Текст книги "Катастрофа"

Автор книги: Яков Окунев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Нет, нет, мистер Райт. У меня болит в другом месте, вот здесь, стучит себя в грудь Сэм. – Перевязка не поможет.

– Чудак! – пожимает плечами Джек Райт и отходит с Сэмом в угол. Сэм пыхтит. Он не знает, с чего даже начать. И вдруг выпаливает:

– Это я бросил бомбу!

Райт недоуменно смотрит на него.

– Тогда... Пятнадцатого числа... Из вашего клуба "Пятиконечная Звезда"...

– Вы? Зачем же вы это сделали, мистер? Кто вам ее дал?

Джек Райт сверлит блестящими глазами Сэма.

– Кто вам дал бомбу?

– Кингстон-Литтль, мистер.

– Кингстон-Литтль? Лично?

– Лично. Сам. У себя на квартире.

– Вы были патриотом, мистер?.. Не знаю, как вас зовут.

– Сэм. Меня зовут Сэм... Я был патриотом. И безработным. Кингстон-Литтль заплатил мне двести пятьдесят долларов...

– Ага! Ага! Отлично, мистер Сэм! Отлично! Делайте скорее свою перевязку.

– Мистер Райт. Еще одно словечко. Кингстон-Литтль уверял меня, что это не бомба, а хлопушка.

– Ладно, ладно, Сэм. Ждите меня здесь. Через десять минут мы поедем.

В дверях Джек Райт останавливается на минуточку в раздумьи и возвращается к Сэму.

– Слушайте, товарищ. Вы не боитесь рассказать все это на митинге патриотов в лицо самому Кингстон-Литтлю?

– О, мистер, я брошу все в лицо этому мошеннику. Я ничего не боюсь.

– Отлично, мистер Сэм, отлично!

В большом крытом пакгаузе у гавани, тускло освещенном несколькими угольными лампочками, выступает Кингстон-Литтль. Его коротенькое, толстенькое тело взгромоздилось на тюк с хлопком, заменяющий трибуну. Он машет руками, точно птица крыльями, и бросает в тесную, плотно сбитую толпу патриотов свою идею срыва великой забастовки:

– Завтра с утра на всех фабриках Нью-Йорка начнется прием новых рабочих. Идите работать. Вы получите двойную плату. Патриоты должны помочь правительству справиться с этой чумой, занесенной к нам из Москвы. Двойная плата и акция компании "Гудбай", дающие высокий дивиденд, в рассрочку каждому патриоту.

Человек десять проталкиваются к Кингстон-Литтлю.

Они окружают тесным кольцом Сэма и пробивают себе дорогу локтями и кулаками. Они кричат во всю силу своих глоток "ура", как и настоящие патриоты, и им очищают дорогу. И, пробившись к тюку с хлопком, Сэм кричит Кингстон-Литтлю:

– Мистер Литтль! Мистер Литтль! Я хочу сказать несколько горячих слов. Я только что из Бродвея, из самого гнезда красных. Дайте мне слово.

– Пусть говорит! – кричат во все горло десять человек, сгрудившись вокруг Сэма.

– Пусть говорит! – подхватывает собрание.

– Говорите, мистер Сэм, – приглашает его жестом на тюк хлопка Кингстон-Литтль.

И вот Сэм на тюке, рядом с Кингстон-Литтлем. Вместе с кровавым плевком он выбрасывает из своей груди:

– Товарищи! Вы помните бомбу на Бродвей-стрите? Кингстон-Литтль подскакивает, хватает Сэма за руку.

– Молчите, болван! Об этом теперь не время говорить.

– Пусть говорит! – орут товарищи Сэма.

– Дайте ему говорить! – грохочет собрание.

И Сэм говорит.

– Эту бомбу бросили в патриотов не красные. Эту бомбу дал мне Кингстон-Литтль и велел мне бросить в вас.

Кингстон-Литтль опять подскакивает и хватает Сэма за горло.

– Ты лжешь, бестия! Тебя подкупили.

– Да, подкупили! – оттолкнув Литтля, кричит Сэм. – Этот мошенник заплатил мне двести пятьдесят долларов. Он втер мне очки. Он втирает вам очки, товарищи.

– Долой агентов Москвы! – кричит Кингстон-Литтль.

– Долой! Долой! – подхватывают все. – Бей его!

И вдруг на трибуну вскакивает высокий тонкий человек с алым крестом на лбу.

– Я – Джек Райт, коммунист! – бросает он металлическим голосом.

