Текст книги "Муха с капризами"

Автор книги: Ян Грабовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Только когда Бесхвостый крикнул: "Цыц! Пусть кто-нибудь только пискнет без спроса – я ему покажу!" – стало немного тише и старец смог продолжать.

"Вы уже узнали себя и поняли, что воробей никогда не покидает родной земли, не бежит в теплые края, как делают другие птицы!"

"Позор им! Позор им! Долой!" -закричали воробьи. И так зашумели, что Бесхвостому пришлось клюнуть нескольких самых ярых крикунов, потому что иначе он никогда бы не успокоил собрание. Когда стало немного потише, маленькая воробьиха, промокшая до последней пушинки, ни с того ни с сего закричала: "Ах, как же холодно в нашей любимой отчизне!" Но сосед дал ей тычка. И снова стало тихо. Старец продолжал: "Вы узнали и человека".

"Узнали! Узнали! Узнали! Чир, чир, чир!"

"И поняли, что с ним можно ужиться!" – сказал старейшина.

Тут только и разразился настоящий скандал! Выскочил вперед Ячменек. И крикнул прямо в лицо старику: "А кто стрелял в нас, когда мы мак обирали?" Разразилась небывалая буря жалоб, крика, писка. Бесхвостый довольно долго метался по липе, прыгая с ветки на ветку. Не так-то легко было утихомирить собрание. Особенно возмущались все, понятно, человеческой несправедливостью. А тут еще, как назло, маленькая воробьиха пискнула с места тоненьким, как ниточка, голоском:

"Все требуют справедливости от других, а от себя никто!" Едва ее не заклевали!

Старейшина воспользовался тем, что в конце концов все обезголосили, прокашлялся, чирикнул и продолжал:

"Знайте же, что есть люди ручные и дикие! Чир! Дикий человек готов наброситься на воробьев из-за любого пустяка. Дикий не любит, когда воробьи таскают у него то, что, как ему кажется, принадлежит ему, человеку. Чир, чир, чир! А вот ручной, совершенно ручной..."

"Ха-ха-ха! – засмеялся выскочка – вожак желторотых. – Ты нас, видно, за малых детей принимаешь! Будет сказки рассказывать! Хотели бы мы увидеть своими глазами такого "совершенно ручного человека"!"

Старец ни звуком не ответил на эти издевательские выпады.

Он переждал минутку, перескочил на другую ветку, вытер нос, взмахнул крылышками и снова заговорил:

"Поскольку там, где мы жили до сих пор, то есть в деревне, воробью хорошо только летом, а зимой-не дай боже..."

"Ой, да, да, да!" – пропищал какой-то изголодавшийся воробейка.

"Я решил, – продолжал старец, – поселить вас на зиму в город. Здесь и есть город".

"А что такое город?" – вылез с вопросом молоденький воробушек. Бесхвостый было кинулся на него. Однако старейшина махнул ему крылом и спокойно объяснил: "Город – это место, где живет много людей, где есть теплые чердаки, где на улицах можно найти зерно даже в самый жестокий мороз".

"Даже в мороз? – поразились воробьи. – Чир, чир, чир!"

"Даже в морозы!" – подтвердил старейший воробей.

"А где? Где?" – допытывались молодые.

Старик не захотел ответить вслух. Он подмигнул Бесхвостому. Бесхвостый наклонился к одному маленькому воробушку, сидевшему рядом с ним на ветке, и что-то шепнул ему на ухо. Тот что-то сказал своему соседу. И каждый удивленно открывал глаза, кивал головой и шептал на ухо следующему только что услышанную новость.

Через минуту по всей липе, от верхушки до самой нижней ветки, звучал изумленный шепот:

"Лошади! Лошади! Лошади! Чир, чир, чир!"

А маленькая воробьиха, которая все время выскакивала с неуместными заявлениями, не утерпела и на этот раз.

"Мы таких вещей никогда не ели!" – возмущенно крикнула она.

Снова получила тычка. И опять стало тихо.

"Итак, возлюбленный мой народ, – сказал воробьиный патриарх, – решил я, что эту зиму проживем мы в городе, где воробью, как я уже говорил, живется гораздо легче. Но этого мало. Для зимовки выбрал я такой дом, в котором проживает: в котором проживает: – повторил он и после паузы еще раз с ударением произнес, – в котором проживает:"

У воробьев от нетерпения замерло сердце в груди, а маленькая воробьиха опять не удержалась: "Мы уже слышали, что проживает! Но кто?"

