Текст книги "Чекистка"
Автор книги: Яков Наумов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
У ворот тюрьмы их ожидает карета. Кучер – длиннорукий, чубатый парень с наглыми кошачьими глазами – оглядывает Веру с головы до ног.
Дядя залезает в карету первым. Вера усаживается рядом. Кони трогают.
«Дорогой дядя» сердито сопит и ругается себе под нос:
– Я из тебя всю дурь вышибу, – бормочет он, – ты у меня будешь человеком.
Дядюшкины угрозы нестерпимо раздражают Веру. Она знает им цену. Дядя всегда отличался способностью создавать много шума.
Вера думает: почему так не похожи друг на друга родные братья, не только внешне, но и внутренне. Очевидно, виновато богатство. Дядя богат… Интересно, как выглядит сейчас его имение. Верочка там гостила, но из памяти выветрилось все, кроме старых тополей возле усадьбы и запаха парного молока…
Под стук колес и равномерное покачивание кареты Вера начинает дремать.
* * *
Карета дрогнула и резко остановилась.
– Верка, Верка, приехали, слава богу, – прогрохотал дядюшка.
Верочка успела уже открыть глаза. Она очень устала. Все тело ныло от долгого сидения. Руки и ноги точно одеревенели. Она выглянула в окошко: вокруг суетились люди. Больше всех суетился дядюшка. Он отдавал приказания. Его хлебом не корми – дай командовать.
Вера соскочила на землю и, переступая с ноги на ногу, стала осматриваться. Она узнала это старинное здание с колоннадой и лепными львиными головами на фасаде. Имение, принесенное дяде в приданое женой, стояло в парке. «За домом начинается бор», – вспоминает Вера. Бор – предмет дядюшкиной гордости. Там, по его словам, не перевелись медведи и волки. Насчет хищников дядя, конечно, прихвастнул.
Вере стало тоскливо – хоть реви. Мысль о том, что она доставлена сюда не на прогулку, щемит сердце, не дает покоя. С ужасающей силой Верочке хочется бежать. Бежать без оглядки сейчас же, сию минуту.
А пока она стоит окаменевшая, с застывшим лицом. Оклик дяди возвращает Веру к действительности. Понурившись, она шлепает вдоль служебных построек и наконец останавливается у крыльца.
– Принимайте гостью, – говорит дядя какой-то женщине в чепце.
Женщина быстро взглянула на Веру и, взяв за руку, ввела в комнату. На лице женщины написано откровенное любопытство. Но, сказав несколько ничего не значащих слов, женщина оставила Веру одну.
Не раздеваясь, Вера бросилась в постель. В темноте, прижавшись к подушке, она думает и думает. Мысли идут тоскливые. Вспоминая своего «ненаглядного» дядюшку, она сжимает кулачки.
Утром появляется лакей, молча ставит еду на столик и так же безмолвно исчезает. Когда Вера пытается выйти, оказывается, что дверь заперта. Стоит подергать за ручку – раздается голос слуги:
– Выходить, барышня, не велено. Александр Николаевич запретил.
И днем и ночью здесь тишина. И в этой изнуряющей тишине томится живая Верина душа. О если бы она могла улететь!
Заложив руки за спину, Верочка вышагивает по комнате и опять думает. Она отчетливо рисует себе, как волнуются друзья, как ищут ее. От этого становится и тревожно и радостно на сердце. Верины мысли работают в одном направлении – бежать, дать о себе весточку товарищам.
Пока это мечты. Но вскоре, однако, появляются просветы: Вере разрешены прогулки под надзором слуг.
«Как избавиться и от этой опеки?»
Дядя внушает: только послушанием. Вере в высшей степени наплевать на дядюшкины нравоучения, но сейчас ей выгодно притвориться. Послушание так послушание. Вера усердно выполняет дядюшкины предписания.
– Как ведет себя мадемуазель? – Этими словами начинается дядюшкино утро.
– Они такие вежливые, такие тихие, послушные, только и знают, что книжки читать, – докладывает горничная.
– Барышня исправляются, – шепчет лакей.
«Прикрутил твою Верку, не узнаешь, шелковая стала, любоваться будешь», – бахвалится в письме к старшему брату Александр Николаевич.
