355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ян Кошкарев » Край » Текст книги (страница 2)
Край
  • Текст добавлен: 14 марта 2022, 08:00

Текст книги "Край"


Автор книги: Ян Кошкарев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Посреди рассказа, как Платона едва не облапошили на секретном объекте в позапрошлом году, когда он почти пропустил лишний пункт в смете, зазвенел звонок.

– Ольга пришла, – сообщила Лизка. – Надо устроить ей нагоняй за прогулки допоздна.

– Пусть гуляет, – сказал Тальберг. – Возраст такой.

– Хорошо, только уроки кто за нее делать будет? Ты? – возмутилась Лизка, и Платон заметил, что ее глаза в гневе стали еще более зелеными и оттого прекрасными. – У нее и так за прошлую четверть оценки по всем предметам сползли. Кроме математики, потому что там с самого начала сплошные проблемы.

Лизка вышла из кухни. Из коридора донесся приглушенный разговор, из которого не получалось разобрать ни слова, но бурная интонация подсказывала, что попытка прочитать воспитательную речь натолкнулась на активное сопротивление со стороны Ольги.

– Иди в комнату, завтра продолжим, – донеслось из коридора, и на кухне появилась Лизка. – Поговори с ней, как отец! Она меня игнорирует!

– Думаю, уже поздно, – ответил Тальберг. – Через пару лет сама перебесится.

– Иногда твои подходы к воспитанию меня просто поражают!

Он пожал плечами.

– Пойду, пожалуй, – Платону стало неловко от присутствия на чужой ссоре.

– Не обращай внимания, посиди еще, – попросила Лизка. – Хочешь, добавки насыплю.

– Время позднее, надо вещи разложить, постель приготовить…

Он ушел. Тальберг остался сидеть на кухне и глядеть через окно на фонарный столб, освещающий играющих в домино мужиков.

В ту ночь Тальберг долго не мог заснуть. У него то замерзали ноги, то становилось жарко, то ныли колени. Он ворочался в попытках отыскать положение, при котором количество мешающих частей тела сводилось бы к минимуму.

Поворачивался на левый бок, ему сдавливало грудь, и он задыхался. Тогда ложился на правый бок лицом к Лизкиному затылку, и становилось еще хуже, потому что отовсюду начинали лезть совсем уж нехорошие мысли.

Он любил Лизку, но сомневался в обратном. Особенно сегодня, когда видел, какими глазами на нее смотрел Платон.

Захотелось пить. Сел и долго шуршал под кроватью ногой в поисках тапочек.

– Чего тебе не спится? – сонным голосом спросила Лизка, не оборачиваясь.

– Жажда мучит, во рту пересохло.

– Ы-ы… ты чаник… кух… – пробормотала она и снова захрапела.

Тальберг отыскал второй растоптанный тапок, сунул в него ногу и пошел на кухню. Свет включать не стал, чтобы не щуриться, как крот. Долго не мог на ощупь найти на плите чайник, а когда нашел, с разочарованием обнаружил, что воды в нем почти нет. Он попробовал выпить через носик остаток со дна, но на первом же глотке в рот попали отколовшиеся кусочки накипи.

Он с отвращением выплюнул их в умывальник. Проходя мимо Ольгиной комнаты, услышал тихий ритмичный шум, словно толпа маленьких гномов яростно забивала микроскопические гвозди миниатюрными молоточками. Осторожно приоткрыл дверь и увидел спину Ольги, сидящей под ночником у окна и мерно покачивающейся в такт агрессивной музыке, пробивающейся сквозь наушники. На коленях у нее лежала раскрытая книга.

Тальберг взглянул на настенные часы – два часа ночи! – и открыл рот, чтобы устроить нагоняй за чтение в темноте и несоблюдение режима сна, но передумал и на цыпочках вернулся в спальню.

Лизка во сне повернулась к нему лицом. Полумрак скрыл появляющиеся морщинки, и она выглядела на пять лет моложе.

Ему захотелось ее поцеловать. Он наклонился и уткнулся губами в щеку.

