Текст книги "Анастасия. Вся нежность века (сборник)"

Автор книги: Ян Бирчак

Соавторы: Наталия Бирчакова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Зима 1919 года. Сибирь Болезнь княжны

Снова пустынная дорога в заснеженной тайге, те же глубокие сани, медленно тянущиеся по дороге. На соломе в санях, тщательно укрытая полушубками то ли спит, то ли в забытьи лежит княжна.

Вдали кроваво садится солнце. На горизонте, там, где была заимка, виднеется далекий столб дыма. Где-то впереди угадываются очертания большого селения или города.

Возница в который раз проверяет, в порядке ли княжна, приподнимает ей голову, трогает горячий лоб. Анастасия ничего не слышит, глаза ее по-прежнему закрыты, губы обметаны.

Очевидно, положение критическое, на лице возницы отражаются отчаяние и решимость.

Он осторожно нащупывает обрез, спрятанный в соломе под боком у княжны, пристраивает его себе под полушубок, одергивает полы, перепоясывается и принимается настегивать коня. Сани заметно прибавляют ход.

* * *

На въезде в город дорогу саням перерезает солдатский разъезд.

– Стой, кто таков, чего везешь, – и так далее.

Мужик отвечает осипшим невнятным голосом:

– Видать, тиф у нас, вишь, сгорает. Доктора ищем.

– Откуда едете?

– Издалека мы, не местные, за Тоболом живем, с той стороны.

– Доку́мент какой есть?

– Есть, как не быть, – достает из-за пазухи документы, отдает солдатам. Те вертят их по-всякому.

– Жена, говоришь? – кивают на княжну.

– Как есть жена моя ро́дная, Настасья Николавна Егорычева. Егорычевы мы. Из тобольских мещан. Там в бумаге все и расписано. Только плоха она, без памяти третий день, не признает никого. Боюсь, не довезу. Ты пропусти нас, служивый, нам к доктору скорей.

Солдаты, издали поглядывая на закутанную княжну, опасаются подходить поближе – как бы не заразиться. Возвращают мужику документы.

– Езжай, коли так. Отсюдова прямо, а там за церковью поворот направо, а где дохтор живет, сам увидишь. Там по нынешнему времени целый лазарет. Женку-то, небось, жалко? Молодая?

Другой солдат подхватывает разговор:

– Ништо, отойдет. Бабы, я тебе скажу, это такая тварь живучая, навроде кошки. Им чего ни делай – все одно вывернутся.

* * *

Мужик легонько трогает коня, сани набирают скорость. Отъехав немного, оборачивается назад к саням:

– Ну, с Богом, Настасья Николаевна… Егорычева.

Часть II
Европа

В кабинете Дзержинского

Простой и светлый, в два окна, кабинет Дзержинского. На столе – неизменная лампа под зеленым абажуром, в подстаканнике недопитый стакан крепкого чаю с плавающим кружком лимона. Поверх бумаг небрежно брошены прочитанные и несколько смятые газеты «Известия», «Правда», «Труд». В «Правде» на первой полосе бросается в глаза крупный заголовок «Ответим красным террором на злодейское покушение на товарища Ленина!»

Дзержинский сидит за столом, а на подоконнике свободно, по-свойски устроился человек в ладной офицерской гимнастерке без погон, перепоясанный портупеей. В руке у него не какая-нибудь самокрутка, а хорошая сигарета в янтарном мундштуке. С наслаждением он курит, выпуская дым в форточку. Чувствуется, что они давно знакомы с хозяином кабинета и отлично понимают друг друга.

Тот, что у окна, продолжая разговор, выпускает дым, не глядя на Дзержинского:

– Сейчас у нас просто нет других вариантов, Феликс. Дело срочное, Владимир Ильич нервничает, а ему после ранения никак нельзя. Обстановка и так сложная, нам только международного скандала и не хватало. Могу себе представить, какой вой поднимут на Западе, если Анастасия объявится! Там, на месте, в Сибири, оплошали, на границе упустили, теперь в Париже, или куда их там еще занесет, искать придется.

