Текст книги "Искусство слышать стук сердца"

Автор книги: Ян-Филипп Зендкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

10

Теперь, когда устами астролога звезды высказались о судьбе сына, Мья Мья стала крепче спать. Она знала, чего ждать. К несчастьям и ударам судьбы Мья Мья привыкла, в то время как радость и счастье пугали неизвестностью. Она не терзала себе душу лживыми надеждами, не тешилась иллюзиями и несбыточными мечтами. Словом, успокоилась.

Чего не скажешь о Кхине Маунге. Он подолгу не мог заснуть. Лежал, прислушиваясь к дыханию жены и сына, а невеселые мысли тем временем делали свое черное дело. Предсказания астролога заставили задуматься о вещах, которые прежде он считал очевидными. Да и можно ли так слепо верить старику? Вдруг тот ошибся? Действительно ли существует судьба, которой не избежать? Если не люди хозяева своей жизни, то кто? Где находится этот таинственный властелин? Кхин Маунг не желал прислушиваться к звездам.

Он вспомнил первую ночь после визита к астрологу. Сон не шел к нему, а вот Мья Мья, освобожденная от неизвестности, крепко спала.

Кхин Маунг сел на постели.

– Мья Мья, Мья Мья… – позвал он.

Она не просыпалась.

– Мья Мья… – продолжал повторять он имя жены, словно заклинание.

Она открыла глаза.

Ночь была ясная. В окошко хижины светила полная луна, и в ее неярком голубоватом свете Кхин Маунг впервые увидел, насколько прекрасна Мья Мья. Ее ресницы, глаза, изящный нос. Почему-то до сих пор он не задумывался о красоте супруги. Женился на ней, потому что таков был выбор родителей. Они сказали: «Любовь придет потом», и Кхин Маунг им поверил. Он всегда делал то, что велели мама с папой, полностью полагаясь на их опыт. И потом, его собственные представления о любви были весьма туманными. Кхин Маунг считал ее подарком. Но не все получали от жизни такой дар: кто-то удостаивался милости, а кто-то нет.

– Мья Мья, мы должны… нам надо… нам нельзя…

Ему столько хотелось сказать!

– Я знаю, Кхин. Знаю.

Она села рядом с мужем, обхватила его голову и прижала к своей груди. Для Мья Мья это было редким жестом нежности, непозволительной роскошью вроде горячей воды по утрам или улыбки при прощании. Такие жесты годились для мечтателей или для тех, у кого в избытке времени, силы и чувств. У нее не было ни того, ни другого, ни третьего.

Мья Мья знала, какая буря бушует сейчас у мужа в душе. По биению сердца, но судорогам, сотрясавшим его тело, по тому, как порывисто он ее обнимал, она чувствовала: Кхину нужно время. Он все еще верил, что они смогут защититься, что есть шанс изменить приговор судьбы.

Кхин Маунг лежал в объятиях жены и говорил. Негромко, обращаясь не к ней. Мья Мья не понимала ни слова. Он говорил с собой, быстро и безостановочно. Требовал, не желал подчиняться, даже угрожал судьбе, а потом вдруг начинал просить, умолять, сомневаться. Это был неиссякаемый поток слов. Казалось, муж сидит у постели умирающего и своим голосом поддерживает в нем жизнь.

Кхин Маунг хотел бороться за сына. Подарив ребенку жизнь, родители по умолчанию обязуются сделать все, чтобы ему в этом мире было хорошо. А потому он готов сражаться за маленького Тина, используя любую возможность. Если жена не поддержит его, что ж, будет биться с судьбой один. Об этом он скажет Мья Мья утром, перед завтраком. Так подумал Кхин Маунг и заснул.

Но возможность поговорить с женой не представилась ни утром, перед завтраком, ни вечером, когда он вернулся с поля.

На следующую ночь Кхин Маунг снова не мог заснуть. Вспоминал все подробности визита к астрологу. Перед глазами возникла хижина, затем комната. Картина была размытой, но постепенно становилась все яснее, как местность, над которой рассеивается туман. Комната, свечи, дымящиеся курительные палочки, грифельная доска, раскрывающая тайны жизни. Великая книга любви. Кхин Маунг слышал предсказания старика, слово за словом пропуская их через свой разум. Астролог ни разу не упомянул о проклятии. Надо обязательно поговорить с женой. Завтра же, на рассвете… Но и завтра возможности для разговора не представилось.

