Текст книги "Пространство многоточий"

Автор книги: Ян Бруштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Title

Ян Бруштейн

Пространство многоточий

2012

Москва – Санкт-Петербург

Содержание

Foreword

Место речи. Новые стихи

КОРАБЛИК

МЕСТО РЕЧИ

ЗНАКИ

СЕДЬМАЯ ВОДА

ЖАЖДА

НА НЕРЛИ

КУПАЛА

ИЩИТЕ В ГУГЛЕ

ИПРИТ

монетка

СТАРИКИ

МАЛЬЧИК

ГУСАРСКОЕ

РЫБЫ 3

ФАВНЫ

* * * ("Не ладья, а только лодочка...")

УЕЗЖАЮ ИЗ КОКТЕБЕЛЯ

* * * ("На Володю, далёкого друга...")

* * * ("Во сне береговой черты...")

ОСИНА

МЕЛЬНИЦА

МЕСТОИМЕНИЕ

ПАРАД ПЛАНЕТ

МЫШИЙ ВЕК

НIВРОКУ

ЗВЕЗДА

КОВРИК С ЛЕБЕДЯМИ

27 ЯНВАРЯ. ДЕНЬ ПРОРЫВА БЛОКАДЫ

МУСЯ

А ПТИЦЫ ЗАБЫЛИ...

ПРОСТОЕ

МЕДЛЕННОЕ ЛЕТО

МЕЖДУ МНОЙ И ТОБОЙ...

ЧИТАТЕЛЬ СЛОВ

ЭТИ ТРАВЫ И ЭТИ ДЕРЕВЬЯ

КАНАТ

* * * ("на серой изнанке мира...")

СИНИЦА

ТРОЕ

ВЕНЕЦ

* * * («последний месяц лета...»)

КРИК. МУНК

СЛОВО 2

* * * ("Лошадка цвета мышки...")

ЗАКАТ

КОГДА...

* * * ("Этот пёстрый свет в окне...")

ЛАЗАРЮ

Городские стихи

* * * ("На асфальте прогоревшем"...)

ГОРОД, БАШМАЧКИН...

Из цикла «МОСКОВСКИЕ СТИХИ»

* * * ("С ума сбредаю, сумасброд...")

Вспоминая 65-й

Из цикла «ТБИЛИССКОЕ»

Из ЛЕНИНГРАДСКИХ СТИХОВ

* * * ("мне возвратиться в Ленинград...")

* * * ("Мне старая улица Шамшева...")

СЕСТРОРЕЦКОЕ

ПЕРЕКРЕСТОК

ПЕТЕРБУРГ

Из цикла «ПЯТИГОРСКОЕ»

КУРОРТНЫЙ ГОРОД

ЛОДОЧКИ

* * * ("пёстрый пёстрый словно остров...")

* * * ("...и если горечью случайной...")

Fiorentina

1. ТОСКАНА

2. ФЛОРЕНЦИЯ

3. ФРЯЗИНЫ

4. ПРОСОДИИ

5. ДЖУЛИАНО***

6. АНГЕЛ МИШЕНЬКА

7. РОЩА ЧИСТИЛИЩА

8. ВРЕМЯ СРЕДНИХ

9. НА НЕРЛИ

Моя родословная, фрагменты

МОЙ ПРАДЕД

СТИХИ СЫНУ

МОЙ БРАТ

МОЙ ДЕДУШКА, САПОЖНИК

ДАЛЕКО ПIД ПОЛТАВОЮ

СУХАРИ

ПОСЛЕ СЛОВ

Acknowledgments

Copyright information

Foreword

Про себя писать не умею, можно дать просто справку:

Ян Бруштейн родился в Ленинграде вскоре после войны. Сорок лет живёт в Иванове.

Стихи и рассказы печатались в журналах «Знамя», «Дружба Народов», «Волга», «Дети Ра», «Зинзивер», «Сибирские огни», «День и Ночь», «Крещатик», «Футурум Арт», в сборниках и альманахах.

В конце 2006 года выпустил книгу-альбом компьютерной арт-графики и стихов "Карта туманных мест". В марте 2009 года в Москве вышла книга стихов "Красные деревья" в оформлении автора. Ровно через два года – книга новых стихов "Планета Снегирь" в поэтической серии Библиотека журнала "Дети Ра", и, почти одновременно, книга избранных стихов "Тоскана на Нерли" (издание Флорентийского общества).

Член Союза российских писателей и Союза писателей XXI века.

