Текст книги "Дни, месяцы, годы"

Автор книги: Янь Лянькэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Ползи ко мне, говорил ему Сянь-е. Слепыш, ползи сюда, мне и шагу больше не сделать.

Пес прополз на два шага навстречу и застыл, будто мертвый, только влага плескалась в глазницах.

Я знаю, ты сидел тут без еды и воды, говорил Сянь-е. Хорошо хоть, дождался меня живым.

Пес молча уставил слепые глазницы на солнце.

В груди у старика похолодело. Что, кукуруза погибла? – с тревогой спросил он Слепыша. Пес понурил голову, слезы хлынули из глазниц и со звоном закапали на тропу.

Опираясь на коромысло, Сянь-е нетвердо побрел к кукурузе, взрывая ногами раскаленную красную пыль. Когда он поравнялся с навесом, сердце с грохотом ударилось о ребра. Беспощадные солнечные лучи вытравили всю зелень с кукурузных листьев, даже иссиня-белые прожилки спеклись до жухлой желтизны. Конец, подумал старик, погибла моя кукуруза, и никакая вода уже не спасет. Не ты обыграл волков, бранил себя Сянь-е, а волки тебя обыграли. Поняли, что кукуруза погибла, вот и отступили. Они и не собирались тебя жрать, волки заперли тебя в ущелье, чтобы погубить кукурузу! Дряхлое горе залило старика проливным дождем. И в тот самый миг, когда Сянь-е окончательно сдался, когда он стекал по коромыслу, словно куча грязи, чтобы без сил распластаться по земле, его взгляд задержался на макушке кукурузного стебля, и среди сухой бахромы увядших листьев в глаза ему с грохотом бросилась капелька зелени.

Старик уронил коромысло и подошел к стеблю.

Кукуруза была жива, солнце не успело вытравить последнюю бледную зелень из сердцевины ее стебля. Старик развернул на ладони сухой лист и увидел на его изнанке целую россыпь зеленых шелковых крапин, они сияли в просветах между сухими пятнами, словно звезды на ночном небе. А изогнутая луком жилка медленно несла по листу последние остатки влаги.

Сянь-е со всех ног бросился к тропе.

С полпути вернулся к навесу за чашкой, поднялся на гребень, зачерпнул воды из ведра и поставил чашку перед Слепышом: кукуруза пока жива, как напьешься, принеси чашку к навесу. Подхватил ведра и вернулся на поле. Там он припал к ведру, набрал полный рот воды, притянул к себе стебель и обрызгал макушку мелкими каплями. В тот же миг по желтому, спекшемуся от солнца воздуху расстелилась зеленая влага. Капли бились о раскаленное железо солнечных лучей, бледно шипели и исчезали в огненных пастях, не успев долететь до земли. Старик семь раз обрызгивал макушку стебля водой, пока на ней не осталось ни пылинки, словно обложной дождь пролился на гору Балибань и шел семь дней и семь ночей кряду. И когда зеленое пятнышко на макушке снова налилось соком, Сянь-е поставил ведро рядом со стеблем и стал поливать кукурузные листья. Он зачерпывал воду из ведра, лил ее на лист и подставлял чашку, чтобы собрать лишние капли. Потом снова наклонялся и зачерпывал воду. Капли падали в чашку, бренча по толстым струнам солнечных лучей. Добравшись до четвертого по счету листа, Сянь-е увидел, как на поле с чашкой в зубах спускается Слепыш. Пес оставил чашку под навесом и встал рядом с хозяином. Поди не напился, спросил его старик. В источнике воды еще много, пей сколько влезет. Пес покачал головой и тронул лапой лист кукурузы.

Листья все целые, сказал ему старик. Пей, не бойся.

Пес облегченно выдохнул и улегся на землю подле Сянь-е, тихий и умиротворенный.