– Ум-м-мм… колешься… Опять не побрился, – промычала Лизка и снова отвернулась к стене.

Он лег к ней спиной, сунул руку под подушку и заснул.

4.

Позвонила Лизка и напомнила купить продукты после работы. Картофель, яйца, масло, хлеб. Тальберг записал точное количество и вес, потому что без списка в магазины не ходил.

Он отличался плохой памятью и записывал на листочки все, а потом эти клочки скапливались на комоде, в карманах, на холодильнике. Проблему вызывала необходимость в нужный момент найти правильную записку.

Саня захихикал и посоветовал завести бумажку со списком бумажек.

Забежал Мухин, предупредил, что на шестнадцать ноль-ноль объявлен сбор по всему персоналу НИИ в главном зале. Явка обязательна.

– Надеюсь, надолго не затянется, – Тальберг сообразил, что не успеет в магазин, если заседание продлиться долго.

– Насколько надо, настолько и затянется, – отрубил Мухин, – вопрос государственной важности.

– У нас все государственной важности. Она уже в печенках сидит.

– Не вздумай эту крамолу при других вслух сказать, – предупредил Павел Владимирович и покачал пальцем, словно Тальберг был маленьким ребенком из младшей ясельной группы и еще не знал, что такое хорошо и что такое плохо.

Время до трех ушло на заполнение отчета об испытании установки, но Тальбергу постоянно мешали. Едва он приступал к новому абзацу, непременно кто-то заходил на чай, как бы мимоходом.

Слух о краените мгновенно разлетелся по институту. Профессора находились в состоянии легкой возбужденности. С Тальбергом здоровались те, кто последние пятнадцать лет игнорировал или вовсе не догадывался о его существовании. Даже Самойлов (второй зять директора, бывший на год старше самого Кольцова), выбирающий под свою группу все денежные темы и поэтому свысока смотрящий на бесплодные фундаментальные научные мучения Тальберга, зашел на чай и долго таращился на кусок краенита, постукивая по нему пальцем и повторяя «интересненько», «замечательно-невероятно» и «кто бы мог подумать». Затем пожал руку с плохо скрываемой завистью, граничащей с ненавистью:

– Поздравляю, коллега! Надеюсь в скором будущем получить образец для исследований в моей группе.

Тальберг пообещал, зная, что краенит поделят и без его участия.

– Думаю, наше сотрудничество окажется плодотворным, – кивнул на прощание Самойлов и ушел.

Тальберг записал на бумажке «краенит – самойлову» и вложил в журнал вместо закладки.

Окончательно стало понятно, что звездный час настал, когда сам Кольцов зашел в обеденный перерыв, чтобы лично полюбоваться на пресловутый кусок Края.

– Не ожидал, что этот день придет, – признался он. – Точнее, не думал, что он наступит при моей жизни.

– Благодарю за оптимизм и веру в наши начинания.

Кольцова можно понять.

Пятнадцать лет Тальберг возился со своей идеей, менял схемы и подбирал частоты без видимых результатов, пригодных для демонстрации финансовой инспекции. Он сам периодически впадал в депрессию и отчаяние и едва подавлял желание взять тему по оборонке, как у всех. Он жил с постоянным осознанием, что в НИИ Края его группа существует лишь потому, что на весь институт он единственный человек, хоть как-то специализирующийся на Крае.

Финансирование упало до неприлично низких цифр и практически прекратилось. От шести сотрудников в результате сокращений, именуемых оптимизациями, остался один Тальберг. Спустя год работы в одиночку он потребовал или ликвидировать группу, или расширить штат хотя бы завалящим лаборантом. Кольцов подумал и согласился.

– Ты в курсе, что краенит на учете и должен выдаваться под роспись другим лабораториям по утвержденной квоте?

Тальберг был не в курсе, но и не удивился. Он ожидал подобного.

– Надо вырезать побольше кусков, чтобы на всех хватило.

– Само собой, конечно, – сказал Кольцов и снова повторил: – Говорю же, согласно квоте и в утвержденном порядке.

Тальберг не сомневался, что первой в этом порядке окажется группа Самойлова.