=======================

ПРЕДИСЛОВИЕ

 Как же я люблю эти стихи, может, больше всего за то, что в них все мы помещаемся легко и непринужденно, что целая эпоха, и своя и родителей-бабушек туда вошла, что человек, который создал этот мир удивительно, непостижимо по нашим узким временам широк и глубок, не по-нынешнему, а ренессансно, когда страсть человеческая и мысль на полную мощь, когда и в самом трагическом – свет, а в шуточном или детском стишке про мышку с лошадкой – такая боль, что искры из глаз.

Тут разные собрались стихии, но больше всего и гуще всего – воды и травы, потому что в них жизнь, а стихи Яна – это прежде всего жизнь и живое. Она ломается при столкновении с камнем или огнём, но выживает и возрождается.

Здесь столько ярких, просящихся в цитаты, строк, что многим хватило бы и одного стиха на целую книгу. Но всё же главное не это. Главное, что в этих стихах создан мир, и что этот мир не велик и не мал человеку, если этот человек сам не мелок.

Я удержусь от нелепости цитирования в предисловии отдельных строк и четверостиший. Слишком тут всё хорошо и цельно, чтобы дробить, делить и выдёргивать по ниточке. В любом месте, наугад, с середины открытая строка уже не отпустит читателя, и будет он возвращаться и перечитывать, пока многие и многие тексты не впечатаются намертво в память, став частью его самого, как это уже произошло со мной и, наверное, со многими другими.

                            Надежда Ягова (Надя Яга)

Место речи (новые стихи)

КОРАБЛИК

за все эти дни и за все эти ночи

за пройденных труб раскалённую медь

за крым и за рым за последний звоночек

попробую пить я и шепотом петь

за всё что сломал и за старые грабли

которые бьют мне и по лбу и в лоб

за то что из детства бумажный кораблик

прорвался приплыл и мне стало тепло

МЕСТО РЕЧИ

Место речи неизменно,

Вместо встречи – дым и тлен.

Только павший на колена

Не поднимется с колен.

Долгий голос из-под гнёта

Просочится, как живой,

И покажутся тенёта

Синевой над головой.

Зуд подкожный, звон острожный,

Судьбы читаны с листа.

Место речи непреложно –

Там, где божья пустота,

Там, где битая посуда

Где виновен – хоть секи...

Там, где рвутся из-под спуда,

Как мычание, стихи.

ЗНАКИ

Когда погибнет интернет

В потоках атомного ветра,

Окажется, что в мире нет

Поэзии смешного века.

Она текла по проводам,

Певцы горели, графоманя,

Но прозвучало "Аз воздам",

И небо взорвалось над нами.

В других веках, в иных мирах

Суровый жрец, хранитель слова,

Преодолеет липкий страх,

Вернувшись к призракам былого.

Раскроет ломкие листы,

И пыль стерев, как будто накипь,

Он испытает жгучий стыд,

И не узнает эти знаки.

СЕДЬМАЯ ВОДА

От первой воды – ни беды, ни отгадки,

И были бы взятки привычны и гладки

У тихой рабочей пчелы.

Вторая вода – забодай меня птица:

Такая страница под утро приснится,

Почище двуручной пилы.

Где травы напитаны кровью и солью,

Там бешеный волк породнился с лисою,

И эта вода не для вас.

Вы третью просите – из ветки кленовой,

Не новой, но всё же по масти бубновой,

Готовой гореть напоказ.

В четвёртой и пятой – судак и плотица,

Могли бы ловиться, коль не суетиться...

Шестую не пьёт и зверьё.

Шестая – она для тоски и позора,

В ней вымыты руки и ката, и вора,

И ворон не помнит её.

Но если поднимутся страсти земные

По сердце, по душу, по самую выю,

И ты покоришься судьбе,

Седьмая вода – из под корня и камня –

Захватит, завертит, застынет и канет,

И память сотрёт о тебе.

ЖАЖДА

Как от судьбы ни уводи,

Как  ни суди отважно,

Скажи, ты разве у воды

Не умирал от жажды?

Среди плодов твоей земли,

Услышав зов глагола,

Ты разве не играл в «замри»,

Забыв про боль и голод?

Я знаю, не спасёт вода,

Когда ни сна, ни слова...

И никому, и никогда,

И ничего иного.

НА НЕРЛИ

Между севером и югом зеркало воды,

Вот такая расписная местная весна!

Я опять смотрю с испугом на свои следы,

Там, где воду распинают шрамы от весла.