Наклонившись зачерпнуть воды, Сянь-е заметил на земле позади Слепыша черный холмик, похожий на гнилой баклажан. Пригляделся и увидел на холмике красные пятна, точь-в-точь как ягоды жужубы. Старик подошел ближе, поддел холмик ногой, оказалось, это дохлая крыса. Осмотревшись, Сянь-е увидел возле кукурузы еще несколько тушек. Вышел за ограду и нашел еще семь или восемь дохлых крыс, разбросанных по участку, на всех тушках виднелись следы зубов и корки спекшейся крови, похожие на сушеные жужубы. Всех этих крыс прикончил Слепыш, тут и гадать не надо. Старик свистнул пса, спросил: твоя работа? Слепыш потянул хозяина за руку, подвел к кукурузе, и Сянь-е увидел в основании стебля следы крысиных зубов. А под ними – загустевшую на солнце желто-синюю смолистую каплю стебельного сока. Сянь-е сел подле кукурузы, оглядел ранку, дотронулся пальцем до смолистой капли и погладил пса по голове: Слепыш, что бы я без тебя делал! В следующей жизни пусть я буду собакой, а ты – моим хозяином. Или становись моим сыном, будешь как сыр в масле кататься. Глазницы Слепыша увлажнились, старик вытер ему слезы и поднес новую чашку воды. Пей, Слепыш, пей вдоволь. Мне скоро снова идти за водой, а ты останешься сторожить кукурузу.

Наконец кукуруза снова ожила. Сянь-е три дня поливал ей листья, вычерпал всю воду из ведра. А наутро четвертого дня увидел, как по макушке кукурузного стебля щедро разливается зелень. И листья у кукурузы ожили, зеленые крапины с нижней стороны просочились на верхнюю и расползались во все стороны, словно капли воды по бумаге, и под натиском зелени сухотка понемногу отступала. Спустя еще несколько дней даже с дальних гор можно было разглядеть, как одинокий зеленый стебель на поле старика гордо качается под солнечными лучами.

Но пришла новая напасть: у старика со Слепышом закончилась еда. Они и так сидели впроголодь, за день съедали всего полчашки пустой похлебки, а теперь и этого не осталось. В первый голодный день Сянь-е кое-как отшагал восемьдесят ли до источника и обратно, принес на коромысле два ведра, наполненные до половины. На второй день взял коромысло и едва поднялся на гребень, как в глазах потемнело, а голова до того закружилась, что и шагу было не сделать. Сянь-е понял, что не дойдет до источника, спустился на поле и вместо еды набил живот водой из котла. Третье утро старик встретил, привалившись к столбу навеса, он смотрел, как поднимается солнце, как его отточенные лучи с треском вонзаются в землю, как уходит за горы месяц. Сянь-е притянул к себе слепого пса, сказал ему: давай спать, Слепыш, сон утоляет голод. Но сам не мог заснуть, и когда лучи добрались до его лица, а от кожи запахло гарью, старик не выдержал и пошел облегчиться, ведь с утра он выпил уже полчашки воды, чтобы заглушить голод. Но стоило ему облегчиться, и голод усилился. Сянь-е пил, ходил по нужде, снова пил, и скоро воды в котле осталось на донышке.

Больше пить нельзя, сказал Сянь-е. Это для кукурузы.

Солнце поднималось все выше, лучи весили уже полных пять цяней.

Солнце, ети ж твое кладбище, выругался Сянь-е.

Скоро лучи весили пять с половиной цяней, их пухлые пальцы тыкались старику прямо в макушку.

Слепыш, спросил Сянь-е, долго мы так протянем?

Когда лучи набрали почти шесть цяней веса, Сянь-е потрогал живот Слепыша, он оказался мягким, как ил.

У меня и то мяса больше, сказал Сянь-е. Виноват я перед тобой, Слепыш.

Потом потрогал кожу у себя на животе, словно провел рукой по листу бумаги.

Надо поспать, Слепыш, сказал старик. Как проснемся, будет нам еда.

Не говоря ни слова, пес улегся у ног хозяина. Его длинная тонкая шерсть щепилась, и каждый волосок напоминал ветвистый, увенчанный метелкой кустарник. Сянь-е старался уснуть, но стоило ему закрыть глаза, как из живота раздавался оглушительный грохот. Так прошел еще один день, наконец солнце покатилось к западной гряде, и Сянь-е в самом деле заснул, а когда снова открыл глаза, лицо его просияло улыбкой. Он встал, цепляясь за столб навеса, поглядел на заходящее солнце, прикинул, что сейчас его лучи весят самое большее четыре цяня, и крикнул: что, извести меня хочешь? Да ты хоть знаешь, с кем связалось? Сосунок, хочешь извести старика Сянь-е!

