Текст книги "Соседи. История уничтожения еврейского местечка"
Автор книги: Ян Томаш Гросс
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
Я хочу здесь сказать не только о хорошо известном деле так называемых кремлевских врачей или об антисемитском контексте дела Сланского в Чехословакии, но об общей идеологической тенденции, идущей из Москвы со времен войны. Об этом пишет в известном сравнительном исследовании «Stalinisme et nazisme, histoire et memoire comparées» Николя Верт: «За период десятилетия 1939–1949, во время территориальной экспансии, войны и советизации занятых территорий, в общей сложности было депортировано около 3 200 000 человек. В подавляющем большинстве их отбирали на основе этнических критериев, а не классовых, как это было во время „раскулачивания“». Как известно, среди этой волны сосланных немалую часть составляли поляки. И далее: «Враг, очевидно, сменил обличие в контексте „второго (т. н. послевоенного) сталинизма“, который характеризовался реакционным, регрессивным обскурантизмом, например антисемитизмом (который вообще был незаметен у первого поколения большевистских вождей) и ксенофобией в самых различных вариантах, что сопровождалось дифирамбами во славу „Великой Российской Родины“. Главный враг с той поры определялся в этнических категориях» [23]23
Nicolas Werth, Logiques de violence dans l'URSS stalinienne, в: Henry Rousso, изд., цит. соч., Éditions Complexe, Bruxelles, 1999, c. 122,123.
[Закрыть].
Делом необходимо было заняться, поскольку, скорее всего, донесение о совершенном преступлении попало в какие-то бюрократические шестеренки, но занимались им торопливо и поверхностно. И, думаю, именно потому, что дело не стало элементом политической игры, материалы следствия вполне годятся для реконструкции исторической истины – разумеется, с учетом вполне понятной сдержанности подозреваемых при выявлении полного масштаба преступления и степени собственного участия [24]24
Особый интерес представляют прошения о помиловании и досрочном освобождении, написанные уже во время отбывания наказания. Этих прошений было так много, что суд в Ломже обратился 2 апреля 1954 года в суд в Белостоке с просьбой прислать материалы дела, поскольку «в названном деле 11 человек осуждены на длительные срока, приговор приведен в исполнение местной прокуратурой, а обвиняемые продолжают посылать прошения о помиловании, досрочном освобождении и т. п.» (GK, SWB 145/786).
[Закрыть].
ДО ВОЙНЫ
Едвабне лежит на пересечении заливных долин двух больших рек, Бебжи и Нарвы, в красивейшем месте. Весной, когда реки разливаются, «здесь можно наблюдать стаи белых гусей, свиязей, турухтанов, не говоря уже о белокрылых крачках, выпях, серых гусях и широконосках». Такую информацию, наряду с прочей, можно найти в специальном путеводителе. Ибо Бебжанская впадина «представляет собой самую большую в Польше торфянисто-болотную территорию с хорошо сохранившимися природными условиями и уникальным богатством флоры и фауны» [25]25
И далее: «В качестве одного из ценнейших природных объектов в Европе, Бебжанские болота сейчас представляют собой Национальный Бебжанский парк. Это один из самых молодых и в то же время самый большой национальный парк в Польше» («Ломжа», топографическая карта Польши №-34-105/106, туристическое издание. Варшава, Wojskowe Zakłady Kartograficzne, 1997, verso).
[Закрыть]. Однако сам городок особой красотой не отличается.
В этой местности, среди лесов и лугов, самым доступным и дешевым строительным материалом всегда были дерево и солома, а это значит, что бичом живущих здесь были пожары. Самый страшный в этом столетии пожар истребил в 1916 году почти три четверти всех строений в Едвабне. Деревянная синагога постройки восемнадцатого века, архитектурой которой можно полюбоваться в альбоме Казимежа и Марии Пехотек, сгорела на три года раньше, за год до начала Первой мировой войны [26]26
Kazimierz i Maria Piechotkowie, Bramy Nieba: bożnice Drewniane na ziemiach dawnej Rzeczypospolitej. Warszawa, Krupski i S-ka, 1996, c. 231–231.
Сведения об истории городка Едвабне и живших там до войны евреях привожу, основываясь на рукописи (без названия), принадлежащей перу историка Белостокского края, Хенрика Майецкого, а также на памятной книге, посвященной едвабненским евреям, «Yedwabne: History and Memorial Book», Julius L. Baker and Jakob L. Baker, eds. Jerusalem – New York, The Yedwabner Societies in Israel and the United States of America, 1980. В примечаниях даю номера страниц только в случае цитирования. Как сообщает в своем труде Майецки, бывший директор Государственного архива в Белостоке, «существует чрезвычайно мало источников по истории Едвабне в межвоенный период. Поскольку не сохранились вообще документы ни магистрата и гминного правления, ни существовавших на этой территории общественных организаций, школ и предприятий. Неизвестны также [ему] источники типа дневниковых. Не сохранились и документы учреждений повятового уровня Кольненского и Ломжинского повятов, в состав которых попеременно входила территория, о которой идет речь» (цит. соч., с. 41).
