Текст книги "Дни, месяцы, годы"

Автор книги: Янь Лянькэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Взошло солнце, серебристо-серая, серебристо-черная крысиная шерсть кружилась в его лучах, словно пух по весне. Сянь-е облегченно выдохнул и стал спускаться к навесу, в утренней тишине его шаги звучали особенно слабо и немощно. Старик подошел к ограде и увидел, что Слепыш стоит, уставив пустые глазницы на гребень, а с кончиков его ушей свисают капли холодного пота.

Испугался, спросил старик.

Пес ничего не ответил и повалился на землю у его ног.

Значит, грядет большая беда?

Пес молча мотнул головой в сторону сине-зеленого стебля кукурузы.

Сянь-е похолодел. На листьях кукурузы появилась целая россыпь белых пятен величиной с кунжутное зернышко. Такие крапины выступают на листьях от сухотки, если кукурузу долго не поливать. Но старик хоть и мучился от засухи, а кукурузе всегда давал напиться. Стебель он окружил насыпью из рыхлой земли и почти каждый день заливал туда воду. Сянь-е сел на корточки и принялся раскапывать землю: верхний слой в палец толщиной был сухим, но дальше земля сочилась влагой, хоть отжимай. Старик зачерпнул ее в горсть и поднялся на ноги – он понял, что белые пятна на кукурузе появились вовсе не от засухи, а от накрывшего горы крысиного зловония.

Из всех удобрений крысиный помет самый жгучий и действенный, рассуждал про себя Сянь-е. Стало быть, и воняют крысы особенно жгуче. Подыши-ка всю ночь крысиной вонью, у тебя на листьях и не такие пятна появятся! Старик наклонился к кукурузе и услышал скрип, с которым белые крапины резво расползались по листьям. Отвернувшись к гребню, Сянь-е потянул носом и снова учуял разлившийся по горам океан горячечно-черной вони, он стекался в огромную реку и катился по склону прямо на кукурузу.

Значит, кукурузе скоро придет конец.

Значит, спасти ее может только дождь, который прибьет ядовитую вонь к земле, смоет яд с кукурузных листьев.

Пес учуял тревогу хозяина, Сянь-е бросил ему на ходу: Слепыш, сиди здесь и сторожи кукурузу, а мне надо за водой. Не дожидаясь ответа, закинул коромысло на плечо и поспешил в деревню.

В деревне было по-прежнему тихо, ни шороха. Улицы покрывал плотный слой крысиных катышков, от неизбывного солнца щели в воротах сделались еще шире. Не обращая внимания на эти перемены, Сянь-е поспешил прямиком к колодцу, схватился за ворот и стал поднимать из сруба пропитанный водой тюфяк. Но веревка шла слишком легко, не слышно было и капель, что всегда стекали с тюфяка, пока Сянь-е тащил его наружу. Старик заглянул в сруб и побледнел как полотно, а ладони его будто пристыли к вороту.

Нескоро опомнившись, он вытащил веревку из сруба. Тюфяка на ней не было. От тюфяка осталась одна дырявая тряпка, с которой свисала целая гроздь разбухших крысиных тушек. Пока Сянь-е тянул веревку из сруба, полтора десятка тушек сорвалось с тряпки и со стуком упало обратно в колодец.

Обезумев от жажды, крысы прыгнули в колодец и сожрали тюфяк Сянь-е.

Старик пошел по деревне искать новый тюфяк.

Первым делом он заглянул в те дома, где когда-то искал зерно, но в каждом доме только растерянно замирал у порога и уходил с пустыми руками. Крысы разграбили деревню подчистую. На сундуках, столах, шкафах, кроватных ножках, на всей утвари, где когда-то хранилась еда и одежда, зияли дыры и трещины, как на изгрызенном подсолнухе. Комнаты и дворы затоплял желто-белый запах древесной стружки, смешанный с ядреной крысиной вонью.

Сянь-е обежал с десяток дворов, но нигде не нашел ни тюфяка, ни одеяла.