Сянь-е скудной струей помочился на заходящее солнце и сказал распластавшемуся на земле Слепышу: вставай! Я же говорил, как проснемся, будет нам еда. Я не соврал!

Пес с трудом поднялся с земли, примятая шерсть на боку свалялась в колтуны и пахла желтой гарью.

Угадай, что мы будем есть, спросил старик.

Пес растерянно смотрел на хозяина.

А я скажу, ликовал Сянь-е, мы будем есть мясо!

Пес вскинул морду, уставив на хозяина пустые глазницы.

Самое настоящее мясо, повторил Сянь-е.

Услышав эти слова, солнце злорадно усмехнулось и скрылось за горой. Жара отступила, на хребте повеяло прохладой, она вилась по горам, будто синяя шелковая нить. Сянь-е взял лопату, пошел на край поля и выкопал яму глубиной в один чи и пять цуней, круглую, словно лунка под саженец. Сбил лишнюю землю со стенок, и они стали неприступными, как отвесные скалы, затем развел огонь, вскипятил немного воды, наскреб со дна мешка щепоть кукурузного толокна, размешал толокно в кипятке, вылил кашицу в чашку и поставил ее на дно ямы. Смеркалось, в горах повисла такая тишина, что можно было расслышать торопливые шаги наступающей ночи. Влажная прохлада поднялась со дна оврага и туманом укутала Сянь-е и слепого пса. Они сидели у навеса поодаль от ямы и прислушивались к каждому шороху, а сменившая сумерки ночь укрывала их, будто слой чернозема.

Как думаешь, спросил Сянь-е, угодят крысы в нашу ловушку?

Пес лежал и слушал, прижав ухо к земле.

Лунный свет разлился по горам, и земля на хребте стала одного цвета с водой. В наступившей тишине Слепыш в самом деле услышал плеск крысиных лапок по лунному свету. Сянь-е бесшумно подполз к яме и увидел в ней трех крыс, отчаянно сражавшихся за приманку. Старик накрыл яму одеялом, и крысы притихли.

Той ночью Сянь-е и Слепыш поймали тринадцать крыс, в свете луны освежевали тушки, сварили их в котелке, и по окрестным горам поплыл запах мяса, приправленный вонью крысиных шкур. Перед самым рассветом Сянь-е уснул, а проснулся, когда солнце было на высоте трех жердей, выбросил шкурки в овраг, взял коромысло и пошел к источнику за сорок ли от своего склона.

Долгое время старик и пес проводили дни в тишине и праздности, не зная тревог и забот. Несколько десятков крысиных нор на хребте они превратили в ловушки, придав им форму кувшинов с узким горлышком и отвесными стенками: если крыса попадала в такую ловушку, наружу ей было не выбраться. Каждый вечер старик варил похлебку из собранных по полям кукурузных зерен, ждал, когда по склону разольется золотистый аромат, затем ставил чашку с похлебкой на дно ловушки и со спокойной душой ложился под навесом, дышал прохладой, дремал. На следующее утро из ямы доносился бледный горестный писк нескольких крыс. А бывало и такое, что Сянь-е приходилось свежевать сразу полтора десятка тушек. Еды хватало на день, а то и на два. Через день Сянь-е ходил с коромыслом к источнику, набирал полные ведра, и дни его текли спокойно, словно вода в широкой реке. И кукуруза целая и невредимая выглядывала из-за ограды, а спустя две недели после того, как на макушке появились метелки, кукурузный стебель вдруг надулся и на глазах у старика из него проклюнулся початок размером с большой палец. В свободные минуты Сянь-е подходил к початку и беседовал со Слепышом. Говорил ему: Слепыш, как думаешь, успеет он к завтрашнему утру вырасти размером со скалку? Пес видел, как радуется старик, и в ответ лизал ему ноги. Сянь-е трепал Слепыша по спине, говорил: от завязи початка до сбора урожая проходит месяц и десять дней, где же ему за ночь так вырасти. А иногда говорил: Слепыш, погляди, что за беда с нашим початком! Как был с палец толщиной, так дальше и не растет! Пес шел проверить, а старик смеялся: ты же слепой, где тебе увидеть! Початок давно уже толще моего пальца!