«Поведение безупречное», – пишет он в другом письме.
Теперь надзор совсем ослаблен.
Вера бродит по парку. За парком раскинулось большое русское село. Она уже подходила к его околице, но войти не решилась: крестьяне смотрят исподлобья.
Как быть? Отправить письмо через сельского старосту? Опасно. Староста – дядюшкин прислужник.
Нет, нужно связаться с учителем. Это – идея! От радости Вере хочется прыгать. Решив не медлить, она собирается в путь.
Утро было теплое и немного туманное. Когда туман рассеялся, небо стало прозрачно-голубым.
Еще издали Вера увидела на крыльце школы молодую женщину в платочке. Подошла ближе – знакомое лицо. На вид учительнице лет двадцать пять. Одета по-городскому, но просто. Лицо открытое, румянец во всю щеку.
«Где она видела эти пышущие здоровьем щеки? – Вера никак не может вспомнить. – Лицо безусловно знакомое».
– Не узнаете? – лукаво улыбается учительница. – У Митрехиной[13]13
Согласно данным ЦГА ТАССР (ф. 2, д. 1896, л. 278 и об.), «…8 декабря 1906 г. Вера Булич вновь была задержана на собрании в квартире Митрехиной и привлечена к охранной переписке но, ввиду привлечения ее к уголовной ответственности, таковая была прекращена…»
[Закрыть] на Рыбнорядской встречались, – напоминает она.
До Насти Румянцевой – так зовут учительницу – уже дошли слухи о прибытии в имение строптивой племянницы помещика. Учительница постарается с первой же оказией сообщить Вечтомову о Вериных злоключениях.
– Только поскорей, – просит Вера. – Невмоготу уже.
Румянцева приглашает в дом.
– Дядюшкины ищейки могут пронюхать, – говорит Вера. – Как-нибудь в другой раз под вечер обязательно выберусь, – обещает она.
Воспользовавшись отъездом дядюшки на охоту, Вера направляется в деревню. Бегом проносится она по парку. Приблизившись к школе, осмотрелась: как будто никто не видит. Совсем стемнело. Вера стучит. В комнате людно. Вера здоровается. Воцаряется неловкое молчание. Прерванный разговор никак не возобновляется. Вера ощущает холодок отчуждения и уже жалеет о приходе. Положение выправляет хозяйка.
– Товарищи, – говорит она, – наша гостья только что из губернии. Попросим ее рассказать о новостях.
Все поворачиваются к вновь прибывшей. Вначале Вера смутилась, но быстро оправилась.
Тихо, спокойно она начинает рассказывать о пребывании в тюрьме, о том, что в имение доставлена силой, на выучку, под надзор дядюшки. Затем рассказывает о товарищах по тюрьме, о их стойкости.
Теплеют глаза у собравшихся. Это красноречивее крепких рукопожатий. Только вот кучер дяди Мотков по-прежнему в стороне. Недоверие не исчезло у него.
Дни идут. Но стоит Моткову и Вере встретиться, как оба вспыхивают. Взаимным насмешкам нет конца.
Хитро поглядывая на Веру, Мотков с иронией спрашивает:
– А что, барышня (иначе к Вере он и не обращается), ежели мужички на вашу усадьбу красного петуха пустят?..
– Вы имеете в виду усадьбу помещика Булича, земского начальника, – холодно подчеркивает до предела обозленная его недоверием Вера.
– Почему только его? А именьице вашей матушки Чаадаевой в расчет не идет? Небось жалко: как-никак свое добро?
Вера смотрит на Моткова, видит его ухмылку…
– Представьте себе – не жалко… И вообще запомните: я не из жалостливых… Разжалобить меня не так уж легко. Если вы не болтун, давайте попробуем, пустим вашего петуха, – уже совсем спокойно и вполне серьезно заканчивает Вера.
Мотков поражен. Ничего подобного он не ожидал: «Говорит она ядовито, зло, твердо, и колебаний не заметно».
…Душная летняя ночь. Все благоухает и цветет. Мир и тишина. Но Вере не до этого. Вдвоем с Мотковым ползком подбираются они к скирдам сена. Мотков не верит своим глазам. С открытым ртом, удивленно смотрит он на Веру.
