неподалеку от могилы Ираклия и посидеть, подумать. Определенно, мир без наставника, отличался от того мира, в котором Легат Ираклий был. В этом новом мире Филиппу было не к кому обратиться за советом, не на кого опереться. Он должен был полагаться только сам на себя. Оказалось, что осиротеть в любом, даже самом что ни на есть зрелом возрасте – очень неприятная штука.

Прислушиваться к монотонному бормотанию у себя за спиной Филипп не стал – различимы были только отдельные слова, остальное сливалось в ровный гул – отметил про себя, что сопровождающий уже в третий раз читает одно и то же.

«Здесь все началось, здесь все и окончится, подумал Филипп спокойно. Когда-нибудь я тоже приеду сюда, отец. Приеду, как ты – почувствовав, что пришла пора заканчивать земные дела. Приеду один, спрятавшись от всех, словно кот, который, учуяв скорую смерть, уходит умирать подальше от глаз, и лягу в землю неподалеку от этой могилы. И если у тебя хватит терпения меня дождаться, мы о многом поговорим, наставник. Мы так мало говорили друг с другом при жизни…»

Легат встал, и монах облегченно вздохнул.

– Мне также поручено передать вам письма и бумаги, – сказал он негромко. – Следуйте за мной, мой господин.

В мирное время носить оружие в стенах обители было запрещено, поэтому на входе Легат протянул меч одному из монастырской стражи и, когда клинок с ножнами скрылся из глаз, недовольно покачал головой. Монах смешно косолапил впереди и постоянно оглядывался, словно опасаясь, что Филипп куда-то убежит.

Перед небольшим грубо сложенным домиком, стоящим в глубине двора, сопровождающий приостановился и указал рукой на дверь.

– Все, что оставлено на столе, – пояснил он и дернул щекой, – ваше. И ларец. Настоятель сказал – можете брать.

Филипп кивнул и прошел вовнутрь, пригнувшись, чтобы не зацепить низкую притолоку. Сомнительно, чтобы решение о передаче ему бумаг принимал настоятель. Связь Легиона с церковью никогда не была очевидной. Для настоятеля Ираклий был гостем, скорее всего, с рекомендательными письмами, но, несомненно, человеком посторонним. А вот приезжий, похожий на дака… Тот мог отдавать приказы, вполне мог. Предварительно ознакомившись с бумагами, порывшись в ларце… Что ж, спасибо ему за это – в его власти было и ничего не отдавать.

В домике оказалось на удивление светло. Выходившее на западную стену окно было приоткрыто, широкая кровать из оструганных досок опрятно застелена одеялом из овечьей шерсти. На аккуратно сколоченном столе лежали несколько свитков, стояла бронзовая чернильница и огарок свечи на глиняном блюдце. В изголовье кровати притаился дорожный ларец Ираклия, темный от времени и тяжелый, как кусок металла.

Перстень Легата монахи, омывавшие тело перед похоронами, сняли и оставили на столешнице, на куске ткани. Покрутив массивное кольцо в руках, Филипп надел его на безымянный палец. Перстень пришелся впору, словно новоиспеченный Легат всегда носил этот тайный символ власти на правой руке. Усевшись за стол, он просмотрел бумаги Ираклия: ничего, что касалось бы деятельности Легиона, сплошь хозяйственные записи. И лишь потом заглянул в ларец.

Небольшой красиво инкрустированный кинжал, гемма с женским профилем – на вид очень старая, серебряное тусклое зеркало, пядь светлых волос, перехваченных красной нитью…

Наброски на обрывках пергамента, сделанные тушью из каракатицы – рисунки в несколько линий, похожие на эскизы к фрескам в греческом стиле.

Профиль кудрявого мальчишки с курносым вздернутым носом…

Мальчишка в анфас – широко расставленные глаза, вихры, спадающие на лоб, щербатая улыбка…

Девушка, волосами которой играет ветер…

Галера под парусом…

Незаконченный силуэт девушки – той самой, чей профиль был на первом эскизе – Филипп мог за это поручиться…

Гребень волны и висящая над ним в восходящем потоке чайка…

Скупые линии. Едва заметная штриховка, нервный пунктир, лишь обозначенная тень… Странно, но эти небрежные рисунки были настолько живыми, что Филипп немедля пересмотрел их еще раз.

Рисунков оказалось немало: некоторые совсем истрепались, некоторые явно были сделаны совсем недавно, но все они, несомненно, вышли из-под одной руки.

Лица. Фрагменты пейзажей. Узкая кошачья морда. Ворон. Оскалившийся пес. Щенок, гонящийся за хвостом. Дельфины, взмывшие над волной. Рыбачьи лодки на воде в бухте. Опять курносый мальчишка…

С куска пергамента на Филиппа смотрел Спирос. Он сам смотрел на себя через сорок прошедших лет, истончивших края рисунка, расчертивших морщинами и шрамами кожу Легата, покрывших его душу коркой, толстой, как кожа боевого слона.

Кудрявый мальчишка.

Скуластый юноша, по-монашески остриженный «под горшок».

Молодой мужчина, упрямо склонивший голову.

Девушку Филипп не знал. Никогда не видел, он мог бы вспомнить почти каждого из тех, с кем сталкивался за последние двадцать лет, а ее не помнил.

Если сам он на рисунках взрослел, то она оставалась молодой. Ираклий повторял ее профиль десятки раз, словно пытался запомнить, потом рисовал полупрофиль, потом силуэт… Менялись сюжеты, пейзаж вокруг, но девушка оставалась юной и красивой. И волосами ее все время играл ветер.

Легат снова достал из ларца прядь светлых волос, перевязанных красной нитью, и на мгновение закрыл глаза.

Ничего.

Кем была она в жизни сурового командира Легиона?

И была ли она в его жизни? Может быть, просто прошла рядом, скользнула, оставив после себя почти незаметный след?

Филипп лег на застеленную кровать, прямо поверх одеяла, и неподвижно пролежал несколько минут. Было очень тихо, как бывает на островах осенью, когда звуки исчезают, растворившись в дыхании остывающего моря.

Лопнула беззвучно последняя нить, соединяющая его с прошлым.

Все закончилось там, где началось. Отныне и навсегда Филипп был один.

Если…

Если…

А что если?

* * *

На веранде таверны пахло сыром и только что жареной на оливковом масле рыбой. Хозяин, получивший щедрую оплату за обед и надеющийся получить не меньше за ужин, был любезен до отвращения и то и дело кланялся, напоминая Филиппу отца.

Легат успел проголодаться и теперь с аппетитом поел, запивая рыбу прохладным легким вином. Ночь обещала быть стылой, с моря потянуло сыростью и запахом дождя, но возвращаться в монастырь Филипп не собирался. Не хотел. Место для ночлега можно было найти здесь, прямо под навесом, укрыться плащом, а если совсем будет холодно, то уйти ночевать на сено. А еще лучше спуститься в порт и найти приют на тариде, которая с утра тронется в путь. Когда-то Спирос любил спать на пришедших в гавань кораблях и мечтать о том, как однажды галера увезет его прочь…

Маленьких мальчиков с островов всегда тянет в путь.

Филипп усмехнулся.

– Послушай-ка, любезный, – сказал он, обращаясь к трактирщику. – Подойди поближе да постой, пока мы поговорим…

Скажи, а нет ли у тебя сына?