Из последнего переулка он вынес три бамбуковых шеста, а в отхожем месте на заднем дворе следующего дома раздобыл деревянную чашку, которой вычерпывали навоз (от кухонь в деревне не осталось живого места: мехи, разделочные доски, деревянные плошки и глиняные чашки под крысиными зубами обратились в труху). Сянь-е связал шесты вместе, приладил к ним чашку и трижды опустил ее в колодец, чтобы зачерпнуть воды, но все три раза вытаскивал наружу только дохлых крыс. Когда солнце поднялось над головой, Сянь-е заглянул в сруб и увидел, что в колодце больше нет воды, а на дне лежит целая гора крысиных тушек, словно куча гнилой картошки в погребе. Были в колодце и живые крысы, они бегали по дохлым сородичам, подскакивали на несколько чи, цеплялись за стенки колодца, но снова падали на дно, а из сруба летели их тонкие печальные крики.

Сянь-е с пустым ведром на коромысле вернулся на склон горы Балибань.

Необъятная горная цепь раскинулась вокруг, насколько хватало глаз, а у самого окоема, где небо встречалось с горами, пылало ослепительное зарево. Сянь-е вернулся на свой склон, Слепыш бросился ему навстречу. Колодец пересох, сказал Сянь-е, воды больше не осталось, скважина забита дохлыми крысами. Сюда крысы не приходили? Пес помотал головой. Нам с тобой от этих крыс верная смерть, сказал старик. И кукурузе тоже, нам теперь и двух дней не протянуть.

Пес растерянно стоял в тени под навесом и глядел на небо.

Сянь-е опустил ведра и заглянул за ограду – сухие отметины на кукурузных листьях были уже величиной с ноготь. Старик разглядывал кукурузу и целую вечность молчал, за это время две крапины на одиннадцатом листе слились в большое продолговатое пятно, похожее на сушеный бобовый стручок. Сянь-е сморгнул дряхлыми веками, и на шее у него вздулись жилы, выступили из-под кожи, словно древесные корни из-под земли. Старик вышел из-за ограды, снял со столба плеть, размахнулся и всыпал солнцу десяток ударов, целясь в самую его сердцевину. Плеть с треском разрывала воздух, высекая из солнечных лучей гроздья пляшущих темных пятен. Наконец жилы на стариковой шее опали, он повесил плеть на место, закинул коромысло на плечо и стал молча взбираться на гребень.

Пес глядел ему вслед, в черных скорбных глазницах стояла соленая печаль. Когда шаги старика окончательно стихли, Слепыш медленно побрел к ограде и лег под солнцем сторожить кукурузу.

Сянь-е отправился искать воду.

Сянь-е твердо знал, что там, откуда пришли крысы, должна быть вода. Как бы они до сих пор прожили без воды? Крысы побежали с хребта, рассуждал старик, потому что у них кончились припасы. Зачем бы иначе они сожрали всю деревенскую утварь, которая пахла зерном и одеждой? Так что воды им хватало. Старик одиноко шагал по горной тропе, алое солнце вонзало в горы блестящие лучи, такие толстые и плотные, что их можно было пересчитать. Ведра качались на коромысле, одно впереди, другое сзади, их скорбный надтреснутый скрип сливался с жалобами иссушенной земли. Сянь-е слушал бледный скрип, слушал тихую землистую дробь своих шагов, и сердце распирало от пустоты, пустота внутри была больше засухи, больше целого мира. Он обошел три деревни, колодцы везде оказались забиты связками сухого сена и соломы, ни плесени, ни гнили старик не учуял. Он решил больше не искать воду в деревнях: все колодцы давно высохли, иначе зачем людям было уходить с хребта. Теперь Сянь-е бродил по глубоким ущельям, разыскивая на земле малейшие следы влаги. Одолев несколько перевалов, он оказался на дне тесного глубокого ущелья, и в тени у камней в самом деле увидел травинку белого ковыля. Етить, пробормотал старик, не зря говорят, Небо не оставит человека в беде! Сянь-е уселся на камень передохнуть, выдернул травинку, высосал сладкий сок из корешка, проглотил зеленый стебель и сказал: провалиться мне на этом месте, если не найду в ущелье воды.

Сянь-е стал медленно пробираться вглубь ущелья, с каждым шагом роняя на землю тяжелый выдох, как сосна роняет шишки на снег. Он не знал, сколько уже прошел, когда он сидел на камне и жевал травинку, бело-красное солнце висело над западной грядой, теперь же растрескавшаяся земля под ногами сменилась мелким белым песком, а солнце успело скрыться за горой и разлить по небу кровавое зарево.