Кингстон-Литтль цепенеет. Все собрание цепенеет.

– Кингстон-Литтль подстроил историю с бомбой, чтобы упрятать нас в тюрьму. Для своей игры он не пожалел вашей крови. Гоните вон Кингстона-Литтля. Он лакей миллиардеров.

Толпа патриотов бросается к трибуне с ревом:

– Ложь! К суду Линча красную собаку!

Другая толпа патриотов стучит палками и кулаками,

В правом углу пакгауза гремит выстрел. Пуля свистит у уха Райта. Кто-то обрезает электрический провод. Свет гаснет. Свалка. Револьверные выстрелы хлопают, как удары бича. Десять человек с Джеком Райтом во главе вырываются из пакгауза на улицу и, сев в автомобиль, мчатся из гавани в город.

VIII

– Алло! Кингстон-Литтль вызывает мистера Ундерлипа.

Это правда? Фоторадиофон работает? Или слух лжет. Ундерлип решительно не верит своим ушам.

Но труба фоторадиофона упорно выкликает.

– Алло! Алло! Мистера Ундерлипа...

– Как, как? А ну-ка, повторите еще раз.

– Вызывают мистера Ундерлипа! – труба фоторадиофона гремит на всю комнату.

Отлично. Очень... Итак, красным-капут. Все приходит в порядок. Будет свет. И вода. И акции. И дивиденды. Ура! Ура! Молодцы патриоты.

– Я, это я, Ундерлип, Кингстон-Литтль.

– Дорогой Кингстон-Литтль, скорее же. Ну, ну!

Коротышка Кингстон-Литтль на экране – весь как есть. Только вот голова... Она точно в белой ермолке от лба до затылка и ушей забинтована. Ранены? Пустяки? Отлично. Превосходно. Ну же?

Разве мистер еще не знает? Эге! В Америке сыскался человек, который умеет употреблять порох. Кто такой? Генерал Джордж Драйв. Железная рука! Каменное сердце!

Кингстон-Литтль потрясает своим кулачком в воздухе. Это означает железную руку. Потом он ударяет себя кулачком в грудь, демонстрируя железное сердце генерала Драйва.

Генерал Джордж Драйв сказал: "Нам не нужны говорильни". Теперь эти золотые слова стали лозунгом всех патриотов. Палата распущена. Сенат тоже. Президент распущен... То есть нет. Президент передал свои полномочия генералу Джорджу Драйву.

Что мистер говорит? Это пахнет диктатурой? Совершенно верно, диктатура. Железная и беспощадная. Генерал Драйв не знает разных фигли-мигли. Что такое "фигли-мигли"? Генерал не любит дипломатии. Например, в Бостоне были взяты в плен две тысячи красных.

Генерал отдает приказ: "расстрелять". Всех? Ну да! Всех до одного. Поставили пулеметы и чик-чик-чик! Чисто сделано! Демократы Бостона послали депутацию к генералу. Так и так, генерал, во имя гуманности следует помиловать женщин. Что им ответил генерал Драйв?

Тех, кто будет мешать мне гуманностью, я буду вешать. Красных расстреливать, а гуманных вешать. Да-с!

Ундерлип просит Кингстон-Литтля держаться ближе...

Что слышно в Нью-Йорке? Где же газ? Где электричество? Почему все еще не выходят газеты?

Кингстон-Литтль не отвечает. Вот ответ. Он разворачивает белую афишу. Фоторадиофон приближает ее. Ундерлип читает вот что:

"Я, главнокомандующий республики, генерал Д. Драйв, объявляю:

Во-первых, жителям – в суточный срок сдать все оружие. Ослушники будут расстреляны без суда.

Во-вторых, солдатам – в двадцать четыре часа вернуться в казармы. Ослушники будут расстреляны без суда.

В-третьих, рабочим – в суточный срок стать на работу. Ослушники будут расстреляны без суда.

В-четвертых, всем – сидеть дома. Ослушники будут расстреливаться патрулями на улице.

В-пятых, массовые скопища прекратить немедленно. Будет применен артиллерийский огонь из тяжелых орудий, без предупреждения.

В-шестых, всем благоразумным гражданам в суточный срок выехать из Бруклина, цитадели красных. Через двадцать четыре часа в Бруклин будут выпущены ядовитые газы.

Генерал Д. Драйв".

Ундерлип читал афишу раз. И еще раз. Браво! Браво! Вот это настоящие слова!

Но вдруг восторг Ундерлипа подмораживается сомнением. Что, если ослушников окажется больше, чем послушных? Кто будет тогда расстреливать?