– Почему «их»? Она не одна, что ли?

– С ней какой-то мужик, вроде прислуги или лакея. Егорычев какой-то. Называется мужем.

– Что?!

– Выясняем, Феликс, не все ж сразу. Не горячись.

– Мужик или кто-то из их окружения?

– Непохоже, вроде мужик и есть. Да выясняем, всех на ноги подняли.

– Дичь какая-то. Что у нее может быть общего с мужиком? А если не она, не Анастасия?

– Так разберемся же.

– Неужели папенька-то заранее предусмотрел? Ай да Николашка, ай да тихоня! – Дзержинский вскакивает из-за стола, начинает нервно прохаживаться по кабинету, засунув руки под ремень гимнастерки.

Пока он меряет кабинет шагами, его собеседник продолжает:

– Будем надеяться, что мой кавказец справится с этим делом. Бывший офицер, со связями, не лишен светского лоска, бывал не однажды за границей, знает языки, такой сможет развернуться в Париже и где угодно. К тому же азартен, прекрасно вистует. Он будет на виду и одновременно вне подозрений. Даже легенды для прикрытия ему никакой не надо, пойдет под своим именем. Просто находка для нас.

– Говоришь, проверен в деле?

– Вне сомнений, проверен неоднократно. Мы его на карточном долге зацепили, еще до революции, с тех пор и пошло. Если между нами, мерзавец каких мало, ну да это к сути не относится.

– А второй?

– Ну, это вообще лапоть деревенский. Будет у кавказца для поручений, вроде ординарца. Тот еще колорит! Но, между прочим, он при царской семье в охране состоял, он же первый тревогу забил, когда княжны недосчитались. Ну, мы его к себе и забрали, авось пригодится. Вот и пригодился. Подучили его за это время, сколько успели. Ничего, шустрый парнишка, сообразительный. Да не так уж и прост, как кажется.

– Да, да, помню. Если б не он тогда, совсем бы могли царевну прошляпить.

– Да уж… – Собеседник Дзержинского решительно пригасил окурок в фикусном горшке.

Дзержинский берет трубку внутреннего телефона и, набрав две цифры, говорит кому-то на проводе:

– Там у вас внизу товарищ ждет, проведите его сюда. Нет, пока одного, чернявого.

Собеседник Дзержинского подходит к столу и берет недопитый стакан с чаем, не вынимая ложки, делает несколько глотков.

– Крепковатый чаек, Феликс, о здоровье не думаешь. – Вылавливает ложечкой лимон и, не дрогнув ни одним мускулом, спокойно прожевывает вместе с корочкой, отрешенно глядя в окно.

Внизу у проходной

В небольшой комнатке (дежурка), кроме стола и нескольких стульев, нет никакой мебели, разве что у забранного толстой решеткой окна томится неизменный кабинетный фикус. За столом с одним телефоном сидит подтянутый молодцеватый дежурный. На поясе в кобуре – пистолет.

Кроме той же «Правды» и телефона на столе перед ним ничего нет.

На стуле, нелепо стоящем не у стены, а как-то наискось, сидит наш давний знакомец – красавец с кавказской внешностью, который летом 1916 года после бала в Аничковом дворце усаживал в авто мадам Сазонову.

Он все так же хорош собой, щеголеват, гладко выбрит, смоляные вьющиеся волосы разделяет безукоризненный пробор. На нем не новый, но ладный офицерский китель без погон, галифе заправлены в блестящие сапоги. О таких говорят: офицерская косточка.

Он старается держаться с достоинством, несмотря на непривычность обстановки. Но слишком независимая поза – нога перекинута за ногу, покачивается носок изящного лакированного сапога, быстрые мелкие движения рук выдают напряжение и нервозность. Он курит, отставляя мизинец с длинным полированным ногтем, часто стряхивая пепел, как и все, в фикус.