[Закрыть]. Годы спустя, в памятной книге едвабненских евреев, одна из давних жительниц вспоминает, как вечерами, прежде чем пойти спать, они смотрели на север, где за линией горизонта находился городок Радзилов. И если небо там начинало розоветь, то поспешно грузили на возы самые необходимые для погорельцев вещи и пускались в путь. Точно так же и радзиловские евреи посматривали на Едвабне. Пожары случались часто, а поскольку жители близко лежащих городков нередко были в родстве между собою, они таким образом разделяли друг с другом и судьбу, и припасы.
Едвабне получило права города стараниями ломжинского стольника в 1736 году. Но селиться там начали по крайней мере на 300 лет раньше. Евреи пришли в Едвабне из Тыкочина и какое-то время находились в ведении той гмины. Когда в 1770 году строили прекрасную деревянную синагогу, из примерно 450 жителей аж 387 (не знаю, откуда такие точные данные) было евреев. В канун Первой мировой войны население городка достигло апогея, приближаясь к 3000, чтобы вскоре потом, в 1916 году, уменьшиться до всего лишь семисот человек в результате уничтожения и выселения еврейского населения по приказу отступающих русских.
После войны большинство переселенцев вернулось, и городок стал отстраиваться. Согласно всеобщей переписи, в 1931 году там проживало уже 2167 человек – и более чем на шестьдесят процентов еврейского происхождения. Население близлежащей гмины и остальные жители были польской национальности.
В 1933 году в городе было 144 зарегистрированных ремесленников, в том числе 36 портных и 24 сапожника. Ремеслом и обслуживанием занимались главным образом евреи, и наверняка многим из них не хватало денег на выкуп лицензии. «В нашем местечке, – вспоминает Ципора Ротшильд, – не было забастовок. Все товары производились ремесленниками, которым помогали члены семьи. Я вспоминаю довольно необычный трудовой конфликт. Сын Нахума Пентковского, Арие, решил бастовать против собственного отца. И когда Нахум стал бить его железной линейкой, Арие вопил от боли и кричал отцу: „Я социалист и не хочу работать по ночам!“» [27]27
Yedwabne, цит. соч., с. 8.
[Закрыть]
В небольших семейных мастерских тяжко трудились с утра до вечера (а иногда, как мы видели, и ночью), а многие ремесленники просто таскали рабочий инструмент на спине, кружа по соседним деревням, иногда целыми месяцами, предлагая услуги, например портновские. Можно предположить, что таких странствующих ремесленников было довольно много. Евреи этих мест давали друг другу прозвища. Например, радзиловских евреев называли, слегка посмеиваясь, Radzilower Kozes, или радзиловскими козлами; ломжинских – Lomier Baallonim, то есть те, кто очень любит себя ублажать; про евреев из Кольно говорили Kolner Pekelach-Peke-wach, намекая, что они, отягощенные заботами, беспрерывно жалуются; а про евреев из Едвабне – Jedwabner Krichets, что-то вроде бродяги из Едвабне [28]28
Там же, с. 20. Аптекарь, живущий в городке до сих пор, говорил, что среди едвабненских евреев «не было какой-нибудь интеллигенции. Все ремесленники, все работники невысокого уровня, возчики» (рукопись сценария фильма «Где мой старший брат Каин?» [рукопись], с. 489).
[Закрыть].
Раввин Джейкоб Бейкер, до выезда из Едвабне в 1938 году носивший фамилию Пекаж, который еще мальчиком начал учиться в знаменитой ломжинской иешиве, с улыбкой вспоминает сегодня контакты с соседями-поляками в межвоенный период. Он жил с матерью, бабушкой и двумя братьями поблизости от дома Селявы, где – наверное, как и другим, жившим по соседству, – Пекажам случалось брать воду из колодца, потому что она была очень хороша [29]29
«Франек и Сташек» (как он их называл во время беседы со мной в Нью-Йорке), которых Бейкер прекрасно знал и помнит, названы Васерштайном в числе самых главных злодеев 10 июля 1941 года. Станислав Селява был одним из обвиняемых на процессе Рамотовского.
[Закрыть]. Аптекарь из Едвабне, беседуя спустя пятьдесят лет после войны с Агнешкой Арнольд, помнит атмосферу соседских отношений: «Тут не было какого-то большого различия в мнениях или в чем другом, ведь они здесь, в таком маленьком городишке, сжились с поляками. Зависели от них. Все называли друг друга по имени – Ицек, Янек… это была такая весьма идиллическая жизнь» [30]30
Рукопись, с. 489.
[Закрыть].
Итак, соседских контактов было много. И хотя в отношениях соблюдали дистанцию и осторожность – поскольку евреи всегда осознавали возможную угрозу со стороны окружения, к тому же националистическая эндеция [31]31
Распространенное производное от названия партии Народная демократия. – Примеч. перев.
[Закрыть]была самой сильной группировкой в городе и окрестностях, – но открытых вооруженных конфликтов не было, а возникавшие время от времени ситуации, грозившие перерасти во что-то серьезное, удавалось разрядить.