Мистер Ундерлип может положиться на генерала Джорджа Драйва. Железная рука! Каменное сердце!

Эта приятная беседа по фоторадиофону внезапно обрывается. Гаснет экран. Труба немеет. Ундерлип остается с раскрытым ртом у приемника.

В кабинете Ундерлипа колеблется из стороны в сторону копье света одинокой свечи, источающей стеариновые слезы. Из разбитого окна, заклеенного бумагой, тянет ночным ветром. На улице ревут орудия и тарахтит ваглушенная пулеметная дробь. Голубовато-белый меч прожектора воровато крадется по площади и, ткнувшись в окно, зыблется на полу, на стене, на потолке и гаснет.

Может быть, разговор с Кингстон-Литтлем – сон. Может быть, генерал Джордж Драйв и его афиша, расстреливающая всех поголовно без суда, выдумка или призрак. Одно ясно: ночь за окнами черна, свеча на столе одинока и жалка, окно в кабинете миллиардера разбито и убого заклеено бумагой. А яснее всего – пальба, эта пальба без роздыха и без конца.

Щеточка белых усов. Серебряные клочья бровей. Ледяные серые глаза. Колкая белая щетина на голове. Острый клюв навис над сбегающими вниз тонкими синими губами. Генерал Джордж Драйв, диктатор.

Перед генералом Драйвом директор электрического треста. Генерал указывает своим сухим пальцем на свечу.

– Что это такое?

– Свеча.

– У меня есть имя и чин. Повторите ответ полностью. Что это такое?

– Свеча, генерал Драйв.

– Верно. Сверьте свои часы с моими, мистер. Теперь двадцать один час и семь минут. Сверили?

– Да, генерал.

– Завтра в двадцать один час и семь минут здесь не должно быть никакой свечи. Электричество будет работать.

– Но, генерал... Если бы это была экономическая забастовка, мы уладили бы. Но это политическая забастовка...

Генерал резко прерывает директора:

– Никакой разницы. Разница между экономической и политической забастовкой сидит в вашей голове. Вы будете повешены, мистер, если завтра к двадцати одному часу будет еще существовать основание для разницы. Больше ничего. Вы можете идти.

То же самое генерал говорит директору городских железных дорог:

– Без всяких "но". Завтра начнется движение, или вас повесят, мистер. Будьте здоровы.

Затем он подходит к столу с разостланной на нем картой Нью-Йорка, на которой красными крестиками размечены очаги восстания, и велит пригласить к себе начальников частей.

– Капитан Крук!

– Есть,генерал.

– К тринадцати часам Слэм будет разнесен пушками.

– Артиллерия ненадежна, генерал.

– Это меня не касается. Она будет надежна, или вы будете поставлены к стенке. Полковник Росмер!

– Здесь, генерал.

– К тринадцати часам взять Манхэттен.

– Будет исполнено, генерал.

Капитан Кар не может выговорить ни слова. У него свело челюсти. На лбу выступил пот.

– Мои танки... Генерал, мои танки... – лепечет капитан Кар.

– Ну да, ваши танки, капитан.

– У меня нет танков, генерал. – Где же они, капитан Кар?

– Они перешли на сторону красных.

– Капитан Кар, отдайте мне ваше оружие. Так. Полковник Росмер, передайте капитана Кара конвойным на гауптвахту. Поручаю вам распорядиться... чтобы к утру капитан Кар был расстрелян.

Полковник Росмер бледнеет. У него дрожат руки.

– Ну, полковник?

– Генерал. Поручите это кому-нибудь другому. Капитан Кар – муж моей дочери, генерал.

– На службе нет родства. Он муж вашей дочери?

Вы выбрали ей плохого мужа, а потому вы сами будете распоряжаться расстрелом. Или... Вы понимаете? Налево кругом – марш!

– Слушаюсь, генерал.

В кабинет входит офицер, забрызганный с ног до головы грязью. Приложив руку к козырьку, он деревянно рапортует:

– Имею честь доложить, что моей частью взято в плен около трехсот повстанцев.

– Около? Что значит "около"? Точно!

– Двести восемьдесят мужчин, семь женщин и три подростка, генерал.

– Я уже приказал: пленных не брать.

– Мужчины расстреляны. Но женщины и эти дети, генерал.

– В моем приказе нет оговорок о поле и возрасте. Расстрелять. После подавления восстания вы сядете под арест на двадцать восемь суток. Ваша фамилия?

