Текст книги "В одно прекрасное детство"

Автор книги: Яков Сегель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Ура-а-а! Мы едем на лётное поле!..

Глава двадцать первая.

НА ЛЁТНОМ ПОЛЕ

Это теперь тяжёлые и огромные самолёты с оглушительным рёвом поднимаются с аэродромов и садятся на аэродромы, это теперь для взлёта и посадки им нужны специальные бетонированные дорожки длиной больше километра. А раньше… Даже смешно! Раньше ничего подобного не было, потому что маленькие и лёгонькие аэропланы, чтобы взлететь, разбегались не очень быстро и не очень долго – им для этого вполне хватало небольшого ровного поля, поросшего травой.

В тот далёкий день на такое лётное поле собрался почти весь наш город.

Светило солнце, играл духовой оркестр, люди улыбались.

Всем сейчас хотелось петь и танцевать, как будто этот день был праздником вроде Первого мая!

Все так громко шумели и смеялись, что даже не слышали, что им пытался сказать с трибуны молоденький комсомолец. Он изо всех сил кричал что-то в большой железный рупор, хотел, видимо, что-то объявить, но его не было слышно. В конце концов парнишка так охрип от крика, что уже не мог сказать ни слова.

Но тут ему на помощь подоспела та самая девчушка, которая недавно приглашала зрителей из цирка прийти на лётное поле. Она привела с собой того самого циркового шпрехшталмейстера, у которого был такой сильный голос, что он мог перекричать любой самый сильный шум.

– Помогите нам! – попросила девушка. – Пожалуйста!

Шпрехшталмейстер охотно поднялся на трибуну и, конечно, сразу понял, что надо объявить. Он только совсем забыл, что находится не на представлении, и поэтому у него сначала получилось так:

– Уважаемые зрители, дорогие друзья! Сегодня впервые под куполом нашего цирка…

– Что вы, что вы?! – замахал на него руками охрипший парнишка и что-то зашептал ему на ухо. Кричать он не мог, а шептать мог.

– Понимаю, понимаю, – покивал головой шпрехшталмейстер. – Сейчас я скажу правильно… – И он начал снова: – Дорогие друзья, дорогие товарищи! Сегодня под голубым куполом нашего неба выступит группа отважных покорителей воздуха под руководством и при участии двух бесстрашных красных пилотов – В.П. Белухи и В.Т. Барановского! – Но тут шпрехшталмейстер всё-таки не выдержал и сказал, как привык, совсем по-цирковому: – Попросим наших любимцев на манеж! – И он первым захлопал в ладоши, глядя в небо, туда, откуда должны были показаться аэропланы.

И все, кто сейчас был на ноле, тоже дружно захлопали, как будто сидели в цирке и ждали выхода каких-нибудь акробатов или жонглёров.

Но вдруг та самая девушка, которая прибегала в цирк, запрыгала от радости, замахала косынкой и закричала, глядя направо:

– Летят, летят!

Все моментально закричали «Урра!» и повернули головы направо.

Главный трубач взмахнул своей трубой, и оркестр заиграл что-то очень весёлое. И тут все заметили, что летит не один аэроплан и даже не два и не три, а много, целая стая, и что все они… машут крыльями. Тут, конечно, все поняли, что ошиблись и это вовсе не аэропланы, а галки, целая стая чёрных галок.

Но никто даже не успел огорчиться, потому что та же самая нетерпеливая девушка уже повернулась в другую сторону и снова закричала:

– Летят, летят!

На этот раз она не ошиблась: из-за лесочка низко-низко, над самой землёй, летели два аэроплана.

Сначала все их увидели, а потом услышали. Когда они были ещё далеко, казалось, что строчит швейная машина, а когда подлетели поближе, они затрещали, как мотоциклы. На несколько секунд все затихли и с открытыми ртами слушали, как трещат аэропланы, а потом как все снова закричат: «Ур-ра-а-а!» – и никаких аэропланов сразу не стало слышно.

Мальчишки выпустили в небо голубей, за голубями полетели разноцветные детские воздушные шары, опять грянул духовой оркестр, и, наконец, аэропланы с грохотом пролетели над толпой.

Они пролетели так низко над головами людей, что многие с непривычки от испуга даже присели на корточки, а некоторые даже сели на траву.

Было очень весело.