Когда Сянь-е наконец отыскал родник, к ущелью подступали сумерки. Сначала он заметил бледно-красную тень на белом песке, и скоро под опаленными долгой дорогой ступнями разлилась целебная прохлада. Сянь-е шагал по влажному песку вглубь ущелья, и когда оно сузилось до того, что скалы стали давить на плечи, в тишине послышался перезвон капель. Сянь-е поднял голову, и в глаза ударила буйная зелень. Пять месяцев старик не видел густой травы, он уже и забыл, как выглядит поросшая травой земля. Он стоял и разглядывал водяную осоку, зеленый тростник и мелкую россыпь белых, красных и красно-белых цветов. По дну ущелья с шелестом расстилался густой сладкий запах свежей травы, но старик так долго дышал удушливым зноем, что в горле у него запершило. Захотелось пить, откуда-то налетела неудержимая жажда и прилипла к дряхлым, растрескавшимся от зноя губам. Под скалой, с которой капала вода, Сянь-е увидел озерцо величиной с половину расстеленной на земле циновки, до него оставалось всего несколько шагов, озерцо пряталось в зарослях размером с циновку, и зелень наползала на него, словно рама на зеркало.

Сянь-е хотел было бросить ведра и вдоволь напиться, как вдруг остановился. Сглотнул затопившую рот слюну и застыл без движения. На той стороне озерца в зарослях травы стоял бурый волк размером со Слепыша. Глаза волка пылали зелеными огнями. Увидев старика, он удивился, потом понял, что значат ведра на коромысле, с ненавистью посмотрел на Сянь-е и слегка припал на передние лапы, явно готовясь к прыжку.

Сянь-е стоял, будто его пригвоздили к земле, и не мигая глядел на волка. Он понимал, что волк до сих пор не ушел с хребта, потому что рядом был источник. Сянь-е осторожно прищурился и увидел в траве серые, белые и бурые клочья. Клочья шерсти и перьев. Значит, волк караулил у водопоя свою добычу, холодея, догадался Сянь-е. Вон как исхудал, наверное, дня три провел без еды, а то и больше. На гальке в паре шагов от того места, где стоял волк, Сянь-е заметил подсохшие пятна крови и целую россыпь обглоданных серых костей и крысиных голов, напоминавших гнилые финики или орехи. Только тут Сянь-е сквозь прозрачный запах свежей травы учуял мутно-белый душок протухшего мяса. Сжимавшие коромысло ладони вспотели, колени дрогнули, и в этот самый миг волк подался вперед. И когда волк подался вперед, а его лапы с сизо-белым шорохом переступили в густой траве, Сянь-е одним махом сбросил ведра на землю и выставил перед собой коромысло, целясь волку промеж глаз.

Волк отступил на полшага в заросли, зеленая ненависть пылала в его зрачках, отбрасывая желтый отблеск на землю.

Старик не мигая смотрел на волка.

И волк не мигая смотрел на старика.

Их взгляды с треском столкнулись, и по безмолвному ущелью покатилось раскаленное, желтое, ослепительное эхо. Стук капель оглушал взрывной синевой. Солнце почти скрылось. Время табуном лошадей неслось по застывшим в воздухе взглядам старика и волка. Багряные отсветы на скалах бледнели, с гор в ущелье заструилась прохлада. На лбу Сянь-е выступила испарина, усталость поднималась от ступней к голеням и дальше, к бедрам. Он знал, что долго так не простоит. Он весь день шагал по горам, пока волк отдыхал, лежа в траве. С самого утра Сянь-е ничего не пил, а волк мог утолить жажду водой из озерца. Сянь-е украдкой облизал потрескавшиеся губы, словно провел языком по терновому кусту. Волк, а волк, подумал старик, тебе эту воду все равно одному не выпить. Подумал так и сказал: слушай, уступи мне пару ведер воды, а я взамен принесу тебе миску похлебки из кукурузного толокна. Еще не договорив, Сянь-е крепче сжал в руках ивовое коромысло, так что даже крюки на его концах неподвижно застыли.

Но яростный свет в зеленых глазах смягчился. Волк наконец моргнул, правда, тотчас снова уставился на старика, но Сянь-е ясно видел, что его сизо-каменный взгляд подернулся бархатистой влагой.