– Ветер западный, в сторону имения, – говорит шепотом Вера. – Со стогов пламя обязательно перекинется на гумна, а оттуда на конюшню, затем на усадьбу. Только лошадей выпустить не забыть бы – животных-то жалко. В доме все спят, – добавляет она после паузы. – Ну, давайте керосин.
Мотков бледен так, что даже в темноте это заметно. Вера берет спички, решительно зажигает. Огонь змейкой бежит по земле все дальше и дальше…
…Горят гумна, служебные постройки, пылает усадьба. К небу вздымается море огня. Тревожно бьют колокола, слышен набат…
Вера с Мотковым верхом на лошадях держат путь к имению сестер Чаадаевых.
Через несколько дней губернская хроника пополняется сообщением о поджоге еще и чаадаевского имения. За ним следует серия поджогов помещичьих имений.
Губернская уголовная хроника трубит о разыскиваемой страшной поджигательнице, руководительнице бунтовщиков Вере Булич[14]14
По данным ЦГА ТАССР (ф. 2, д. 1896, л. 278 и оборот), «Вера Петровна Булич, ученица женской гимназии, в 1906 г, подозревалась в подстрекательстве крестьян к устройству погрома в экономии помещика Булича.
Казанский полицмейстер при отношении от 17/VI 1906 г. за № 1660 препроводил анонимное письмо, в коем указывается участие Веры Булич в подстрекательстве крестьян к погрому экономии своего отца.
23 июля 1906 г. за № 5475 казанский полицмейстер препроводил «анонимное» письмо, представленное ему чистопольским уездным исправником о вредной деятельности Веры Булич».
Под анонимными письмами разумеются агентурные сообщения. Жандармерия и полиция ошибочно указывают о подстрекательстве к погрому в имении отца. В действительности речь шла об имении А. Булича, дядюшки, земского начальника, чье имение в Чистопольском уезде Вера Петровна подожгла с Мотковым и другими бунтарями. Вера Петровна также подожгла служебные постройки в имении матери (Чаадаево), но здание усадьбы, где к этому времени размещалась сельская школа, организованная ее родителями, она пощадила.
[Закрыть].
Архиепископ Андрей предает Веру Булич проклятию.
* * *
Если бы Вера и захотела по порядку рассказать о событиях, происшедших с ней с того момента, когда она бежала из имения, до того, как, крадучись по ночам, добралась наконец до города, она все равно не смогла бы этого сделать, так все перепуталось в ее голове.
А потом, по-видимому, ей не совсем приятны эти воспоминания. На вопросы товарищей о поджогах имений она неизменно отделывалась лаконичным:
– Бросьте вспоминать эту историю.
Быть может, тут сыграл какую-то роль разговор с Гришей Вечтомовым. Но разве она об этом кому-нибудь скажет? Гриша называет этот случай интеллигентским, эсеровским заскоком. Другая на месте Верочки наверняка разревелась бы. Но не Вера. Она стала только чертовски злой. А тут еще необходимость сидеть на месте. Сначала Вера пыталась бушевать, потом покорилась.
На улице уже зима, а Верочке все равно нельзя показываться на улице. «Страшного поджигателя» продолжают искать. Она может и себя погубить и товарищей подвести. В таких случаях полагается менять местожительство. Сие решено окончательно и бесповоротно.
* * *
Станции, полустанки, села, города, поля, леса и снова станции и поля. И всюду, куда ни кинешь взгляд, белый искристый снег.
Вера лежит на полке и внимательно смотрит в окно вагона на серое, холодное небо. Дорога располагает к мечтам и воспоминаниям. Вера думает о жизни без друзей и близких. Жизнь рисуется ей теперь удивительно сложной и несуразной. А в вагоне хорошо, тепло, приятно укачивает. Глаза сами закрываются. «Мама говорила, что в поезде всегда лучше спится». Вера забывается…
– У вас, милая, платок упал. Возьмите.
Вера вздрагивает, открывает глаза. Перед ней молодая девушка с длинной косой, соседка по купе.
– Мерси.
– Хотите чаю?