Разноцветные шары в голубом небе смешались с белыми голубями, пионеры подняли вверх длинные блестящие фанфары, и все услышали торжественный пионерский сигнал.

Аэропланы коснулись колёсами земли и покатились, подпрыгивая, по зелёной траве.

Все, кто был на лётном поле, хотели уже броситься к аэропланам, чтобы немного покачать отважных пилотов, поприветствовать их и передать цветы, но милиционеры, взявшись за руки, никого не пускали, потому что радость радостью, а порядок нарушать не надо.

Но моего папу, Дурова и меня они всё же пропустили, потому что папа успел сказать главному милиционеру:

– Мы друзья детства одного из пилотов.

Тогда главный милиционер взял ладонью под козырёк и негромко сказал не самому главному:

– Пропустите их: они друзья детства одного из пилотов.

Тогда не самый главный милиционер тоже взял под козырёк, повернулся кругом и громко сообщил всем остальным милиционерам:

– Приказано пропустить: они друзья детства одного из пилотов. Ура!

– Ура-а-а! – закричали остальные милиционеры, и мы что было силы побежали к аэропланам.

Глава двадцать вторая.

ВСТРЕЧА ДРУЗЕЙ ДЕТСТВА

А пилоты к этому времени уже выбрались из своих тесных кабин, спрыгнули на траву и немедленно приступили к физзарядке, чтобы размять затёкшие в полёте руки и ноги. Шумно вдыхая и выдыхая, они выполняли известные в ту пору упражнения «колун», «русская присядочка» и «пожарный насос».

Папа приложил палец к губам, чтобы мы не шумели, и мы на цыпочках прокрались за спину пилоту, когда тот как раз делал «колун». Он высоко поднимал сцепленные в один кулак руки, сам поднимался на носки, как будто замахивался колуном на полено, и потом с громким выдохом «Ха!» сгибался в поясе пополам, как будто колол дрова.

Но на этот раз поднять он руки поднял, а опустить не смог: папа успел просунуть свои руки ему под мышки, легонько сжал его голову ладонями и спросил нарочно не своим голосом:

– Угадай, кто я?!.

Это получилось так смешно, что мы с Дуровым едва не расхохотались.

Пилот сначала удивился, попробовал повертеть головой в кожаном шлеме, но вырваться из могучих папиных рук ему не удалось и пришлось ему угадывать.

– Николай Митрофанович? – спросил пилот тонким голосом.

– Не-а! – засмеялся папа от радости, потому что по голосу сразу узнал своего друга, – недаром они ещё в детстве прозвали Витьку Барановского писклёй.

– Товарищ Синельников? – снова пропищал пилот.

– Не-а! – захохотал Дуров вместе с папой.

– Кузьма Лукич? – спросил пилот почти женским голосом.

Тут уж мы захохотали все втроём, а бедный пилот чуть не заплакал:

– Ну кто же это тогда, кто, кто?!

– Сдаёшься? – грозно спросил папа чужим, страшным голосом.

– Сдаюсь, – проговорил пилот.

Тут папа поворачивает его и целует, но, поскольку всё лицо пилота закрыто большими лётными очками и мохнатым шарфом, поцеловать его удаётся только в нос.

– Ну, здравствуй, Витёк, здравствуй, дорогой друг детства!

Не успевает пилот опомниться, как его уже обнимает Дуров:

– Витюша! Дружочек! Здравствуй!

Но тут происходит небольшое недоразумение: пилот стаскивает с головы кожаный шлем с очками и оказывается не мужчиной, а… женщиной…

– Я, конечно, очень рада и, конечно, здравствуйте, – говорит она вежливо. – Только вы, видимо, ошиблись, я не Витя, и не Витюша, и не Витёк, а Валя, Валентина Павловна Белуха.

Мой папа очень смутился и даже покраснел, Дуров тоже смутился.

– Извините его, – сказал Анатолий Анатольевич. – Надеюсь, он не сделал вам больно, когда схватил за голову.

– Пустяки! – засмеялась женщина. – На ошибках мы учимся.

– Не сердитесь на нас, – попросил Дуров и поцеловал женщине-пилоту руку.

– Чепуха на постном масле! – сказала женщина-пилот. – Я ни капельки не сержусь, а Виктор Тимофеевич Барановский, ваш друг детства Витюша, вон там. – Она показала рукой на второй аэроплан.