Я вдыхаю воздух древний посреди Нерли,

Небо как мишень пробито птицами, и вот

Мимо нежилой деревни, брошенной земли

Плоскодонное корыто медленно плывёт.

А внизу вздыхают рыбы, просятся в котёл,

Но на ловлю мы забили в этот странный час...

Всё равно, кто убыл-прибыл и чего хотел –

Мы проплыли, и забыли эти воды нас.

КУПАЛА

Не Иванова картина,

Что видна издалека –

Только пыльная куртина,

Только мутная река,

И Ярило жарче пала,

Капли бедные в горсти,

И стоял Иван Купала

По колено в вечности.

Эта битая дорога,

Иордан как Рубикон...

И крестил Купала Бога

Для народов и племён.

* – Название Иван Купала имеет, кроме языческого, народно-христианское происхождение и является славянским вариантом имени Иоанн Креститель.

ИЩИТЕ В ГУГЛЕ

1.

...и потому ли, потому

мои изломаны маршруты,

что отправлялся по уму,

а возвращался лишь под утро.

ступнями шлёпал по воде

и криво отражался в лужах.

я жил нигде, я был везде,

и не понятно мне, что хуже.

2.

остались угли –

сгорел дотла.

ищите в гугле –

и все дела.

ищите в дыме

горящих рощ.

я с вами, с ними,

а не найдёшь...

3.

То, что запрятано в груди,

Давно исходит болью –

Клянется, кается, грубит,

Сопит в своём подполье.

Ему б на волю... это фарт!

Но будет мало толку:

Вот вырвется – и об асфальт,

И полетят осколки.

4.

приходит время писанин

совсем иного толка,

когда останешься один –

ни чувства и ни долга.

поскольку сломана печать

и можно быть нелепым,

и ни за что не отвечать

перед людьми и небом.

ИПРИТ

куда летит экзюпери

на неподвижном самолёте

и тишина подлунных сфер

уже ему принадлежит

он не вернётся до зари

как вы его ни умоляйте

он там где жив аполлинер

и где иприт его сожжёт

но к ним с оплавленной горы

не ждите не придёт волошин

и не обязан им ничем

и в сумраке своём небось

опять ворочает миры

как будто это горсть орешин

у карадага на плече

на фоне гаснущих небес

кто чертит небо сгоряча

в серебряном аэроплане

мы тоже все сойдём с ума

у прошлого в сухих руках

кому удастся в этот час

бежать из каменного плена

где молится застывший макс

за тех и за других

монетка

между серыми домами

между сирыми умами

прохожу я тих и медлен

со своей копейкой медной

вкруг дороги старики

лица смыты как в тумане

ни один за подаяньем

не протягивал руки

угасает белый свет

за неблизким горизонтом

не узнать какой же сон там

если сна и вовсе нет

и никто не отругал

нас за то что каждый каин

и монетку отпускает

ослабевшая рука

СТАРИКИ

1.

Чьи-то ноги в зашарканных ботах

Под окном полируют асфальт.

И не ваша, не наша забота –

Этот малозначительный факт.

Как же были они молодыми,

Как же знали, что всё на века,

Как же время их измолотило,

Что осталась в итоге труха.

На кефир, на батон и сосиску –

На одну... всё рассчитано впрок.

И бредут, и последнюю искру

Задувает чужой ветерок.

2.

не грехи так огрехи

вот за это и драть

получу на орехи

как пойду помирать

путь далёкий и краткий

это как посмотреть

я шагнул без оглядки

за последнюю треть

мне немного осталось

полный срок отмотал

и постыдна как старость

в этот час немота

3.

Порою заполночь брожу,

На палку тяжко налегая,

И даже встречному бомжу

Скажу, что нынче дрянь другая,

Что лучше лузером дожить,

Чем в этом... в этом копошиться,

Что победили не ужи,

А вовсе слизни и мокрицы...

Убогий сплюнет жизни ком,

Потом пошлёт меня подальше,

И с незлобивым матерком

Протянет руку за подачкой.

4.

По слухам, ты давно не слышишь

То, что звучало искони,

Когда ломал судьбу, как лыжи,

Когда кричал себе: «Гони!»

И, если падал, – поднимался,

И верил – это навсегда...

Ты был поэт козырной масти,

И брал, как воин, города.

Затих, согнулся, дышишь чудом,

Весь отгорел и всё сказал.

Но почему ж под белым чубом

Так яростно горят глаза!