Кроме регулярно повторявшихся опасных моментов – к которым относилась Пасха, когда ксендзы изображали в своих проповедях образ еврея-богоубийцы, или в прошлом, допустим, сеймы, когда множество шляхтичей в сопровождении слуг собирались где-либо, – всегда могло произойти что-то плохое в результате простого стечения обстоятельств. В Едвабне, например, в 1934 году убили еврейку, а несколько дней спустя, во время ярмарки в городке поблизости, был застрелен крестьянин. И вдруг, ни с того ни с сего, начались толки, что едвабненские евреи таким образом отомстили полякам. Надвигавшийся – судя по слухам – погром предупредил только визит раввина Авигдора Бялостоцкого к городскому ксендзу в сопровождении Ионы Ротшильда (он упоминает об этом в памятной книге), который был поставщиком железных деталей, необходимых для восстановления костела.
Этот эпизод прекрасно укладывается в тот факт, что о надвигавшихся погромах те, кому грозила опасность, почти всегда знали заранее (как и о надвигавшихся «акциях» истребления во время оккупации) и принимали как нечто совершенно естественное, что в такой ситуации светским или духовным властям полагается дань за опеку и предотвращение грядущей беды. За этим скрывался, можно сказать, санкционированный обычаем налог, который евреи платили за обеспечение безопасности. В конце концов, государство именно для этой цели облагает налогом граждан, а так как евреям угрожали особые дополнительные опасности – значит, они платили больше. Еврейские общины издавна имели для этой цели специальные фонды, зарегистрированные в бухгалтерских книгах [32]32
Гершон Дейвид Хандерт написал очень интересную книгу о евреях XVIII века из Опатова, где наряду с другой информацией приводит точные цифры о размерах и предназначении «даров», которые выплачивала еврейская община в 1724–1784 гг. (the Jews in a Polish Private Town. The Case of Opatyw in the Eighteenth Century, The Johns Hopkins University Press. Baltimore and London, 1992, p.98—104).
[Закрыть].
Едвабне до начала войны был спокойным городком, и евреям жилось там не хуже, чем в любом другом месте в Польше, а может быть, и лучше, чем во многих других местах. Евреев не раздирали давние споры или разделы. Было, правда, в Едвабне небольшое число хасидов, но наибольшим авторитетом для всех членов общины был глубоко религиозный и одухотворенный городской раввин Авигдор Бялостоцкий.
Надо, однако, добавить, что политическая ориентация духовенства в Ломжинском повяте была определенно эндецкой. Как пишет Тадеуш Фрончек в докторской работе «Вооруженные формирования национального лагеря на Белостокщине в 1939–1956 годах», ломжинский епископ Станислав Лукомский в своих пасторских письмах, датированных апрелем 1928 года, запрещал голосовать за «социалистов, освободителей, коммунистов или сторонников так называемых крестьянских партий». А после выборов в приходах, где было отдано много голосов за эти партии, запретил проведение пасхальных процессий [33]33
Варшава, WIH, шифр № 76, с. 36–37.
[Закрыть]. Однако раввин в Едвабне и городской ксендз почти до самой войны, пока не появился новый ксендз, Мариан Шумовски, отличавшийся эндецкими симпатиями, были в добрых отношениях. Вдобавок, по счастливому стечению обстоятельств, комендант полицейского поста в городе оказался службистом, следившим за порядком, и человеком, лишенным национальных предубеждений. Пока не началась война.
СОВЕТСКАЯ ОККУПАЦИЯ, 1939-1941
Осенью 1939 года Едвабне оказался на территориях, занятых Красной Армией. Поскольку почти половину населения составляли евреи, наверняка в период советской оккупации многие из них исполняли различные функции и занимали разные должности. Однако обширная – 115-страничная – работа по истории Ломжинского повята на основе 125 опросных листов, заполненных свидетелями событий, о которых идет речь, – выполненная Историческим бюро армии Андерса, содержит только три упоминания общего характера о евреях из Едвабне, предполагающие их излишнее усердие на благо нового строя [34]34
Я имею в виду анкеты, собранные Историческим сектором Бюро документов армии Андерса, и работы по отдельным повятам, выполненные впоследствии на этой основе в Центре исследований в Лондоне, руководимом профессором Виктором Сукенницким. Необработанные анкеты и работы по отдельным повятам находятся в архивах Института Гувера в Калифорнии, хранятся в коллекциях Polish Government Collection и General Anders Collection. Упоминания о евреях из Едвабне, в которых, впрочем, не названо ни одно конкретное лицо, можно найти на с. 14, 45 и 99 машинописной работы о Ломжинском повяте.
[Закрыть]. Конечно, работа касается всего повята, то есть повествует о судьбах 170 тысяч людей. И только 16 анкет (из 125) заполнено жителями гмины Едвабне. Следовательно, наши знания о том, что делалось именно в городке Едвабне, поверхностны. Но нет причин судить, что отношения между евреями и остальными местными жителями были в то время хуже именно там, а не в каком-либо другом месте [35]35
Янек Ноймарк, вернувшийся в Едвабне из-под немецкой оккупации в период советского правления, вспоминает свое разочарование, когда оказалось, что Советы конфисковали частную собственность и арестовали многих евреев (Yedwabne, цит. соч., с. 112).