У притолоки, прислонившись плечом к дверному косяку, переплетя ноги, стоит наш Васяня, хотя пара стульев в комнате еще найдется. Васяня живописен – красная косоворотка под пиджаком, из нагрудного кармана нарочито выставлен мятый платок, грубые сапоги в гармошку густо намазаны ваксой и, видимо, источают специфический аромат, отчего щеголеватый офицер, не скрываясь, морщится и отворачивается. Васяня, как всегда, грызет семечки, но из уважения к месту действия деликатно сплевывает скорлупки в ладошку, а затем прячет их к себе в карман. Хотя он явно деликатничает, заметно, что, в отличие от бывшего офицера, Васяня нисколько не волнуется и зорко шарит глазами по сторонам.

Дежурный стоя отвечает на телефонный звонок:

– Так точно, Феликс Эдмундович! – и, обращаясь к офицеру, приглашает: – Идемте (пауза) …товарищ, вас ждут у Феликса Эдмундовича!

Офицер поспешно гасит окурок и, одернув китель, пригладив волосы, выходит за дежурным, окинув Васяню высокомерным взглядом.

В дежурку тотчас заходит другой красноармеец и так же размещается за столом, начинает шуршать газетой. Васяня отлипает от стенки, но вместо того чтобы занять освободившийся стул, не спеша подходит к фикусу, выдергивает из земли окурок, оставленный офицером, и ловким щелчком отправляет его в форточку. После чего замирает в той же невозмутимой позе у двери и снова лезет в карман за семечками.

Снова в кабинете Дзержинского Ответственное задание

Дзержинский все так же сидит за столом, гость стоя допивает его чай.

Быстрый стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, входит красноармеец:

– Доставлен по вашему приказанию, товарищ председатель ВЧК! – и пропускает нашего офицера.

– Спасибо, можете идти, – отпускает Дзержинский красноармейца, и в кабинете повисает напряженная пауза. Хозяева кабинета молча рассматривают прибывшего. Тот делает пару шагов на середину комнаты, слегка щелкает каблуками и замирает в ожидании.

Дзержинский демонстративно заглядывает в лежащие перед ним в папке бумаги и, не поднимая головы, читает:

– Вартан Шалвович, он же Борис Павлович Багаридзе? Воинское звание капитан? Оперативный псевдоним «Терек»?

– Так точно, товарищ председатель ВЧК. Прибыл по вашему распоряжению.

Дзержинский отрывает глаза от личного дела Багаридзе, захлопывает простенькую папку с завязками и переглядывается со своим гостем. Затем поворачивается к офицеру:

– Что ж, присаживайтесь сюда поближе, товарищ Терек. Нам с вами предстоит дело чрезвычайной государственной важности. Владимир Ильич лично держит его на особом контроле…

Париж. Бегство княжны

Улицы осеннего Парижа. Это не самый центр с его манящей вызывающей роскошью, это обычные городские кварталы, где живет средний класс. Мокрые тротуары, блестящая брусчатка мостовых, экипажи с закрытым верхом, прохожие с поднятыми воротниками и раскрытыми зонтиками, голые деревья с осклизлыми глянцевыми ветками. Пронизывающий ветер.

Вообще, если в российских эпизодах всегда стояла хорошая погода – солнечное лето, множество зелени, цветов, зимой – сверкающий снег, морозец, красивые заснеженные елки у дороги, яркая осень с гроздьями рябины, то за границей все время одно и то же – поздняя осень, мелкий моросящий дождь, промозглый холод. Жизнь с ее радостными полноцветными красками осталась в России, а здесь, на чужбине, все стыло и неприветливо.

По тротуару, мокрому от дождя, среди немногочисленных прохожих движется женская фигурка под зонтом. Молодая дама вполне прилично и даже с элегантностью одета, но идет неуверенно, то останавливаясь и оглядываясь, то с чисто женским интересом задерживаясь у витрин модных магазинов. В отражении витринного стекла мы можем рассмотреть ее лицо. Это Анастасия. Она выглядит сильно похудевшей, у нее уже нет роскошных русых локонов, она коротко, модно подстрижена, волосы под маленькой шляпкой красиво уложены.

По тому вниманию, с каким она рассматривает вывески и таблички с названием улиц, мы понимаем, что она в этом месте впервые и, очевидно, что-то ищет.