МАЛЬЧИК

Как же мне хотелось в море –

Лёгким, злым и молодым.

Этот берег нам проспорит,

Растворится, словно дым.

Мне подальше бы от фальши,

От елея и тоски.

Чтобы жил веселый мальчик,

Поседевшие виски.

ГУСАРСКОЕ

Настанет расплата за давние траты,

Мы молоды были, мы были богаты.

Любили, и пили вино из ладоней,

Копытами били горячие кони.

Клинками, со свистом взлетали рассветы,

И было неистовым каждое лето,

И, комнатных дам оставляя вне круга,

Спешили мы к жарким и жадным подругам...

          Давно опровергнуты наши резоны,

          И всё же, свободы хлебнувшие лишку,

          Хотим, чтобы поняли верные жёны,

          Куда же так рвутся седые мальчишки!

РЫБЫ 3

Где Полянка целуется с Якиманкой,

Где торчит острый угол машинам назло,

Мы на пару с тобой покупали полбанки,

Не вискарь, не коньяк, а родное бухло.

На квартире, где жили чудные мазилы,

Две художницы мыли картоху и лук,

Ну и, если родители им привозили, –

Тихо таяли рыбы на кухне в углу.

Эти рыбы во льду, отворённые пасти,

Словно ждали напасти – кастрюлю и печь...

Им на дно бы залечь, но распахнуты настежь

Наши жадные рты, и не долго терпеть!

Разливали портвейн, до утра пировали,

Никому не давали уснуть за версту,

И гудели гитары, скрипели кровати

И от ужаса стыл мусорок на посту.

Так и было, да сплыло – поспешно и громко.

Сквозь Москву мы спешили навстречу судьбе...

Мы и жили-то рядом: ты на Божедомке,

Я – в общаге, на Трифоновской, 45Б...

ФАВНЫ

                            Ларе

Если женщина любит Фавна,

Значит, Фавну легко и славно,

Значит, взгляды не слишком строги,

И окошки в душе открыты!

Ничего, что мохнаты ноги,

И под ними остры копыта.

Вот и бродят, развесив губы,

Эти фавны...

                   Они от века,

Если женщины их полюбят –

Превращаются в человеков.

* * *  («Не ладья, а только лодочка...»)

Не ладья, а только лодочка –

Вот и шпарим по волне...

Подскажи-ка, друг Володичка,

Как же дальше выжить мне?

Стыд лежит на сердце каменно,

Слёзы – крови солоней.

Мы держались бы веками, но

Крайний срок, и силы нет.

Так моей стране ославиться...

Утешает, ёшкин кот,

Что жена моя, красавица,

Лучше прежнего поёт!

Наше времечко увечное

Переможем, не беда.

Хрупкий голос... это  вечное,

Остальное – ерунда.

УЕЗЖАЮ ИЗ КОКТЕБЕЛЯ

1.

я покорное растение

на билете цифры серые

нехудой печальной тенью

уезжаю завтра к северу

лучше был бы вовсе пешим я

всё осталось бы хорошее

попросить политубежища

под забором у Волошина

осень стыла бы умытая

я в прибой тогда и был таков

но чаями знаменитыми

будет греть меня Алейников

тащит прочь судьба привычная

вот уеду и как все умру

стынут рельсы безразличные

на моей дороге к северу

2.

Преодоление  тоски:

Не видеть торжища и жральни,

И не играть смешную роль мне,

Что навязали сосунки.

Не притворяться стариком

И не подыгрывать девчонкам,

И не скакать помятым чортом,

Костьми бряцая и стихом...

На Карадаге дышит лень веков

И профиль каменный все строже.

Здесь память умерла, но все же:

Волошин, море и Алейников...

* * * («На Володю, далёкого друга...»)

На Володю, далёкого друга,

Я порою смотрю с испугом:

Он такие возвёл города,

Что теряюсь я робким гостем

Со своей стихотворной горстью –

Там, где светит его звезда.

На турусы мои и колёса

У него есть стихи и проза,

Есть и просо для местных птах,

И вопросы к земле и Богу,

И запутанная дорога

В невозможных уже местах.

Я по этой дороге приеду,

Я поверил давно в примету –

Гулкий дом, и тепло для нас...

Между морем и Карадагом

Мне судьба достаётся даром,

Даже если в последний раз.

* * * («Во сне береговой черты...»)