В половину четвертого отложил недописанный отчет и вместе с Саней отправился в главный зал.

Численность персонала НИИ не впечатляла – после полного сбора часть кресел пустовала. Помещение строилось из расчета на прием гостей и проведение симпозиумов, но переход на оборонку снизил количество мероприятий до нуля.

Тальберг огляделся. Из-за кафедры возвышался скучающий Кольцов, за его спиной стояли составленные в ряд два стола. По правую руку от него сидел Мухин с каменным лицом, а по левую – товарищ в гражданском, на лбу которого читалось, что он из органов.

Люди неторопливо стягивались, рассаживались по креслам. Каждый пришедший обходил присутствующих, приветствовал и интересовался, зачем их собрали.

Никто ничего не знал наверняка, поэтому пересказывали слухи. Самый неприятный сводился к тому, что могли сократить зарплаты за счет премий. Кольцов не раз передавал новости из столицы, что ситуация в стране нестабильная и придется ужаться. Непонятно только, оставят ли всех на местах, но снизят оплату, или сократят штат, но сохранят зарплату тем, кто останется. Смущали оба варианта.

Наличие в президиуме товарища из органов позволяло усомниться, что их собрали поговорить о грядущем сокращении.

Тальберг выбрал место возле Шмидта, найдя его в зале без труда – тот сидел в эпицентре круга из пустых сидений невозмутимым видом, будто ничего не замечал.

– О, Димитрий, – обрадовался Карл, – давно вас ждать для чай, как здесь говорить. Вы знаете, я вчера получить новый группа, то есть партия. Иметься любопытный экземпляры, вы обязательно должен посмотреть.

Тальберг улыбнулся и пообещал зайти.

Ровно в четыре зал закрыли, и наступила тишина. Кольцов вцепился двумя руками в кафедру, прочистил горло и громко зачитал с бумажки, завершая каждое предложение театральной паузой.

– Благодарю вас, коллеги, что нашли время собраться в этом зале. Вы знаете, политическая ситуация в мире не отличается стабильностью. Наше государство оказалось под моральным и физическим давлением враждебных нам правительств, фактически принуждающих нас к военным действиям, но нам удается избегать провокаций…

«Опять за старое», подумал Тальберг, из-за подобного пафоса не слушающий радио и не смотрящий телевизор. Он с любопытством взглянул на Шмидта, чтобы оценить реакцию. Реакция отсутствовала – ни один мускул не шевельнулся на лице, будто сказанное Кольцовым не имело к Карлу отношения.

– …Мир сотрясается от катаклизмов, терроризма и жестокости. Но мы не поддаемся и не сдаемся, направляя наши силы на укрепление всеобщего счастья, веря, что за нами – правда, и какие бы подлости не замышляли правительства других государств, мы убеждены, народы мира не хотят войны…

У Тальберга отключился слух. Он смотрел на Кольцова, но не слышал. В паузах между предложениями директор отрывал взгляд от бумажки, оценивая правильность реакции зала на провозглашаемые сентенции.

Он говорил и говорил обязательную идеологическую часть, но Тальберг, хорошо изучивший несменного директора за пятнадцать лет, знал, что Кольцов безразличен к прочитанному. От него требовали – он беспрекословно выполнял. Его ценили и продолжали держать в должности.

Товарищ из органов смотрел на Шмидта, видимо, заранее проинформированный о его гражданстве. Тальберг почувствовал, что часть внимания, предназначенного Карлу, распространилась и на него. Он поймал нахмуренный взгляд, опустил взор и уставился на наручные часы. Секундная стрелка лениво переползала между черточками.

Через полчаса поток политинформации о ситуации в мире иссяк. Кольцов оторвался от бумажки, сделал паузу и еще громче, чем прежде, прочитал резюме, ради которого их и согнали в общий зал:

– В связи с вышесказанным, в порядке исполнения секретной резолюции номер триста-двадцать-один дробь вэ, пункт три распоряжением по институту номер шестнадцать дробь один от сегодняшнего числа, распоряжаюсь произвести ряд мероприятий по повышению внутренней и внешней безопасности. Первое. Институт переводится в военный режим работы и передается под усиленную охрану. Сотрудники НИИ должны быть ознакомлены под роспись о личной ответственности за нераспространение внутренней информации всех уровней секретности. Второе. Каждый третий четверг месяца организовать проведение общих занятий по гражданской обороне и правилам действий при возникновении чрезвычайных ситуаций.