Так проходили ночи и дни. Будь Кхин Маунг другим человеком, он не стал бы дожидаться, пока не подвернется возможность, а ближайшим утром разбудил бы жену и высказал все, что накипело на душе. Но такое не было свойственно его натуре. Для этого ему понадобилось бы преодолеть ограничения, им же самим установленные, а он не относился к числу героев. Его смелость не простиралась дальше мыслей, и очень скоро стремление спасти сына начало иссякать. Вернулись сомнения и накинулись на него, словно хищники на ослабленное животное. Наверное, астролог все-таки прав. Со звездами не поспоришь. Ребенок, родившийся в декабрьскую субботу, обречен пожинать несчастья. Что тут непонятного?

Через два месяца после рождения Тина умерла двоюродная бабушка Мья Мья. Внучка сразу же усмотрела в этой смерти знак. Кхин Маунг хотел разубедить жену, сказать, что ее родственница дожила до очень почтенного возраста и в последние годы вообще не вставала с постели. Но его решимости хватило ненадолго. Она мелькнула молнией, на мгновение позволив увидеть истинное положение вещей, а уже в следующую секунду мир снова принял привычные очертания. Да, Мья Мья права: смерть старухи – это знак.

Постепенно Кхин Маунг и вовсе отстранился от жизни сына. Утешал себя мыслью, что у них с Мья Мья будет еще много детей. Им повезет больше, они не родятся в субботний день декабря, апреля или августа. Свой надел земли Кхин Маунг отдал внаем и пошел работать в английский гольф-клуб садовником и подавальщиком клюшек. За эту работу платили больше, чем за крестьянский труд. К тому же теперь Кхин был избавлен от необходимости сидеть дома в сухой сезон, когда крестьяне почти не покидали своих жилищ. Англичане играли в гольф круглый год.

Мья Мья с головой погрузилась в домашнее хозяйство. Они жили в деревянной, обмазанной глиной хижине, а та стояла позади роскошной двухэтажной виллы, принадлежавшей дальнему родственнику Кхина Маунга. Особняк разместился на вершине холма и возвышался над городом, подобно другим зданиям колониальных властей в Кало. И, как и те, был выстроен в тюдоровском стиле. В сухой сезон этот городок пользовался у англичан особой популярностью. Когда температура в Рангуне и Мандалае доходила до сорока градусов по Цельсию, Кало дарил желанную прохладу. Некоторым англичанам так нравилось в Бирме, что, выйдя на пенсию, они оседали здесь, в горных курортах вроде Кало. Вот и эти хоромы выстроил для себя один британский офицер и собирался в них поселиться, выйдя в отставку. Но, увы, спустя две недели после окончания службы в армии ее величества он отправился охотиться на тигра и трагически погиб.

Вдова офицера продала особняк родственнику Кхина Маунга (кажется, двоюродному дяде) – богатому рангунскому коммерсанту, торговцу рисом. В этом деле традиционно доминировали выходцы из Индии, и родственник Кхина был едва ли не единственным бирманцем, сумевшим туда пробиться. Он сколотил изрядное состояние и считался одним из самых богатых бирманцев. Практического смысла покупка виллы для него не имела. За шесть лет владения ею он ни разу не приехал в Кало. Она служила символом его богатства и положения. Одно упоминание о вилле в Кало производило должное впечатление на столичных деловых партнеров. В обязанность Мья Мья и Кхина Маунга входило присматривать за особняком и постоянно поддерживать в нем образцовый порядок, словно хозяин мог приехать в любой день и час. После рождения сына Мья Мья самозабвенно занялась поддержанием порядка в чужом доме. Она ежедневно натирала паркетные полы, доводя их до зеркального блеска. Вытерев утром пыль со всей мебели и полок, вечером снова бралась за тряпку, хотя нигде не было ни пылинки. Каждую неделю мыла окна и подстригала лужайку садовыми ножницами, с которыми управлялась проворнее, чем с английской газонокосилкой. Вдобавок Мья Мья не давала разрастаться бугенвиллеям и ухаживала за цветочными клумбами.