– Капитан Генри, генерал.

– Адъютант, запишите: капитан Генри. На двадцать восемь суток. Ступайте, капитан Генри.

В три часа ночи генерал Драйв отправляется спать.

Он стаскивает сапоги и ложится в одежде на походную складную кровать. У дверей огромной комнаты, в которой он спит, дежурят офицер и двое часовых. Оставшись один, генерал Драйв осторожно крадется к двери. Пробует, заперты ли двери. Возвращается на место, ложится и опять вскакивает. Где револьвер? Разве можно, ложась спать, не иметь револьвера наготове? А вдруг! Чем черт не шутит. Генерал Драйв осматривает обойму: патроны на месте. Опять ложится и опять вскакивает. Бежит к дверям. Отпирает их.

– Дежурный! Дежурный! – зовет он.

– Здесь, генерал.

– Ага! Хорошо. Войдите-ка на минутку ко мне.

Затворив двери за дежурным офицером, генерал Драйв спрашивает его шепотом:

– Стража расставлена?

– Расставлена, генерал.

– Сколько человек?

– Пятьдесят, генерал.

– Пятьдесят человек. А если повстанцы... Двести надо, двести, не меньше. И надежных людей. Вооружитесь ручными гранатами. Слышите?

– Слушаюсь, генерал.

Вслед уходящему дежурному офицеру генерал Драйв кричит:

– Если что-нибудь случится, то... без суда. К стенке.

И так всю ночь. Генерал Драйв временами забывается легким сном. Временами! Но больше бодрствует. Бродит в носках по огромной комнате. Слушает орудийный грохот. Что-то шепчет. Осматривает двери. Примыкает глазом к замочной щели и оглядывает двух часовых, стоящих по обеим сторонам дверей, ведущих в коридор, офицера, дремлющего за столиком со свечой. И опять шепчет. И опять бродит в одних носках. Генерал Джордж Драйв, диктатор, не спит всю ночь.

IX

Человек, имеющий свою собственную мотоциклетку, ничего не делает еломя голову. Собственная мотоциклетка внушает благоразумие и осторожность. Сосед Сэма, токарь Кистер, действует с опаской и оглядкой. Знает ли мистер Сэм, что такое риск? Ничего нет легче, чем понять головой, что такое риск. Но почувствовать сердцем, душою – это, мистер Сэм, не всякому дано.

– Черт возьми, прожил-таки жизнь, – поглаживая седую бородку, растущую гвоздиком из подбородка, говорит токарь Кистер. – Да, Сэм, я прожил жизнь. У меня есть кое-что позади и есть кое-что впереди, Сэм. Ваш брат ходит по свету с пустыми руками. Что вам терять? Вам нечего терять, Сэм. Если бы я был в вашем положении пропадай моя телега, все четыре колеса! Но в моем положении – иное дело.

У токаря Кистера имеется не только собственная мотоциклетка. У него золотые руки. Тот, кто работает по выточке точных инструментов, не пропадет на свете.

– Ваш Хорн сулит журавля в небе, которого надо прежде всего достать. У меня в руках своя маленькая синица, и я боюсь ее упустить. Моя голова для меня, Сэм, дороже всех посулов на свете. Потому что, если меня убьют, мне не нужно будет никаких журавлей.

Сэм сидит в комнате у токаря Кистера, пьет кофе с булочками, приготовленными женою Кистера, и чувствует благополучие Кистера. Гарнитур зеленой плюшевой мебели, кисейные занавески на окнах, граммофон на столе это не пустяки, черт возьми. Да, у токаря Кистера имеется в руках своя синица.

Но Сэм все-таки не сдает позицию. Разве токарь Кистер не чувствует железной лапы этих золотых мешков? Еще как! Мистер Кистер получает меньше, чем он стоит.

То-то! Если Кистер заболеет, все его благоденствие разлетится, как дым. Так, так! А если он умрет, его жена, его дети... Ага! Именно, именно, про это и говорит Сэм, про это говорит Эдвар Хорн.

– Нет, Кистер, ваша синица слишком маленькая синица, – торжествует Сэм, – ваша синица, Кистер, не стоит хорошего плевка.

Сэм пахнет порохом. Всю ночь он сражался на Манхэттене. Левое плечо его забинтовано. Нет, Сэм неблагоразумен и не будет благоразумным. Когда все голодают, а десятка два миллиардеров купаются в роскоши, Сэм плюет на благоразумие и советует Кистеру сделать то же самое.