Прокатился шорох недовольства. Кольцов поднял глаза, и зал затих.

– Третье. Проводить ежеквартально военные сборы для поддержания штатного персонала в надлежащей физической форме.

Семидесятилетний Карлушкин, сидевший в том же ряду, что и Шмидт, пощупал руку в месте, где когда-то располагался бицепс.

– Четвертое. Для охраны порядка организовать добровольные отряды с проведением дежурств в соответствии с установленным графиком.

«Опять эти графики», с досадой подумал Тальберг.

На этом пункты закончились, и Кольцов перешел к заключению:

– Контроль за выполнением распоряжения возложить на заместителя директора по научной работе Мухина Павла Владимировича. Оперативное руководство осуществляется начальником службы внутренней безопасности Безуглым Валентином Денисовичем.

Человек в штатском привстал, чтобы рассмотрели и запомнили на будущее.

– На этом наше собрание подошло к концу, руководители групп получат копии распоряжения для ознакомления. Всем спасибо за внимание, – Кольцов сгреб бумажки с кафедры, развернулся и ушел.

Присутствующие расходились в подавленном настроении. Шмидт почувствовал зависшее в воздухе напряжение и спросил:

– Плохо понимать официальный язык. Сказать, это быть какая-то проблема?

Тальберг отмахнулся.

– Переживем. У нас обычно суровость законов компенсируется необязательностью исполнения.

– Иногда я сильно удивляться, – произнес Шмидт с серьезным лицом, – как вы тут жить…

ГЛАВА II. Шторм неизвестности

5.

На субботу запланировали официальную демонстрацию. Тальбергу этот цирк напоминал свадьбу – всем весело и радостно, кроме молодоженов и их родителей. Женихом, очевидно, был он сам, а невестой? Установка?

Кольцов неделю изводил Тальберга, чтобы тот написал речь.

Тальберг ненавидел торжественные речи. В списке его персональных кошмаров первое место занимала фраза «А теперь, Дима, твоя очередь говорить тост», после чего требовалось выдать пару красивых выражений, за которые не грех выпить. Мысли бросались врассыпную, и то, что получалось выдавить, звучало коротко и скучно: «За здоровье» или «За любовь». Если и за первое, и за второе уже пили, ситуация становилась и вовсе катастрофической.

Через три дня творческих мучений он отдал Кольцову клочок бумаги с набором косноязычных фраз о том, «как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». Директор пробежался по каракулям и процедил сквозь зубы:

– Иди, начищай до блеска свою установку, за тебя напишем. Ты хоть прочитай по-человечески, – попросил он.

Тальберг пообещал. Читать громко и с выражением он умел. Главное, полностью абстрагироваться от текста и ориентироваться на знаки препинания, и любая чушь звучала пафосно. Отсутствие необходимости думать упрощало жизнь, но требовало определенных навыков по игнорированию действительности.

Он почистил зубы, умыл лицо. Посмотрел в зеркало и решил не бриться. Много чести.

Лизка выгладила единственную парадную рубашку и повесила на дверцу шкафа. Она не вымолвила ни слова, но Тальберг отчетливо ощутил лучи холода, излучаемые Лизкиной спиной.

– Лиза… – попытался он.

– Чего тебе?

– Что опять не так?

– Все хорошо, просто замечательно, – сказала она таким тоном, чтобы даже тугому на намеки Тальбергу стало понятно – все плохо.

По-видимому, ему полагалось сделать что-то правильное и хорошее, отчего Лизка сменила бы гнев на милость. Особая трудность заключалась в том, чтобы догадаться самостоятельно, чем недовольны тараканы в Лизкиной голове. С другой стороны, именно сегодня не хотелось разгадывать ребусы, поэтому Тальберг сдался и отложил выяснение отношений «на потом».