"Совершенно ручной человек",-сказал Патриарх и торжественно оглядел все собрание.

Воробьи были так ошеломлены этой новостью, что едва-едва, тихонечко чирикали: "Ручной? Ручной человек? Чир, чир, чир!" Они и верили и не верили. Переглядывались между собой, посматривали то на Патриарха, то на Бесхвостого.

"Тсс!" – прошипел Бесхвостый и показал клювом на ворота.

Все посмотрели в ту сторону.

"Вот как раз идет "совершенно ручной человек!" – чирикнул Патриарх.

После этого сообщения наступила такая тишина, словно на ветках не было ни единого воробья.

Неудивительно поэтому, что я, входя в сад, даже и не заметил, что происходит на липе. И Тупи, и Чапа, славные мои псы, проходя мимо липы, не подняли и головы. У кошки Имки, которая вышла мне навстречу, хватало собственных забот – в частности, ей нужно было внимательно следить за Пипушем, вороном, – нашим "ангелом-хранителем", и ей было не до воробьев. Одна только Муся, галка, у которой всегда были счеты со всеми городскими воробьями, поглядела одним, потом другим глазком на липу и сердито каркнула: "Уже и к нам их принесло, выродков!" Воробьи следили за мной, широко открыв клювы. Они забыли их закрыть даже тогда, когда я – а со мной и собаки, кошка, галка и ворон – вошел в дом.

А когда они опомнились. Патриарха на липе уже не было. Он полетел в скворечник на ясень. То было его постоянное зимнее местопребывание. От скворцов там всегда оставались перья и пух. Словом, кое-какая меблировка. Вдобавок скворечник был хорошо защищен от ветра.

Старому ревматику жилось там, как у Христа за пазухой.

На липе остался Бесхвостый. Воробьи обступили его и принялись расспрашивать. Но Бесхвостый не любил долгих разговоров, а потому сказал им только:

"Старейшина его приручил. Еще в том году. Он даже корм сам приносит! И боится нас как огня!"

"Боится? – недоверчиво переспрашивают воробьи. – Чир, чир, чир!"

"Да, боится, – заверил их Бесхвостый. – Пусть попробует опоздать с едой, мы ему покажем!"

Воробьи молчали. От изумления у них, как говорится, в зобу дыхание сперло. Только маленькая выскочка и тут чирикнула:

"Нас он боится, а кошки не боится? Кто хочет, пусть верит, чир, чир, чир!"

За это ее опять кто-то клюнул, и она притихла. Бесхвостый сказал:

"И кошки боится! Я сам видел, как он ее кормил. И галки боится – тоже ее кормит. Понятно? И ворона боится – того, который за ним ходит".

"Значит, он трус! – дружно чирикнули воробьи. – Трус! Трус! Чир, чир, чир!"

И с этой минуты репутация моя у воробьиного народа сложилась – или, вернее, погибла – окончательно.

Воробьи переговаривались между собой всё тише и тише. Смеркалось. Наступала темнота.

6

Утром, едва рассвело, Патриарх вышел из скворечника и занялся утренней гимнастикой – стал отряхиваться на дощечке у входа в свою квартиру. Сразу же появился Бесхвостый. Сел рядом и спросил: "Начинать?" Патриарх поглядел на него косо. "Ты где слышал, чтобы в такое время кто-нибудь в этом доме завтракал? Чир, чир, чир!" – удивился он и неодобрительно покачал головой.

"Да ведь мы очень голодны", – пытался извиниться Бесхвостый.

Но старейшина оборвал разговор: "Не лезь, когда не спрашивают!"

Бесхвостый со стыдом убрался на липу. А там уже все ожило. Воробьи чирикали наперебой про "ручного человека". Никто ничего не знал, тем не менее спорили яростно. Маленькая воробьиха выскочила на самую верхнюю ветку, где ее никто не мог достать и закричала во весь голос:

"А я не верю! А я не верю!" – и вызывающе вертела хвостиком.

Но так как все были заняты спором, никто не обращал на нее внимания, и она могла утверждать все, что ей было угодно.