Однажды старик вернулся на поле с полными ведрами, полил кукурузу, взрыхлил землю вокруг стебля и вдруг увидел, что на початке появились рыльца – белые, словно сухое молоко, они густо торчали из макушки, точь-в-точь как пушок у новорожденного. Старик долго стоял, любуясь початком, потом наконец рассмеялся и сказал: Слепыш, скоро будем собирать урожай! Видал, Слепыш? Скоро будем собирать урожай!

Не услышав ответа, Сянь-е оглянулся, ища глазами пса, и увидел, что он стоит у края оврага и доедает шкурки от вчерашних крыс, давясь жаркой вонью и мелкими клочками шерсти. И как тебе не противно, спросил Сянь-е. Ничего не отвечая, пес подошел к ловушке. Старик заглянул внутрь и обмер: на дне ямы сидела всего одна крыса. Впервые за две недели ловушка принесла так мало добычи. Позавчера крыс в яме было пять, вчера четыре, а сегодня всего одна. Тем же вечером Сянь-е отправился на соседний гребень и выкопал там несколько новых ловушек, на дне каждой ямы оставил немного зерен, но когда на следующее утро пришел за добычей, в половине ловушек было пусто, в остальных сидело всего по одной крысе.

Сытые времена, когда каждая ловушка приносила Сянь-е полдесятка, а то и полтора десятка крыс, остались позади. И однажды все ловушки оказались пустыми, тогда Сянь-е в одиночестве поднялся на гребень, взвесил солнечные лучи, которые с каждым днем только тяжелели, и пока он стоял под злобным колючим солнцем, его сердце зарастало тревогой. Стоило семенам тревоги попасть в сердце, как они разрослись в целый лес, безбрежный и необъятный. Наконец старик нашел в одной из ловушек крысу, принес ее к навесу, освежевал и сварил, завернул тушку в тряпицу, потрепал Слепыша по голове и велел ему сторожить поле, а сам отправился в путь. Сянь-е потерянно брел по тропе, не разбирая, куда идет, миновал пять деревень, пока не дошел до гребня самой высокой горы. Там он остановился, посмотрел в глаза солнцу, взвесил в руке его лучи, тяжело вздохнул и присел в тени под скалой. Скала была отвесной, будто стена, с нее то и дело сыпался дождь из земли, не стерпевшей жгучего солнца. Поля на ближнем склоне лежали под сетью сухих трещин, а извилистые горные кряжи напоминали языки пламени, пляшущие на объятой огнем земле, такие яркие и горячие, что у старика припекало кожу в уголках глаз. Сянь-е посидел немного в раскаленной дожелта тени утеса, вытащил из кармана тряпицу, развернул ее и увидел, что нежное крысиное мясо, розовое и блестящее, словно разрезанная редиска, за несколько часов пути сделалось темно-серым, будто его вываляли в грязи. Сянь-е понюхал тушку и вместо мясного аромата учуял пыльное зловоние, приправленное белесым запахом плесени. Старик оголодал с долгой дороги и решил не брезговать. Оторвал лапку, поднес ее ко рту и тут заметил, что в мясе копошатся личинки, точно глянцево-белые рисовые зернышки. Сянь-е звонко передернуло, он чуть было не выбросил тушку, но в последний момент передумал.

Старик зажмурился и запихал в рот крысиное тельце вместе с головой, перемолол мясо челюстями и резко сглотнул, а следом отправил в рот лапки.

Открыв глаза, Сянь-е увидел на обожженной земле два глянцевых опарыша, но спустя мгновение они уже высохли в пыль.

На поле старик вернулся с сумерками на плечах. Всю ночь провел без сна, лежа подле кукурузного стебля, и как Слепыш к нему ни ластился, Сянь-е не сказал ни слова. Молча глядел на небо, глядел на початок, на его покрасневшие рыльца, а на рассвете вдруг встал и зашагал в деревню, ступая по чистому утреннему свету.

Хребет затих, огромный и необъятный. Пес проводил старика до гребня и вернулся сторожить кукурузу.

Ждать, когда Сянь-е вернется на поле.

Сянь-е объявился на поле к полудню. Прикатил из деревни огромный бурый чан. Поставил его неподалеку от кукурузного стебля, вытащил из ловушки на гребне крупную крысу, взял ее за загривок, отнес к навесу, заколол ножом и выпустил кровь в чашку. Шкурку скормил Слепышу, тушку отварил вместе с кровью, бульон выпил, а мясо завернул в тряпицу, взял коромысло и отправился в путь.