– Вы задели мое самолюбие, Сэм. – Кистер делает обиженное лицо и дергает свою остренькую бородку. – Вы думаете, что у меня нет чувства товарищества? Что я думаю только о своей шкуре? Вот, смотрите.

Кистер лезет в свой боковой карман и, вытащив карточку, сует ее под нос Сэму.

Те-те-те! Рабочая партия! Токарь Кистер – член рабочей партии? Ведь это же втиратели очков. Они сидят на двух стульях сразу. Эдвар Хорн разоблачил их, и Сэм знает хорошо этих господ. Они тоже кричат о пролетариате, тоже клянутся Марксом и Лениным, тоже колотят себя кулаком в грудь, а тайком шушукаются с капиталистами. Что? Разве не так?

– Вы слышали когда-нибудь Эрна, Сэм? Ну, вот! Вы не слыхали Эрна, оттого вы так говорите. Послушайте Эрна. Советую, Сэм. Я, кстати, собираюсь на собрание, на котором будет выступать Эрн. Идемте.

Сэм собирается на собрание, на котором будет выступать Эдвар Хорн. В двенадцать часов. Как? И Эрн выступает там? В том же помещении? Вот так штука. Эрн против Хорна. Это любопытно.

Несмотря на запрещение генерала Драйва, благоразумный Кистер выходит на улицу. Ведь грозил же генерал Драйв пустить газы на Бруклин. И что же? Химическая рота перешла на сторону красных, и газы остались пустой угрозой. Пока солдаты Драйва еще не проникли в Бруклин, нечего бояться расстреливающих афиш диктатора Драйва.

Оба приятеля – благоразумный токарь Кистер и неблагоразумный Сэм идут на собрание, где Эрн будет выступать против Хорна.

В зале много Кистеров и Сэмов. Кистеры одеты аккуратно, Сэмы оборваны. Кистеры ведут себя чинно и солидно, Сэмы вооружены, шумливы и взволнованы.

Теодор Эрн. Сэм где-то видел этого чернобородого человека, плотно сбитого и плотно сложенного. Да, да, да!

Это врач, у которого Сэм лечился еще тогда, когда был безработным. Два доллара за совет, а бедные – по пятницам. Мистер Сэм, вам нужно ехать на юг, кушать виноград и пить молоко, а если у вас нет средств, то мне нечего вам сказать. Такой разговор был у Сэма с Теодором Эрном три года тому назад. Ничего общего с политикой.

Теодор Эрн разглаживает свою бороду и гудит, как большая муха. Революция – это не вспышкопускательство. Маркс сказал... Энгельс сказал... Каутский говорит... Точно град тяжелых камней сыплются на головы Сэмов и Кистеров ученые выкладки и соображения. Кистеры делают умные лица, у Сэмов в глазах тоска. А Теодор Эрн, поглаживая свою бороду, бубнит и бубнит. Революции не делают штыками. Революция, видите ли, тонкая штука. Ее делают, видите ли, мирным путем, у избирательных ящиков. Вы хотите добиться социализма? Великолепно! Подавайте голоса, сыпьте побольше голосов, и когда Теодор Эрн и его единомышленники займут всю левую, и весь центр, и всю правую парламента, и тогда не будет ни левой, ни центра, ни правой, а будет социализм. Без единой капли крови, без единого выстрела. Голоса? Голоса!

Голос Теодора Эрна густеет. Теперь уже гудит не одна муха, а целый рой больших мух. Благоразумие, мистеры! Сотни расстрелянных... Тысячи убитых. В профессиональных кассах не осталось ни цента. Великая забастовка выкачала всю наличность. Генерал Драйв возьмет верх. Что тогда, мистеры? О, мистеры, начинается реакция. Что такое реакция? Профессиональные союзы будут разогнаны. Все будет разогнано. Благоразумие, мистеры, благоразумие!

– Ага! Ага! Мы же говорим то же самое, – торжествуют Кистеры.

– Золотые слова! Браво, Теодор Эрн, браво!

– Пора прекратить волынку! На работу, мистеры!

Сэмы возмущены:

– На работу? Ломать стачку? Попробуйте, мистеры.

– Пусть говорит Хорн. Подавайте нам Хорна.

Эдвар Хорн не говорит, а выжигает каленым же лезом... Маркс... Энгельс... В руках Хорна они жгут душу, они трубят сбор боевых сил. Благоразумие? Где было ваше благоразумие, когда миллиардеры объявили войну? Вы говорили об обороне отечества. Почему мистер не говорит об обороне пролетариата? Мистер говорит о благоразумии, когда на нашей стороне половина армии. Благоразумие, когда улицы Нью-Йорка забрызганы рабочей кровью. Пусть мистер отправляется к диктатору генералу Драйву, и пусть он с ним поговорит о благоразумии.