[Закрыть]. В самом подробном исследовании о Едвабне, которое когда-либо попадало ко мне в руки, бывший директор архива в Белостоке, Хенрик Майенки, называет фамилии пяти самых главных чиновников советской администрации в городе в то время: председателем районного исполнительного совета в Едвабне был Даниил Киреевич Сукачов, первым секретарем районного комитета партии – Марк Тимофеевич Рыдаченко, членами секретариата – Петр Иванович Быстров и Димитрий Борисович Устиловский, а секретарем комсомола Александр Никифорович Малышев [36]36
X. Майецки, цит. соч., с. 56. Автор не приводит источников, из которых почерпнул эту информацию.
Ср. также Aneks № 3, «Список кадрового состава краевой советской власти в ломжинском районе в 1939–1941 годах», где приводятся те же самые фамилии, кроме Малышева, но с добавлением некоего Афанасия Федоровича Соболева (Michał Gnatowski, W radzieckich okowach. Studium о agresji 17 września 1939 r. i radzieckiej polityce w regionie łomżyńskim w latach 1939–1941, Łomżyńskie Towarzystwo Naukowe im. Wagów, Łomża, 1997, c. 296).
[Закрыть]. Едвабне находился в приграничной полосе, следовательно – как можно предположить, – администрация была в руках доверенных людей, то есть скорее прибывших с Востока, чем местных.
Я обнаружил только одно сообщение, в котором конкретно рассказывается о том, как приветствовали Советы в городке в сентябре 1939 года – как известно, это был момент, когда многим полякам запомнилась нелояльность евреев, – но и на это сообщение не следует сильно полагаться, поскольку оно записано через пятьдесят лет после событий, о которых идет речь. Снимая свой фильм, Агнешка Арнольд в числе многих проинтервьюировала дочь хозяина, в овине которого были сожжены едвабненские евреи. И вот что она сказала в интервью на интересующую нас тему: «Я видела, как пришли Советы, они шли по улице Пшистшельской и пришли, там такая пекарня была, и еврей с еврейкой расставили стол, он был накрыт красным, таким красным полотном, и польская семья. Две польских семьи, ведь они были коммунисты до войны… И эти три семьи встречали советские войска хлебом и солью. Это я видела. Большой транспарант был прицеплен от одного дома до другого, „Приветствуем вас“, большими буквами, такими белыми, печатными. И так они их приветствовали вместе со своими женами. А потом войско на том рынке, где сейчас парк, остановилось. Мне тогда было 16 лет, еще как бы ребенок. Старшие не выходили на это смотреть, только издалека, боялись, а дети везде должны быть. Ну я уже не была таким совсем ребенком, но мы побежали туда» [37]37
Рукопись, с. 158, 159.
[Закрыть]. То есть довольно типичная сценка встречи советских войск – в основном любопытная молодежь, среди которой, конечно, были евреи, но не только они.
В одном отношении, однако, гмина Едвабне отличалась от других во времена советской оккупации. А именно – там действовала очень динамичная подпольная организация, которую в какой-то момент выследило и ликвидировало НКВД. Собравшихся в лесу членов организации окружила в июне 1940 года облава войск НКВД, и многие, впрочем с обеих сторон, были убиты. Подробное пояснение на тему ликвидации штаба партизанской антисоветской организации в Кобельно мы находим в томе, изданном Томашем Стшембошем, Кшиштофом Ясевичем и Мареком Вежбицким, под названием «Советская оккупация (1939–1941) в свете тайных документов» [38]38
Kszysztof Jasiewicz, Tomasz Strzembosz, Marek Wierzbicki «Okupacja sowiecka (1939–1941) w świetle tajnych dokumentów». Warszawa, ISP PAN, 1996, c. 212. Стшембош также опубликовал на эту тему подробный текст в «Карте», под названием «Урочище Кобельно». Он приводит фрагменты бесед с участниками и непосредственными свидетелями этих событий, записанные в 80-х годах («Karta», nr 5. май – июль, 1991, с. 3–27).
О ликвидации этой подпольной организации пишет также Гнатовский, цит. соч., с. 125–127.