Сянь-е решил натаскать воды, чтобы наполнить чан до краев.

Он посчитал: на окрестных склонах они вырыли почти четыре десятка ловушек, в ловушках осталось всего девять крыс. Чтобы не умереть с голоду, в день им со Слепышом нужно съедать хотя бы одну крысу. Значит, через девять дней есть будет нечего. На полях больше не осталось ни одного зерна из посеянных крестьянами. В деревнях не осталось ни щепотки муки, ни зеленого стебелька. Солнечные лучи наливались тяжестью, прибавляя по цяню в день, а початок требовал воды и подкормки. За девять дней Сянь-е должен был наполнить чан водой, тогда початок созреет, даже если они со Слепышом сядут посреди поля и умрут от голода. Сянь-е в одиночестве шагал по горной тропе, устеленной толстым слоем пыли, кожу терзали острые жала солнечных лучей, ноздри щекотала гарь от подпаленной бороды. Он положил тряпицу с тушкой в ведро, прикрыл ее сверху соломенной шляпой, стер ладонью пот со лба и облизал пальцы. Когда пот защекотал колени, старик сел на корточки и слизал соленые капли, чтобы вернуть их обратно в живот. Сянь-е не хотел даром скармливать солнцу воду, вытопленную из своего тела. Благо каждый день он выходил в путь еще до рассвета и начинал слизывать с кожи пот, когда до источника оставалось всего пять или шесть ли. К полудню он был уже в ущелье. До отвала пил свежую воду, заедал ее крысиным мясом, набирал два ведра воды и отправлялся в обратный путь. Если хотелось пить, припадал к ведру и делал несколько жадных глотков. На обратном пути солнце весило если не целый лян, то уж точно восемь, а то и девять цяней. Сянь-е слышал, как стекают по телу струйки пота. В такие минуты он больше не роптал на солнце, не сетовал на засуху, только спрашивал себя: почему так дрожат ноги, неужели я совсем состарился? Иные старики в деревне на восьмом десятке зачинали детей, а я не могу поднять два ведра на коромысле! Но когда с дрожью в ногах было уже не сладить, Сянь-е ставил коромысло на землю и давал себе отдых, припадал к ведру и пил, пока живот не раздует. Чтобы одолеть сорок ли пути с полными ведрами, ему приходилось делать двадцать, а иной раз и тридцать остановок. Во время каждой остановки старик пил воду. Чем больше он пил, тем больше потел, тем больше приходилось пить. И сколько бы остановок он ни делал, сколько бы воды ни выпивал, к концу пути от двух полных ведер оставалось всего одно.

За пять дней чан на треть наполнился водой, но и крыс в ямах стало на пять меньше. Кукуруза так ярко зеленела под солнцем, будто ее выкрасили чернилами. Но покрасневшие рыльца не спешили темнеть, хотя початок был уже размером с небольшую морковь. И метелка на макушке стебля не сохла и не желтела. Покуда метелка зеленая, а рыльца красные, початку еще зреть да зреть. Вечером Сянь-е лежал на земле, варясь в горячей крови горного заката. Он протянул руку к пухлому зеленому початку и ощутил под пальцами такую мягкость, что сердце невольно обдало холодом. Когда же он созреет, спрашивал себя Сянь-е. Эдак нам ждать урожая еще дней двадцать, а то и целый месяц. Он посчитал: люди ушли из деревни четыре месяца назад. Обычно кукуруза зреет четыре с половиной месяца, но этот початок почему-то не хотел давать зерна в отведенный ему срок, омрачая дни старика моросью новой печали. Старик со Слепышом обошли все ловушки на хребте, новых крыс нигде не было. Наконец Сянь-е лег навзничь на сквозняке у тропы, бурый жар раскаленной земли залезал ему в спину и отправлялся с топотом гулять по телу. Пес лежал подле старика, такой тощий, что казалось, ему уже не хватит сил подняться. Из ловушки доносился слабый писк оголодавшей крысы, и чем дольше старик и пес слушали ее жалобы, тем сокрушительнее становился голод.