Сэмы кричат и стучат ногами и палками.

– Браво, Хорн! Браво! К черту благоразумие.

– Пусть идет к Драйву! Долой Эрна!

Кистеры тоже стучат ногами и палками и тоже кричат:

– Долой Хорна! Долой забастовку!

– У нас есть семьи! Долой отчаянных!

Но Эдвар Хорн не кончил. Когда стихает шум, Хорн выдвигает против Эрна факты: южные и восточные штаты в руках красных. Президент... Что он сказал о президенте? Разве это может быть? Президент арестован?! Сам президент!

– У-ра! У-ра!

– Гип! Гип!

Да, да, президент арестован. Правительство Соединенных Штатов наполовину сидит в тюрьме, а наполовину скрылось.

– Гип Гип! Мы будем их судить.

– На веревку президента! Гип! Гип!

Но Хорн продолжает. Мистеры услышат кое-что и о флоте. Не сегодня так завтра. А слыхали ли вы о том, что делается в Англии? Английский флот восстал. В Лондоне бои. Может быть, мистер Эрн отправится к диктатору Драйву? Может быть, он скажет ему несколько слов о благоразумии. О том, что его дело проиграно, и о том, что пора прекратить кровопролитие.

Кистеры молчат и, насупившись, покидают зал. Сэмы подхватывают Хорна на руки и несут его по улице.

И поют... В пороховой копоти, со шрамами на лицах, с перевязками, с револьверами за поясами, с винтовками за плечами, они поют. И город отвечает им ревом орудий и болтовней пулеметов.

Город ревет ту же песню огня и битвы.

На заре генерал Драйв перестал бегать по комнате, щупать свой браунинг, шептать. Он засыпает. Но сквозь сон он слышит стук в двери и вскакивает:

– Кто там? Кто там?

И хватает револьвер, наводит на дверь.

– Кто там? Кто стучит?

– Срочное донесение, генерал.

Генерал Драйв влезает в домашние туфли и отпирает дверь. На всякий случай револьвер под рукой на столе, палец на спуске.

– Под козырек! Руку под козырек! По уставу!

Ординарец не может взять под козырек. У ординарца весь правый рукав в крови. Кровь капает с рукава и алыми звездочками ложится на пол.

– На эстафете указано: доставить в двадцать два часа. Теперь пять. Почему вы опоздали на целых семь часов? – Генерал смотрит своими колючими глазами на ординарца.

Гавань занята красными. Ординарец пробрался через заграждения красных, Бродвей занят красными. Ординарца ранили на Бродвее.

– Я ничего не хочу знать о красных и о том, что они заняли. Вы должны были умереть, дважды умереть, семьдесят раз умереть, а доставить эстафету в срок. Адъютант, запишите под суд. Ваша фамилия?

– Грахам, генерал.

– Запишите под военный суд.

– Есть, генерал.

Генерал Драйв вскрывает пакет. Во флоте началось брожение. Адмирал не ручается. Младшие офицеры колеблются. Адмирал просит...

Генерал Драйв рвет эстафету на мелкие клочья. Эти клочья он рвет на мелкие клочки. Генерал забыл об ординарце и рвет, и рвет бумагу, шепчет что-то синими губами. И вдруг вскакивает и кричит:

– К стенке, к стенке! Расстрелять! Пишите, адъютант. Пишите же!

– Кого расстрелять, генерал?

– Кого? Меня! Вас! Всех! Пишите же!

Он опускается на стул и берет себя в руки. И слабым старческим голосом говорит:

– Пишите приказ. Полковнику Томсону с полком пехоты и полковнику Дебреру с артиллерией немедленно двинуться к гавани. Умереть, а пробиться. Пишите! Пехоту разместить по указанию адмирала на подозрительных судах, арестовать зачинщиков и неблагонадежных.

Флот взять под обстрел артиллерии и, в случае чего, начать бомбардировку флота. Пишите.

– Готово, генерал.

– В одиннадцать часов все должно быть исполнено. Пишите.

– Написано,генерал.

– Уходите.

Генерал запирает дверь и, оставшись один, начинает зачем-то рыться в своем чемодане.

Часть вторая

Х

На дредноуте "Авраам Линкольн" стоит часовой. Окаменел. Часть огней притушена. Электрические груши тускло желтеют на мостике, в кают-компании, на шканцах...