Старейший воробей сидел на своей завалинке и прислушивался. Двор понемногу просыпался. С аппетитом зевали собаки. Закудахтали куры. Селезень Кашперек крякнул своей супруге Меланке что-то такое, отчего громко загоготала гусыня Малгося. Каркнул хриплым басом Пипуш-ворон, наш "ангелхранитель", и немедленно Муся-галка застучала клювом по мискам и корытам.

Хлопнула дверь кухни. Еще раз. Патриарх подождал минутку, покачал головой, подумал и шепнул про себя:

"Если за это время тут ничего не изменилось, то, видимо, скоро завтрак. Надо начинать. Бесхвостый, Бесхвостый! – чирикнул он. – – Пора!"

Бесхвостый подал сигнал. Кто не слышал гомона, который поднялся на липе, не может и представить себе, на что способны воробьи! Но Бесхвостому все было мало. Он кричал на своих, подзадоривал их:

"Эх вы, слюнтяи! Это называется крик? Разве так орут? Вы думаете, он обратит внимание на такой жалкий писк?"

Потом он созвал ватагу старых, самых отважных крикунов и перелетел с ними на окно. Забарабанили в оконные стекла, в подоконник, в карниз.

"Ты что спишь?! – кричал Бесхвостый, заглядывая в комнату через стекло. – Не видишь, что на дворе уже белый день и мы давно ждем завтрака?"

Шум услышала Катерина. Она вышла в сад. Патриарх увидел ее и сразу повернулся к ней хвостом. Не любил он Катерину! Не мог ей простить, что перед самым его носом она заперла слуховое окно чердака, когда он подбирался к сушившимся там семенам.

– Ага, явился, старый жулик! – не особенно учтиво приветствовала его Катерина.

Она поглядела на липу, увидела возмущенных воробьев и пошла ко мне:

– Наши прошлогодние нахлебники уже тут как тут! Это они в окно лупят! Ужас, сколько этой прелести расплодилось за год! На липе просто черно.

Я подошел к окну. Бесхвостый увидел меня и как закричит:

"Наконец встал, лежебока! Хотим есть! Есть! Есть!" И весь воробьиный хор повторил: "Есть! Есть! Есть!"

Что было делать? Я открыл окно. Воробьи на всякий случай упорхнули на липу. "Что? Что? Что?" – волновались молодые. "Как – что! – прикрикнул на них Бесхвостый. – Сейчас насыплет нам корму. Пусть бы попробовал не насыпать!"

"А я не верю! Не верю! Не верю!" – голосила маленькая воробьиха с самой верхушки дерева.

Я насыпал на подоконник крошек, немного каши, набросал кусочков булки. И закрыл окно. Бесхвостый торжествующе чирикнул:

"Ну что? Не говорил я вам? Видите – он совсем ручной! Он все сделает, только надо с ним построже! Да не толкайтесь вы! Становитесь в очередь! В очередь!" – кричал он на воробьев, которые тучей налетели на корм.

"А я все равно не верю! Не верю! Не ве..." – крикнула маленькая воробьиха с верхушки липы и не закончила, заметив, что я появился во дворе.

"Спасайся кто может!" – завопили молодые и мгновенно очутились на дереве. На окошке остался только Бесхвостый и еще несколько старых воробьев.

"Трусы! – крикнул Бесхвостый молодым. – А вы знаете, зачем пришел человек?" Молчание. Ни один воробей даже пискнуть не смел. "Человек принес пшенной каши нашему старейшине! – сказал Бесхвостый. – Внимание! Смотрите! Сейчас увидите своими глазами".

"А я не верю!" – вполголоса чирикнула упрямая маленькая воробьиха и замолчала. И как зачарованная следила за тем, что происходит.

Я подошел к скворечнику и говорю старому воробью:

– Ну как дела, старик? Не забыл меня?

А он – ничего. Делает вид, что не слышит. Только смотрит на меня исподлобья. Протягиваю к нему ладонь, а на ладони – пшенная каша. Мне известно, что старик обожает пшенную кашу. Держу руку над головой и не шевелюсь. Воробей не спускает с меня глаз и тоже не шевелится.

Начинаю тихонько насвистывать. Была у нас такая воробьиная песенка, хорошо нам обоим знакомая еще с прошлого года.

Воробушек наклонил головку, прислушался. Пересел на другую сторону и снова прислушался.

"Так! – чирикнул он мне. – Да! Знаю эту песенку! Ты все тот же!"