Наконец на каком-то перекрестке Анастасия замечает полицейского и, немного поколебавшись, решительно направляется к нему, разрезая площадь по диагонали и не обращая никакого внимания на движение конных экипажей и клаксоны автомобилей.

Полицейский уже и сам делает движение ей навстречу, поскольку Анастасия по своей неопытности явно рискует попасть под колеса.

– Господин офицер, вы можете уделить мне немного своего внимания? – обращается она по-французски к полицейскому, называя его офицером; по-видимому, для Анастасии всякий человек в форме – офицер.

– К вашим услугам, мадемуазель! – Видя хорошо одетую девушку, полицейский относится к ней с должным почтением.

– Я хочу сделать одно важное заявление.

– Вот как? О чем же вы хотите заявить, мадемуазель?

– О похищении. Меня похитили!

Полицейский опешил – перед ним красивая ухоженная девушка, во внешности которой все свидетельствует о достатке и благополучии.

– Но мадемуазель, вы же здесь, передо мной, вы совершенно свободны и, надеюсь, в полном порядке.

– Вы не понимаете! Мне удалось бежать! Вырваться из лап чудовища! – голос начинает изменять Анастасии, она почти всхлипывает, да и лицо ее говорит, что для нее все это очень серьезно.

– Успокойтесь, мадемуазель, здесь вы в полной безопасности. Кто же этот человек, который посмел вас удерживать?

– Я не знаю его и знать не хочу! Но он смеет называть себя моим мужем! – Анастасия уже откровенно всхлипывает, не в силах владеть собой.

– Ах вот как, муж… – Полицейский начинает быстро терять к ней интерес. – Вы только что поссорились, мадам?

– Да нет же, поймите меня, это действительно очень серьезно! Дело в том, что я – русская царевна Анастасия! – собрав всю свою смелость, произносит она в лицо полицейскому, как великое откровение.

– Так вы еще и русская царевна? – Полицейский уже уверен, что перед ним помешанная истеричка. – Мой помощник отведет вас к префекту, и там вы все расскажете, хорошо? Только успокойтесь, пожалуйста, там во всем разберутся.

– Да, да, пожалуйста, отведите меня к префекту, очень вас прошу, конечно, нужно к префекту, пожалуйста! – сбивчиво лопочет Анастасия, уже немного успокаиваясь.

* * *

В кабинете префекта Анастасия устроилась за приставным столиком напротив начальника. Под рукой у нее стакан с водой, которую услужливо подливает из казенного графина восседающий за столом префект. Для этого ему приходится изрядно перегибаться, напрягая выступающий из-под расстегнутого мундира большой живот. Анастасию он слушает с интересом и любопытством, видимо, ему приятно смотреть на красивую девушку с хорошими манерами. Анастасия уже несколько освоилась в строгом кабинете, сидит свободно, пальто ее слегка расстегнуто, но руки в тонких перчатках напряженно сжимают на коленях изящную сумочку. Вокруг них стоит несколько полицейских чинов, один почтительно держит в руках ее сложенный зонт.

– Мадам, вы утверждаете, что вас против вашей воли удерживает человек, который является вашим мужем?

– О нет, он не муж мне, он, он… я не знаю, кто он…

– И как давно вы, гм… замужем?

– Я не знаю точно, наверное, уже около года… а может, гораздо больше. Я долго болела там, в России, была без памяти, – Анастасия задумывается, пытается что-то вспомнить. Следующий вопрос префекта возвращает ее к действительности:

– Он плохо с вами обращается, принуждает вас к грубому насилию, бьет, наконец?

Анастасия отшатывается:

– Что вы! Как вы можете такое говорить, как можно?

– В чем же он вас стесняет, в средствах? Вы испытываете острую нужду?

– Вы не понимаете, он не дает мне свободу, – уже несколько неуверенно произносит озадаченная такими вопросами Анастасия.

В этот момент в дверь без стука входит один из полицейских и кладет на стол перед начальником документы Анастасии.

– Проверили, господин начальник: паспорт, иммиграционная карточка – все документы в порядке.

