Текст книги "Алая линия"

Автор книги: Яков Свет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

На краю света

В понедельник, 31 декабря 1492 года, Колумб проснулся на заре. Утро было тихое и ясное. Солнце еще не взошло, но мгла рассеялась. Над бухтой стоял легкий туман. Сквозь жемчужную дымку проступали мягкие, чуть расплывчатые контуры берега. Зеленые леса сползали с крутых склонов в море. В широкой излучине бухты, по самому подолу этого зеленого плаща, тянулась золотистая кайма пляжа. На песчаных мысах дремали пальмы.

Берег был пуст и безлюден. Но на высоком его уступе, в просветах между густыми зарослями, чуть видны были желтые головы хижин. От уступа к морю сбегала неширокая тропа, прорубленная в буйной лесной чаще.

Заслоняя ладонью глаза, Колумб осматривал дальние и ближние берега. Да, в бухте было тихо и спокойно. Вода – как зеркало. Только над мелью, у самого входа в бухту, легкая рябь. А справа от мели… справа три голые мачты и скелет корабля. Обглоданный скелет: вчера сняли всю обшивку, остались только голые ребра шпангоутов. Вот, собственно, и все, что уцелело от «Санта-Марии».

Ровно неделю назад, в рождественскую ночь, она затонула на этой мели. Затонула в ясную и безветренную погоду, когда море было спокойнее, чем вода в чаше. Мальчишка-рулевой не сразу приметил эту мель, да и невдомек ему было, что течение сносит к ней корабль.

«Санта-Мария» погибла. «Пинта» месяц назад потерялась в этих неведомых морях. Кто знает, быть может, она и найдется, но пока все надежды надо возлагать на маленькую «Ниныо». Двадцать, от силы двадцать пять, человек может она вместить в свое чрево, а сейчас на ней шестьдесят с лишним моряков: своя команда и люди с «Санта-Марии».

Ну, это еще не беда. Вон там, на опушке, подведен под крышу большой бревенчатый форт. В нем останутся тридцать девять человек. И никому не дано знать, как сложатся их судьбы. Впрочем, что может случиться с ними в этой чудесной стране? Здешние обитатели – самые мирные люди на свете. Приветливые, радушные, они за любую безделушку готовы отдать все, что у них есть, и кажется при этом, что дарят они свои сердца.

А земля эта поистине рай земной. Эспаньолой – Малой Испанией – назвал он ее, и это шестая земля, открытая им по ту сторону моря-океана.

Тридцать пять дней шли «Санта-Мария», «Пинта» и «Нинья» через море-океан, и только на тридцать шестой день, в пятницу 12 октября, показалась первая земля. То был небольшой остров Гуанахани, и на нем обитали смуглые люди. Ходили они в чем мать родила, а волосы у них были прямые и жесткие. И эти островитяне не знали, что такое железо, и оружием им служили тростинки с наконечниками из кости и рыбьего зуба.

К кораблям они подплывали на челноках-долбленках и с величайшей охотой дарили морякам клубки хлопковой пряжи и разноцветных попугаев.

Должно быть, остров этот лежал где-то неподалеку от Индии, ведь как-никак больше месяца шли к нему через море-океан корабли, но, странное дело, не было на нем ни дворцов, ни храмов, ни цветущих городов, а жители его – он назвал их индейцами – ютились в соломенных хижинах, крытых листьями.

У многих индейцев насквозь просверлены были ноздри, и в эти отверстия вставлены кусочки золота. Когда же их спрашивали, где достают они золото, то почти все указывали на юг.

И на следующий день корабли тронулись на юг. Вскоре удалось открыть еще три острова, а в воскресенье 28 октября на юге показалась большая земля – Куба, и, пройдя вдоль ее берегов на запад, корабли затем повернули на восток.

Почти три недели шли они в этом направлении, и все время по правому борту была земля – берег Кубы. А на Кубе жили такие же темнокожие и голые индейцы, как на острове Гуанахани.