[Закрыть]. По необычайному стечению обстоятельств, в архивах Института Гувера в Калифорнии сохранилось также подробное сообщение о деятельности этой организации, написанное капралом Антонием Боравским из деревни Витыне, расположенной в четырех километрах от Едвабне. Боравский оказался в армии Андерса уже в сентябре 1941 года и тогда представил свою «Биографию за 1940 и 1941 год», а в ней, среди прочего, следующее:
«…в штабе оказался один тип, Домбровский из деревни Колодзея. Домбровский был сначала хорошим и образцовым гражданином Польши, поставлял оружие в штаб, ездил за 100 километров, в самый Червоны Бур, туда, где разоружались польские войска, и доставлял автоматическое оружие и боеприпасы, когда не мог достать задаром, то платил, сколько мог, ему были доверены деньги. Домбровский был зятем Вишневского из деревни Бартки, а Вишневский был в советские времена войтом, и они оба договаривались, как зять с тестем, и ему Вишневский гарантировал, что Советы его не возьмут, а Домбровский рассказал, где он находился, о штабе и обо всем, и какие намерения у штаба, и что есть намерение ударить по Советам и их разоружить. Ну, и значит, что делается дальше, Домбровский смылся из штаба, все сразу сообразили, что случится что-то плохое, и начали уходить в Августовские леса, так что осталось только 20 человек и 5 автоматов, боеприпасы к ним, и было около 100 ручных гранат, малокалиберная винтовка имелась, а остальное вывезли в Августовские леса, и мой товарищ из нашей деревни тоже находился еще в штабе, и значит, с этого времени они начали лучше охранять штаб, выставлять посты с опасных сторон. Что дальше, как Домбровский договорился с тестем Вишневским, и тут же Вишневский доложил это в НКВД, а НКВД сразу уведомило Белосток, и тут же приехали Советы на 40 машинах, и машины поставили за 10 километров. А сами окружили этот лес и болота и помаршировали вперед, все больше стягивая кольцо и приближаясь к штабу, только с одной стороны, от деревни не закрыли путь по склону, пост в это время заснул, тот, кто стоял на карауле, когда проснулся, был уже восход солнца, а Советы уже были от него в 200 м, он тут же пробежал еще 300 м и поднял тревогу, и наш пост открыл огонь. Было это 22 июня 1940 г., Советы атаковали стремительно, не падая на землю, только прут вперед, как кабаны, на пост, они понесли тяжелые потери, установлено, что было 36 убитых и около 90 раненых. Потери с нашей стороны составили 6 убитых, 2 раненых, и две женщины были убиты […] Что делается дальше, после ликвидации штаба в Кобельно, я, значит, спрашиваю районного коменданта, что делать, а он нам дал ответ, чтобы ничего не боялись, что все наши книжки и документы уничтожены, Советы ничего не захватили, нам не грозит никакая опасность. И значит, как они ликвидировали наш штаб, то целую неделю сидели на месте происшествия и искали оружие и документы, а в то время, когда Советы внезапно атаковали, то наши схватили все документы и закопали под деревом не очень далеко от дома, и, значит, Советы нашли все наши документы, а там были написаны фамилия, и имя, и псевдоним каждого, и все было написано, кто что делал. Как только Советы нашли книжки, тут же начали окружать деревеньки целиком, и в которых были отделения, хватали всех крестьян и смотрели в списки. Кто фигурировал в книжке, того забирали в тюрьму, а кого в книжке не было, того отпускали. Начались массовые аресты, и мы, значит, не дожидаясь, когда нас заберут, как наступала ночь, то все мы, члены организации, убегали из деревни на несколько километров от дому, прятались таким образом ночами в течение двух недель» [39]39
И заканчивает Боравский следующими словами: «Кто будет это читать, я очень извиняюсь, ведь я не поэт, а так записал это на скорую руку» (Jan Т. Gross i Irena G. Gross, отбор и обработка, «W czterdziestym nas matko na Sybir zesłali…» London, Aneks, 1983, документ № 148, с. 330–332). Ср. также сообщение подпоручика Хенрика Пыптюка, хранящееся в архиве Исследований польского подполья в Лондоне (B.I.).
[Закрыть].
Добавим, что и многие другие в тот период убежали на долгое время в окрестные леса и болота. По оценке Томаша Стшембоша и двух других издателей уже упоминавшегося тома тайных советских документов, жертвами арестов в то время стали около 250 человек из окрестностей Едвабне, Радзилова и Визны.
НКВД задержало Боравского в Едвабне через несколько дней, 4 июля, и при его аресте присутствовал кладовщик местного кооператива Левинович. Это единственная еврейская фамилия, которая встречается во всех процитированных здесь сообщениях и документах на тему преследований населения этих мест во время советской оккупации. Боравский и собеседники Стшембоша называют еще много фамилий членов организации, сотрудничавших с НКВД [40]40
Ср. также: Томаш Стшембош. Урочище Кобельно, цит. соч., с. 10, 11, 12, 15, 16, 19, 21.
Также Марек Вежбицкий пишет, что «в 1939–1941 годах доносительство существовало также среди поляков и отмечалось в особенности на территориях исконно польских, например в западной части Белостокской области» (Marek Wierzbicki, «Stosunki polsko-żydowskie na Zachodniej Białorusi (1939–1941). Rozważania wstępne», рукопись, 1999–2000, с. 15). См. также: Гнатовский, цит. соч., таблица на с. 120, из которой следует, что в польских подпольных организациях на этих территориях не было евреев.
[Закрыть]. Разумеется (так как это была польская конспиративная организация), ни один из них не был евреем.