– Хорошо. А этого, – префект чуть запнулся, но, пролистав какую-то папку сбоку стола и найдя нужную фамилию, продолжил: – генерала Сазонова из русского комитета поставили в известность?

– Непременно, господин начальник. Сейчас прибудет.

– Спасибо, можете идти!

Префект берет в руки документы, читает, бормоча под нос:

– Анастасия Егорычева, из мещанского сословия, жена сибирского негоцианта Егорычева, иммигранта, – поднимает глаза на Анастасию. – И что же вы будете делать с этой свободой, мадам Егорычева?

– Я должна немедленно вернуться в Россию, к семье. Я не могу их оставить в такое тревожное время. Видите ли, этот… Егорычев похитил меня в Сибири, прямо на глазах у отца. С тех пор я ничего о нем не знаю, я очень беспокоюсь, да и моя семья, конечно, тоже обеспокоена моим долгим отсутствием…

– Очень сожалею, мадам, что вам не удалось вывезти свою семью от большевиков. Сочувствую вам. Но это не повод обвинять мужа…

Анастасия горячо перебивает префекта:

– Поймите же, я должна воссоединиться с семьей, это мой долг. В такое время мы обязаны держаться вместе. Я надеюсь, французские власти должны проявить понимание в этом вопросе и не станут обострять международный конфликт. Вы, может быть, не вполне осознаете важность ситуации, ведь я Романова, Анастасия Романова, – говорит она с упором, – великая княжна, член императорской семьи…

В воздухе повисает неловкая пауза, префект со скучающим видом принимается смотреть в окно, где раскачиваются под ветром мокрые осенние ветки, и начинает хрустеть пальцами.

Не выдержав тягостного молчания, один из полицейских угодливо склоняется к префекту:

– Восемнадцатая у нас за этот год, восемнадцатая царевна Анастасия, господин начальник.

Префекту жаль красивую девушку, жаль ломать разговор, но, видимо, пора все-таки и власть проявить.

– Да знаю я, знаю. Сколько их уже было – и все почему-то Анастасии, – согласно кивает он в сторону полицейского.

Приближенные угодливо хихикают:

– Будем вызывать карету? Пусть врачи разбираются.

– Погодите, – отмахивается префект. Затем обращается к недоумевающей Анастасии: – Что ж вы, мадам, так неаккуратно, так грубо работаете? Поверьте, нам надоело разбираться со всеми этими легендами о спасшейся царевне. Зачем это вам? Что вам пользы в этом? Ведь вы не бедствуете… не ради куска хлеба.

– Вы мне не верите? – встрепенулась Анастасия. – Конечно же, я понимаю. Но мне будет нетрудно доказать, я только прошу вас помочь отправить меня в Россию, к отцу, он волнуется.

– Довольно! – вскипает префект и так стучит кулаком по столу, что расплескивается вода в стакане. Анастасия в испуге вскакивает с места.

– Довольно ломать комедию! – ревет префект. – Это кощунственно по отношению к памяти русского императора. Если вас действительно интересует царская семья, кто как не вы в первую очередь должны знать, что все Романовы расстреляны большевиками полтора года назад. Об этом известно всему миру, писали во всех газетах! – и для убедительности префект стучит по столу свернутой в трубку первой попавшейся газетой. – Ступайте вон, сейчас же ступайте вон, комедиантка!

Анастасия, белее мела, покачнувшись, начинает оседать на пол.

* * *

В тот момент, когда префект произносит свою тираду, в кабинет врывается Егорычев. И когда Анастасия теряет сознание, он успевает подхватить ее на руки.

Пользуясь всеобщим замешательством, Егорычев спешит вынести княжну на воздух. Впрочем, убедившись, что документы Анастасии в порядке, полицейские даже рады, что приход «мужа» этой полубезумной русской избавил их от излишних хлопот.

* * *

Уже в дверях, на выходе, Егорычев с бесчувственной княжной на руках сталкивается с генералом Сазоновым.