И вот мы снова идём на цыпочках. Стараясь не шуметь, мы подкрадываемся ко второму пилоту.

Папа незаметно заходит к нему за спину и хватает его точно так же, как и первого пилота. Но теперь папа не спешит: а вдруг снова произошла ошибка и этот пилот, тоже окажется не их друг детства, а совершенно чужой человек? Поэтому сначала папа вежливо уточняет:

– Простите, вы Витя из Ростова-на-Дону?..

Пилот кивает:

– Он самый.

Конечно, с того далёкого времени, как Витьку Барановского дразнили писклёй, он вырос, и голос у него переменился, и его стали называть Виктором Тимофеевичем, но папа с Дуровым всё равно узнали его. Они страшно обрадовались, перемигнулись за его спиной, и папа, как в детстве, стал тереть своему другу детства уши.

– Угадай, кто я?! – спросил он снова не своим голосом.

Витя из Ростова-на-Дону попробовал вырваться из могучих папиных рук, но и ему это не удалось. Тогда он стал угадывать:

– Петр Спиридонович?..

– Не-а! – захохотал папа.

А я встал перед пилотом и тоже сказал:

– Не-а! – и стал его разглядывать: я же видел настоящих пилотов первый раз в своей жизни.

Он был одет во всё кожаное: кожаный шлем, кожаная куртка, даже штаны на нём были кожаные, а на ногах кожаные краги, похожие на бутылки. Из-под больших лётных очков у пилота торчал красный, обветренный нос и густые усы.

А пилот продолжал угадывать:

– Товарищ Груздев?..

– Не-а! – закричали мы вместе с папой.

– Лука Кузьмич?..

– Не-а! – закричали мы вместе с Анатолием Анатольевичем.

– Ну, кто это, кто?! – взмолился пилот, как маленький мальчик.

Мне стало его жалко, и я спросил:

– Сдаётесь?!

Пилот сдался, и папа отпустил его.

– Ну! – закричал папа. – Здравствуй, Витёк! Узнаёшь своих друзей детства?!

Пилот во все глаза смотрел на Дурова и папу, переводил взгляд с одного на другого и никак не мог их вспомнить. Потом попробовал догадаться:

– Ты Чевка, а ты Барыба? – неуверенно произнёс он. Но папа и Дуров затрясли головами:

– Не-а, не-а!

Тут папа решил больше не мучить пилота и признался:

– Я Шурик-длинный, помнишь?

И Дуров сказал, указывая на себя пальцем:

– А я Толик-артист, помнишь?

В далеком детстве это были их прозвища, и пилот, услышав их, невероятно обрадовался.

От радости все трое бывших мальчишек обнялись и даже пустились в пляс.

Но тут, откуда ни возьмись, появился какой-то очень длинный дядька в клетчатой кепке, надетой козырьком назад. На плече он держал жёлтый деревянный треножник с каким-то ящиком сверху.

– Прекрасно! – закричал он. – Встреча старых друзей – это то, что нужно! Я кинооператор, я хочу снять вас для кино! Продолжайте ликовать!

Дядька в кепке козырьком назад поставил свой киноаппарат и начал крутить ручку. Он крутил ручку и одновременно командовал.

– Товарищ мальчик! – кричал он мне. – Подойдите к пилоту и по-мужски пожмите ему руку! Товарищ Дуров, трогательно возьмите мальчика на руки, как будто это ваша обезьянка! Товарищ пилот, крепко обнимите своих друзей детства! А теперь, товарищи, все вместе весело засмейтесь. Для улыбки я спою вам сейчас специальную песенку!

Аппарат трещал, а кинооператор успевал крутить ручку, да ещё при этом смешно пританцовывать и петь свою песенку, которую он, наверное, сам придумал:

Я снимаю вас для кино,

Но никто не знает одно:

Это – удивительное чудо!

Вас оно сохранит на века,

И когда-нибудь издалека

Сами себе вы улыбнётесь отсюда…

Но не успел он допеть своей песенки до конца, как сюда с рёвом и криками «Ура!» нахлынула восторженная толпа народа и принялась качать папиного друга детства.

Он подлетал в воздух всё выше и выше, но подбегали всё новые люди, и, конечно, каждому хотелось самому покачать славного пилота, и он снова и снова взлетал высоко над толпой.