– Спасибо вам большое.
Вера встала, пригладила волосы, протянула пакетик попутчице:
– Берите, – и сама взяла в рот леденец.
Так состоялось знакомство. Удивительно, как быстро сближает людей дорога. Девушку зовут Катей. Она курсистка, едет домой на рождественские каникулы.
А что ждет в этом городе Веру?
Поезд остановился. Катя пристально взглянула в окно:
– Что-то произошло. Нет, это не остановка. Пойдемте посмотрим.
Девушки вышли в тамбур, открыли дверь. Лицо обожгло ветром.
– Закройте дверь, и так холодно, – раздался за спиной капризный женский голос.
Катя обернулась.
– Катя? Золотая, милая, вы откуда?
Они обнялись и расцеловались.
Капризная дама несколько дней назад выехала из Ярославля и теперь уже возвращалась домой.
– Что там у нас? – спрашивает Катя.
– Все – славу богу.
– А какие новости в городе?
– Вику помните?
– Еще бы, мы с ней учились вместе.
– Охранка забрала.
Катя всплеснула руками. Вера насторожилась.
– Вика всегда производила странное впечатление. А ее подруга Зина?
– Зину арестовали еще раньше. Человек двадцать политиков схватили. В городе только об этом и говорят.
«Черт возьми, не провалена ли явка? – думает Вера. – Нужно быть ко всему готовой. Обстановка осложняется, попала, что называется, из огня да в полымя», – усмехается Вера в такт своим невеселым мыслям.
«Как проверить обстановку? Через кого? Как назло, в Ярославле нет ни одного знакомого. Для проверки одного желания мало, необходимо действовать. Но как?»
* * *
Ветер. Снег. Вьюга. Вера шагает по улице незнакомого города. Вот наконец и нужный переулок. Здесь одна из явочных квартир, созданная видным деятелем большевистского подполья И. Дубровинским.
От секретаря Казанского комитета большевиков Терентия (Езерского) у Веры явка к двум сестрам: Любе и Лизе Коган. Одна из них – зубной врач. Для такого случая необходим маскарад: повязка на щеку и страдальческое выражение лица.
На парадной двери трехэтажного дома – дощечка:
«Дантист принимает ежедневно с 10-ти часов утра до 6-ти часов вечера. 2-й этаж».
Войти сразу – рискованно. Вера проходит мимо парадного и снова меряет шагами тротуары. Потом переходит на противоположную сторону и останавливается у зеркальной витрины. Это способ проверки, нет ли слежки за домом. Как будто все нормально. Вечереет. С Волги дует пронизывающий ветер. Становится холодно. Вера мерзнет. Пора решиться. Она переходит улицу и медленно подымается на второй этаж. Нервы напряжены до предела. За дверью шаги. Мысли молнией проносятся в голове. Вере мерещится засада. На пороге приятная молодая женщина.
– Заходите, садитесь. Придется немного подождать, – приглашает она.
В маленькой приемной две весело, насколько это возможно у зубного врача, щебечущие дамы. Рассеянно слушает Вера дамскую болтовню и хмурится от их пустоты и глупости. И все же эта болтовня действует успокаивающе.
Ее очередь. Пока Вера возится с повязкой, а врач моет руки, она вполголоса произносит условное: «Вам привет из Уфы от Андрея». Теплая волна захлестывает Верино сердце, когда слышатся условные долгожданные слова: «Андрей милейший человек. Как он там?» И опять условное: «Жив и здоров».
Врач и больная крепко пожимают друг другу руки и долго, таинственно шепчутся, оглядываясь по сторонам, будто и здесь могут подслушать.
– У нас провалы.
– Знаю, слышала еще в дороге.
– Я постараюсь связать вас с Маришей, – обещает хозяйка.
* * *
Мариша – молодая девушка лет двадцати двух, смуглая, с черными вьющимися волосами, очень хорошенькая. Она секретарь комитета. О Марише говорят с уважением, как о смелом, решительном человеке и авторитетном руководителе.
Мариша испытующе смотрит на Веру и внимательно слушает рассказ о положении дел в Казани.
– Какую работу вы там вели?
– Помощник организатора.