Мья Мья чистила морковку на кухне своей хижины, когда заметила двоих полицейских, идущих в сторону холма. Был ясный, холодный декабрьский день, но Мья Мья не ощущала прохлады. Сегодня она больше обычного провозилась с натиркой полов на втором этаже особняка. Теперь нужно готовить ужин. От горящего очага не отойдешь, а у нее еще не все прибрано в хозяйском доме. Если вдруг завтра пожалует господин, он сразу же поймет, что вилла не содержится в идеальном порядке, и все ее многолетние старания пойдут насмарку. Хозяин наверняка подумает, что Кхин Маунг взял себе в жены лентяйку. Недаром говорят: «Один день хаоса перечеркивает тысячу дней порядка». Эти мысли бродили в голове Мья Мья, пока она скребла тощие морковины, время от времени поглядывая на долину.

Между тем полицейские, одетые в щеголеватую синюю форму, не пошли по дороге, где ездили воловьи упряжки, а порой и автомобили. Они свернули на узкую пешеходную тропку, которая сначала змеилась по сосновому лесу, потом петляла между полями и тянулась до самой вершины холма. Полицейские приближались. Мья Мья уже видела их лица. Ее охватила паника. Сегодня Тину Вину исполнилось шесть лет. Дней рождения сына она боялась как огня и в каждый из них готовилась к беде.

Душой, разумом и телом Мья Мья овладел ужас. Казалось, чьи-то гигантские руки сжали ее тело, сдавливая все сильнее и сильнее. Перехватило дыхание. С удивлением женщина услышала собственные всхлипы и слова мольбы, обращенные к звездам. Сейчас Мья Мья отдала бы что угодно, лишь бы ее страхи оказались напрасными.

Полицейские вошли во двор, закрыв за собой калитку. Мья Мья вышла из хижины. Правоохранители надвигались медленно, с неохотой. Каждый их шаг был для нее как удар. Тот, кто помоложе, шел не поднимая головы. Второй, постарше, смотрел ей в лицо. Мья Мья немного знала этого человека, встречала несколько раз в городе. Их глаза встретились, и Мья Мья мгновенно все поняла. Одного взгляда оказалось достаточно. Ужас, терзавший ее, пока полицейские приближались, исчез с той же скоростью, с какой появился. Мья Мья знала: случилась большая беда. Непоправимая. Ее жизнь уже не будет такой, как прежде. Это третье крупное потрясение в ее судьбе. Четвертого она не вынесет.

Полицейский постарше встал напротив. Его коллега так и не поднял головы.

– С вашим мужем произошел несчастный случай, – сказал старший.

– Знаю, – бесцветным голосом отозвалась Мья Мья.

– Он мертв.

Мья Мья ничего не сказала. У нее не подкосились ноги. Она не зарыдала и не бросилась причитать. Просто молчала. (Вечером старший коп рассказывал жене: «Она превратилась в камень».)

Краем уха Мья Мья слушала полицейских, которые объясняли, как все произошло. Англичане играли в гольф. Один из них ударил клюшкой по мячу, но порыв ветра изменил траекторию полета, и шар угодил в стоявшего неподалеку Кхина Маунга. Удар пришелся прямо в висок, и ее муж умер на месте. Англичанин возьмет все похоронные расходы на себя. Нет, это не признание вины, обвинять можно лишь ветер. Просто небольшая помощь семье погибшего. Проявление сочувствия, и не более того.

Мья Мья кивала.

Когда полицейские удалились, она пошла искать сына и обнаружила его позади хижины. Тин Вин сидел рядом с большой горкой шишек и бросал их, стараясь попасть в лунку, которую выкопал в земле. Почти все шишки летели мимо.

Мья Мья хотела позвать его, рассказать о смерти отца. Но зачем? Наверное, он и сам уже знал о случившемся. Ведь это с его рождением в их жизнь пришли несчастья. Мья Мья поймала себя на том, что впервые возлагает вину на сына. Причина была не только в неблагоприятном расположении звезд. Все дело в нем – неприметном черноволосом мальчишке с загадочным взглядом. Мья Мья никогда не знала, смотрит ли он на нее или сквозь нее. В этих глазах невозможно было что-либо прочесть. Но Мья Мья и так знала: это он – Тин Вин – принес с собой горе. Породил хаос. Для него сотворение беды было такой же игрой, как прятки или лепка домиков из песка.

Мья Мья вдруг отчаянно захотела подвести черту под своим прошлым и больше никогда не видеть этого ребенка.