Генерал уже давно не тот авантажный военный, которого мы видели летом 1916 года среди царской свиты. Он в штатском, отчего его внешность стала еще более домашней. Широкое полное его лицо с заметными отеками под глазами носит теперь постоянное выражение недоумения и обиды. При виде Егорычева глаза его оживают, мягкие губы расплываются в улыбке:

– Алексей Петрович, дорогой, вот уж не ожидал! Что тут у вас происходит?

Едва взглянув на него, как на досадное препятствие, Егорычев свирепо бросает на ходу:

– Не имею чести знать, пропустите нас!

– Да вы что, не признали меня, полковник? Я же Сазонов, генерал Сазонов…

Но Егорычев чуть не сшибает его плечом в дверях:

– Пропустите, кому говорю!

* * *

В скверике на мокрой от дождя скамейке сидят Егорычев и Анастасия. Ей все еще дурно, по запрокинутому вверх лицу стекают то ли слезы, то ли капли дождя. Она без зонтика, видимо, забытого в префектуре, без шляпки, где-то потерявшейся в суете. Пальто на груди и ворот платья расстегнуты, чтобы было легче дышать. Голова запрокинута на спинку садовой скамейки, изредка она бессильно склоняется на плечо Егорычеву, но как только Анастасия это замечает, она демонстративно отстраняется от Егорычева.

Тот в гражданском длиннополом пальто, одет вполне прилично, но скромно и незаметно. В руках он вертит мягкую темную шляпу, которую считает невозможным надеть в присутствии простоволосой Анастасии. Борода и усы, мокрые, блестящие от мелкого дождя, все так же закрывают лицо, но подстрижены, и вид у них уже не такой мужицкий, хотя для Парижа довольно несуразный, тем более рядом с элегантной спутницей.

Некоторое время они сидят молча, пока Анастасия, все еще всхлипывая, старается прийти в себя.

– Зачем вы не сказали мне, зачем скрывали то, что самое главное для меня в этой жизни, зачем выставили меня на посмешище, наконец? – говорит она с таким негодованием, что становится понятно: несмотря на дурноту и слабость после обморока, пощады Егорычеву не будет.

– Анастасия Николаевна, вы были слишком слабы для такого печального известия, вы и сейчас еще…

Анастасия с яростью его обрывает:

– Не смейте заикаться о моем здоровье, когда речь идет об участи моей семьи! – и переводя дыхание, после паузы: – Как это произошло, когда? Говорите же, я имею право знать!

– Мне не известны подробности, Анастасия Николаевна. Знаю только, что это произошло в ту ночь, когда удалось вас увезти. Николай Александрович верил в ваше спасение, и это могло облегчить его сердце в последние минуты. Пусть хоть это послужит вам утешением.

– И мне, мне, потерявшей все на свете, вы смеете говорить об утешении?! О, вы чудовище, бесчувственное чудовище! – и Анастасия, привстав со скамейки, начинает с необыкновенной силой, которую невозможно было предположить в этом хрупком теле, хлестать его по щекам. Становится очевидным, что с ней просто случилась истерика.

Когда силы оставляют Анастасию и она вновь опускается на скамейку, Егорычев как ни в чем не бывало продолжает тихим, мерным голосом:

– Поверьте, Анастасия Николаевна, я бы ни на мгновение не стал обременять вас своим присутствием, если бы не обещание, данное вашему батюшке. Как только я удостоверюсь в вашей полной безопасности, я уйду из вашей жизни навсегда, – спокойно и твердо произносит Егорычев, глядя не на Анастасию, а прямо перед собой.

И она, уже притихнув на скамейке, тоже глядя перед собой, а не на него, обхватив голову руками и немного раскачиваясь, восклицает нараспев со всей силой ненависти:

– Боже мой, как же я вас ненавижу! Ка-а-а-к я вас ненавижу!!!

Немного погодя Егорычев поднимается со скамейки и невозмутимо обращается к Анастасии:

– Идемте, Анастасия Николаевна, здесь слишком сыро. Я отвезу вас домой.

Анастасия послушно встает и, уже подчиняясь его воле, всем телом опирается на его руку. Они медленно уходят по аллее.

* * *

Егорычев так и не посмел надеть шляпу.