Обуваясь, заметил, что правый каблук напрочь стерся, но решил, что внимания не обратят – верх-то хороший.

У входа в НИИ собирался народ. Директор бродил по крыльцу и ежесекундно поглядывал на вечно спешащие «командирские» часы. Расслабился только, когда увидел Тальберга.

– Бегом, давай, Дима, вся ответственность на тебе, – прокричал Кольцов, чем ничуть не облегчил ситуацию.

Подручные рабочие, которых в другое время не допросишься, вынесли на улицу свежевыкрашенную установку и закрепили на транспортировочной раме микроавтобуса.

Около получаса ждали Демидовича. Когда к крыльцу подъехал долгожданный черный автомобиль с тонировкой и без номеров, Кольцов подобострастно подбежал к дверце. Ему что-то сказали через приспущенное стекло, он дал отмашку, и вся кавалькада из автобусов направилась к Краю.

Поездка обошлась без тряски, и казалось, они едут в неправильном направлении, и когда дверь откроется, станет понятно, что приехали в столицу, а не на задворки Лоскутовки. Отсутствие болтанки объяснялось просто – за последние две недели три десятка людей в оранжевых робах, размахивая лопатами денно и нощно, с горем пополам уложили асфальт до самого Края. Клали поверх снега, не ожидая практической пользы от дороги. Приедут, похлопают, командированные журналисты отошлют в газеты безграмотные статейки, и через два дня мир напрочь забудет о краените, НИИ и непонятной установке.

Если бы эти деньги не пустили на ненужную дорогу, прикинул Тальберг, ему бы хватило на переоборудование лаборатории.

Чем дольше ехали, тем сильнее он мандражировал. Мог случиться визит-эффект, когда демонстрируемый агрегат внезапно перестает функционировать в самый ответственный момент перед десятками людей и чиновников с длинными галстуками, заправленными в штаны. Обычно, виноват оказывается слабо закрученный винтик или отвалившийся контакт. Если подобное случится, Кольцов добьется его торжественных похорон тут же под Краем, чтобы гости не зря тащились в парадных костюмах в такую даль.

Всю неделю они с Саней гоняли установку в хвост и в гриву, добиваясь, чтобы каждый пуск проходил удачно, но возможность публичного провала оставалась.

Тальберг замерз. Перед ответственными событиями его морозило и трясло. Единственным действенным способом на время избавиться от озноба – сходить в кусты по-маленькому – он воспользоваться не мог.

По новой дороге доехали быстро. Народ высыпал из автобусов и разбрелся по местности, разглядывая неуютный пустынный ландшафт, на котором отказывалась расти трава. Семенова оставили сидеть в машине, чтобы он со своим огнетушителем не портил людям настроения, наводя на нехорошие мысли, что эта штуковина может загореться.

Тальберг открутил винты, и установку потащили к Краю на заранее приготовленную заасфальтированную площадку перед стеной.

– Могли бы стену оформить, – прошептал подошедший Кольцов, пока рабочие размещали оборудование на отведенном пятачке, – полное отсутствие культуры проведения мероприятий!

– Как оформить? – опешил Тальберг.

– Не знаю, транспарант повесить, место реза краской обозначить…

– Адгезия чуть выше нуля и почти абсолютная упругость, – Тальберг по стеклянным глазам директора догадался, что тот ничего не понимает, и пояснил: – Ни покрасить, ни приклеить, ни гвоздь забить! В нее плюнуть толком нельзя – отскочит!

– Да? – Кольцов с недоверием посмотрел на Тальберга, пытаясь определить, не шутит ли тот.

Он не догадывался, что Саня после очередного неудачного запуска установки в сердцах плюнул в Край и получил плевок обратно. Получилось одновременно и смешно, и обидно. Тальберг никогда в жизни так не хохотал.

Из автомобиля вылез Демидович – грузный, с бледным опухшим рыхлым лицом. При ходьбе он покачивался, отчего казалось, что вот-вот упадет на очередном шаге. В левой руке он держал меховую шапку. Распухшей правой пятерней зачесывал развевающиеся седые волосы, открывая высокий бугристый лоб, переходящий в огромный приплюснутый нос с широкими ноздрями.