В течение следующих тридцати шести часов она вела себя как человек, у которого все подчинено одной цели. Эта цель стала ее движущей силой, затмив прочие дела. Мья Мья добросовестно играла роль убитой горем вдовы, принимая соболезнования соседей и друзей. Похороны Кхина Маунга состоялись на следующий день. Мья Мья неподвижно стояла над вырытой могилой и смотрела, как опускают гроб.

На следующее утро она достала старую сумку для мячей, которую муж однажды принес из клуба, и сложила туда немногочисленные пожитки: две кофты, лонгьи, пару сандалий, гребень и заколку для волос. Тин Вин молча стоял рядом и следил за матерью.

– Мне нужно уехать на несколько дней, – не глядя на сына, сказала она.

Мальчик молчал.

Мья Мья вышла из дому. Сын побежал следом. Тогда она обернулась, и он застыл на месте.

– Тебе нельзя ехать со мной.

– А когда ты вернешься?

– Скоро.

Мья Мья повернулась и пошла к садовой калитке. Тин Вин устремился за ней. Она слышала его легкие шаги. Пришлось снова остановиться.

– Ты слышал, что я сказала? – спросила она, теперь уже громко и резко.

Сын кивнул.

– Оставайся здесь. – Она указала на сосновый пень. – Садись сюда и жди меня.

Тин Вин побежал к старому пню и вскарабкался на него. Оттуда просматривалась тропа, ведущая к их дому. Мья Мья дошла до калитки, открыла ее и, больше не оборачиваясь, зашагала вниз по тропе.

Тин Вин провожал мать глазами. Смотрел, как она миновала поля и вошла в лес. Наблюдательный пункт ему понравился. Отсюда он сразу увидит маму, когда она вернется.

11

Тин Вин ждал.

Весь день и целую ночь сидел на корточках на плоском сосновом пне, не чувствуя ни голода, ни жажды. Он не ощущал даже холода, опустившегося вечером на горы и долины. Стужа пролетела над ним, словно птица над поляной, даже не задев крылом.

На следующий день ожидание продолжилось. Тин Вин следил за тропой, пока та не исчезла в темноте. Вместе с ней скрылась изгородь и поля. Через какое-то время они появились снова, в утренних сумерках. Тин Вин вглядывался в частокол деревьев на рубеже полей и леса. Это была и граница его наблюдений. Место, где он снова увидит маму. Заметит издалека ее ярко-красную куртку, спрыгнет с пня, перелезет через забор и побежит ей навстречу. Он будет громко кричать от радости, а когда они встретятся, мама прижмет его к себе. Крепко-крепко.

Эту картину Тин Вин часто рисовал себе, играя или мечтая. Хотя отец и мать никогда не наклонялись к нему, не обнимали и не брали на руки, даже когда он упрямо хватал их за ноги. Он чувствовал: родители не хотят даже прикасаться к нему. Конечно же, он сам виноват. Тин Вин в этом не сомневался. Родители его наказывали. Вот только за что? Этого он при всем желании не мог понять. Лишь надеялся, что наказание скоро закончится. Надежда в душе Тина Вина не ослабевала. Наоборот, она становилась все крепче, невзирая на то что папу положили в деревянный ящик и зарыли глубоко в землю, а мама куда-то уехала. Но ведь она жива! И вернется, обязательно вернется. Любовь к матери заставляла Тина Вина стойко переносить ожидание и еще пристальнее вглядываться в кромку леса – не мелькнет ли там красная куртка?

На третий день соседка принесла ему воды и миску риса с овощами. Женщина спросила, не согласится ли он ждать маму у них в доме. Тин Вин упрямо замотал головой, словно боялся, что, уйдя с пня, пропустит долгожданное возвращение. К еде он не притронулся, решив ждать, пока не вернется мама. Она, конечно же, проголодается после долгой дороги. Вот тогда вместе и поедят.

На четвертый день он выпил немного воды.

На пятый к нему пришла Су Кьи, сестра соседки. Она принесла большую чашку чая, рис и бананы. Тин Вин не принял и этого угощения. Ведь мама должна вот-вот появиться. Ее поездка не может затянуться надолго. Она же сама говорила, что вернется скоро.