Из океана наползает туман... Пропал "Авраам Линкольн", крейсера и миноноски. Прожектор с головного крейсера осторожно прощупывает туман и вырывает из него то толпу серых труб, опоясанных черными и красными кольцами, то хобот орудия, одетого в брезент, то покатый бок подводной лодки.

Со стороны города туман пропитан кровью зарева.

Город беспрерывно рычит. Точно сотни телег на железных колесах тарахтят на его улицах. Огненный град падает над городом. Огромные огненные комья снарядов рвутся, рассекая пламенными брызгами туман и рассыпая раскаленную пыль.

Вдруг на "Аврааме Линкольне" вспыхнула и взвилась ракета.

И не успела она рассыпаться, как с крейсеров и миноносок брызнул ответный огненный дождь ракет, и все они сразу зажгли свои огни и вынырнули из тумана.

На дредноуте "Авраам Линкольн" – Джек Райт. Он идет в каюту командира, сдерживая напор матросов, рвущихся за ним:

– Тише, товарищи, тише. Я пойду один. Все в порядке?

Высокий рыжебородый матрос отвечает:

– У кают-компании поставлены часовые. У аппаратной тоже.

– Хорошо. Погодите.

В каюте темно. Слышно дыхание спящего человека.

Джек Райт поворачивает выключатель. Вот этот белый старичок, свернувшийся клубочком на койке, – адмирал Прайс, командующий эскадрой. Адмирал крепко спит и ничего не слышит. Джек Райт прикасается к его плечу:

– Адмирал, встаньте!

Старичок мычит что-то. Запах вина ударяет в нос Джеку Райту.

– Адмирал пьян как стелька. Тем лучше!

Джек Райт отбрасывает церемонии в сторону. Он трясет адмирала за плечо:

– Проснитесь же, черт возьми!

Адмирал просыпается и хлопает глазами. Он ничего не соображает. Но Джек Райт моментально возвращает его к сознанию. Он направляет револьвер на адмирала, и тот слышит нечто совершенно невероятное:

– Вы арестованы.

– Я? Что такое! Как вы... как вы здесь?

Старичок вскакивает с постели. Он смешон в своих узких, обтянутых вязаных кальсонах на -сухоньких ножках.

– Вы арестованы, – повторяет Джек Райт. – Сидите на месте, иначе я пущу вам пулю в лоб. Где ваше оружие?

Да, этот длинный субъект не шутит. Оружие? Оно в ящике стола. Вот ключ.

– Одевайтесь.

– Зачем надо одеваться? У адмирала трещит голова. Не разрешит ли ему мистер э... э... мистер коммунист остаться под арестом в каюте?

– Нет. Одевайтесь, адмирал.

– Ручается ли мистер э... э... мистер коммунист за жизнь адмирала? Команда озлоблена. Были строгости.

Но ведь адмирал только исполнитель.

– Ручаюсь. До суда, конечно.

– До суда? До какого суда? Разве будет еще суд?

– Да, адмирал, будет суд. Вас будет судить рабочая власть. Ну, скорее же!

– Ого, рабочая власть! Вот уже куда заехали дела. – Адмирал никак не может попасть в свои брюки.

– Скорее! – торопит его Джек Райт.

– Позвольте! – вдруг останавливается адмирал. – Если бы флот был на вашей стороне, меня арестовали бы матросы. Тут что-то не так. Я не повинуюсь вам. Докажите, что матросы на вашей стороне.

– Если хотите, извольте. Я не хотел предоставить матросам ваш арест, потому что они озлоблены. Это кончилось бы скверно для вас. Итак, хотите?

– Нет, нет! Я готов. Матросов не надо.

Джек Райт ведет адмирала в трюм, куда загнали остальной командный состав. Матросы, скучившиеся на палубе, встречают адмирала очень шумно:

– Ага, старая собака! Кончилось твое царство!

– Зачем комедию ломать? За борт этого хрена!

– Гип! Гип! – насмешливо приветствуют адмирала.

Четыре крейсера сигнализируют светом о своем нейтралитете и разводят пары, чтобы уйти в океан. Они не приняли на борт революционеров, но и не оказывают сопротивления. Джек Райт приказывает ответить сигналом:

– Нейтральных нет. Если сниметесь с места, мы пустим вас ко дну. Сдать командный состав "Аврааму Линкольну".