Люди, посланные в глубь этой страны, усердно искали большие и богатые города: ведь в Индии и рядом с ней, в китайской земле, таких городов тьма-тьмущая, но, как это ни удивительно, встречались им лишь маленькие селеньица с жалкими хижинами. А местные жители понятия не имели о лошадях, быках, козах, овцах. Даже кошек, и тех у них не было. Правда, эти индейцы держали собак, но какой толк в собаке, коли она не лает, а здешние псы лаять не умели. Индейцы же говорили на языке, который не понятен был толмачу Луису Торресу, а он знал многие азиатские наречия.

Вокруг селений, на полях, отвоеванных у дремучего леса, хлопок и бобы соседствовали с диковинным растением. Цветы на нем были голубые, нежные, а давало оно не ягоды и не плоды, а клубни, твердые и круглые. У этих клубней, вареных и печеных, был довольно приятный мучнистый вкус.

Росла там трава с пахучими цветами и широкими листьями. Листьями индейцы набивали небольшие деревянные трубки и, поджигая содержимое этих трубок, втягивали в себя дым, выпуская его затем через рот и ноздри.

Ни в Европе, ни в Африке, ни в Азии таких растений не было, и это всех очень удивляло.

А вот золота на Кубе найти так и не удалось, но тамошние индейцы говорили, будто его очень много на большом острове, к востоку от Кубы. Этот остров, как оказалось, лежал сразу за Кубой, и в среду 5 декабря «Санта-Мария» и «Нинья» («Пинта» к тому времени уже потерялась) приблизились к его высоким берегам. Это и была Эспаньола – шестая земля, открытая на краю света, гористый и на диво красивый остров, где, увы, золота было совсем мало.

Двадцать дней вел Колумб корабли вдоль извилистых берегов Эспаньолы, и радовали его душу эти волшебные берега с голубыми бухтами, густыми лесами и широкими долинами. А на двадцать первый день случилась эта беда с «Санта-Марией».

Конечно, будь у него три корабля, все силы приложил бы он, чтобы отыскать великий азиатский материк. Да и островов в этих водах было множество, и, должно быть, некоторые из них ни в чем не уступали Кубе и Эспаньоле. Но оставалась одна лишь «Нинья», а на ней, дай бог, только добраться до Кастилии.

В Кастилию же надо вернуться как можно скорее, чтобы королева и король с его слов узнали, что путь в Индию найден и что у ее берегов открыты острова вечной весны.

А затем прийти сюда, но уже не на трех, а на двадцати или тридцати кораблях…

Теперь, когда дорога в Индию проложена, их высочества (именно таковы титулы Изабеллы Кастильской и Фердинанда Арагонского) окажутся гораздо щедрее, чем в былые годы. Тогда ему не верили, тогда над ним насмехались. Семь лет, семь долгих лет скитался он по Кастилии, доказывая власть имущим, что в Индию легко можно пройти западным путем.

Всю душу ему вымотали высокие комиссии и королевские канцелярии. Не раз они отклоняли его предложения, неслыханные муки испытал он, отстаивая свои замыслы. Судьба ли сжалилась над ним, или решающим оказалось веское слово банкиров и толстосумов (они-то учуяли, что новый путь в Индию сулит Кастилии великую наживу), но в конце концов королева и король вняли его просьбам. Они дали ему корабли, они заключили с ним договор и пожаловали ему титул адмирала и вице-короля еще не открытых земель в море-океане.

Но сколько мук, какие унижения испытал он, прежде чем корабли его экспедиции покинули берега Кастилии! Ведь каждый грош пришлось вымаливать ценой немыслимых страданий, каждый гвоздь, каждый аршин дрянной парусины добывал он, кланяясь в ноги чернильным душам, ведающим разным корабельным припасом.

Их высочествам нужно золото Индии, они о нем грезят наяву, ради этого золота они, собственно, и решились послать его в плавание по нехоженым и неведомым путям.

Что ж, будет им это золото: ведь Индия не за горами, ведь новый, западный путь в нее уже проведан. Да и только что открытые острова, лежащие у самого ее порога, богаты и изобильны.

Итак, курс на Кастилию!

Между тем солнце поднялось над кудрявыми горами. Дежурный юнга звонко пропел песню, которой на кастильских кораблях всегда встречали утреннюю зарю:

«Благословен будь свет дневной! Благословен будь Крест святой!»