Из-за гор палым листом прилетел шелест закатившегося солнца. Сянь-е медленно отвел конец коромысла от волчьего лба и опустил его на траву.

Завтра я приду, сказал он волку, и принесу с собой чашку похлебки.

Волк переступил передними лапами, затем вдруг развернулся и неторопливо побрел вдоль озерца к выходу из ущелья. Немного отойдя, он коротко оглянулся на старика и двинулся дальше, а мягкое молчаливое эхо его шагов летело по длинному ущелью, медленно затухая. Сянь-е глядел ему вслед, пока волк не скрылся за поворотом, и тогда наконец выпустил коромысло, в изнеможении опустился на корточки, вытер испарину со лба, передернул плечами и тут заметил, что его белое исподнее насквозь промокло от пота.

Сянь-е тяжело вздохнул, у него не осталось сил даже подняться на ноги. Сидя на корточках, он подобрался к кромке воды, лег ничком и стал хлебать родниковую воду, словно истомленный жаждой вол. Прохладная влага мигом разлилась по телу и добралась до самых пяток. Вдоволь напившись, Сянь-е умылся и взглянул на небо: красное зарево над скалой сделалось тонким, словно бумага. Он наполнил ведра, поставил их на землю и стал снимать исподнее.

Сянь-е решил искупаться.

Волк, а волк, забравшись в воду, говорил Сянь-е. Ты уступил мне два ведра воды, но где же я раздобуду кукурузную похлебку? Принесу-ка я завтра пару крысиных тушек, я знаю, ты любишь мясо. Совсем я состарился, подумал Сянь-е, силы уже не те, придется уступить. А вот попадись ты мне лет десять назад, да чего там, даже пару лет назад, ты бы судьбу благодарил, что живым остался. Сянь-е молол языком, оттирал с себя грязь, мутил прозрачную воду. Искупавшись, вылез на берег и справил нужду, тем временем тонкое алое зарево над скалой побледнело, оставив по себе только светло-красную тень.

Сянь-е накрыл ведра двумя пучками травы, повесил их на коромысло и стал медленно пробираться к выходу из ущелья. Под тяжестью ведер коромысло гнулось дугой, ведра покачивались в такт шагам, но трава не давала воде расплескаться. Хриплый скрип коромысла бился о скалы, убегая к выходу из ущелья. Я и правда состарился, думал Сянь-е, надо идти потише. Доберусь до тропы, пока совсем не стемнело, а там можно не бояться, луна выведет меня к склону. Приду, побрызгаю на кукурузу водой, и белые пятна перестанут шипеть да расползаться во все стороны.

Сянь-е неторопливо пробирался к выходу, не подозревая, что ему навстречу идет целая стая волков.

Тот бурый волк размером со Слепыша шел впереди, указывая дорогу. Увидев Сянь-е, стая резко остановилась. Но в следующий же миг бурый волк оглянулся на сородичей и смело повел их прямо на старика.

Сянь-е словно громом поразило – он понял, что угодил в ловушку. Зачем же я полез купаться, думал старик. Зачем я так долго сидел у воды. Лучше бы поскорее выбрался из ущелья, шел бы сейчас по тропе, а волки остались бы ни с чем. Крутя в голове эти мысли, Сянь-е принял невозмутимый вид, медленно опустил ведра на землю, снял их с крюков, развернулся и пошел с коромыслом прямо на стаю, будто в грош не ставит таких соперников. Шел он неторопливо, крюки на коромысле покачивались в такт шагам. Стая и Сянь-е двигались друг на друга. Два десятка шагов между ними быстро сократились до десяти, но Сянь-е, по-прежнему спокойный, размашисто шел вперед, словно собирался нырнуть в самую гущу волчьей стаи.

Его выдержка напугала волков, они сбавили шаг и остановились у входа в ущелье.

Сянь-е шел им навстречу.

Два волка во главе стаи отступили на шаг назад. От этого шага сердце у старика немного успокоилось, он уже не чувствовал прежнего смятения и двигался еще быстрее и резче, шаги его так грохотали по ущелью, что со скал посыпались мелкие камешки. Волки бесстрастно следили за приближением старика, наконец Сянь-е дошел до того места, где ущелье сужалось, словно бутылочное горлышко, окинул глазами отвесные скалы и замер на месте. Между скалами здесь было не больше двух шагов, и Сянь-е занял это место, чтобы волки не могли зайти ему за спину и взять в кольцо.