Пес обернулся к яме, в которой сидела крыса, но с места не сдвинулся.

Сянь-е глядел в небо и молчал, молчал целую вечность.

Наконец он перевалился на бок, и по горам поплыло тревожное эхо. Слепыш решил, что хозяин сейчас заговорит, подался к нему, но Сянь-е молча встал и побрел на поле. Ощупал кукурузный початок, пробормотал что-то себе под нос, взял коромысло и, не дожидаясь утра, зашагал на север.

Той же ночью Сянь-е вернулся с двумя ведрами на коромысле. На этот раз оба ведра были полные, дорогой он ни разу не останавливался, чтобы напиться. Полтора ведра Сянь-е перелил в чан, из остатков полил кукурузу и наполнил миску Слепыша, потом сварил крысу, взял коромысло и снова отправился на север.

По ночам Сянь-е приносил на коромысле два полных ведра, днем приносил еще одно, и за три дня чан наполнился до краев.

Пока последние силы не покинули тело, а девятая крыса не перекочевала из ловушки к ним в животы, Сянь-е решил сходить к источнику и принести еще два ведра воды. Этой воды им со Слепышом надолго хватит, чтобы утолять голод и жажду. Он не рассчитывал на дождь, но надеялся продержаться до сбора урожая и сорвать початок. Один кукурузный росток к сбору урожая превращается в целую пригоршню золота. В созревшем початке зерна стоят в двадцать три ряда по тридцать пять штук в каждом, значит, початок принесет старику несколько сотен, почти тысячу зерен. Прошло уже четыре с половиной месяца, как ни крути, а приближалась пора урожая, в полдень Сянь-е уловил вязко-желтый горячий дух зреющих зерен. А к ночи этот запах сделался чистым, словно кунжутное масло, он волнами разливался по воздуху, ложился на землю сырыми шелковыми нитями.

Когда луна добралась до середины неба, Сянь-е в последний раз пошел за водой. На гору вернулся после полудня, в дороге сделал сорок одну остановку, осушил целое ведро. С остатками воды он добрел до гребня горы Балибань, там сел на тропе и просидел так до самой темноты. У Сянь-е не осталось сил, чтобы донести ведро до навеса, он решил оставить его на тропе, а пока пойти и сварить последнюю крысу. Это была самая крупная крыса из девяти, длиной в целый чжа, с налитыми кровью глазами. Но когда старик добрел до дальней ловушки, оказалось, что крыса исчезла – на дне ямы осталась лишь пыль, которую она соскребла со стенок. Сянь-е оцепенело опустился на корточки и тут заметил в ловушке собачьи следы, а между ними виднелись клочки крысиной шерсти и пятна крови, словно рассыпанные ягоды жужубы.

Сянь-е сидел у ямы, пока не стемнело.

Взошла луна, и Сянь-е усмехнулся, его молчание треснуло, словно тонкий лед. Старик встал, взглянул на подернутую дымкой луну и проговорил: съел – и хорошо. Значит, я могу сказать все как есть, Слепыш. Нам остается одно из двух: или ты меня съешь и будешь сторожить кукурузу, или я тебя съем и останусь ждать урожая. Я наконец могу сказать тебе это, Слепыш. Больше не нужно искать предлог. Сянь-е побрел к своему полю, ноги его ослабли, но пока еще слушались, а добравшись до гребня, он смог даже поднять ведро и перетащить его к навесу.

Слепыш лежал под навесом. Услышав поступь хозяина, он встал, но не шагнул навстречу, а молча попятился назад и лег под оградой из циновок. В густом свете луны клубился раскаленный белый жар. Сянь-е поставил ведра на землю, откинул циновку и заглянул в чан – он был полон до краев. Старик разулся, вытряхнул камешки из башмаков, глянул на плеть, прокашлялся и тихо сказал: Слепыш, поди сюда.