Я старался убедить его, что он может мне доверять. Смотрел ему в глаза так же, как и год тому назад, насвистывал ту же самую мелодию и предлагал ему такую же золотистую, как и прежде, кашу.

Воробьи на липе наблюдали за нашей встречей с разинутыми от изумления клювиками.

"Свистит, как дрозд! Человек свистит, как дрозд! – шепнул один, и все подхватили: – Как дрозд! Как дрозд!" И вдруг замолчали. Поглядывали то на меня, то на Патриарха. Старик прошелся по прутику и отскочил. Прошелся еще раз и опять отскочил. Дошел до самого конца, взмахнул крылышками и...

"Сел человеку на голову!" – шепнул с ужасом Ячменек – вожак молодых воробьев.

"Не хочу на это смотреть! Ой-ой! Худо мне!" – чирикнула в отчаянии молодая воробьиха и тяжело, камнем, слетела вниз, в густой куст шиповника.

А Патриарх перепорхнул с головы на мою вытянутую руку. Заглянул мне в глаза своими умными глазками:

"Каша отличная!" – весело чирикнул он и стал подбирать с моей ладони золотистые зернышки.

– Дядя, погладь его, – шепнула Крися, стоявшая за моей спиной.

"Ты знаешь, что я не люблю, когда меня гладят, и вообще остерегаюсь резких движений, правда?" – чирикнул мне воробей.

– Знаю, знаю, старина, – успокоил я его. – Можешь быть уверен, что я не шелохнусь... А ты, Крисенька, имей в виду: если хочешь с кем-нибудь подружиться, уважай его обычаи, иначе ты не сумеешь жить с животными в на стоящей дружбе, – сказал я Крисе.

Патриарх, подбирая кашу, вкратце рассказывал мне, что произошло в воробьином мире за то время, что мы не виделись.

"Будем тут у тебя зимовать", – сказал он напоследок. И перелетел на приступку скворечника.

"Ну что? Видели?" – крикнул Бесхвостый остальным.

"Чудо! Диво!" – дружным хором отвечали воробьи.

"Совсем ручной человек, правда? – похвастался он. – Только помните – строже с ним! Никаких церемоний! Понимаете?"

"Понимаем!" – отвечали воробьи. А маленькая самочка тихонько пискнула с куста шиповника:

"Не хочу на это смотреть! Не хочу ничего понимать! Добром это не кончится!"

Но никто ее не слушал. Все воробьи, во главе с Бесхвостым, бросились на оконный карниз. В мгновение ока подобрали все дочиста. И тогда-то начался первый урок! Трудно мне повторить, даже примерно, как нехорошо, нетактично со мной поступали. Ни одного доброго слова! Сплошь крик и брань!

Напрасно маленькая самочка предупреждала, что так вести себя не следует и все это плохо кончится. Бесхвостый поколотил ее, и она притихла. А сам Бесхвостый, не помня себя, кричал:

"Проучите его! Нечего с ним цацкаться! Никаких телячьих нежностей! Так его! Строже!"

Но и у меня есть самолюбие! Я не дал крикунам ни половинки зернышка. Только после обеда они получили что им полагалось. И уже не на карнизе, а в воробьиной столовой, то есть на фрамуге, оставшейся в замурованном окне. И с этого памятного утра началась наша совместная жизнь.

Жаловаться я не могу. Сложилась она вполне сносно. Если и бывали у меня неприятности, то только тогда, когда я запаздывал с едой. Беда мне, если воробьиный завтрак или обед опаздывал хотя бы на минуту или даже на несколько секунд. Доставалось тогда мне на орехи! Что поделаешь! Порядок, конечно, должен быть. И приходилось мне сокрушенно бить себя в грудь и говорить: "Сам виноват, милый мой!"

Итак, как я уже сказал, отношения наши сложились в общем удовлетворительно. Хуже, однако, пошло дело у воробьев, когда они решили "приручить" весь двор. Правда, старшие – почтенные псы Чапа и Тупи – не интересовались воробьиными делами, зато собачья мелюзга весьма не любила, когда воробьи заглядывали в ее миски. Молодые собаки приручить себя не дали. Не удалось приручить и Мусю-галку. Не примирился с ними и Пипуш-ворон, наш "ангел-хранитель", птица мудрая и терпеливая, но неумолимо проводившая в жизнь свои планы. Пипуш объявил воробьям войну не на жизнь, а на смерть.