Теперь кто кого перестоит.

Сянь-е до отвала напился воды и не чувствовал ни голода, ни жажды. Главное не отступать, думал старик, если устою на ногах, как знать, может, выберусь отсюда живым. Солнце забрало с неба последние красные тени. Потемневшее небо сделалось одного цвета с волчьими шкурами. В ущелье с тихим шорохом спускалось безмолвие горных сумерек. Пока волки не догадались, что у него на уме, Сянь-е пересчитал их – в стае было девять волков, три больших, четыре размером со Слепыша и два совсем волчонка.

Сянь-е стоял на месте, словно дерево, вросшее в землю.

Бирюзовые глаза волков походили на горящие бусины, развешанные в темноте. Над ущельем нависла черная гора тишины. Сянь-е не шевелился. И не издавал больше ни звука. Наверное, волки поняли, зачем он так бойко шагал им навстречу – чтобы первым занять теснину между скалами. Матерый волк взревел прерывистым сизо-красным воем. И стая снова двинулась на старика.

Сянь-е взмахнул коромыслом и со всей силы ударил им по земле.

Волки остановились.

До них было не больше восьми шагов, в последнем свете сумерек Сянь-е разглядел, что у одного из трех матерых порвано левое ухо, а еще он немного хромал. Сянь-е пристально разглядывал этого волка. Какое-то время они смотрели друг на друга в упор, а потом матерый снова взревел хриплым воем, и стая двинулась на старика. Когда между ними осталось не больше шести шагов, старик перехватил коромысло и замахнулся, целясь в середину стаи, целясь в голову вожака.

Волки снова остановились.

Сянь-е глядел на вожака, краем глаза следя за остальными. Ярче всего глаза горели не у матерых волков, а у двух волчат, которые то выбегали вперед, то возвращались в середину стаи. Их глаза сверкали, словно вода на солнце, а из-под воды проступали смятение и страх. Волчата то и дело оглядывались на вожака. А он в ответ выл сизо-красным воем, понятным одной лишь стае. Последние отсветы на небе померкли, ущелье накрыло кромешной тьмой, а глаза волков сияли, словно изумрудные озерца. От выхода из ущелья потянуло сизым духом волчьих шкур. Он был бледнее, но отчетливей густой и липкой крысиной вони. Сянь-е вспомнил о кукурузе, подумал, что за это время сухотка успела сожрать всю зелень на листьях и перекинуться на стебель. Главное, чтобы она не добралась до сердцевины, думал Сянь-е, если на макушке останется хоть немного зелени, кукурузу еще можно спасти. Старика вырвала из раздумий сизая плеть волчьего воя, он вздрогнул, проморгался и сказал себе: сейчас надо думать только о стае, зазеваешься хоть на секунду – угодишь волкам в зубы. По счастью, волки не заметили, что старик отвлекся. Повинуясь вою вожака, стая двинулась было вперед, но Сянь-е взмахнул коромыслом, крюк ударился о скалу, и по ущелью полетело ледяное эхо, а волки снова отступили.