Охранник семенил позади с предусмотрительно протянутыми руками, пытаясь предугадать траекторию возможного падения Демидовича, чтобы подхватить в полете.

Вслед за ними, замыкая шествие, шел Платон, которого Тальбергу сейчас менее всего хотелось видеть. Платон нес плащ, вероятно принадлежащий Котову.

Кольцов при виде начальства прекратил раздавать ценные указания и побежал к Демидовичу, виляя невидимым хвостом и надеясь «под шумок» выбить дополнительное финансирование по программе изучения и применения краенита.

– Какая у тебя потрясающая трехдневная щетина, – сказал Платон Тальбергу. – Всегда удивлялся, как ты ее добиваешься.

– Сама растет, если не трогать.

Платон провел свободной рукой по до блеска выбритой щеке и продолжал, будто не заметил сарказма:

– Смотрю, ты герой дня. Установку интересную придумал. Молодец, не ожидал от тебя, – он выдержал театральную паузу для усиления эффекта и с притворным удивлением хлопнул себя по лбу, будто только что вспомнил: – Да что я говорю? Я и семнадцать лет назад не ожидал. А ты сделал.

Тальберг посмотрел ему в лицо. Платон глядел кристально чистыми глазами, от которых веяло нездоровым холодом. Рот улыбался, но во взгляде читалась ненависть. Саня оторвался от установки и с любопытством уставился на них в попытке догадаться, о чем разговор.

– Правильно я сделал, – сказал Тальберг. – И сейчас бы все повторил.

– Странная у тебя правильность, – Платона задело за живое. – Я годами помнил, мучился. И чем дольше думал, тем меньше виделось правильного. Что может быть справедливого в том, чтобы в одно мгновение потерять двух людей, которых считал самыми близкими?

Он развернулся и твердым шагом направился к Демидовичу.

– Что он имел в виду? – не выдержал Саня.

– Да ну его! – отмахнулся Тальберг, давая понять, что не хочет обсуждать. – Включай на прогрев.

Подошел Кольцов, поинтересовался, как идет процесс. Удовлетворенно кивнул и мимоходом сообщил, что Тальбергу речь не доверит и от имени института выступит самостоятельно, мол, субординация и уровень мероприятия требуют. Тальберг сразу сообразил, что Кольцов решил засветиться перед центром и создать впечатление, что установка разрабатывалась при его активном участии и под непосредственным руководством. На деле же, Николай Константинович понятия не имел, как она работает, и пять последних лет уговаривал перейти на другую тему.

Однако Тальберг почувствовал облегчение, избавившись от необходимости выступать на публике – ради такого стоило пожертвовать лаврами победителя.

Люди бродили по площадке и расставляли штативы. Какой-то деятельный парень с папкой сновал по местности, оказываясь одновременно в разных местах. Он отвечал за организацию мероприятия – рассаживал высоких гостей, распределял прочих зевак по секторам, размещал фотографов. Подойдя к установке, он прищурился и оценил картинку. Два сгорбившихся человека, по его мнению, плохо вписывались в кадр, поэтому он спросил:

– Вы не могли бы отойти от этой штуки, чтобы вид не загораживался?

– Нет, – разозлился Тальберг. – Она без нас не включится.

– Жаль, – парень не заметил явного недружелюбия и побежал дальше упорядочивать нестройные ряды присутствующих.

– Установка прогрелась, – сообщил Саня, глядя на индикатор термодатчика, установленного неделю назад для надежности.

Тальберг доложил Кольцову, что можно приступать. Пришлось подождать, пока организатор подаст сигнал взмахом флажка.

Директор поприветствовал присутствующих. Затем в микрофон вцепился Демидович и с нечленораздельной стариковской дикцией провозгласил очередную победу отечественной науки.

Перешли к демонстрационной части программы. Саня выставил мощность на треть и принялся крутить маховики привычными движениями, за неделю отработанными до автоматизма. Черная точка на поверхности стены появилась мгновенно. Линия реза получалась четкой, с ровными краями.