Здесь не место рассказывать о ней. Это было бы несправедливо по отношению к Пипушу, который заслуживает отдельной повести. Поэтому обойду молчанием историю этой войны и скажу только, что к весне мы, люди, стали до того ручными, что воробьям ничего не оставалось желать. Одна только Катерина еще кое-как держалась, отстаивая свою независимость от воробьев. Она сопротивлялась им как могла. Но мы с Крисей? Пичужки делали с нами все, что хотели. Бесхвостый научил их, что все наше добро на самом деле принадлежит не нам, а воробьям. Когда мы на веранде обедали или завтракали, нам приходилось очень спешить и следить за каждым куском, оставленным на столе, потому что воробьи тащили все что угодно прямо из-под рук.

Бесхвостый распоряжался на террасе, как будто нас вообще не существовало. Стоило ему услышать звон посуды, он кричал:

"Внимание! Чир, чир, чир! Сейчас подадут кушанье! Внимание! Помните, что, хотя мы не можем запретить людям есть при нас, объедаться им не полагается!"

И в ту же самую минуту туча воробьев рассаживалась на окнах террасы. Они ждали. Стоило только появиться чему-нибудь съедобному на столе – они тут как тут! И хватали все, что могли проглотить! Они даже обижались, когда кто-нибудь из нас осмеливался, скажем, протянуть руку к булке, которую они считали своей.

Как-то у меня вышел острый конфликт с одной воробьихой изза кусочка печенья. Она выхватила его у меня из-под рук. Но кусок был слишком тяжел для того, чтобы она с ним могла упорхнуть. Она тащила его по столу. Дотащила до края. Печенье упало на пол. Я вижу, как она барахтается со своей добычей на полу, и наклоняюсь, чтобы ей помочь. А воробьиха бросилась на меня с разинутым клювом!

"Чего пристаешь? – сердито чирикнула она. – Твое, что ли, печенье? Не трогай! Я тебя не просила помогать! Добрый какой нашелся!"

Что тут было делать? Приходилось покориться превосходящей силе, раз уж было решено доказать воробьям, что может существовать "совершенно ручной человек", правда?

8

Я не хотел бы, впрочем, чтобы вы были о воробьях плохого мнения.

Бесхвостый их убедил, что со мной надо обращаться строго, без всяких поблажек, церемоний и цацканья. Они поверили ему и действовали соответственно. Бывали они порой, быть может, не слишком приятными соседями. Но не все. Были между ними и такие, которые приходили ко мне не только для того, чтобы я их накормил. Прилетали и поговорить со мной. Часто навещал меня Ячменек. Он садился на открытую форточку, заглядывал в комнату и щебетал:

"Ты тут? Что у тебя слышно? Чир, чир, чир!"

Он рассказывал мне всякую всячину. Понять мне его было трудновато, потому что чирикал он быстро, поспешно, словно икал. Рассказывал все так живо, с таким жаром, что ни минуты не мог посидеть на месте. Все время перескакивал то туда, то сюда, крутился, вертелся, нервно дергал хвостиком.

И маленькая воробьиха – та самая, которая всегда не вовремя выскакивала с вопросами, – частенько навещала меня. Она не задерживалась на окошке, а прямо влетала в комнату. Не видал я существа более любопытного, чем эта малышка. Все ее интересовало. Тысячу раз осматривала она каждую вещь и тысячу раз спрашивала: "Что это? Что? Чир, чир, чир!"

Однажды зимой – а зима в тот год была очень суровая – воробьиха залетела в кухню. Она увидела над раковиной открытый кран, из которого тонкой струйкой сочилась вода. Самочка села на край раковины.

Некоторое время прислушивалась к шуму текущей воды. И вдруг запела:

"Весна! Весна! Весна"

Потом выпорхнула во двор. Убедилась, что там еще нигде нет весны. Весна только на кухне, над раковиной. И вернулась, чтобы снова спеть свою весеннюю песенку. С тех пор она прилетала каждый день и уже не интересовалась вещами в комнатах, а прямиком летела в кухню, к раковине. Если кран был закрыт, кричала: "Сделайте весну! Почему нет весны?" Мы открывали кран, и маленькая воробьиха пела свою песенку.