Противостояние подвесным мостом соединяло глаза вожака и Сянь-е, и каждое движение их век раскачивало мост, заполняя ущелье тревожным эхом. В темноте Сянь-е видел только глаза волков, зеленые бусины зрачков неподвижно висели в воздухе, и стоило им хоть немного сдвинуться с места, как старик взмахивал коромыслом, и бусины снова отступали. Время медленно катилось по воле старика, словно повозка, запряженная старым бессловесным быком. Вышла луна, круглая, словно волчий глаз, стало быть, сегодня середина месяца, пятнадцатое или шестнадцатое число. Налетел ветерок, и по спине у Сянь-е будто проползли земляные черви. Он знал, что это стекает пот. Ноги немели от усталости, по телу разливалась ломота. Неподвижное противостояние с волками выматывало старика куда быстрее привычной работы в поле. Больше всего на свете ему хотелось увидеть, как волки ложатся на землю, устав стоять неподвижно. Пусть хотя бы переступят на месте, чтобы размять лапы. Но волки не шелохнулись. Они стояли полукругом в шести шагах от старика и не сводили с него глаз, неподвижные, словно отесанные непогодой камни. Сянь-е слышал мерный стук, с которым перекатывались их зрачки, видел отсветы на холках, когда ветер со скрипом раздувал жидкую шерсть. Разве мне их перестоять, спрашивал себя старик. И отвечал сам себе: хоть в лепешку расшибись, а стой! Но у волков по четыре лапы, возражал себе Сянь-е, а ты человек на двух ногах, да к тому же старик, восьмой десяток разменял. Силы небесные, отвечал на это Сянь-е, не успела ночь наступить, а ты уже дрогнул, неужто собрался даром сгинуть в волчьей пасти? Один из волчат не выдержал и улегся на землю, даже не посмотрев на вожака. Следом улегся и второй волчонок. Вожак глянул на них и взревел пурпурным воем, в ответ волчата разом обернулись и заскулили, их голоса протянулись в темноте, словно нежные зеленые побеги, и стая снова притихла. Волчата сдались первыми. Но стоило им улечься, как зараза усталости перекинулась на Сянь-е, и его ноги разом обмякли. Хотелось пошевелиться, размять суставы, но вместо этого старик только резко напряг и расслабил мышцы на ногах, дернув коленными чашками, и остался стоять в прежней стойке. Нельзя, чтобы матерые заметили, что ты шатаешься, будто какой-то волчонок, думал Сянь-е. Дашь слабину, и они тут же бросятся в бой. Будешь стоять смирно – выживешь, говорил себе Сянь-е, а начнешь шататься – навсегда сгинешь в этом ущелье. Луна с востока переместилась на юго-запад, спекшийся запах облаков, проплывавших по небу, подсказал Сянь-е, что завтра снова придет жара и солнечные лучи на гребне будут весить самое малое пять цяней. Сянь-е взглянул на небо и в паре десятков шагов от луны приметил густое облако. Подумал, что, когда оно наползет на луну, ущелье ненадолго окажется в тени. Старик стоял на месте, словно вросший в землю пень, и ждал. Наконец луна скрылась за облаком, по коже черным шелком заскользила густая тень, Сянь-е бесшумно согнул сначала одно колено, за ним другое и тут же почувствовал, как забитые каналы в теле прочистились и ноги снова наполнились силой. Сянь-е выпрямил спину, и крючки на коромысле зашелестели, словно рвущаяся влажная бумага. В этот миг тень добралась до стаи, и старик увидел, как зеленые огни, словно огромные светляки, подались вперед. Он взревел и со всей силы застучал коромыслом о скалы. Шум осыпающегося с кручи песка ручейком бежал мимо ног старика, а когда все звуки стихли и тень от облака доползла до выхода из ущелья, Сянь-е увидел, что пять волков из девяти подступили ближе, до них оставалось не больше пяти шагов. По счастью, Сянь-е успел размять ноги, а грохот его коромысла не дал волкам подойти слишком близко, теперь он мог стоять в своей боевой стойке хоть до самого утра.

Мне семьдесят два года, думал Сянь-е, я мостов больше обошел, чем вы дорог.

Пока я стою на ногах, думал Сянь-е, даже не мечтайте ко мне подойти.

Чего они испугались, думал Сянь-е, неужели волки боятся грозного взгляда застывшего недвижно человека?

Наверное, уже полночь, думал Сянь-е, почему иначе веки так отяжелели?

Не вздумай задремать, велел себе Сянь-е, клюнешь носом, и тебе конец. А дома ждут Слепыш с кукурузой.

Волчата внизу закрыли глаза. Сянь-е видел, как четыре самые яркие бусины мигнули и погасли, будто бумажные фонарики. Он бесшумно скользнул правой рукой вдоль коромысла, добрался до левой руки и со всей силы впился ногтями в запястье. Жгучая боль растеклась по телу, спугнув дремоту: она вздрогнула, словно прижженная угольком, спорхнула с век и упала в озерцо лунного света на дне ущелья. Сянь-е вернул правую руку на место. Один волк размером со Слепыша лег на землю, и зеленые огни его глаз тут же спрятались за тяжелыми веками. Услышав, как фыркнул вожак, ослабевший волк какое-то время пытался бороться со сном, но все-таки сомкнул веки.