Шесть подводных лодок с красными фонарями приближаются к нейтральным крейсерам. На одном из них, на "Колумбии", вспыхивает огонь. Ядро с гудением летит в океан. К "Колумбии" присоединяются "Слава Республики" и "Франклин". Сразу ревут несколько орудий, прорезая тьму светящимися ядрами.

Три крейсера против эскадры из тридцати вымпелов – это совершенно безнадежное дело. Но напакостить они могут. Джек Райт видит, что они уже напакостили: одно ядро попало в миноноску и снесло часть кормы. На транспортном судне рвется снаряд, и оно ложится на бок, а потом ныряет в океан.

На головном крейсере распоряжается чья-то умелая рука. Сверкает какой-то непонятный Райту световой сигнал. Подводные лодки перестраиваются и ныряют. Через несколько минут в воздухе прокатывается оглушительный грохот, огромный взмет воды вскидывается у борта "Славы Республики", она раскалывается пополам и окутывается дымом и пламенем.

"Франклин" и "Колумбия" замолкают и сигнализируют о сдаче.

Ровно в тринадцать часов генерал Драйв звонит в колокольчик.

Когда электрическая сигнализация не действует, приходится пользоваться допотопными средствами.

– Вестовой? Почему не адъютант? Ушел? Куда?

Офицер застрелился? Где? Когда? Кто? Подать сию минуту адъютанта.

Через несколько минут адъютант входит с передернутым лицом. Он раскрывает рот, чтобы сказать что-то, но генерал Драйв перебивает его:

– Если бы даже застрелился я – я сам! – порядок не должен быть нарушен. Ровно в тринадцать часов я ждал докладов: уничтожен ли Слэм артиллерией? Взят ли Манхэттен? Позовите капитана Крука.

– Капитан Крук застрелился, генерал.

– Застрелился? Он выполнил приказ?

– Капитан Крук застрелился потому, что не мог выполнить приказ. Артиллерия отказалась бомбардировать Слэм.

– Что? От-ка-за-лась? Пишите приказ. Расстрелять через десятого. Нет. Через пятого. Отчего же вы не пишете? Я же говорю вам: через пятого.

– Это невозможно, генерал. Артиллерия перешла на сторону красных.

– Рас-стрел...

Генерал Драйв срывается на полуслове. Холодный пот. У диктатора генерала Драйва крупные капли холодного пота на лбу. Он вытирает его рукавом и хрипло произносит:

– Тогда позовите... Дайте мне стакан воды. Благодарю. Позовите полковника Росмера.

С адъютантом происходит странная история. Его губы двигаются, но ничего не говорят. Шафрановая желтизна покрыла его лицо. Наконец он овладевает собою.

– Генерал, я боюсь сказать.

– Говорите. Говорите.

– Полковник Росмер... взят в плен.

– Ка-ак! – Генерал Драйв вскакивает с места и устремляется к адъютанту.

– Как вы сказали? Кто взят в плен?

– Полковник Росмер.

– Кем? Кем, тысяча чертей!

– Красными, генерал.

– А его полк? Где его полк?

– Полк Росмера сдался красным.

Сказав это, адъютант предусмотрительно отодвигается от генерала. Но генерал Драйв, втянув голову в плечи, маленькими торопливыми шажками выбегает из кабинета. Он бежит по лестнице вверх в свою комнату и запирает ее на ключ.

Чемодан. Где чемодан? Ах да, под кроватью. Военный сюртук? К черту сапоги со шпорами! Вон! Ну, ну скорее же! Вот оно штатское платье, котелок, серые брюки навыпуск. Готово.

Генерал Драйв отпирает дверь и сталкивается в коридоре с адъютантом. Адъютант тоже в котелке, в брюках навыпуск и в штатском пальто.

В петлице адъютанта пылает красный бантик.

– М-м-ма! – мычит генерал Драйв и смотрит на красный бантик адъютанта. – Дайте мне кусочек этого... этой... Дайте же!

Адъютант снимает свой бант, рвет ленту вдоль на две узенькие ленточки и протягивает одну генералу.

– М-м-ма! – бормочет генерал Драйв, сунув ленточку в петлицу. – Вы не знаете, кстати, как выйти с черного хода?

Адъютант знает. Ключ от черного хода у него в кармане. Дальновидный молодой человек. Надо иметь его на примете и держаться подле него.

Но какая наглость однако! Во дворе штаба адъютант заявляет генералу Драйву, что им не по пути и что генерал может его скомпрометировать, потому что адъютант человек маленький и незаметный, а генерала знает каждая собака по портретам...