Я уверен, что на воробьиных собраниях, когда другие жаловались, что так еще далеко до настоящей весны, воробьиха выскакивала с собственным мнением на этот счет. И ей наверняка попадало от Бесхвостого, потому что Бесхвостый не переносил, чтобы ему противоречили.

9

Пришла наконец весна, настоящая, долгожданная. Игрались свадьбы. В один прекрасный день липа опустела. В саду остался только Патриарх. Был он бездомен– скворцы выгнали его из скворечника – и одинок. Бесхвостый что-то там устроил, сплел какую-то интригу, словом, старейшина остался один-одинешенек. Внезапно лишиться власти, доверия, оказаться отщепенцем, никому не нужным, лишним – это очень неприятно, правда? Мне было от души жаль старика. С того времени, когда он, изгнанный из скворечника, поселился на веранде, под самым потолком – на проводе от электрического звонка, я делал все что мог, чтобы смягчить ему горечь одиночества и старости. Ибо воробушек старел, слабел с каждым днем. Он, правда, приходил ко мне. Но, сидя на столе, тяжело опирался на хвост. Ел пшенную кашу, но клевал ее как-то нехотя, без аппетита. Смотрел на меня и время от времени ронял:

"Чир! Болят у меня крылья, знаешь?"

Или:

"Мир уже не тот, что прежде! Да!"

А иногда:

"Чир! Солнце теперь уже не греет так, как во времена моей юности, правда?"

А порой чирикал грустно-грустно, словно вздыхал: "О, как одинока старость!"

С каждым днем старый воробей становился все неподвижнее, равнодушнее, скучнее. Почти не сходил со своего места под потолком. Входя на веранду, я кричал ему:

– Как дела, старина? – и насвистывал нашу воробьиную мелодию.

Он тогда отвечал мне сверху:

"Чир! Я тут! Спасибо, что не забыл меня! Но я к тебе не полечу. Устал я слишком!"

И вот как-то в разгаре лета, перед самым вечером, на веранду залетела упрямая воробьиха, Ячменек и еще несколько воробьев. Они что-то кричали старику, что-то рассказывали ему, доказывали. Патриарх слетел к ним. И на окне веранды состоялось совещание.

"Видно, Бесхвостый оскандалился и воробьи хотят от него избавиться", – подумал я, видя, что старик неожиданно оживился и начал куда-то собираться. Он тщательно умылся в миске для питья, отряхнулся, причесался. Он казался помолодевшим, когда прощался со мной и напоследок ел пшено у меня из рук. Воробушек торопился, разбрасывал зерна, – он, который всегда так старательно выбирал каждое зернышко!

"Будь здоров! Спасибо тебе за все!" – чирикнул он и поглядел мне в глаза так сердечно, как это умел только он.

Хотел было взлететь. И вдруг наклонился вперед, потом сильно покачнулся назад. Поглядел на меня и упал навзничь. Все маленькие птички умирают лапками вверх. Мы похоронили Патриарха под розой, белой махровой розой, которая росла возле южной стены нашего дома. Там было кладбище животных, которые жили с нами и были близки нашему сердцу.

ЕВРОПА

1

Европа? Часть света? Так о чем пойдет речь – о географии, что ли?

Ничего подобного. Европа – это кот, вернее, кошка. Она свалилась к нам как снег на голову. Вернее, как дождь. Было это ранней весной. Зарядил проливной Дождь и надолго. Было холодно. Уже несколько дней не хотелось носа на улицу показать. Собаку на двор не выгонишь.

Видали такую чудную погодку? Видали? Тогда не удивляйтесь, что Крися, моя племянница, изо всех сил старалась не скучать и, несмотря на это, скучала. Я заметил это по вопросам, которые она мне задавала. Не сказать, чтобы они были особенно умные:

– А что было бы, если бы на дубе росли груши? А что было бы, если бы вода была не мокрая?

Слыхали такие вопросы? Ну, так позвольте мне их вам не повторять. Я люблю Крисю, и, поверьте мне, она девочка милая и неглупая. Но затянувшаяся непогодь хоть кого выведет из равновесия.

Наконец Крисенька вытащила свою любимую куклу Розочку, Что-то ей не понравилось в куклиной юбке. Начались примерки, кройка, шитье. Ножницы щелкали, да и языку доставалось. Потому что Крися, когда что-нибудь делала, мучила свой язычок, будто именно на него взъелась. Прикусывала его то с одной стороны, то с другой. И, если только язык шел в ход, можно было не сомневаться, что Крися чем-то серьезно занялась.