Первый раз за несколько дней старик окликнул пса. В свете луны было видно, как Слепыш весь подобрался, с трудом встал и несмело шагнул к хозяину, редкая шерсть на его хребте еле слышно дрожала. Сянь-е отвел взгляд и сказал: не бойся, Слепыш, съел и съел. Все равно еды больше не осталось, пускай ты съел мою долю, я тебя не виню. Я должен тебе кое-что сказать, Слепыш, отвернувшись, проговорил Сянь-е. На всем хребте, на сто ли вокруг больше нет ни зерна, ни крыс, и через три дня мы с тобой так оголодаем, что сил не останется слова вымолвить. Тогда, если хочешь жить, съешь меня вместо мяса, только береги кукурузу. Люди вернутся, приведи их сюда, покажи им этот початок. Если же ты благодарен за то, что я кормил тебя эти месяцы, если хочешь, чтобы я остался жив, то позволь мне съесть тебя и дождаться урожая. Слепыш, говорил старик, теперь дело за тобой, хочешь жить – иди и схоронись где-нибудь, а через три дня, через пять дней возвращайся, я к тому времени буду уже доходить. Сказав так, Сянь-е провел рукой по лицу, и ладонь его намокла от слез.

Слепыш стоял и безмолвно слушал хозяина, а дослушав, тихо подошел к ногам Сянь-е, медленно подогнул передние лапы, задрал исхудавшую морду и молча уставил на старика сухие колодцы глазниц.

Сянь-е понял, что пес упал перед ним на колени.

Поднявшись с колен, Слепыш медленно побрел к очагу, зубами снял крышку с котла и достал что-то из воды.

Он положил у ног Сянь-е крысиную тушку с содранной шкурой. В свете луны мокрая тушка отливала сизым, и старик с одного взгляда понял, что Слепыш не выпустил кровь. Сам он всегда вспарывал крысам брюхо, вынимал потроха и ждал, когда вся кровь стечет. Сянь-е взял в руки лиловую тушку, присмотрелся – мясо было так густо покрыто следами собачьих зубов, что напоминало пчелиные соты. Сянь-е вздохнул: ты все-таки ее не съел? Надо было съесть, зачем оставил. Старик вдруг пожалел, что так рано завел разговор о смерти. Посмотрел при свете луны на крысиную тушку и сказал: у нее все брюхо сизое, лучше бы я ее ножом заколол.

Пес лежал, опустив морду на ноги Сянь-е.

На следующий день старик сварил крысу, половину тушки отдал Слепышу: ешь, сколько проживем, столько и проживем. Пес к мясу не притронулся, тогда старик разжал ему челюсти и просунул в пасть крысиную голову и кости с трех лапок. Остальное мясо медленно съел, разглядывая кукурузный початок. Он знал, что это лиловое мясо – его последняя еда, дальше останется только лечь на землю и ждать, когда голод заберет последние силы. Ничего, и так довольно пожил, семьдесят два года в горах – долгий век. Хребет поразила страшная засуха, а он протянул целых полгода без воды и припасов, да еще вон какую кукурузу вырастил, на три головы выше себя, листья длиннющие, широченные, а початок уже величиной с редьку. Разглядывая рыльца початка, Сянь-е дожевал мясо и принялся звонко обсасывать пальцы. И тут ему почудилось, будто на щеку опустилась снежинка. Сянь-е задрал голову да так и застыл с пальцами во рту. Он увидел, что желто-белая макушка стебля вдруг за одну ночь сделалась красно-черной, а с метелок посыпался мелкий, будто мякина, пух. Значит, началось опыление, початок дает завязь, и скоро можно будет собирать урожай. Сянь-е поглядел на небо – колючие белые лучи рассекали воздух, со стуком наскакивая друг на друга. Подул бы ветерок, подумал Сянь-е. Раньше в эту пору всегда дул ветер. Тогда все рыльца быстро опылятся, а зерна созреют крепкие, как на подбор. Сянь-е вынул пальцы изо рта, вытер их об исподнее и стал осторожно ощупывать кукурузный початок. Его ладони коснулись толстых листьев и нащупали мягкое туловище размером со спелую редьку, покрытое неровными бугорками, от которых саднило пальцы. Сердце старика стукнуло и остановилось, словно в нем захлопнулась какая-то дверь. Руки замерли на початке, лицо окаменело, губы плотно сжались. Спустя мгновение Сянь-е уже не сомневался, что мягкие неровные бугорки – это завязавшиеся в початке зерна, и дверь в сердце снова распахнулась, и оно с грохотом заскакало, застучало в груди молотком. Лицо старика светилось от радости, словно под смуглой морщинистой кожей побежала бурная речка. Ладони, обхватившие початок, зудели, как от лишая. Он убрал руки с початка, подул на ладони, сходил к сухой софоре за мотыгой и принялся перекапывать землю вокруг стебля. Мотыга мерно взлетала и опускалась, земля из-под нее летела меленькая, словно пшено или просо, сдобренная жарким золотым духом осеннего урожая. Сянь-е пятился с мотыгой от стебля к ограде, не пропуская ни клочка земли, от натуги его дыхание сделалось коротким и рваным, словно старая пеньковая веревка. Дойдя до ограды, он отвязал циновку от колышков и бросил ее под софорой. Пес растерянно бродил вокруг хозяина, а тот молча перекапывал землю, пятясь от колышков к чану с водой. И только когда чан звонко и влажно застонал от нечаянного удара мотыгой, Сянь-е резко остановился, постоял секунду в оцепенении, и лицо его осветилось улыбкой. Слепыш, сказал Сянь-е, наступает пора урожая, у кукурузы завязались зерна!