Пока Саня резал, Тальберг стоял рядом, готовый прийти на выручку, если мероприятие пойдет не по плану. От них требовалось сделать небольшой рез в десяток сантиметров для получения символического кусочка краенита. Не морозить же высоких гостей час на открытом воздухе!

Демидович стоял с полузакрытыми глазами и покачивался с шапкой в руке. Тальберг подозревал, что Котов спит стоя и не падает только потому, что охранник поддерживает его сзади.

Фотографы поочередно подходили поближе и делали снимки работающей установки. Вскоре кусочек краенита вывалился из Края.

Демонстрация закончилась, присутствующие захлопали. Саня перевел ручку мощности в ноль, но выключать не стал и, на всякий случай, оставил в режиме прогрева. Тальберг облегченно вздохнул. Свою часть они выполнили, пришло время переходить к официозу и поздравлениям. Саня шепнул, что пойдет покурить, и ретировался за автобусы.

Кольцов взял бумажку, для солидности вложенную в красную папку. Тальберг встал в двух шагах от него. Камеры защелкали, директор приступил к чтению:

– Уважаемые присутствующие! Мы собрались здесь, чтобы стать свидетелями впечатляющей победы человека над тайнами природы, когда что-то, вчера считавшееся невозможным, становится реальным…

Тут произошло нечто, протоколом не предусмотренное. В толпе образовалось непонятное шевеление. Зеваки одновременно начали перешептываться, и в воздухе повис низкочастотный гул, ежесекундно прибавляющий в громкости. Внимание цеплялось за еле видимое движение в массовке. Нарушалась торжественность атмосферы, и Кольцов это почувствовал – паузы в его речи попадались чаще и становились длиннее.

Тальберг не сразу выявил причину оживленности. Люди в задних рядах оглядывались и показывали куда-то пальцами. Он ворочал головой в попытках понять, что происходит, но из-за толпы не мог ничего разглядеть и чувствовал себя обделенным. Он и в НИИ вечно узнавал новости в последнюю очередь, причем от Сани, хотя по субординации должен был его информировать.

– Бежит! – удалось разобрать отдельные возгласы. – Прямо сюда!

Кто бежит? Тальберг привстал на цыпочки в попытках высмотреть причину массового оживления. Кольцова не слушали, и он перестал читать.

Шум становился громче, напряжение нарастало. В толпе раздался женский визг, в рядах присутствующих показалась прореха, через которую в круг влетел… ослепительно белый заяц.

Он мчался к Тальбергу, опешившему от неожиданности и не успевшему отреагировать. Ушастая молния пересекла пространство между выступающими и наблюдающими и на всей скорости врезалась в установку, отозвавшуюся жалобным металлическим звоном.

Тальберг сглотнул и посмотрел на лежащее у ног пушистое тело, понимая, что случился конфуз.

В задних рядах засмеялись. Толпа гудела, щелкали фотоаппараты. Растерявшийся Тальберг продолжал стоять истуканом. Оглядываясь по сторонам, он заметил довольное лицо улыбающегося Платона.

«Не мог же он зайца притащить? А вдруг? – мелькнула мысль. – Нет. Ерунда какая-то, люди в сорок лет так уже не развлекаются».

– На охотника и зверь бежит, – натужно пошутили в задних рядах, и гости захохотали.

– Из него шкварок можно нажарить, – посыпались шутки со всех сторон. – Еще и на воротник останется.

Стиснув зубы, Кольцов тайком прошептал Тальбергу:

– Отнеси куда-нибудь!

Покрасневший Тальберг наклонился, поднял за уши мягкое теплое тело и в раздумьях пошел к автомобилям. Пятнадцать метров под пристальным вниманием десятков людей, отпускающих шуточки, показались бесконечными.

За автобусом стоял Саня и задумчиво курил, пропустив заячий перформанс. Заинтригованный неожиданным оживлением, он хотел разузнать у Тальберга, откуда шум, но заметил зайца и сильно удивился, едва не выронив сигарету.

– Это что?