– Кого знаете из наших ярославцев?
– Никого.
В голосе Мариши проскальзывают нотки недоверия. Впрочем, это, может быть, только померещилось. Но Вера почему-то чувствует себя неловко: вопросы Мариши смахивают на допрос.
– А вы Андрея[15]15
Андрей – А. С. Бубнов – видный деятель Коммунистической партии, в те годы работал в Казани.
[Закрыть] лично знаете? – продолжает расспрашивать Мариша.
– Андрея Сергеевича? Как же? – радостно восклицает Вера.
Тон разговора Мариши сразу меняется.
– Для вас, – говорит Мариша, – есть у нас на примете комната с полным пансионом, в семье местного обывателя. Они ищут репетитора для своего чада Мы вас порекомендуем. Условия приемлемые. Хозяева – люди вполне приличные, а главное, в чужие дела нос не суют. Устроитесь, уладите все – и за дело. Нам очень нужны люди. Участок работы вам – Корзинковская мануфактура.
От радости у Веры захватило дыхание. «Подумать только: настоящий промышленный пролетариат! Это не шляпочницы».
Разговаривая, обе незаметно следят за улицей и вдруг одновременно настораживаются: им кажется, что праздношатающийся тип, заглядывающий в нижние окна домов, весьма подозрителен; ведет себя, по меньшей мере, странно. Похоже, он прячется за деревьями.
Девушки уже готовы расстаться, но, оказывается, – ложная тревога. Это мастеровой. Он просто навеселе.
* * *
Месяца еще не прошло после Вериного появления в Ярославле, как приехал уполномоченный ЦК партии товарищ Макар[16]16
Макар – Ногин В. П. – видный советский и партийный деятель, член РСДРП(б) с 1893 года, был членом ЦК партии большевиков.
[Закрыть]. Он имеет поручение наладить работу среди ткачей. Макар – нелегал, живет по подложному паспорту. С величайшей предосторожностью встретилась с ним Вера. Сначала она долго кружила по городу, пока повстречалась с Маришей. Потом они вдвоем около часа шагали по улицам, заходили в дома и тут же снова выходили. Опять входили в парадное, подымались по лестницам и снова выходили, пока наконец в одном из домов, почти у чердачной площадки, из темноты навстречу им отделился человек. Это и был Макар.
У Макара особые, умеющие заглядывать в душу, глаза. Разговаривает он так, что сразу понимаешь, что надо делать, и очень веришь его словам.
Макар передает Вере текст листовки «Обращение к ткачам». В ней – призыв к забастовке. Листовку нужно размножить. Вера берется это сделать. Она немного волнуется, и это заметно даже по ее голосу. Макар успокаивает. «Все будет хорошо», – говорит он. Макар, вероятно, принимает ее волнение за боязнь, но это не так. Просто она смущена и не уверена, справится ли с поручением так быстро, как требует Макар. А сказать не решается: неудобно.
Случилось так, что товарищу Макару понадобилось срочно переговорить с заболевшей Маришей. Она жила в захолустном уголке города. Найти ее без расспросов, тем более новому человеку, было невозможно. Чтобы не привлечь постороннего внимания, Макар попросил Веру показать ему дорогу. При этом он поставил категорическое условие: Вера пойдет впереди, а он следом за ней на приличном расстоянии. Вере строго-настрого запрещено оглядываться по сторонам и тем более оборачиваться назад.
Наступил полдень – условное время похода с товарищем Макаром. Вера медленно шагает по улице, равнодушно, казалось бы, проходит мимо сидящих на завалинках кумушек, но не оглянуться, не посмотреть, ни разу не проверить, идет ли за ней товарищ Макар, – это свыше всяких сил. И Вера нарушает инструкцию. Она всего только на долю секунды вполоборота прислоняется к забору и делает вид, что рассматривает каблучок своей туфельки. Каково же было ее отчаяние, когда Макара сзади не оказалось. Тут Вера не выдержала и завертела головкой во все стороны. Макара нигде не было видно. Он исчез, словно сквозь землю провалился. Когда Вера окончательно пала духом и была уже готова броситься на поиски заблудившегося, Макар вдруг вынырнул впереди нее из-за выступа ближайшего дома.