А затем Колумб медленно прочел «Отче наш» и «Аве Марию», обнажил голову и стал на колени. Губы его шевелились, он повторял слова утренних молитв, и лицо его, бледное и изможденное, осветилось мягкой, совсем детской улыбкой.

А спустя несколько минут все на корабле пришло в движение. Мгновенно (любо-дорого было наблюдать, с какой резвостью выполнялись его приказания) партии матросов отправились на берег за водой и топливом. Мигом из тольды – палубной надстройки, где хранилось всевозможное корабельное добро, – вытащили наружу запасные паруса, пеньковые концы, доски, гвозди.

Еще бы! Кому не по сердцу дорога на родину! И в это ясное утро всем казалось, что Кастилия не так уж далека: путь восвояси всегда милее душе, чем дорога в неведомую даль.

И лишь один человек не радовался решению Колумба. То был паж адмирала, сорванец Педро Сальседо. Бритва еще не коснулась его розовых щек, но сердце у него было стойкое, и страсть к приключениям не остывала в нем ни на один миг. Он грезил о еще не открытых островах и волшебных городах Индии, а тут вдруг такое горе. Адмирал, а Педро не чаял в нем души, надумал возвратиться домой…

Прошло еще четыре дня, и в пятницу 4 января 1493 года на рассвете адмирал моря-океана приказал поднять якоря.

При слабом ласковом ветре «Нинья» медленно вышла из синей бухты и вдоль цветущих берегов Эспаньолы направилась на восток.

Теплые ветры доносили до корабля ароматы волшебной земли, ярко сияло совсем не зимнее солнце.

В воскресенье 6 января на третий день этого счастливого плавания, «Нинья» неожиданно встретилась с «Пинтой». Теперь оба корабля шли вместе, и попутные западные ветры гнали их к желанным берегам Кастилии.

Однако в ночные часы смутная тревога лишала Колумба сна и покоя. Переход через море-океан лишь начинался. И это море, коварное и злое, увы, не подчинялось своему адмиралу. Он знал: впереди четыре тысячи миль неизведанного пути, впереди февраль -месяц грозных равноденственных бурь, впереди португальские воды, где в любую минуту его корабли могут перехватить боевые флотилии короля Жуана.

Азорская западня

В воскресенье 10 февраля 1493 года в тесной кормовой рубке «Ниньи» собрались все командиры и кормчие. Настроение у них было превосходное. Подумать только, пять недель «Нинья» и

«Пинта» шли через море-океан, и за все это время не случилось ни одного сколько-нибудь серьезного происшествия. Порой дули крепкие ветры, но, к счастью, они всегда оказывались попутными. Без всяких помех корабли летели на северо-восток, и выпадали дни, когда им удавалось пройти 250 миль – случай, нечастый в летописях мореплавания.

Все утро Колумб, капитан «Ниньи» Висенте Яньес Пинсон, кормчие Санчо Руис и Перо Алонсо и их добровольный помощник Франсиско Ролдан, независимо друг от друга, прокладывали на картах путь, пройденный кораблями. Эти карты, туго-натуго свернутые, лежали на столе. Капитан и кормчие с нетерпением поглядывали на Колумба: каждому из них хотелось поскорее высказать свое мнение.

Колумб кивнул Висенте Яньесу, и капитан «Ниньи», потеснив соседей, придвинулся вплотную к столу и развернул свою карту.

– Сеньоры, – начал он, – помнится, еще в среду я говорил, что Азорские острова остались позади. С тех пор мы прошли на восток еще шестьсот с лишним миль. Стало быть, по моим расчетам, мы нынче находимся где-то у острова Мадейры, скорее всего, к юго-востоку от него. А это значит, что мы вот-вот покинем португальские воды, и, если поможет нам бог, дней через пять, от силы – через шесть, мы будем у берегов Кастилии.

Оба кормчих и Ролдан в один голос подтвердили расчеты Висенте Яньеса.

Колумб не спеша развернул свою карту. Его руки слегка дрожали, и он долго не мог справиться с одним из уголков карты, который упорно не желал разгибаться.