На шестой день Тин Вин перестал различать отдельные деревья. Лес превратился в размытое пятно. Так бывает, когда плеснешь воды на лицо. Но обычно достаточно было хорошенько поморгать, и мир возвращал привычную резкость. Однако, сколько Тин Вин ни моргал, лес четче не становился. Его как будто заслонила огромная тряпка, развевающаяся на ветру. Потом на этой тряпке появилось множество красных точек. Они приближались, становясь крупнее, но, увы, не имели ничего общего с красной маминой курткой. Вскоре точки выросли в красные шары и помчались к его пню. Они со свистом проносились слева и справа от Тина Вина. Некоторые едва не задевали его голову, обдувая холодным ветром. Ни один не причинил ему вреда. Не долетев нескольких ярдов до пня, шары падали на землю и исчезали.

Седьмой день Тин Вин также встретил на наблюдательном пункте, озябший и окоченевший. Увидев его, Су Кьи подумала, что мальчик умер. Его тело было холодным и совсем белым, словно иней, покрывший траву в этот особенно холодный декабрьский день. Лицо Тина Вина сморщилось, а сам он напоминал пустую раковину или безжизненный кокон. Только подойдя ближе, Су Кьи увидела, что мальчик дышит. Тщедушная грудь слегка вздымалась, словно жабры рыбы, принесенной с базара.

Тин Вин не слышал и не видел подошедшую женщину. Окружающий мир подернулся молочно-белым туманом, в который погружался и он медленно и неумолимо. Сердце продолжало биться. В теле оставалось еще достаточно энергии. Но надежда потускнела, отчего пропало желание жить. Он лишь почувствовал, как две сильные руки подняли его и унесли.

Если бы не Су Кьи, мальчик, скорее всего, так и умер бы на том пне. Су Кьи была немолодой, но очень деятельной женщиной с низким голосом и громким смехом, под напором которого рассыпались все превратности судьбы. А оных в ее жизни хватало. Единственный ребенок Су Кьи родился мертвым. На следующий год от малярии умер муж, после чего ей пришлось продать недавно построенный дом. С тех пор она жила у родственников, которые по большей части ее просто терпели. Она не была ленивой и не отличалась сварливым характером. Наверное, родня скорее простила бы ей и то и то другое, чем независимые взгляды на жизнь, резко отличавшиеся от общепринятых. Например, в своих бедах она не видела никакого «глубокого смысла». В равной степени не верила она и в неблагоприятное расположение звезд, ставшее причиной смертей ее ребенка и мужа. Наоборот, эти потери лишь подтверждали уверенность Су Кьи, что у судьбы дрянной характер. Такова данность, с которой нужно считаться, если любишь жизнь. А Су Кьи любила. По-настоящему. Слыша слова «предначертано свыше», она громко хохотала. Счастье может поселиться везде, и плевать ему на «предначертания». Правда, говорить такое вслух Су Кьи все же не решалась, но родня и соседи и так знали о ее убеждениях. Неудивительно, что в ее лице Тин Вин обрел первого друга.

Она давно приглядывалась к этому ребенку. Первое, что привлекло ее внимание: мальчик казался гораздо светлее родителей. Кожа маленького Тина была светло-коричневой, цвета опавшей сосновой хвои или эвкалиптовых листьев. На глазах у Су Кьи малыш превратился в высокого, долговязого мальчишку. Но соседку удивляло не это, а необычайная застенчивость Тина. Он не был ни больным, ни слабым, однако Су Кьи никогда не видела его играющим с другими детьми.

Однажды она шла в город и в лесу встретила Тина Вина. Мальчик сидел под сосной и сосредоточенно наблюдал за маленькой зеленой гусеницей, ползущей у него по руке.

– Тин Вин, что ты тут делаешь? – спросила Су Кьи.

– Играю, – не поднимая головы, ответил он.

– А почему один?

– Я не один.

– Где же твои друзья?

– Вокруг. Разве ты их не видишь?

Су Кьи оглянулась по сторонам, но никого не заметила.

– Ты пошутил? – спросила она.

– Нет. Жуки, гусеницы и бабочки – это мои друзья. А еще деревья. Это – лучшие друзья.

– Деревья? – удивилась Су Кьи.

– Да. Они никогда не убегают. Всегда на месте и рассказывают разные истории. А у тебя есть друзья?

– Конечно, – соврала Су Кьи и для убедительности добавила: – Моя сестра.

– Я не про таких спрашиваю. А про настоящих.

– Если настоящими ты называешь деревья и жуков, то таких у меня нет.