Весь дальнейший путь до места назначения прошел без каких-либо происшествий. И только в комнате у Мариши Макар преподал юной революционерке урок конспирации…
…Вера живет в тесной квартирке двухэтажного домика, который теряется в массе таких же старых, покоробившихся от времени построек. Хозяева не богаты. Единственная роскошь в доме – переходящие из поколения в поколение перины. Родители мечтают об одном – увидеть своего сына в гимназической форме. Вера репетирует мальчика, денег не получает, но находится на полном пансионе.
У Веры отдельная каморка с маленьким окошком. Оно выходит во двор, откуда ветер доносит запахи кухни. Окно плотно занавешено: так удобнее. Поздно вечером, когда все укладываются спать, Вера принимается за работу.
Вот и сейчас все уже спят. Вера развела краску, разложила гектограф, в руках валик. Привычным движением руки она печатает. Готовые прокламации на столе, кровати, стульях…
…И вдруг в ночную тишину врываются резкие удары. Мгновение – и вдребезги летят стекла. Уже ломают дверь.
Квартира переполнена жандармами и городовыми. Предводительствует штатский. «Из охранки», – догадывается Вера.
Охранник похож на селедку своими бесцветными, навыкате глазами и узким лицом.
– Отдайте оружие, – требует он.
– Возьмите, – иронизирует Вера.
Грубые лапы хватают Веру, ощупывают ее тело, больно выворачивают руки. Начинается обыск. Разбирают полы, рвут и режут на части перины и подушки, бьют хозяев.
– За что вы их? – возмущается Вера.
Лютая ненависть бушует в ней. Они избивают невинных людей из-за нее, а она не в силах им помочь, защитить их. Вера вырывается, гневно протестует. Из Вериной груди вырывается истошный вопль, она выскальзывает из рук полицейских и с неистовством начинает наносить им удары.
Ее бросают на пол, топчут ногами. На короткое время она теряет сознание. Из носа и изо рта у нее течет кровь. Тело Веры как стариковское в осеннюю погоду: ломит, болит. Скрипучий голос жандарма только обостряет боль. Вера не слушает вопросов охранников. Ее мысли далеко: она думает – кто еще арестован? Кто повинен в провале? Продолжающиеся побои не производят на нее никакого впечатления.
…Опоясывающие Веру веревки глубоко врезаются в тело, вызывая нестерпимую боль.
С болью она уже как будто совладала. Не справиться ей только с чувством ненависти. Каждая ее частица дрожит от злости.
* * *
Уже месяц, как Вера в заключении[17]17
В июле 1907 года Вера Петровна была арестована на квартире в Ярославле в момент печатания листовок. Подверглась избиению при аресте.
[Закрыть]. Времени хватило, чтобы насмотреться на человеческие муки, на страдания людей.
Ярославская тюрьма битком набита политическими. На верхних этажах – камеры смертников. Сейчас двенадцать большевиков ждут казни. Осужденные на смертную казнь находятся под особым надзором. Атмосфера ожидания смерти лежит не только на смертниках. Она давит на всех. Каждый заключенный думает о судьбе своих товарищей.
Несмотря ни на что, эти смертники бодры. Они полны веры и своей железной выдержкой, своим примером зажигают сердца всех окружающих.
Тюрьма живет: голодовки сменяют протесты, и наперекор тюремщикам разносятся песни, вливающие в людей уверенность и силу. Запевают смертники.
В тюрьме введен террор. Вновь назначенный начальник[18]18
А. Кудряков – начальник ярославской тюрьмы, впоследствии за «особые» заслуги был выдвинут начальником Бутырской тюрьмы в Москве.
[Закрыть] славится своей жестокостью. Царские сатрапы начинают отличаться. Избиения чередуются с карцерами. Режим жесточайший. Но даже в этих условиях заключенным удается переписываться и сохранять связь с товарищами на воле.