Спустя полгода после этих событий начальник отдела НКВД Белостокской области, полковник Мисюрев, направил секретарю Белостокского областного комитета Попову письмо, в котором оценивалась деятельность польских партизан в районе Едвабне и результативность примененной НКВД стратегии борьбы с ними. Среди прочего из письма мы узнаем, что спустя какое-то время после ликвидации штаба в Кобельно Советы объявили амнистию прятавшимся в окрестностях членам организации, которые выйдут из подполья. До 25 декабря, пишет Мисюрев, явились 106 человек. И далее: «Из группы вышедших из подполья завербовано 25 человек, которые проводят дальнейшую разведывательную работу» [41]41
«Okupacja sowiecka (1939–1941) w świetle tajnych dokumentów», цит. соч., документ № 68. С. 238–241. См. также: Гнатовский, цит. соч., с. 127.
[Закрыть]. Эта информация сама по себе достойна упоминания. Но давайте запомним ее еще и потому, что мы еще услышим ее из уст другого участника событий, о которых идет речь.
Поскольку единственной отличительной чертой Едвабне в период советской оккупации, которую нам удалось обнаружить, было образование разветвленной конспиративной организации и ее кровавая ликвидация войсками НКВД, следует задать вопрос, не была ли расправа с евреями вскоре после прихода немцев в Едвабне летом 1941 года (тоже уникальное явление, во всяком случае по числу жертв) каким-то эхом этой более ранней трагедии? Мы уже знаем, что если бы даже удалось найти какую-то связь между этими событиями, то наверняка связующим звеном между ними не будет факт, что агентура НКВД на этих территориях состояла прежде всего из евреев [42]42
Доктору Дариушу Столе я обязан очень интересным предположением, как связать эти два явления: поскольку в результате раскрытия антисоветского подполья была арестована местная элита, возможно, в июле 1941 года в городе не было авторитетных людей, которые могли бы смягчить настроения и не допустить погромов. К сожалению, приводимое ниже сообщение Финкельштайна о Радзилове заставляет сомневаться в том, что местные элиты были готовы занять определенную позицию в этом деле.
[Закрыть].
НАЧАЛО СОВЕТСКО-НЕМЕЦКОЙ ВОЙНЫ И ПОГРОМ В РАДЗИЛОВЕ
Сейчас трудно установить, что происходило в Едвабне в те две недели, что прошли от начала немецко-русской войны до истребления евреев 10 июля. Основным источником информации об этом периоде остаются сообщение Васерштайна и несколько других случайных упоминаний. В эти дни несколько евреев были убиты преследователями, но главным образом евреям угрожало избиение, ограбление и разнообразные унижения: например, схваченных на улице мужчин заставляли чистить уборные голыми руками [43]43
Беседа с Виктором Нелавицким (февраль 2000 года), которому тогда было шестнадцать лет, убежавшим в Едвабне из Визны, где сразу после вступления в город немцы уничтожили много евреев.
[Закрыть].
На процессе Юзефа Собуты была сделана попытка выяснить обстоятельства убийства в этот период Чеслава Купецкого, коммуниста, работавшего в советской милиции, очевидно именно поэтому сразу выданного немцам. И хотя невозможно установить, кто донес на Купецкого, из показаний свидетелей явствует, что местное население уже с первых дней оккупации помогало немцам идентифицировать жертвы и измываться над ними. Как, впрочем, и в соседних городках, так как здешние евреи не были хасидами и немцы не могли выделить их среди горожан.
22 июня 1941 года Кароль Бардонь [44]44
Кароль Бардонь наиболее выразительная фигура среди обвиняемых по делу Рамотовского. Частично потому, что он оставил самую обширную информацию о себе и потому, что умеет писать. Но также и потому, что, когда читаешь его автобиографию, создается впечатление общения с человеком, который чувствует себя хотя бы в какой-то мере ответственным за совершенное и которому, безусловно, не повезло в нескольких ключевых моментах жизни. Например – он наверняка не был ведущей фигурой среди едвабненских убийц (я даже склонен ему поверить, что он в тот день почти не был на рыночной площади), но получил самый суровый приговор из всех. Бардонь единственный был приговорен к смертной казни, вероятно, только потому, что в момент арестов подозреваемых в январе 1949 года он уже отбывал в тюрьме шестилетний срок за то, что в более поздний период оккупации служил в немецкой жандармерии.
Его очередное, а возможно, исходное невезение состояло в том, что он был родом из Шленска Чешиньского и свободно говорил по-немецки. То есть он с самого начала оккупации был естественным посредником между немцами и местным населением; потом доверенным лицом, а под конец и жандармом в униформе, служившим в Едвабне.
По желанию отца, который был социалистом и имел по этому поводу неприятности, он был учеником на часовом заводе. Во время Первой мировой войны служил в австрийской армии и был тяжело ранен. После войны работал механиком, но то и дело вынужден был менять работу. Наконец, в 1936 году осел в Едвабне и стал заниматься наладкой мельниц в окрестностях. Но с марта 1939 года стал безработным, потому что, как он написал, протестовал против условий труда. Ну и еще довольно необычно то, что у него на содержании было семеро детей (SOŁ, 123/496-499).