Во сне береговой черты,

Где стёрты наши очертанья,

Где черти знойны и черны,

И словно бы причастны тайне,

Где непрерывны флирт и жор,

Где дамы словно на параде,

И где потрёпанный пижон

Спешит куда-то на ночь глядя –

Одни над бездной голубой,

Которая зовёт и тянет,

Мы, незаметные, с тобой

Пройдём незваными гостями.

Увлечены игрой ума,

Готовы всё раздать задаром,

Как только юная луна

Раскроется над Карадагом.

ОСИНА

Солнце лампой керосиновой

Вывешу, светило чтоб...

Загоню я кол осиновый

В опостылевший сугроб.

Эх, зима и помытарила,

Ух, и крови попила.

Лет на пять, поди, состарила

Задубевшие тела.

Город утренний и сед, и нем,

Снятся летние грешки...

Кол осиновый со временем

Пустит в землю корешки.

Пусть из города сбежала б, но

Память вся белым-бела.

И осина вздрогнет жалобно,

Вспомнив, кем она была.

МЕЛЬНИЦА

Она всё молола, старалась, вертелась,

Дробила и судьбы, и кофе, и время,

И плавились ночи, и маялось тело,

А мы замечали, что были не с теми.

Она всё крутилась, надсадно кричала,

Искрила, когда пробегали трамваи.

А мы притворялись, что можно сначала,

Пока эта мельница словно живая.

Но нынче не так мастерят, как бывало –

Плохое железо, и быстрая старость...

Сломалась. А времени было так мало,

И сколько ни жди, ничего не осталось.

МЕСТОИМЕНИЕ

местоимение моё

имение и место

в раю оставлено враньё

в деревне  плоть и стыд

и насосалось комарьё

так что под кожей тесно

гоню железное гнильё

за тридцать три версты

там где излучина и злу

чинарик не достался

его когда-то докурил

я обжигая рот

и вот развеяли золу

и приняло пространство

всё то что вызнал от Курил

до питерских болот

кто над водами сед и пуст

где время стало тенью

пылал неугасимый куст

сгорев почти на треть

моя железная ладья

дрожала в нетерпенье

и если честно был ли я

уже не рассмотреть

ПАРАД ПЛАНЕТ

Я в грехах как в шелках, и за это плачу,

Но не плачу, а жгу до огарка свечу.

Не тому ли я рад, что возврата мне нет,

Что собрался парад беспристрастных планет.

По седому лучу я от дома лечу,

Но не вылечу то, что терять не хочу.

Все страницы, все лица, и все миражи,

Это мера того, что заполнило жизнь,

Я запомнил навеки, забыв на года,

Как плыла и сияла твоя нагота.

И вот в этом огне снова станут легки

Наши тяжкие, сладкие наши грехи.

МЫШИЙ ВЕК

Эта мышья благодать:

Много сыра, мало кошек...

Мышеловка укокошит –

В мелкий рай рукой подать.

Разбредаются брать`я,

Размножаются сестрицы,

Мыший век недолго длится,

И не уследит Судья.

Добежать до уголка,

До ларька, и взять пивка,

Нам сегодня нужно ль боле?

Только утром, в полумгле,

Дырку продышать в стекле

И увидеть в чистом поле:

Брошен город, скомкан век,

Мышь за мышью, шагом быстрым,

За свихнувшимся флейтистом –

Словно бисер по канве...

НIВРОКУ

на своём осеннем форде желтом как последний лист

с выражением на морде пролетаю сед и мглист

если справа то канава если слева то кирдык

если заново то снова если слово то впритык

я лечу не видя проку километры мну как дам

и нiвроку бы дорогу к незнакомым городам

где одни бугры да ямы где колодцы солоны

где я рос себе упрямо на закорках у страны

все мы там пока что живы и такие все свои

и компот из чернослива мама варит для семьи

и от края и до края той стране износу нет

и усатого бабая на стене висит портрет

кто-то быть назначил к сроку так он шутит надо мной

эх нiвроку мне нiвроку всё осталось за спиной

* – Нiвроку (от южно-укр. и идиш) – «тьфу-тьфу, чтоб не сглазить», бабушкино словцо.

ЗВЕЗДА

Я клеймён был еще до рожденья

Шестикрылой суровой звездой,

И стояли несметные тени

Долгой ночью, вовеки седой.

Я на этой земле доживаю

Пограничный, изломанный век...

Проступает звезда кочевая

На потертом моём рукаве.

КОВРИК С ЛЕБЕДЯМИ

Вот коврик: лебедь на пруду,

Русалка на ветвях нагая,

И я там с бабушкой иду,

Тащить корзину помогая.