Слепыш облизался.

Сянь-е повалился на землю и проговорил, глядя в небо: вот я и дождался, скоро собирать урожай.

Пес лег рядом и стал лизать ему пальцы.

И Сянь-е заснул, убаюканный шершавой щекоткой собачьего языка.

Проснувшись, старик внимательно осмотрел кукурузный стебель, и радость на его лице погасла. Темно-зеленые листья заметно побледнели, и в зелени сквозила желтизна. Желтизна виднелась и на нижних листьях, и у самой макушки. Сянь-е всю жизнь провел в поле, он понимал, что значит эта желтизна: кукурузе не хватает подкормки. В пору завязи кукурузе нужно больше удобрений, тогда початок наполнится зернами. Лучше всего подкормить стебель людским навозом. Раньше в эту пору Сянь-е каждый кукурузный стебель угощал целым ковшиком из нужника. И его поле всегда было самым урожайным в деревне, что бы он ни сажал, хоть пшеницу, хоть бобы, хоть гаолян. На всем хребте Балоу никто не мог сравниться со стариком Сянь-е. А теперь Сянь-е стоял перед стеблем, от сухости губы его потрескались, все равно как земля на хребте, но он терпел и не пил, Слепышу тоже не давал воды, даже полчашки. Он не знал, где достать удобрений для кукурузы, все отхожие места в деревне дымились от сухости, а если где и остался навоз, пользы от него теперь было не больше, чем от охапки хвороста. Старик со Слепышом уже много дней не ходили по большой нужде, крысиное мясо и кости без остатка рассасывались в желудке и кишках. Сянь-е вспомнил про крысиные шкурки, спустился в овраг, но ничего не нашел. Наверное, Слепыш доел их, пока он ходил за водой. Сянь-е, отдуваясь, выбрался из оврага, хотел спросить Слепыша про шкурки, но вместо этого молча поглядел на него и побрел к очагу, зачерпнул из котелка чашку мясной похлебки со звездочками жира, выпил и сказал Слепышу: если пить захочешь или оголодаешь, пей прямо из котелка. Взял мешок и отправился в деревню искать удобрения.

Сянь-е вернулся из деревни с пустым мешком, он шел, опираясь на бамбуковую палку, и через каждые три шага останавливался передохнуть. Силы его совсем покинули, добравшись до поля, старик уронил мешок на землю, забрел под навес и увидел, что пес так и не сдвинулся с места, и похлебка в котелке стояла нетронутой. Сянь-е пересчитал звездочки на воде: их по-прежнему было одиннадцать. Ты что, не пил? – спросил он Слепыша. Пес слабо шевельнулся, тогда Сянь-е зачерпнул из котелка полчашки похлебки и проглотил сразу пять звездочек из одиннадцати. Повернулся к Слепышу: остальное тебе. И побрел к кукурузе. За то время, пока его не было, желтизна на листьях сгустилась, укрыв под собой всю зелень. Почему же ты загодя не припас удобрений, бранил себя Сянь-е. Ты ведь деревенский старик! Ети твое кладбище, почему же ты не подумал, что в пору завязи кукурузе нужна подкормка!

Той ночью Сянь-е лег спать под стеблем, а на следующее утро увидел, что с нескольких листов зелень совсем сошла, их будто обернули желтой бумагой.