[Закрыть]видел на рыночной площади в Едвабне группу окровавленных людей с поднятыми вверх руками. «Первый – Купецкий, бывший милиционер, доброволец советской милиции, житель города Едвабне, другой – Вишневский, бывший председатель сельсовета, третий – Вишневский, секретарь сельсовета, это братья, жившие в деревне Бартки, гмина Едвабне, 10 километров от Едвабне [таким образом, из довольно неожиданного источника – от бывшего шуцмана, Бардоня, приговоренного по делу Рамотовского к смертной казни, – мы узнаем о дальнейшей судьбе братьев Вишневских, которых встречали в сообщении капрала Боравского, солдата армии Андерса, в роли предателей, виновных в раскрытии штаба подпольной организации в Кобельно], дальше 3 человека иудейского вероисповедания, один из них – владелец пекарни в Едвабне, на углу рынка и улицы Пшистшельской [возможно, тот, кто приветствовал вступающие в город Советы?]. Следующих двоих я не узнал. Эти шестеро окровавленных людей были окружены немцами. Перед немцами стояли несколько людей в штатском с палками, толстыми, как тележный валек, и им немец кричал, чтобы не убивали сразу. Бейте потихоньку, пусть мучаются. Этих в штатском, которые били, я не узнал, потому что их обступила большая группа немцев» [45]45
GK, SOŁ 123/499.
[Закрыть]. Примерно то же показывает свидетель Мечислав Гервад: «Когда эти территории заняли немцы, Купецкий Чеслав был побит горожанами и сдан в жандармерию, которая расстреляла его вместе с другими несколькими евреями. Кто избил и выдал Купецкого Чеслава жандармерии, я сказать не могу, потому что там не был, а от людей не удалось узнать других подробностей, только те, что я уже сказал» [46]46
GK, SWB, 145/34.
[Закрыть]. А Юлиан Соколовский, который тогда был маленьким мальчиком, вспоминает: «Я видел, как гражданин Купецкий стоял у стены, подняв руки вверх, а немцы били его резиновыми дубинками. С немцами были поляки, гр. Калиновский, который потом был застрелен Управлением безопасности в банде, он тоже бил гр. Купецкого» [47]47
GK, SWB, 145/193.
[Закрыть]. Сравните также обоснование приговора после кассационного слушания в Верховном суде дела Рамотовского [48]48
GK, SOŁ 123/296.
[Закрыть].
Но для едвабненских евреев атмосферу нарастающего ужаса в течение этих дней создавали слухи, которые приходили из окрестных городков, где от рук немцев и в жестоких погромах погибли сотни людей. Еврей из Радзилова, Менахем Финкельштайн, свидетельствует, что 7 июля 1941 года в его родном городе убиты 1500 человек. 5 июля в Вонсоше Грайевском убито, по его словам, 1200 человек. Описывая едвабненское массовое убийство, он сообщает, что там погибло 3300 жертв во время трехдневного погрома. Исполнителями этих убийств, с разрешения немцев, были – как пишет Финкельштайн – «городские хулиганы». И хотя цифры, приведенные им, следует, очевидно, уменьшить вдвое (в тексте своего другого, подробного и потрясающего сообщения, которое я цитирую ниже, Финкельштайн сам называет цифру 800, а не 1500, определяя еврейское население Радзилова, и, видимо, его данные о Едвабне тоже завышены) – но масштаб драматических событий они передают верно. Я хочу этим сказать, что среди евреев были сотни, возможно, тысячи жертв, а не несколько человек или один-два десятка убитых (воеводская Еврейская историческая комиссия в Белостоке, 14. VI—1946 года. Сообщение Менахема Финкельштайна: Убийство евреев в Грайевском и Ломжинском повятах в июле 1941 г. [49]49
ŻIH.
[Закрыть]). Финкельштайн сделал несколько сообщений о том, что ему пришлось пережить, и о том, что ему было известно о событиях в окрестностях. Другое сообщение, которое я буду подробно цитировать, носит название «Уничтожение еврейской гмины в Радзилове».