– Ты слышишь?

– Что?

– Послушай-ка!

Крися оставила свои лоскутки. Мы навострили уши. За окном слышался явственный писк.

– Ребенок плачет, – говорит Крися.

– Тогда, наверно, очень маленький.

– Наверно, ребенок, – повторяет Крися. – Темно на дворе, он заблудился и не может попасть домой. А там мама волнуется!

– Так зачем же она отпустила такого малыша?

– Потому что не могла с ним пойти. Может, у нее еще дети есть, больные? О боже, как плачет! Пойдем! Надо ему помочь. Возьмем его, погреем, узнаем, где живет...

Крися уже готова была выйти.

– Давай откроем окошко, – говорю ей. – Плачет-то за окном. Посмотрим, кто там такой.

– Нет, нет! Чего там смотреть! Надо принести малыша в комнату, упрямо твердила Крися. Она уже направилась к выходу.

– Погоди-ка, – говорю я ей, открывая окно. – Может, этот ребенок к нам сам придет.

Мы услышали жалобный писк, хныканье, плач. Но того, кто плакал, не было видно. Крися высунулась в окошко. Я посветил лампой.

– Вот он! Вот он! Господи, какой мокрый!

На подоконнике сидел котенок. Он весь пропитался водой и, видимо, озяб. С него так и лило, когда мы внесли его в комнату. Вид у него был очень несчастный. Бедняжка плакал, широко открывая розовый ротик.

– Тетя Катерина, тетя Катерина! У вас есть огонь в кухне? Дорогая тетя, разведите огонь! – кричала Крися.

Она потащила котенка в кухню. Там, вдвоем с Катериной, они принялись вытирать его, сушить, кормить, поить.

Вы видели когда-нибудь мокрую кошку? Ох, и безобразно она выглядит! Она перестает быть кошкой. Становится какой-то облизанной кишкой на четырех ногах. Ничего пушистого! Мерзость!

И наш гость в первую минуту показался мне очень некрасивым. Поэтому я решил познакомиться с ним лишь после того, как его туалет будет окончен.

Я зашел в кухню. На теплой плите лежал тряпичный сверточек.

– Спит, – шепнула мне Крися. – Не буди его, дядя!

– Погоди, дай котенку выспаться, – буркнула и Катерина, когда я потянулся к свертку. – Насмотришься досыта, когда бедняжка отдохнет!

"Ого, – думаю, – Крисенька завербовала Катерину на сторону кота!"

Учтите: наша Катерина всегда заявляла, что все кошки фальшивые твари, рассказывала, будто знала семью, где кошка задушила ребенка, твердила, что при одном виде кошки ей делается дурно.

– А как же нам быть с собаками? – спрашиваю.

– Пусть хоть одна попробует его тронуть, я ей покажу! – говорит Катерина. – Ты тут зачем? Кто тебя звал? – крикнула она на Тупи, который, привлеченный голосами в кухне, зашел поглядеть, что тут происходит, в надежде – не дадут ли случайно лишний раз вылизать миски.

Тупи исчез молниеносно. Тем более, что Катерина схватила выбивалку. Выбивалки этой все собаки боялись как огня. Неизвестно почему. Никогда ни одну из них никто не тронул выбивалкой.

– Тетя, вы разбудили котеночка! – с укоризной воскликнула Крися, видя, что сверток пошевелился.

Она подбежала к плите. Склонилась над тряпками и Катерина. Обе пробовали убаюкать котенка. Но ничего у них не вышло.

Из свертка высунулась белая мордочка. Огляделась, с аппетитом зевнула. Потом вылез весь котенок. Посмотрел направо, посмотрел налево, посмотрел на нас.

– Смеется! Смеется! – крикнула Крися и хотела схватить котенка на руки.

– Вот еще – кошка смеется! – оборвала ее Катерина. – Не тронь его, Крися. Поглядим, что он сделает!

Малыш отряхнулся.

– Дядя, да ты погляди, какой хорошенький! Правда ведь прелесть? восхищалась Крися.

– Посмотрите, – говорю, – какое у него забавное пятно на спинке. Как будто у него там карта нарисована. Карта Европы.