И вдруг… Вдруг все услышали, как кто-то начал громко чихать, и мой папа сразу понял: это чихает его знаменитый друг детства, замечательный пилот В.Т. Барановский. Он сразу вспомнил, что давным-давно, когда они ещё были маленькими, его друг Витя-пискля никогда не влезал на качели, не катался на лодке и не кружился на карусели, потому что, как только его укачивало, он начинал чихать.

Но потом, когда Витя Барановский немного подрос и очень захотел стать пилотом, он начал упорно заниматься спортом, каждый день много бегал, прыгал, плавал, подтягивался на турнике, приседал, упражнялся с гантелями и, конечно, хорошо ел, чтобы стать посильнее, обтирался холодной водой, чтобы не простуживаться, вовремя ложился спать, вовремя вставал, всё делал по расписанию и… перестал чихать, Теперь он мог сколько угодно качаться на качелях, грести на лодке, крутиться на карусели, он стал крепким и смелым и даже забыл, когда чихал в последний раз.

И вот сейчас пилот Виктор Тимофеевич Барановский снова расчихался, как когда-то Витька-пискля. Это значит, восторженные зрители укачали его сильнее всякого аэроплана, сильнее всяких качелей и каруселей.

Конечно, мой папа моментально бросился на помощь своему другу детства. Он поймал его на руки после того, как знаменитого пилота подкинули особенно высоко, поймал и никому не отдал.

– Не качайте его больше! – громко крикнул мой папа. – Его укачивает, и он от этого чихает!

– Это правда, – согласился знаменитый пилот, сидя на руках у моего папы, и опять чихнул: – А-ап-чхи! Не отдавай меня больше никому, пожалуйста…

И папа с Дуровым, конечно, никому его больше не отдали.

Тут подоспели милиционеры и попросили всех отойти подальше от аэропланов – всех, кроме самых близких друзей, друзей детства.

Праздник продолжался!

Глава двадцать третья.

ВЫСШИЙ ПИЛОТАЖ

Первой поднялась в небо женщина-пилот Валентина Павловна Белуха. Её аэроплан забрался так высоко, что его стало еле-еле видно с земли и еле-еле слышно. Просто казалось, что там, далеко среди облаков, летает какая-то стрекоза.

Охрипший парнишка заглянул в свою записку и прошептал что-то на ухо цирковому шпрехшталмейстеру, а уж тот своим невероятным голосом прогремел над всем полем:

– Уважаемые зрители, дорогие друзья, товарищи! Сегодня впервые в небе нашего города очаровательная женщина-пилот, непревзойдённая Валентина Белуха исполнит неповторимую фигуру высшего пилотажа – «мёртвую петлю», или «петлю Нестерова».

Он объявил об этом точно так, как каждый вечер объявлял в цирке выступление акробатов, или канатоходцев, или той красивой женщины с голубыми глазами, которая своими длинными ногами могла делать всё, что обычные люди привыкли делать руками.

Закончив объявление, шпрехшталмейстер широко улыбнулся зрителям, как это делал на выступлении в цирке, и вместе со всеми уставился в небо, где женщина-пилот Валентина Белуха должна была сделать сейчас что-то невероятное.

 И наступила тишина, такая тишина, что стало слышно, как у папы в кармане тикают часы, и все увидели, как аэроплан с выключенным мотором стал валиться носом вниз. Всё ниже, ниже, ниже… Потом, когда все уже готовы были испугаться, он перестал падать, выровнялся, начал задирать нос вверх, перекувырнулся в воздухе – сделал знаменитую «мёртвую петлю», или «петлю Нестерова», – и опять полетел нормально.

Тут все зрители ужасно обрадовались, закричали: «Ура-а-а-а!» – и стали подкидывать в небо шапки, кепки, шляпки, тюбетейки, панамки, канотье, бескозырки, платочки – словом, кидали вверх от радости всё, что оказалось на голове.

Было очень весело: головные уборы в воздухе так перепутались и перемешались, что потом на голове у паренька оказалась женская шляпка, а у девушки – матросская бескозырка.

А женщина-пилот Валентина Белуха выделывала под облаками такое, что Петина мама даже не заметила, что рядом с ней нет ни Дурова, ни Пети, ни его папы. В эту минуту она, наверное, жалела, что сама в молодости не стала пилотом. «Эх! Умела бы я летать, я бы показала всем, какая я ловкая, смелая, лёгкая!..» – так думала моя мама, стоя на земле и глядя в голубое небо.

А тем временем охрипший парнишка опять заглянул в свою записочку, и цирковой шпрехшталмейстер снова прогремел на всё поле:

– Внимание! Нервных попрошу отвернуться и не смотреть! Сейчас будет исполнен гвоздь нашей программы – бреющий полёт!

И действительно, разогнавшись над дальним лесом, аэроплан отважной тёти Вали приближался к лётному полю низко-низко, почти над самой землёй. Казалось, ещё немного, и он заденет колёсами за головы людей, и, хотя это только казалось, многие на всякий случай присели, а отдельные нервные зрители от испуга даже легли на землю и закрыли голову руками.

Самыми смелыми в эти секунды оказались четыре юных пионера. Когда аэроплан с грохотом пролетал над ними, они высоко подняли свои блестящие фанфары, и все вокруг услышали торжественный пионерский сигнал: тра-та-та-та! Та-та-а-а-а!..

Глава двадцать четвёртая.

САМАЯ ОПАСНАЯ…

А потом наступило самое главное в этот день.

Не успел аэроплан Валентины Белухи приземлиться, как друг папиного детства, дядя Витя Барановский, сам стал готовиться к полёту, потому что наступила его очередь.

Я думаю, моему папе и Дурову тоже очень хотелось подняться в воздух, но они стеснялись попросить об этом своего друга, и поэтому Дуров спросил, как будто случайно:

– А желающих катать будете?

– Ап-чхи! – ответил дядя Витя. – То есть я хотел сказать, обязательно, только потом. Полетаем ещё немного, бензина станет поменьше, аэроплан – полегче, тогда и покатаю. А то я смотрю, ты, Шурик, стал, пожалуй, чересчур тяжёлый, а ты, Толик, чересчур длинный. Сколько же лет мы не виделись?..

– Лет десять, – предположил Анатолий Анатольевич. Он действительно сильно вырос за это время.

– Да… – вздохнул мой папа. – Десять лет – не шуточки…

Папа за это время на самом деле стал очень тяжёлый, килограммов сто весом.

– А я и не тяжёлый и не длинный, – сказал я как будто между прочим. – Я лёгонький.

– Точно! – обрадовался пилот. – Вот сынишка у тебя в самый раз, подходящий! Сынишка просто то, что надо! – Он поднял меня высоко над головой. – Его бы я мог покатать хоть сейчас! Мне как раз не хватает килограммов двадцать добавочного груза.

Он опустил меня на землю и посмотрел на папу и Дурова, а пана и Дуров – на него. Потом все трое посмотрели на меня, и пилот спросил:

– Ну как, хочешь помочь авиации?

Он, наверное, думал, что я испугаюсь летать, а я не испугался. То есть мне, конечно, было страшно, но я сделал смелое лицо и сказал:

– Очень хочу! – И на всякий случай добавил: – Пожалуйста!

«Отлично!» – хотел сказать дядя Витя и уже открыл для этого рот, но у него опять получилось «Ап-чхи!» – так сильно его укачали. Потом он снова открыл рот:

– А… а…

Я подумал, что он опять чихнёт, но он вместо этого сказал:

– А сколько тебе лет?

Я бы мог, конечно, сказать «пять с половиной», но сказал «полшестого», потому что так всё-таки выглядело побольше, ведь шесть больше, чем пять.

– Взрослый человек, – одобрительно сказал пилот. – Солидный. – Он оглядел меня ещё раз с ног до головы и скомандовал: – Залезай!

Папа и Дуров помогли мне забраться сначала на крыло, а потом и в кабину. У пилота нашёлся для меня настоящий кожаный шлем, настоящие лётные очки и даже настоящие лётные перчатки, как у него самого. Теперь и я стал похож на пилота.

Дядя Витя пристегнул меня к сиденью специальными ремнями.

– Это зачем? – спросил мой папа и побледнел от волнения.

– Чтобы случайно на ходу не вывалился, – строго объяснил пилот. – Бывали такие досадные неприятности.

Мой папа побледнел ещё больше. Он тут же представил себе, как на него рассердится моя мама за то, что он разрешил их дорогому сыночку полетать на аэроплане.

Лицо у папы стало такое же белое, как у Анатолия Анатольевича Дурова, но только у того оно было напудрено белой пудрой для представления, а у папы побелело от волнения.

– Не шали в воздухе, – сказал он мне дрожащим голосом. – Слушайся дядю Витю.

– Заводи! – скомандовал пилот.

Папа и Дуров схватились за пропеллер и покрутили его, сколько нужно, пока дядя Витя не крикнул им:

– От винта! – И снова чихнул.

Потом чихнул мотор у аэроплана, потом – опять дядя Витя, потом – снова мотор… И пропеллер завертелся. Он вертелся всё быстрее и быстрее, и скоро его не стало видно. Теперь казалось, что впереди аэроплана вращается прозрачный круг. А за хвостом поднялся такой страшный ветер, что у моего папы сорвало с головы кепку. Но пропеллер закрутился ещё быстрее, и мы покатили по полю.

Аэроплан слегка трясся и покачивался, и я подумал: «Едем, как будто на трамвае или на папином мотоцикле».

Пилот на прощание помахал папе и Дурову рукой в кожаной перчатке, и я помахал им рукой в такой же перчатке, пилот надвинул очки, и я надвинул очки, пилот поправил усы, но, так как у меня их ещё не было, мне пришлось кожаной перчаткой только почесать под носом.

Мы разогнались как следует, и вдруг наш аэроплан перестало трясти, а это означало, что мы оторвались от земли и стали подниматься всё выше и выше.

Теперь аэроплан перестал казаться мне похожим на трамвай или мотоцикл. Люди внизу сделались крошечными, и я уже не мог узнать, где там среди них мои папа и мама.

Дядя Витя в своё зеркальце заметил, что я верчусь, стараясь что-то разглядеть на земле, и крикнул мне:

– Вон они, смотри, твои мама и папа! Правее лошади, видишь?.. Рядом с мотоциклом!

Вон они, видишь?!

От громкого крика у него, наверное, зачесалось в носу, и он опять стал чихать.

Глава двадцать пятая.

А В ЭТО ВРЕМЯ НА ЗЕМЛЕ….

А в это время на земле произошло вот что (это уже потом рассказали мне мои родители).

Папа как ни в чём не бывало подошёл к зрителям, которые стояли, задрав головы вверх, и как ни в чём не бывало стал рядом с мамой и тоже стал смотреть в небо.

– Какая всё-таки прелесть этот аэроплан! – воскликнула мама.

– Да! – тут же согласился с ней папа. – Действительно, полная прелесть! Похож на какое-то лёгкое пёрышко! Восхитительное зрелище!

– Как он плавно летит! – Мама была просто в восторге. – Просто плывёт по воздуху!

– Да! – поспешил согласиться с ней папа и невольно вздохнул. – Просто плывёт, как рыбка…

– Очаровательно! – снова воскликнула мама. – А тебе нравится, Петенька?..

Она оторвала глаза от аэроплана и посмотрела вниз, туда, где возле папиного колена должен был стоять я.

– А где же наш сын? – улыбнулась она и заглянула за папину спину. – Где наш Петушок, а?

– Там… – как можно спокойней сказал папа и небрежно показал рукой вверх.

– Где… там?.. – Мама ещё ничего не поняла, но улыбаться уже перестала.

– Там, – ещё более спокойно повторил папа. – Вон, между облаком, которое похоже на барана, и облаком, которое похоже на чайник…

– Не пугай меня, пожалуйста, – попросила мама. – Серьёзно, где он?

– Летает, – сказал бледный папа как можно веселее. – Ему сейчас там хорошо, прохладно… Правда, Толик?

– Да, – тревожно вздохнул Дуров. – Ему сейчас, пожалуй, даже чересчур хорошо… – Дуров изо всех сил постарался улыбнуться, но моя мама от этих его слов заволновалась ещё больше.

А в это время в нашем аэроплане произошло вот что: дядя Витя вдруг снова чихнул, да так сильно, как ещё не чихал до сих пор, так, что весь аэроплан вздрогнул и закачался в воздухе.

– Будьте здоровы! – закричал я, стараясь перекричать мотор, который трещал, как пулемёт, и ветер, который свистел как бешеный.

– Большое спасибо! – прокричал мне в ответ дядя Витя и снова чихнул.

– Будьте здоровы! – опять закричал я.

А он опять:

– Ап-чхи!

А я опять:

– Будьте здоровы!

А он опять:

– Ап-чхи!

Теперь он чихал непрерывно и никак не мог остановиться, а наш аэроплан из-за этого кувыркался и переворачивался в воздухе, как осенний листок на ветру.

Хорошо ещё, что дядя Витя успел мне крикнуть:

– Петя!.. Ап-чхи!.. Перебирайся, пожалуйста, ко мне… Ап-чхи!.. А то, когда я чихаю… у меня сами собой закрываются глаза… Ап-чхи!..

Я, конечно, тут же отстегнул привязные ремни и начал перебираться в кабину дяди Вити. Это оказалось очень трудным и опасным делом, потому что встречный ветер дул, как ураган, и мне еле хватало сил, чтобы удержаться и не свалиться вниз.

Хорошо, что мы с папой каждый день занимались физзарядкой и у меня поэтому были довольно крепкие руки.

– А куда ставить ногу?.. – прокричал я, когда выбрался из своей кабины.

– Ап-чхи! – услышал я в ответ. – Там есть такая специальная ступенечка… Ап-чхи! Только осторожней!..

Ступенька эта оказалась такой маленькой, что я еле-еле уместил на ней свою ногу.

– Скорее! – звал меня дядя Витя. – Поторопись, пока я не чихаю!..

Я собрал последние силы, сжал зубы и через несколько секунд всё же добрался до кабины пилота.

– Прекрасно! – обрадовался дядя Витя. – Ап-чхи! Мы спасены! Хватайся за эту рукоятку и толкай её от себя. Ап-чхи!..

Наш аэроплан летел так высоко, что с земли невозможно было разглядеть, что там с ним приключилось, но всё равно мама, папа и Дуров просто сходили с ума от волнения.

– По-моему, всё-таки, – пролепетала мама, – этот аэроплан летает как-то уж слишком высоко, а?..

– Да? – нарочно удивился пала, чтобы мама не волновалась. – А по-моему, он летит вполне нормально. Правда, Толик?..

– Абсолютно нормально! – быстро согласился Дуров и, чтобы ещё больше успокоить маму, добавил: – По-моему, он летит даже нормальнее, чем нужно! Я, кстати, вспомнил один очень интересный случай из нашей цирковой жизни… – И Анатолий Анатольевич совсем некстати рассказал про одного слона, по имени Яша, который после представления случайно вышел не в те двери и отправился гулять по городу. Он трубил хоботом в окна домов, переводил стрелки на уличных часах, жители угощали его с балконов разными сладостями. А потом этот Яша спокойненько вернулся в цирк, и всё кончилось вполне благополучно.

Но мою маму уже ничем нельзя было отвлечь.

– Вы рассказали очень смешную историю, – произнесла она дрожащими губами, – но всё равно, по-моему, этот аэроплан летает как-то уж слишком высоко и совсем не плавно. Вы замечаете, он всё время как-то странно подпрыгивает?!

– Что вы! – горячо возразил Дуров. – Это только так кажется. А я, кстати, вспомнил ещё один смешной случай: однажды в цирке наш удав, по имени Валерик, случайно сам завязался в такой узел, что мы его три часа не могли развязать, представляете? Смешно, правда?..

Но ни рассмешить, ни успокоить мою маму уже не возможно было ничем. От волнения она даже закусила зубами кончик носового платка.

– Ну, успокойся, – сказал папа и сам от волнения вместо маминой руки поцеловал руку Анатолию Анатольевичу.

Как раз в это время наш аэроплан сделал фигуру под названием «бочка».

– Кстати, о бочке! – воскликнул Дуров. – Однажды к нам в цирк привезли восемь бочек огурцов для бегемота Юлика…

Но мама обхватила голову ладонями, и, наверное, от волнения у неё совершенно случайно получились стихи:

– Я не хочу вас слушать и затыкаю уши! И хватит им уже летать – ребёнку время кушать!

– Ничего! – бодрым голосом сказал папа. – Пусть немного проголодается, лучше будет аппетит.

– Конечно! – попробовал пошутить Дуров. – Мои мышки, когда проголодаются, готовы съесть кошку!

Но никто не услышал даже этой весёлой шутки, так как в это время наш аэроплан уже коснулся колёсами травы и запрыгал по полю – мы благополучно приземлились.