Тальберг сунул ему в руки тушку и буркнул:

– Охотничий трофей. Делай с ним, что хочешь. Можешь в пакет положить, чтобы никто не увидел.

Он вернулся на место. Остаток мероприятия получился коротким и скомканным, потому что директора уже не слушали. Гости перешептывались и обсуждали зайца. Установка и Край ушли на второй план.

– Что это было? – спросил Кольцов, когда все закончилось и толпа расползлась по автомобилям и автобусам.

Тальберг предположил, что высокочастотный звук или излучение от установки могли привлечь животное. Но он не биолог и точнее не скажет, так как не знает диапазон частот у заячьих ушей.

Подошел Платон.

– Кажется, я догадался, почему заяц прибежал, – изрек он с серьезным лицом. – Он решил, что ты для него нору сделал.

– Иди в… – ответил Тальберг, порядком подуставший от шуток.

– Посмотрим, куда заяц тебя заведет, – Платон отсалютовал и ушел вслед за Демидовичем.

6.

В понедельник каждая собака в институте знала подробности инцидента с зайцем. Новогодние снежинки, украшавшие стенд в фойе и провисевшие три месяца из-за банальной лени, наконец, исчезли. На их местах появились бумажные заячьи силуэты с длинными ушами. Тальберг шутку оценил ухмылкой, сорвал самый большой экземпляр с особенно нахальной мордой и скатал в шар.

– Ты куда тушку дел? – спросил у Сани.

– Какую тушку? – не понял тот. – А-а, эту… У меня есть знакомый таксидермист, он за месяц из нее чучело сделает, от живого не отличите, зуб даю. Причем абсолютно бесплатно, по дружбе. У него вообще талант. Когда к нему в гости прихожу, он такие вещи показывает, прямо не веришь, что у них мотки проволоки внутри. На прошлой неделе он с собакой возился, один мужик заказал в память…

– Что ты с чучелом делать собрался? – перебил Тальберг, не вдохновленный историями из жизни таксидермистов.

– Не знаю. Сюда принесу, поставим, как трофей, – предложил Саня. – Ни у кого нет, а у нас будет.

– Не хочется мне иметь эту штуку в лаборатории.

Не успели договорить, как зазвонил телефон и голос Натальи сообщил, что Кольцов вызывает к себе. Срочно.

Пришлось оставить на хозяйстве Саню и отправиться «на ковер». В приемной Наталья не дала присесть и отправила в кабинет, сказав, что Николай Константинович ждет и распорядился принять без промедления.

– Добрый день, – деланно обрадовался Кольцов, привстал и пожал руку двумя ладонями, чтобы подчеркнуть, насколько он счастлив. – Присаживайся.

Тальберг сел. Директор с места в карьер перешел к делу:

– Дима, хочу поговорить о вопросах дальнейших перспектив, касательно твоей… хм… установки или как ты ее называешь. На нашем внутреннем научном совете при участии Мухина мы пришли к выводу, что работу следует проводить по двум направлениям. Во-первых, изучение самого вещества Края…

– Краенита, – поправил Тальберг автоматически.

– Пусть будет краенит, – согласился Кольцов, – бывают названия и хуже. Так вот, изучение свойств и разработка вариантов применения краенита. Этим займется группа Самойлова. Во-вторых, повышение производительности установки для увеличения добычи. Сколько, говоришь, глубина реза?

– Одиннадцать с половиной сантиметров, – Тальберг по приезду в НИИ измерил линейкой отметку на маршрутном листе.

– А скорость?

– Около сантиметра в минуту.

– Вот и замечательно, – обрадовался Кольцов. – Хотелось бы на первом этапе увеличить глубину реза в два раза. А там и скоростью займемся.

– Не так быстро, – усомнился Тальберг. – Надо мощность повысить.

– В два-то раза ты сможешь, – легкомысленно произнес Кольцов. – Мы в тебя верим.

– В квадрате надо брать, мощность луча падает квадратично расстоянию, то есть в четыре раза, – поправил Тальберг. – Плюс нужна улучшенная система охлаждения на сжиженных инертных газах.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю