Текст книги "Северное буги"

Автор книги: Яков Пушкарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Глава 6

Меня очень удивило, когда к пробуждению первого числа мне, почти незнакомому ей человеку, она принесла в постель кофе и сандвичи. Она скинула халат и пробралась в постель.

– Снег идет, очень сильный, – сказала она.

Я посмотрел за окно, было пасмурно.

– Спасибо за завтрак, – поблагодарил я и принялся за еду.

– Я не знала, с чем ты любишь, и сделала как себе. Голова не болит?

– Да нет, если пить что-то одно и в меру, то с чего бы.

– А вот у меня голова кружится. Ты не слышал, как я душ принимала?

– Нет, спал.

– Соня, – сказала она и погладила меня по груди, немножко неловко, я чуть было не облился кофе. Глазки и тельце у нее были как у козочки: все немножко угловатое, пугливое, но грациозное, хотя немного неряшливое в движениях.

– Никто не проснулся? – спросил я.

– Нет, что ты, все спят.

– А мы, значит, с тобой жаворонки.

– Жаворонки, – сладко зевнув, сказала она и уютно свернулась калачиком под одеялом.

– Хорош жаворонок, – улыбнулся я.

Прикончив завтрак, я пошел в душ.

Опять запахло ванилью. От шума воды я не услышал, как открылась дверь душевой кабины. Вика проскользнула ко мне. Она была голенькая и беленькая, от горячей воды ее тело тут же порозовело, ушки и соски моментально покраснели.

Она молча прильнула ко мне, подставляя шейку для поцелуя.

– Там так холодно одной…

Я развернул ее спиной к себе. В бедрах она была чуть уже меня, мокрые мелированные волосы висели миленькими змейками, липли к лицу, к плечам и груди. В ее движениях был такой забавный девичий изыск, словно к себе и ко мне она примеряла все эти киношные сцены, вроде той, где Шерон Стоун и Сельвестр Сталлоне занимаются любовью в душе, но вот сил ее не хватает, нет ни дублеров, ни суфлеров, и она хватает ртом воздух и горячую воду, и сердце в ее маленькой груди стучится, как перепуганная ливнем и громом канарейка, и надо прижимать ее, скользкую, к себе и помогать ей своими руками, а она, рисуя грациозность, закидывает голову и выгибает спину – не знает, что еще вот-вот, и мы оба поскользнемся и переломаем здесь все. У нее красивая грудь и несколько родинок, похожих на созвездие. Это выглядит очень сексуально, словно специальные меточки для поцелуев, и я целовал ее родинки, а она прижималась губами к моему уху и шее и что-то шептала, но из-за воды не было слышно что.

Она обернулась полотенцем и ушла из душа, а я еще минут пять посидел в тепле.

Когда я вышел, она что-то читала. Эта оказалась маленькая книжка в мягкой обложке.

– Детектив? – спросил я, ложась рядом с ней.

– Роман, – уклончиво ответила она.

– Любовный, наверно? – заинтересованным тоном спросил я.

– Еще какой.

– Почитай мне немножко. Ну, с того места, где ты остановилась.

– Ты будешь смеяться.

– Не буду.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Только попробуй засмеяться.

– Ну сказал же – обещаю.

– Угу, где? Ага, вот: «…ОН все более истово контролировал распоясавшуюся влажность и поднимал ее язык, ОН пробегался по ее телу… и властно прижимал его к своему горячему шерстяному ковру. ОНА не могла сдержать стона и теребила его густые волосы и покусывала его мускулистую шею… ОН засасывал лепестки ее цветка, и она напрягалась как струна и вдавливала его большую голову между своих трепетных бедер… ОН перевернул ее на живот, закинул ее рыжие волосы, обнажив нежную шею, и стал покрывать ее горячими поцелуями, одновременно ОН, как усердный моряк драит палубу… загонял по самое некуда своего возбужденного юнца и впадал в качку… малец был рослым и упитанным, поэтому ее любящему ласку цветку приходилось туго… Потом ОНА бежала в ванну, смазывала измученную полость живительной мазью и возвращалась… а ОН, точно и не утолял своего голода, словно огромный хищник, бросался на ЕЕ податливое тело и снова томительно ласкал ЕЕ горячую отвердевшую грудь и нежил горячие виноградины ЕЕ сосков, терпеливо ожидая, когда возбуждение снова откроет дурманящий поток ЕЕ горячего цветка, и так было раз за разом, пока розовая заря не освещала огромное окно мансарды и они, утомленные, засыпали. Но даже во сне он не покидал ЕЕ горячего убежища, а она словно после долгой, неистовой качки в шторм засыпала в ЕГО объятиях, закрыв зеленые, мокрые от счастья, словно покрытые капельками росы глаза».

Вика остановилась и внимательно посмотрела на меня. Ее взгляд невозможно описать, в нем прочитывались и гордость, что и у нас было почти так, и вопрос: «Ну как, ну как, сильно, а?», и такое женское, мол, вот ведь несколько раз, и такое интимное, будто мы соучастники и только что наблюдали за чем-то таким, и что-то, возможно, еще было в ее взгляде…

– Ну да, сильное чтиво, – с легкой иронией заметил я.

– Ничего ты не понимаешь.

– Нет, кроме шуток, я бы так не смог написать. Очень красиво, и, знаешь, складывается ощущение вполне определенной недосягаемости происходящего, словно ОНИ – это такие вот исполины, в соотношении один к двум к нормальному человеческому росту и физическим способностям.

Я посмотрел на Вику, она смотрела на меня настороженно и непонимающе.

– Ладно, не бери в голову, хорошая книжка, отдохнуть можно, – успокоил я ее. – Ты что сейчас делать будешь?

– Посплю, наверно, полчасика, – ответила она.

– А я пойду вниз спущусь, посмотрю, как там. – Я поцеловал Вику и вышел.

Глядя на свое отражение в зеркальной стене, я спустился вниз. На елке, несмотря на дневной свет, перемигивались лампочки, серебристо-белый ангел на верхушке по-прежнему смотрел в сторону входной двери, но вот огня в камине уже не было, как не было и шумной компании, я потер ладонями лицо и решил выйти на порог и посмотреть, как там погода. Дверь открылась с большим трудом, и то отодвинуть я смог ее только наполовину. Шел снег, вернее, за порогом не было ничего, кроме снега. Это было похоже на сплошной белый туман, но туман этот завывал и сыпал крупными хлопьями, и летел в лицо, и требовал впустить его в дом. Зажмурившись от этого натиска, я вытянул руку вперед, она утонула в снежном тумане. Ужас какой! Я захлопнул дверь, размял пальцы и поежился. Достав сотовый телефон, я посмотрел на антенну – нет зоны покрытия сети, я перевел взгляд на молочно-белое окно и понял, что это надолго.

Немного подумав, я подошел к камину, сложил небольшой шалашик из березовых поленцев, поджег щепу и, пока огонь разгорался, решил сварить себе кофе. Мне хотелось посидеть перед камином с чашкой кофе и подумать о чем-нибудь отвлеченном, нейтральном и по возможности возвышенном. Выйдя из кухни с чашкой на подносе, я обнаружил, что мое место уже занято. У камина сидел унтер-офицер и подкладывал дрова в мой огонь. Он посмотрел на меня через свои хамелеоны и вопросительно констатировал:

– Кофе? Это хорошо. А я вот не завтракаю. Никогда.

Отчего-то мне показалось, что он уже успел выпить.

– Да уже время обеда, – заметил я.

Он не ответил, закурил и тоном старого приятеля, но с едва уловимой напряженностью заговорил снова:

– Знаешь, мы познакомились с ней примерно через неделю, как ты уехал. Она сидела на скамейке, на берегу, одна, курила. Мы отдыхали со своим курсом, я вижу, девушка сидит грустная, как, ну… как японские стихи. Платьишко на ней было такое легкое-легкое. И знаешь, что-то меня зацепило. Спрашиваю: «Девушка, вам не холодно?» – «Да нет, все нормально», – отвечает. А вижу, что ненормально, причем ой как ненормально. Подсел, говорю: «Хотите – верьте, хотите – нет, а я вас не могу здесь оставить. Вам холодно, вы одна, вы грустите, и ночь уже, давайте я вас провожу, а то мало ли, бродят тут всякие». – «Вроде вас?» – спрашивает, но не враждебно. «Да нет, – говорю, – я присягу давал, чего меня бояться». А сам думаю: «При чем тут присяга?» А она так вздохнула и говорит: «Ну, раз присягу, то провожайте». Помню все как сейчас. Говорю ей: «Накиньте мой пиджак». – «Нет, спасибо, – говорит, – он прокуренный». – «Но вот и вы же, – говорю, – курите». – «Я-то, – отвечает, – курю «Парламент», а вы какую-то гадость, «Яву» небось». Угадала. Вот с тех пор курю только «Парламент», дорого, правда, но что поделаешь. Конечно, что там говорить, притягивает она парней, как… ну ладно. Но вот кажется мне, что любила она только тебя. Не знаю, что там у вас получилось, да и не мое это дело. Прошлое, в общем. Какая у нее там чехарда сейчас в голове происходит, мне даже страшно представить. Вижу, ты нормальный парень и, может, меня поймешь. Не хочу, чтоб ты сейчас распалял ее. Тут же только спичку брось, а там гори все синим пламенем, ты же ее знаешь. Возможно, тебе наплевать на все это, но не порть ей жизнь. Тебе пошуметь и уехать, а мне потом… Ну а если нет, то не обессудь, ты наживешь себе врага, серьезного врага.

Отчего-то эта речь тронула меня. Вот ведь человек. Пожалуй, не многие способны вот так вот открыться при таких-то обстоятельствах.

– Ладно, не грузись, все будет путем. Не переживай, – ответил я. Кажется, мой голос звучал сухо.

Какое-то время мы смотрели на огонь, я пил кофе, он курил. Потом я поднялся, отнес чашку на кухню и пошел в свою комнату.

Быстро раздевшись, я залез с головой под одеяло, обнял Вику. В голове крутились малоприятные мысли. Потом приснилась какая-то расписная размазня.

Проснулся я около пяти, день уже закончился, но вечер еще не наступил. Я бессмысленно посмотрел в окно, поднялся и спустился вниз. Все уже сидели в гостиной, кто с пивом, кто с шампанским. Увидев меня, Власенко закричал:

– Братан, а мы думали, ты там в кому впал! Здоров ты спать.

– Это на погоду, – сказала Поля, – не дергай человека.

– Что там с погодой? – спросил я, наливая себе кружку пива.

– Мрак, сотовые ни у кого не работают, до гаража вообще не добраться, завалило там все. Снега уже по грудь.

Я посмотрел в сторону входной двери. Она мне показалась дверью в чужой мир.

– Ну а как вообще настроение? – бодро спросил я.

– Боевое. Еды навалом, мы здесь автономно сможем полгода прожить, – так же бодро ответил Власенко.

– Это хорошо. А что сейчас делать будем?

– Я сауну включил. Пойдем с пацанами попаримся, потом девушки, если захотят.

По общему настроению было понятно, что всех удручает эта непогода. Шутка ли – остаться без связи, без возможности выйти за порог и определить, где земля, а где небо. Но самое неприятное – это неопределенность. Сколько нам здесь оставаться – два дня, три, пять, десять? Но народ вокруг был уже слегка пьян и поэтому весел. Краснов смеялся и, шутя, заигрывал с одной из девушек, Даша угрожающе кидала в него маленькой диванной подушкой, он уворачивался, и подушка летела в голову задумчивому Пете, какая-то парочка целовалась за шторой, унтер-офицер курил одну за другой сигареты, в аристократической позе сидя в кожаном кресле (словно и не поднимался с него за последние пять часов), его жена секретничала с Викой, поминутно они посматривали на меня, отчего мне становилось несколько неловко, кто-то убирал пустые бокалы, несколько человек играли в карты, кажется, в дурака. По телевизору без звука с дерева на дерево летали китайцы, прямо в воздухе показывали свое кунгфу, как я понял, это был фильм DVD, параллельно играл сборник популярной музыки. Я устроился в кресле и уставился на китайцев. Краем уха я слышал: «Помню, когда учился, шла буря с пустыни Гоби, в лекционный зал вдруг ворвался ветер, и все стало оранжевым, даже каким-то красноватым, все, кто сидел, стали вдруг оранжевыми». Собеседник говорившего напомнил, что совсем недавно, пару лет назад, зимой шел оранжевый снег. Тоже из-за бури, и что когда он потер его в ладонях, снег превратился в оранжевую водичку. Видимо, песок был мелким, как мука.

Скоро пришел Власенко, похлопал меня сзади по плечу и сказал:

– Ну что, сауна прогрелась, – а потом крикнул всем: – Парни, берите пиво, двигаем в тепло от холодных женщин!

В него полетело несколько подушек, одна опять угодила в Петю.

Парни дружною толпой потянулись в сауну. Я поднялся с кресла и побрел со всеми.

Сауна располагалась в цокольном помещении замка. Она оказалась довольно просторным помещением, очень качественно и даже изящно отделанным светлым деревом. Переодевшись в смешные, но, кстати, очень удобные махровые юбочки, надев сланцы и войлочные шапочки, мы, переговариваясь, побрели в тепло. Вообще, касательно махровых юбочек – я бы хотел пожать руку тому, кто их придумал. Дело в том, что в Комсомольске я хожу в обычную баню. Это такое тяжелое место с отсыревшими стенами и черными лавками, с кучками нападавшей с веников листвы по углам и ржавыми тазами, где мужчины ходят в простых костюмах Адама, и их далеко не киношные тела с причинными местами занимают весь спектр зрения. Конечно, не то чтобы меня это напрягало или тем более вводило в стеснение или еще что-то в этом духе, но созерцание обнаженного мужского тела не доставляет мне эстетического удовольствия. Конечно, мне можно возразить, что никто мне там удовольствия доставлять и не собирался, а просто человек пришел помыться и отдохнуть душой. Но ведь и я прихожу отдохнуть душой, а созерцание, пусть даже вскользь, всех этих скучных деталей вносит определенный диссонанс в отдохновение. Возможно, что-то не так во мне, я слишком впечатлителен и не могу воспринимать человека просто как фигуру, но с другой стороны, почему вообще существует этот обычай в бане ходить нагишом? Почему нельзя придумать что-то вроде таких вот махровых юбочек? В общем, если вы захотите испытать такие же душевные муки, вход в это гиблое место стоит 30 рублей плюс веник за ту же цену.

А юбочки в сауне Власенко очень меня расположили – мне только не хватало разглядывать здесь причинное место унтер-офицера.

Всего нас в сауне набилось семь человек. Рассевшись на полках, мы какое-то время молча прогревались, потом потихоньку заговорили. По опыту знаю, что, если в кабинет заходит более пяти человек, кто-нибудь обязательно попросит выключить кондиционер, так вот, если в бане или сауне больше пяти мужчин, кто-нибудь обязательно расскажет, как кто-то умер в сауне, уснув и угорев на полке, или о том, как некто поддал парку да сунул лицо посмотреть, как там парок, да и обварился паром. В нашем случае отличился Сеня. В роли уснувшего на полке оказался старичок – бывший спортсмен, поспоривший, что пересидит молодого. Но с нами ничего подобного не случилось.

Случилось другое. Как известно, спиртное действует на людей по-разному: кто-то становится угрюмым, кого-то сразу клонит в сон, кто-то поет, кто-то начинает говорить пошлости. Я, например, становлюсь очень веселым и более темпераментным (хотя со стороны, конечно, виднее), но вот есть такой тип мужчин, которые, выпив, обязательно хотят помериться силами. Мы пили пиво, потом шли в жар, снова пили пиво, Власенко сказал, что за соседней дверью есть небольшой спортзал со шведской стенкой и татами и что летом привезут универсальный тренажер и боксерскую грушу. И вот тут я заметил этот своеобразный блеск в глазах унтер-офицера, означающий, что без «помериться силой» нам с ним уже не обойтись. Интересно, что началось это очень чинно. Унтер-офицер вспомнил, что занимался классической борьбой и что это до сих пор помогает ему «на улице». Я не большой любитель такого варианта отдыха, как «помериться силой», но уж очень захотелось мне показать, кто здесь кто (в отношении Нади, разумеется). Конечно, здесь было больше от инстинктивного посыла одного самца оскорбить своей победой другого, причем это обоюдно чувствовалось и во мне, и в унтер-офицере, но в тот момент мне было не до психологического анализа. Я так же, как бы отвлеченно, сказал, что с семи до пятнадцати лет занимался самбо и что мышцы на уровне рефлексов еще очень долго хранят память о том, чему их учили столько лет. Унтер-офицер заметил, что если это и так, то сама техника без тренировок все-таки теряет былую реакцию. Как я сейчас понимаю, все, кто находился тогда в сауне, понимали причину этих неуклюжих пререканий. Со стороны, наверно, это было немного комично. Но кто не был в своей жизни хоть раз смешон, пусть первый кинет в меня камень. Как бы там ни было, мы, как были в одних махровых юбочках, словно какие-нибудь шотландцы, отправились в спортзал.

Зал оказался вполне приличных размеров, под стать дому. Немного размявшись, по борцовской традиции мы обменялись рукопожатиями вступили в бой. Я сразу ощутил, что передо мной довольно жесткий противник. В классической борьбе борются почти обнаженные мужчины, и вся техника построена на захватах голого тела, а самбо – на захватах борцовской куртки, поэтому в первые секунды мне было очень сложно перехватить инициативу, приходилось время от времени пробивать отвлекающие подсечки, искать подходы к шее. Унтер-офицер очень ловко уворачивался, срывал захваты и сам как-то играючи проводил свои комбинации. Вдруг мы сцепились, и я несколько долгих мгновений ощущал напряжение его плеч и цепкость его рук у себя на шее и предплечье. Он сделал обманку на бросок через бедро, но вышел на упор ступней мне в пах и хотел просто перевернуть меня кувырком назад (в самбо этот бросок назывался «самолетик»). Но я вовремя осел, и мы перешли в партер. Тут он был мой! Мешала эта дурацкая юбочка, но я зашел на «канарейку» и смог-таки заломить ему руку на болевой. Он стал выгибать спину, вставая на мостик, но его рука была четко зафиксирована, и унтер-офицеру пришлось сдаться. Во всех видах борьбы сдаются, стуча ладонью о мат. Я отпустил его руку, несколько секунд, тяжело дыша, мы сидели на татами. Я потрогал свое ухо, сильно ушиб.

– Ну! – смеялся Власенко. – Борцы, борцы! Как татами?

– Жестковато, – ответил я, подал руку офицеру, спросил: – Нормально?

– Надо было на «подхват» выходить, – скорее себе, чем мне, сказал он, и мы пошли в сауну. Кто-то закурил. Странно, я не ощущал победы, даже настроение не поднялось, мешало простое понимание того факта, что какие бы победы над унтер-офицером я ни одержал, это уже не имело никакого значения. Почему-то меня это злило.

Мы хорошо отдохнули, парок был что надо, выпили литров двадцать пива, поныряли в кафельном бассейне, обсохли и вернулись в гостиную.

Было уже около девяти. Наши девочки привели себя в порядок, надели вечерние платья, сделали прически. Вика меня просто сразила. Она была в синем романтичном платье, восхитительный макияж, брошь, серьги и браслет из белого золота. Все очень утонченно. Словно снежная королева, она подошла ко мне и шепнула игриво:

– Вы там не скучали?

– Да нет, некогда было скучать, – в тон ей ответил я.

– Хочешь, я тебя переодену?

От нее пахло шоколадом, вермутом, духами и чем-то еще, совершенно невероятным, гипнотическим. Я примерно представлял, насколько затянется это переодевание.

– Уж лучше потом ты меня разденешь, – сказал я и поднялся наверх один. Переоделся в костюм, причесался, посмотрел в зеркало и, оставшись доволен, спустился вниз. Я был голоден.

Спускаясь по лестнице, я почувствовал, что задыхаюсь. Я увидел Надю. На ней было коричневое шелковое платье, под цвет карих глаз, простенькая золотая цепочка. Со вчерашнего дня до этого момента я смотрел на нее сквозь призму фразы «мы чужие люди», а тут то ли мысли мои были заняты другим, то ли она сейчас особенно остро напомнила мне о прошлом, только мне вдруг захотелось подойти к ней, обнять ее и сказать: «Ну, что ты, ты же моя. Все хорошо. Давай, когда кончится эта вьюга, уедем ко мне, и к черту всех». Но невозможность сделать это была так невыносимо тяжела, так уже были закручены все гайки, что от детской этой мысли, от фантастической невозможности даже прикоснуться к Наде – ведь я обещал ее мужу – мне захотелось свернуть себе шею, а от понимания, что я этого ни за что не сделаю, стало еще невыносимей. Стараясь ни на кого не обращать внимания, я прошел на кухню, налил стакан холодного «Абсолюта», выпил, чем-то закусил и, чувствуя нарастающий шум в голове, вернулся в гостиную.

– Нет, ну он опять это делает! – закричал Краснов. – Опять отбивается от общей массы отдыхающих.

Я отшутился, взял бокал с шампанским и провалился вместе со всеми в этот праздник, в конфетти, в анекдоты с бородой, в «ребята, разливайте шампанское! Давайте, с новым счастьем всех!», в пьяный хоровод вокруг елки, в быстрые и медленные танцы, в подкладывание салатиков, в «пойдемте-ка покурим на кухне», в мысль, что нужно очень постараться не смотреть на Надю и тем более не встречаться с ней взглядом, в покачивание пола, в десятый по счету мандарин, в декольте синего платья, в эту песенку про пять минут… в неспособность ни на что, в сон.