Тут зрители как захлопают, как закричат:

– Ура-а-а-а, ура-а-а-а! Да здравствует наша авиация!

И снова все, кто был на лётном поле, стали подкидывать вверх шапки, кепки, тюбетейки, панамки, бескозырки, платочки, канотье и разное другое!

Светило солнце, громко играл оркестр, пионеры трубили в фанфары!

Чтобы поскорее обнять своего дорогого сыночка, мама и папа бросились в мотоцикл, но впопыхах перепутали места, и мама оказалась в седле за рулём, а папа – в коляске. Они даже не заметили этого, а мотоцикл уже затрещал и понёсся по полю.

Наверное, папин мотоцикл ещё никогда в жизни не ездил так быстро!

Уже у самого аэроплана от нетерпения мама на ходу выскочила из-за руля, а папа – из коляски, но мотоцикл, как будто от радости, сам продолжал носиться вокруг, хотя им уже никто не управлял.

Пилот дядя Витя не успел ещё даже спрыгнуть на землю, а мои папа и мама уже вытащили меня из аэроплана.

Они тискали меня, целовали, вертели, осматривали, как будто не видели уже целый год.

Глава двадцать шестая.

БУКЕТ НА ТОНКИХ НОЖКАХ

А в это время Анатолий Анатольевич Дуров попросил шпрехшталмейстера сделать последнее объявление.

Тот торжественно подошёл к самому краю трибуны, откашлялся, набрал в грудь побольше воздуха, и все, кто был на лётном поле, затихли, чтобы услышать от него что-то очень важное. Но шпрехшталмейстер сказал всего только одно слово:

– Цветы!

Ну конечно, все сразу поняли, что цветы нужны, чтобы преподнести их отважным покорителям воздуха.

И тут же все цветы, которые принесли с собой люди на лётное поле, стали стекаться к Анатолию Анатольевичу Дурову. Их набралось столько, что могло показаться, будто он держит в руках целую клумбу!

Он был большой выдумщик, этот Дуров, – он не понёс сам эти цветы, он передал букет Насте. Помнишь?.. Насте, той самой девочке, которая танцевала на шаре.

Цветов оказалось так много, а девочка была такая маленькая, что её сразу не стало видно и можно было подумать, что это совсем не девочка, а такой удивительный букет, у которого снизу растут ножки.

И вот этот букет на тонких ножках теперь бежал сюда к нам, к аэроплану, где стояли пилоты и где всё ещё ощупывали меня мои мама и папа.

Цветы подбежали к нам, и мы услышали, что они тяжело дышат. Цветы дышат?! Конечно! Там же, внутри букета, находилась Настя!

Она протянула цветы мне, я взял их и тут же сам превратился в букет на тонких ножках.

– Это всё мне? – удивился я.

Но Настя сказала:

– Это тем, кто летал!

– Спасибо! – закричал я из букета и передал его пилоту тёте Вале Белухе. Ведь в первую очередь цветы всегда преподносят женщинам и героям.

– Это всё мне? – удивилась женщина-пилот.

Тут подоспел Анатолий Анатольевич Дуров.

– Вам в первую очередь, – сказал он. – И затем всем, кто летал в небе, от всех, кто был на земле!

Дядя Витя Барановский крепко пожал мне руку:

– Значит, и тебе! Ты сегодня очень помог авиации!

Мы все трое сняли свои кожаные шлемы и раскланивались, как артисты в цирке после представления. А невдалеке стояли мои счастливые родители и от радости немного плакали, потому что от радости плакать не стыдно.

И вдруг я услышал, как дядя Витя тихонько прошептал мне на ухо:

– Только, пожалуйста, не рассказывай никому, что когда я чихаю, у меня закрываются глаза.

И я с тех пор никому об этом не рассказывал. Тебе первому.

Вот и вся история.

Глава двадцать седьмая.

САМАЯ ПОСЛЕДНЯЯ И САМАЯ КОРОТКАЯ

– Дед, – спросил внук Петя. – И всё это было на самом деле, всё, всё до капельки?..

Дед Петя улыбнулся:

– Почти всё, и только совсем немножечко я придумал, чтобы было интересней… Но, честное слово, совсем немножечко, потому что я кое-что уже забыл, ведь оно было очень давно – это моё одно прекрасное детство!..