«Оглушающая канонада разбудила 22 июня 1941 года жителей городка Радзилова, Грайевского округа. Огромные клубы пыли и дыма на горизонте, со стороны немецкой границы, которая находилась на расстоянии 20 км от города, свидетельствовали о великих событиях. Молниеносно разошлась весть о начале войны между Советским Союзом и гитлеровской Германией. 800 евреев – жителей города сразу поняли серьезность ситуации, близость кровожадного врага наполняла всех страхом. […]
23-го нескольким евреям удалось убежать из города в Белосток. Остальные еврейские жители города покинули его, убегая в поля и в деревни, чтобы избежать этой первой встречи с кровожадным врагом, преступные намерения которого в отношении евреев были очень хорошо известны. Крестьяне очень плохо относились к евреям. Они не позволили евреям даже войти в свои дворы. В тот же день, когда вошли немцы, крестьяне прогнали евреев, проклиная их и угрожая им. Евреи, оказавшись в безвыходной ситуации, должны были вернуться в свои дома. Соседи-поляки, издеваясь, наблюдали за перепуганными евреями и, показывая на шею, говорили: „Теперь будут резать евреев“. Польское население сразу побраталось с немцами. Они соорудили в честь немецкой армии триумфальную арку, украшенную свастикой, портретом Гитлера и лозунгом „Да здравствует немецкая армия, освободившая нас из-под проклятого ярма жидокоммуны!“. Первым вопросом этих людей было: можно ли убивать евреев? Разумеется, немцы ответили согласием. И сразу за этим они начали преследовать евреев. Начали придумывать разное про евреев и насылать на них немцев. Эти немцы зверски избивали евреев и грабили их имущество, потом награбленное делили среди поляков. Тогда бросили лозунг: „Не продавать никому из евреев никакой еды“. Таким образом, положение евреев еще ухудшилось. Немцы, чтобы окончательно подавить евреев, отобрали у них коров и отдали полякам. Тогда же стало известно, что польские бандиты убили еврейскую девушку, отпилив ей голову, а тело ногами спихнули в трясину. […]
24-го немцы издали приказ, чтобы все мужчины собрались около синагоги. Сразу стало понятно, с какой целью. Евреи начали убегать из города, но поляки следили за всеми дорогами и силой возвращали убегавших. Только немногим удалось убежать, в том числе мне и моему отцу. В то же время в городе немецкие солдаты давали уроки „деликатности“ по отношению к евреям. „Уроки“ проходили в присутствии множества собранных там поляков.
Солдаты приказали собравшимся евреям вынести из синагоги и школы святые книги и Торы и сжечь их. Евреи не послушались этого приказа, тогда немцы приказали развернуть Торы, облить бензином и подожгли их. Вокруг этого огромного пылающего костра они заставили евреев петь и танцевать. Около танцующих собралась разъяренная толпа, не жалевшая танцующим тумаков. Когда святые книги догорели, евреев запрягли в телеги, сами сели на телеги и начали погонять, немилосердно избивая евреев. Евреи вынуждены были их тащить по всем улицам. Крики боли ежеминутно раздавались в воздухе. И в то же время разносились довольные вопли сидевших на телегах польских и немецких садистов. Поляки и немцы долго измывались над евреями, пока те не оказались загнаны на берег болотистой речки рядом с городком. Там евреев заставили раздеться донага и войти по шею в болото. Старики и больные, которые не могли выполнить этих зверских приказов, были избиты и брошены в более глубокое болото.
[…] С этого дня началась страшная вереница мук и страданий евреев. Главными мучителями были поляки, которые зверски избивали мужчин, женщин или детей, невзирая на возраст. Они также насылали немцев при любой возможности, всячески клеветали. Так, например, 26 июня 1941 г., в пятницу вечером, они прислали группу немецких солдат к нам в дом. Как дикие звери, разбежались изверги по квартире, ища и переворачивая все, что только могли найти. Что имело хоть какую-то ценность, они забирали, грузя все на фуры, ожидавшие перед домом. Их распирала радость. Домашнюю утварь они бросали на землю, давя сапогами, продукты разбрасывали и поливали керосином.
Вместе с немцами были также и поляки, которыми верховодил Дзеконьский Хенрик, который и позже отличался варварством. Он с еще большей дикостью все уничтожал: крушил люстры, шкафы и столы. Когда они все разгромили, то стали бить моего отца. Убежать было нельзя, поскольку дом был окружен солдатами. […]
Мучительней, чем раны и переживания этого вечера, было сознание того, что наше положение намного тяжелее из-за того, что польское население заняло враждебную позицию по отношению к евреям. Они становились все более активными и смелыми в преследованиях.
На следующий день утром к нам пришел сионистский проповедник и деятель Вольф Шлепен [?] и другие почтенные горожане, и все напрасно старались нас утешить, никакого выхода из этой ситуации найти было нельзя. Политические новости были очень угнетающими… Несмотря на то что мы были убеждены в поражении немцев, мы видели, что война еще продлится долго. Кто сможет это пережить? Евреи были как беззащитная овечка среди стаи волков. Ощущалось, витало в воздухе, что польское население собирается устроить погром. Поэтому мы все решили, чтобы мама пошла ходатайствовать к городскому ксендзу Долеговскому Александру – который был нашим хорошим знакомым, – чтобы он как духовный лидер потребовал от своих верующих не принимать участия в преследованиях евреев. Но как же велико было наше разочарование, когда ксендз гневно ответил: „Нет никаких сомнений, все евреи от самого младшего до шестидесятилетнего коммунисты и нет никакого смысла их защищать“. Мама пробовала его убедить, что его позиция неверна, что если кто-то заслужил кару, то, может быть, единицы, а в чем провинились маленькие дети и женщины? Она взывала к его совести, чтобы он смилостивился и удержал темную толпу, способную совершить страшные вещи, которые наверняка в будущем будут позором польского народа, поскольку политическая ситуация не всегда будет такая, как сегодня. Но его преступное сердце не смягчилось, и он напоследок заявил, что не может сказать в защиту евреев ни одного доброго слова, поскольку его верующие забросают его грязью. Такие же ответы были получены от всех почитаемых в городе горожан-христиан, к которым пошли ходатайствовать по этому делу.