Тин Вин поднял голову, и его взгляд испугал Су Кьи. Может, раньше она не слишком всматривалась в его лицо? Или это лесной свет так изменил черты лица Тина? Су Кьи показалось, что она смотрит на лик каменной статуи, прекрасной, но совершенно безжизненной. Потом их глаза встретились. У Тина Вина был серьезный, совсем недетский взгляд. И тогда Су Кьи снова испугалась. Она почувствовала: этот ребенок не по годам много знает о жизни. Каменное лицо тронула грустная, нежная улыбка. Су Кьи не видела таких и у взрослых, не говоря уже о детях. Улыбка Тина Вина потрясла ее и несколько дней подряд не отпускала. Она являлась Су Кьи во сне и оставалась с ней после пробуждения.

– А правда, что гусеницы превращаются в бабочек? – вдруг спросил мальчик.

– Да.

– Тогда в кого превращаемся мы?

Она задумалась, затем честно сказала:

– Не знаю.

Тин Вин умолк. Су Кьи, немного постояв, собралась идти дальше, когда он ошеломил ее новым вопросом:

– А ты видела, как животные плачут?

– Нет.

– А как плачут деревья и цветы?

– Тоже нет, – сказала Су Кьи.

– Я видел. Они плачут без слез.

– А откуда ты узнал, что они плачут?

– У них был печальный вид. Если присмотришься, сама увидишь. – Он встал и показал Су Кьи гусеницу на своей руке. – Как по-твоему, она плачет?

Су Кьи присмотрелась.

– Нет, – наконец решила она.

– Правильно. Но ты это угадала.

– Откуда ты знаешь? – изумилась Су Кьи.

Мальчик снова улыбнулся и промолчал, как будто ответ был слишком очевиден.

Все дни и недели Су Кьи заботливо ухаживала за Тином Вином, и он начал поправляться. Прошел месяц. От Мья Мья не было вестей. Поначалу Су Кьи думала, что та отправилась в Рангун искать помощи у богатого родственника мужа. Теперь же не знала, что и думать. Сестра Су Кьи уже несколько раз намекала на тесноту в доме. Кончилось тем, что Су Кьи вместе с Тином перебралась в его хижину. Пока Мья Мья не вернется, она будет поддерживать порядок в богатом доме. Тин Вин не возражал. Он все больше уходил в свой внутренний мир, и даже Су Кьи, с ее задором и жизнелюбием, не могла туда проникнуть. Настроение мальчика постоянно менялось, иногда ежечасно. Бывало, он целыми днями безмолвствовал, играя в саду, или уходил в ближайший лес. Даже за ужином сидел понурившись. Су Кьи пыталась его разговорить, спрашивала, в какие игры он сегодня играл. Тогда он поднимал голову и молча смотрел на нее, будто не понимал языка.

Ночью все менялось. Тин крепко прижимался к полному, мягкому телу Су Кьи, сворачиваясь калачиком. Иногда он обнимал ее за шею так крепко, что она невольно просыпалась.

Порой Тин Вин становился общительным. Тогда он звал Су Кьи с собой в сад или в лес и рассказывал обо всем, что поведали друзья-деревья, или же приносил ей удивительных жуков, улиток и на редкость красивых бабочек. Крылатые красавицы не боялись его и послушно сидели на ладони, взмывая вверх, едва он поднимал руку.

Перед сном мальчик просил Су Кьи рассказать какую-нибудь историю, которую слушал очень внимательно, а в конце говорил:

– Спой мне другую.

– Но я ведь не пою, а говорю, – улыбаясь, возражала Су Кьи.

– Нет, поешь, – настаивал Тин Вин. – Это звучит как песня. Спой еще одну.

И Су Кьи «пела» ему историю за историей, пока он не засыпал.

Почему он называл ее бесхитростные истории песнями? Су Кьи часто думала об этом. Должно быть, в таком виде они проникали в особый, закрытый для других мир Тина Вина. Мир, к которому нужно относиться с осторожностью и уважением. Что происходило в нем? Жизненные невзгоды и людское непонимание научили Су Кьи уважительно относиться к чужим тайнам и ничего не выпытывать. Но у отстраненности была и опасная сторона. Су Кьи видела тех, кто стал узником собственных страданий, построив из них неприступную крепость. Некоторые проводили в таких цитаделях всю жизнь. Она надеялась, что Тин Вин усвоит урок, который когда-то заучила и она. Время – лучший лекарь, но не каждую душевную рану оно способно исцелить. Время может лишь уменьшить боль, сделав ее переносимой.