Меня пугает Черномор,

И рота витязей могучих,

Когда они тяжелой тучей

Встают из вод, стекают с гор.

Дымит фашистский танк вдали,

Копьём уже пробит навылет.

Бегут бояре столбовые

Со вздыбленной моей земли.

Но сквозь разрывы, сквозь беду

Я вижу: кот идёт упрямо,

И пирожками кормит мама

Его, и птицу на пруду.

И сказки он кричит навзрыд,

И песни он поёт, каналья,

И цепь его гремит кандально,

И дерево его горит.

Разбили витязей враги,

И только тихий голос: «Слушай!..»

И прямо в сердце, прямо в душу:

«Приди, попробуй, помоги...»

27 ЯНВАРЯ.
ДЕНЬ ПРОРЫВА БЛОКАДЫ

Ленинградская моя кровь

И блокадное во мне эхо...

Жаль, что нет нигде маяков,

Чтобы  в этот город уехать.

Ты полнее в стакан лей,

Буду пить я на сей раз

За сапожный сухой клей:

Он моих стариков спас.

МУСЯ

                                             маме

Из ада везли по хрустящему льду

Дрожащую девочку Мусю...

Я к этому берегу снова приду

Теряясь, и плача, и труся.

Полуторка тяжко ползла, как могла,

Набита людьми, как сельдями,

И девочка Муся почти умерла,

Укрыта ковром с лебедями.

А там, где мой город сроднился с бедой,

Где были прохожие редки,

Еще не знакомый, такой молодой,

Отец выходил из разведки.

Над Ладогой небо пропахло войной,

Но враг, завывающий тонко,

Не мог ничегошеньки сделать с одной

Едва не погибшей девчонкой...

Встречали, и грели на том берегу,

И голод казался не страшен,

И Муся глотала – сказать не могу,

Какую чудесную кашу.

А ПТИЦЫ ЗАБЫЛИ...

А птицы забыли взять пеленг на юг,

Хрипели, хотели любви и признания,

Над ними всходили снега мироздания,

Казалось, что в глотках ледышки поют.

Под ними – деревья, деревни, и тут,

В тоске, в глубине, где не верится в бредни,

Где тонущий след по тропинке последней,

Неспящие дети за песней бегут.

И взглядом пытаются выследить птиц,

Так счастливо стынущих в небе предзимнем:

«Куда мы летим, для кого же мы гибнем...»

И только мазки запрокинутых лиц.

Завьюжит. И мир, возмутительно чист,

Не будет запятнан ни шагом, ни криком,

И слабо мелькнет над простором великим

Шальное перо или гаснущий лист.

ПРОСТОЕ

У травы не бывает души,

Только божие слезы сушить,

Только ангел с крылом отсеченным

Засыпает на ней обреченно,

Облегченно, и сонная вязь

Оплетает его не таясь.

В диком небе – посланников стая...

И крыло не болит, отрастая.

Перья будут легки, хороши...

Ангел просто живет, без души.

Травы больше не вспомнят его.

Вот он, там, где летит большинство...

И звучит на неслышимой ноте,

Голубь, жаворонок, самолётик.

МЕДЛЕННОЕ ЛЕТО

Жарко дышит медленное лето

И земля, до края разогрета,

Так раскочегарила котлы,

Что затихли в ожиданье ветра

И лежат на полинялых ветках

Вяленые местные коты.

Дым ползет из недалёкой чащи.

Тени от хвостов и лап висящих

На траве беспечно разлеглись.

Медленно трусит собачья стая...

Но гроза, огнивами сверкая,

Громыхнет, как будто крикнет: «Брысь!»

Брызнули, как искры из шутихи,

В наш подъезд, еще недавно тихий,

Ворвались, разрушили покой.

Словно страж средневековых башен,

Мокрый кот, грозой заряжен, страшен...

Тихо плачет под моей рукой.

МЕЖДУ МНОЙ И ТОБОЙ...

Между мной и тобой – не война и не мир,

Между нами ничейное поле,

И не то, чтобы я был постыл и немил –

Накопились обиды и боли.

Подросла в этом поле одна лебеда,

Душит гривой своей непослушной.

Но и это, поверь мне, еще не беда,

Разве что четвертинка с полушкой.

Отыграли мы век, заплатили судьбой,

Всё спешили к неведомой цели...

Вот беда – так беда: через поле с тобой

До сих пор перейти не сумели.