Сидящему в камере смертников большевику Козюлину из Костромы готовится побег. Через Веру идут письма на волю. Козюлин обитает как раз над Вериной камерой. Связаться с ним помогает тюремная азбука, а потом начинается переписка. Записка закатывается в хлеб, и «ксива» через окно по веревке опускается вниз. Получить письмо, отправить дальше корреспонденцию – дело минутное. Для «почты» отведено вечернее время. Путешествие мякиша на фоне серых стен в темноте остается незаметным. Дальнейший путь писем пролегает через камеры «должников». Это заключенные банкроты – привилегированная часть арестантов, которым дозволено свободно передвигаться по тюрьме и разрешены внеочередные свидания.
В. П. Брауде в Казанской тюрьме в 1915 году. Была осуждена по процессу Казанского комитета большевиков.
Все шло хорошо. Но однажды чуть не перехватили «ксиву». Ищейки что-то пронюхали. Начинается повальный обыск.
В руках у Веры только что полученная записка. Неожиданно на пороге камеры появились тюремщики во главе с самим начальником тюрьмы. Не успевают они приблизиться к ней, как Вера молниеносно хватает горящую керосиновую лампу и бросает в лицо начальнику. Пока ошеломленные тюремщики спасают пылающую бороду своего шефа, Вера успевает проглотить записку к Козюлину. На нее набрасываются, избивают, за волосы тащат по коридорам и лестницам, почти голую бросают в ледяной, темный карцер. Дальше Вера ничего не помнит.
Теперь начальник тюрьмы покажет ей, на что способны царские сатрапы, пришедшие в ярость.
Карцер настолько мал, что двигаться невозможно. Это сырой каменный мешок, весь в темно-коричневых пятнах. Холод сковывает тело, подбирается к сердцу. Чтобы не замерзнуть, надо стать на колени и сжаться. Кажется, что от этого становится теплее. С каждым днем Вера чувствует себя все хуже. Боль в боку не дает вздохнуть. От сырого промозглого воздуха кружится голова.
Следователь и здесь не оставляет ее в покое. По три раза в день открывается дверь. Не рискуя переступить порог, следователь, предусмотрительно закрывая нос душистым платком от дурного воздуха, изводит Веру советами.
Сколько она здесь пробыла? День, месяц, год, вечность? Тело тупо ноет. Отбиты почки и легкие. Опухшие суставы рук и ног не дают покоя. Иногда начинает казаться, что это продолжается бесконечно. И даже тогда, когда понимаешь, что все-таки наступит конец – должен же он наступить! – все равно время тянется немыслимо долго. Да, время тут какое-то особенное, непохожее на обычное. Может быть, потому, что утро, день, вечер, ночь ничем не отличаются друг от друга. Та же темень, то же гробовое молчание. А может быть, все дело в неотступных думах.
И странно, когда вдруг обнаруживаешь, что прошло три месяца.
Наконец перевод в тюремную больницу. Белые простыни подчеркивают желтизну и прозрачность лица и рук. Свежему человеку с воли может почудиться, что перед ним мертвое лицо. Это чернота под глазами создает такое впечатление.
Но Верины глаза по-прежнему полны жизни. Они твердо верят в дело, которому она служит.
В больнице режим чуть послабее, но все же тюремный. Здесь не мешают мечтать. Когда закроешь глаза, приходят чудные фантазии. Нет, не фантазии, а реальные мечты. Вера воочию видит огромные массы. Тысячные, стотысячные, миллионные массы людей. Над ними реют красные флаги. У людей радостные, праздничные лица, в петлицах красные банты, их носят открыто. Полиции не видно. Да ведь это революция!!! Царь сброшен. Власть у рабочих. Тепло разливается в Вериной груди от этих мыслей. А действительность мрачна…
Ни отбитая почка, ни больные легкие (у Веры открытый туберкулез), ни слезные ходатайства родителей – ничто не спасет врага престола…
Власть предержащие знают, как расправиться с крамольницей, как быстрее и вернее доконать ее. И совсем больную, изможденную, с высокой температурой, в ноябре 1907 года Веру везут в далекую ссылку.
И все последующие годы, вплоть до Февральской революции, это непрерывные тюрьмы, ссылки, побеги, эмиграция, возвращение на родину и снова аресты.
Свобода для нее в эти годы – это короткие, мелькающие промежутки между арестами. Но, несмотря ни на что, борьба продолжалась.