– Да, да! Европа! – радовалась Крися. – Пусть так и называется Европа. Дядя, пусть называется Европой! Не так, как все!

– Ладно. Европа так Европа, – согласился я.

Катерина возмущенно загромыхала кастрюлей:

– Слыханное ли дело, чтобы кто так называл кошку?! Да как можно так издеваться над божьей тварью? Все у нас не так, как у людей! Одна собака Тупи, другая – Чапа, как на смех!

– Да тетя же... – начала Крися.

– И слышать не хочу таких глупостей! Брысь ты! – крикнула она на котенка, который покатил по плите пробку.

– Катеринушка,– говорю,– Европа – это часть света, в которой мы живем.

– Я не в Европе живу, а в Раве!

– И еще Европой звали красивую женщину, такую красивую, что, когда ей однажды захотелось покататься, греческий бог Зевс превратился в быка и сам катал ее на своей спине, понимаешь?

– Знать ничего не хочу про каких-то греческих чучел! Ладно, для вас Европа, а для меня Милок. Милок, и все. На, Милок, попей молочка!

Так и стал наш пятнистый котенок носить двойное имя: для нас с, Крисей был Европой, для Катерины – Милком. Получалось, как будто у него есть имя и фамилия. Дальнейший ход событий показал, что его надо было звать Европа Милок, а не Милок Европа. Почему? Скоро сами узнаете.

2

Вы, конечно, знакомы с маленькими котятами и знаете, какие это веселые создания.

– А наша Европа – самый веселый котеночек на свете, – твердила с глубоким убеждением Крися.

– Да, такого озорника, как наш Милок, я еще не видывала! – вторила ей Катерина.

Целых три дня шел дождь. Что в это время у нас творилось, трудно себе представить. Котенок наполнял собой весь дом. Только что прыгал по бумагам, а вот он уже на шкафу. Гоп! – и она занавеске. С занавески – на буфет. Гуляет по стаканам, по бокалам. Как-то он прыгнул на горящую керосиновую лампу. Обжег себе лапки. Но и не подумал плакать, жаловаться. Взъерошил шерстку, посмотрел на лампу сердито и фыркнул: "Пфф! Пфф!" – да так сильно, что ламповое стекло, не выдержав кошачьего презрения, лопнуло и разлетелось вдребезги.

Котенок ездил в корзинке для бумаг, катал катушки по всем комнатам, разматывал все клубки. Катерина однажды целый день искала моток, который он затащил под кушетку в гостиной.

– Милок, смотри у меня! – грозила она ему. Но что можно было поделать с котеночком, который в ответ на все упреки лишь озорно косился на вас и смеялся во весь рот! Потом он потягивался, выгибал дугой спинку, хвост ставил трубой и с места прыгал вам на плечо. Потрется, ласково мурлыкая, о вашу щеку, раз, два – и его уже нет и в помине! Вот он, как бомба, упал среди кастрюль, в следующий миг сидит уже на печке, а спустя еще мгновение гоняет катушку под шкафом.

Не подумайте, однако, что котенок только забавлялся. Нет, он исследовал, изучал окружающий мир. И особенно занимали его три вещи. Прежде всего – маятник стенных часов. Котенок заметил его, когда сидел на шкафу. Притаившись, долго наблюдал за ним.

"Блестит и танцует! Интересная штука. Впервые вижу!"

Он осторожненько подкрался к часам. Часы были старые, с гирями. Котенок попробовал лапкой схватить маятник, но не мог дотянуться. Высунулся подальше и снова замахал лапкой.

– Киска, а ну-ка, брысь со шкафа! – говорю котенку. Мне эти махинации не очень понравились, тем более, что происходило это уже после случая с лампой. Киска посмотрела на меня с презрением:

"Будет мне еще тут мешать, когда у меня такое интересное дело!"

Осмотрела часы с одной стороны, осмотрела с другой. Еще раз попробовала достать лапкой. "Нет, так ничего не выйдет. Дай попробуем с полу!" Одним прыжком она очутилась на полу. Подобралась вплотную к стене и смотрит вверх: "Прыгнуть с земли, что ли?" И как даст свечку! Едва не сорвала часы.

– А ну-ка, пойди сюда, дружочек, – говорю котенку. – Поломаешь мне часы. Знаем мы вашего брата!