Ночью время потекло с шелестом, как сквозь густую траву. Звезд на небе убавилось, луна светила холодно и скорбно. Глаза у Сянь-е слипались. Он украдкой оторвал от земли одну ногу и со всей силы наступил на другую, тогда закаменевшие веки немного помягчели. По звездам Сянь-е определил, что полночь уже позади. Словно звуки гонга, что отбивает вдали очередную стражу, в ущелье спускалась вторая половина ночи. Теперь главное не шевелиться, главное – не сходить с места, тогда дремота одолеет и остальных волков.

Так и случилось: влажное покрывало томившей Сянь-е дремоты укрыло и стаю. Еще три бурых волка упали на землю. И даже тихий, но яростный рык вожака не смог их удержать. Наконец стоять остался один вожак. Из целой россыпи зеленых бусин горели только две, Сянь-е смотрел на стаю и тихо торжествовал. Еще бы этот улегся, думал он про вожака. Ляжет на землю, и я смогу потихоньку размять мышцы. Но вожак вовсе не собирался ложиться, а сделал шаг вперед. Стало быть, решил сразиться один на один – при мысли об этом старика снова прошиб холодный пот. Он со всей силы замахнулся коромыслом, но вожак замедлил шаг, вгляделся ему в глаза и, описав дугу по залитому луной ущелью, вернулся в середину стаи, гулко рухнул на землю и опустил веки.

Все огни в ущелье погасли.

У Сянь-е вырвался долгий вздох облегчения, ноги разом обмякли, старик пошатнулся, сердце ухнуло вниз, но все-таки он устоял. И заметил, как глаза вожака сверкнули из-под прикрытых век. Сянь-е понимал, что спать нельзя – вожак только того и дожидается. Он нащупал рядом длинную лозу, вырвал ее с корнем, снял со штанов красный пояс, отцепил крюки с коромысла и связал все это вместе, стараясь посильнее шуметь. Четыре волка из стаи глянули на него и снова закрыли глаза.

Значит, и правда спят.

Под бледным светом луны силуэты спящих волков походили на кучи перепаханной земли. По неровному дну ущелья растекался чистый холодный запах хищника. Сянь-е разулся, ступил босыми ногами на запах, затаив дыхание, перешагнул вперед, натянул самодельную веревку между скалами у самой земли и отступил обратно, привязав свободный конец к своему запястью. Затем облокотился на коромысло, прислонился к скале и захлопнул глаза.

Сянь-е заснул.

Сон унес старика за тысячу ли от ущелья, и время вихрем летело мимо. Вдруг веревка на запястье дернулась, да так резко, будто небо свалилось на землю, и сон старика оборвался. Сянь-е разлепил шелестящие веки, подхватил коромысло и с грохотом наставил его на волков.

Небо успело посветлеть. И луна со звездами попрятались, будто их и не было. Выход из ущелья стал цвета темной воды. Сянь-е проморгался и увидел, что волки оборвали натянутую веревку. Пояс раскинулся между ними и стариком, словно алая река. Волки поняли, что сами разбудили своего врага, и понуро стояли, поглядывая то на грозного и свирепого старика, то на красную змейку пояса. Сянь-е целился в середину волчьей стали, сжимая коромысло так крепко, что ладони постанывали от боли. Он пересчитал волков, в ущелье их было всего пять, еще четыре куда-то ушли. И вожак ушел. Лицо Сянь-е обдало синюшным холодом, он не шелохнулся и не отвел взгляда от стаи, но сердце заполошно металось в груди и грохотало, словно обвалившаяся стена. Сянь-е знал, что, если хотя бы один из тех четырех волков нападет сзади, его ночное бдение закончится, и он навеки сгинет в этом ущелье.

Сянь-е вслушивался в тишину за спиной.

Полотняные башмаки насквозь промокли от холодного пота, Сянь-е будто очутился в луже со студеной водой. Судорожно соображая, куда вожак мог увести остальных волков, он скосил глаза на выход из ущелья и увидел тонкую полоску золотисто-серебряного света. Значит, уже восход, а волки не терпят палящего солнца, если день снова будет знойным, стая отступит, покуда солнце не набрало силу. Раздумья Сянь-е прервал резкий запах мочи, старик хотел посмотреть, кто из волков не удержался и пустил струю, но вдруг услышал над собой шорох осыпающейся земли.

Сянь-е вскинул голову и увидел, как вожак с одним из волчат спускается по скалам к выходу из ущелья. Перевел взгляд на скалу напротив – по ней спускались еще два волка. Все ясно: пока он спал, волки разделились и отправились обследовать скалы за его спиной, чтобы найти спуск в ущелье и взять его в кольцо. К их досаде, ущелье оказалось слишком тесным, а скалы крутыми, словно отвесные стены, и волкам пришлось вернуться ни с чем. Сянь-е торжествовал, а его тело наливалось свежими силами, как небо наливается солнечным светом. И в этот самый миг в ущелье с визгом вонзились рассветные лучи, а со скалы раздался слабый и мутный вой вожака. Услышав его, пятеро волков взглянули на Сянь-е, на ивовое коромысло в его руках, развернулись и тихо поплелись прочь.

Волки отступили.

Утомленные ночным противостоянием, волки уходили из ущелья, то и дело оглядываясь на Сянь-е. А он словно врос в землю, стоял с коромыслом наперевес, не сводя с них пылающего взгляда. У выхода из ущелья стая воссоединилась, волки дружно обернулись, пристально вгляделись в глаза Сянь-е и наконец пошли прочь. Их шаги звучали все тише и тише, пока совсем не смолкли, как последние листья по осени. Старик разжал пальцы, и коромысло упало на землю. Он ощутил, как что-то ползет по ноге, опустил голову и понял, что бледным запахом мочи тянуло вовсе не от волков, а от его собственных штанов.

Сянь-е напустил в штаны от страха.

Он в сердцах шлепнул себя между ног, выругался: старый ты дурень! Потом уселся на землю, чтобы как следует отдышаться, а когда солнечные лучи сделались еще острее, Сянь-е встал и с коромыслом наперевес прокрался к выходу из ущелья, забрался на скалу и огляделся вокруг. Волки и правда отступили – убедившись в этом, старик нацепил на коромысло крюки, подхватил ведра и вышел из ущелья.

Сянь-е взобрался на хребет Балоу по западному склону, подъем был долгий, но он позволил себе только три остановки – боялся, что волки вернутся. Тропа бурым полотном растянулась по неровному гребню, и Сянь-е казалось, что он шагает по спинам застывшего на солнце коровьего стада. Лицо старика светилось от радости и гордости за себя: шутка ли, в одиночку прогнал из ущелья девять волков. Отыскав место поровнее, он опустил ведра на землю, сел перевести дух и увидел вдалеке знакомую стаю – волки поднялись по склону на гребень и скрылись в глубине хребта Балоу.

Вашу мать, ругнулся Сянь-е, сожрать меня хотели? Меня, Сянь-е? Сосунки! Да что мне девять волков! Будь вы хоть стаей тигров, все равно вам со мной не сладить!

Сянь-е прокричал вслед уходящим волкам: возвращайтесь, если духу хватит! Еще постоим хоть день, хоть два!.. И добавил, уже тише: волки ушли, значит, источник теперь мой, источник теперь наш с кукурузой и Слепышом. Сянь-е вдруг вспомнил о кукурузе, об одолевшей ее сухотке, и сердце обдало холодом, он припал к ведру и пил, пока живот не раздуло от воды, наконец жажда с голодом отступили, старик закинул коромысло на плечо и зашагал по тропе к склону горы Балибань.

Он вернулся на свое поле только к полудню, долгие поиски воды и ночное бдение состарили Сянь-е на сотню лет, за несколько часов его жухлая и редкая борода отросла едва не до пояса. У горы Балибань старик почувствовал, что вот-вот рухнет, словно подрубленное дерево, поставил ведра на тропу и сел передохнуть, и тут перед ним вырос Слепыш. Его свесившийся набок горячий язык был изрезан сухими трещинами, а в мертвых глазницах стояли бочаги темно-серой воды. Пес плакал. Он не шел к старику, нет. Он услышал тихую поступь хозяина, учуял прохладный запах воды и нетвердо побрел навстречу, а когда до старика оставалось самое большее пять шагов, пес рухнул на землю, не в силах больше пошевелиться.