– Видит бог, – сказал он, – всей душой я хочу, чтобы истина была на вашей стороне, но, сдается мне, все вы ошибаетесь, и ошибаетесь намного. По крайней мере миль на шестьсот. Вот на моей карте точка, где, как я полагаю, сейчас находятся наши корабли. Она чуть южнее и чуть западнее, да, к величайшему сожалению, западнее, Азорских островов. До них мы, следовательно, не дошли. Впрочем, сеньоры, я не стану с вами спорить: возможно, вы и правы. Кто из нас ошибся, мы убедимся, как только покажется ближайшая земля.

Если, не приведи господь, мои соображения справедливы, то нам потребуется по меньшей мере неделя, чтобы добраться до Мадейры. К Азорским же островам мы выйдем дня через два. Вряд ли нас ждут португальцы, они, так мне по крайней мере кажется, подстерегают нас южнее, где-нибудь у Канарских островов. Боюсь я другого: как раз в это время года в море-океане случаются сильные бури, и лишняя неделя может оказаться для нас очень тяжелой. Будем держаться прежнего курса, ничего другого нам не остается.

После недолгих споров все согласились с мнением Колумба. Согласились неохотно. Приятнее было сознавать, что корабли вот-вот вступят в родные воды. Но тревоги никто не испытывал: ведь пока что все шло прекрасно, а при попутных ветрах лишние шестьсот миль ненадолго бы затянули плавание.

Но в ночь с 11 на 12 февраля снова, как это было в начале зимы, все ветры Атлантики сорвались с цепи. Буря нагрянула внезапно, нарастая с каждым часом. В первые же мгновения лихие ветры в клочья разодрали паруса. «Нинья» шла теперь под одним только зарифленным гротом – это был единственный парус, который пощадила буря, и Колумб неустанно нес вахту, пристально наблюдая за набегающими на корабль волнами. В одну секунду при неверном повороте руля боковая волна могла опрокинуть судно, и тогда все люди сразу же пошли бы ко дну.

Юный Педро душой болел за Колумба, который, не смыкая глаз, вел по бурному морю «Ниныо». С непостижимым проворством в самую лютую качку Педро носился по палубе, выполняя поручения адмирала.

Далеко на северо-востоке то и дело сверкали молнии. Грома, однако, никто не слышал, море своим неистовым ревом заглушало грозу.

Днем 13 февраля ветер приутих, но к вечеру снова усилился, а к полуночи корабли очутились на линии великого сражения стихий. Как раз в этой части океана, подобно вражеским армиям, сошлись на смертный бой два яростных циклона.

Колоссальные волны набегали и с севера, и с юга, они с неистовым гулом сталкивались друг с другом, взметая в черное небо соленую пену. То с носа, то с кормы свинцовые волны обрушивались на корабли, и каждый такой таран мог оказаться смертельным для «Ниньи» и «Пинты». Суда все время обменивались сигналами, и в кромешной тьме ежеминутно вспыхивали слабые, едва заметные огоньки. Но вскоре после полуночи корабли разлучились, и осиротевшая «Нинья» понеслась на северо-восток, куда с неудержимой силой гнал ее юго-западный ветер, одолевший своего соперника-северянина.

Под утро всем на корабле стало ясно: долго «Нинья» не выдержит натиска бури. Колумб, в надежде умилостивить Господа Бога, предложил истомленной команде дать три торжественных обета. Люди, избранные по жребию, должны были в случае, если буря пощадит корабль, совершить паломничество к трем наиболее прославленным святыням.

Колумбу принесли столько горошин, сколько было людей на корабле. На одной из них он нацарапал знак креста, а затем все горошины ссыпал в свой колпак. Трижды вся команда тянула жребий, и дважды горошину с крестом вытягивал сам адмирал.

Эта церемония успокоила команду и вдохнула в нее робкую надежду на спасение, но, увы, не оказала никакого воздействия на разбушевавшуюся стихию.

Тогда всем миром дан был новый обет: по прибытии на ближайшую землю всем, без исключения, в одних рубашках направиться к первому встречному храму Девы Марии. Когда же и эта клятва не смирила бурю, Колумб, отчаявшись в спасении, тайком сбросил в море бочонок, в который вложил выписки из своего судового журнала.

Быть может, эта жертва умилостивила свирепое море – к вечеру небо на западе прояснилось и ветер заметно стих.

А на следующее утро в мглистой дымке показалась какая-то земля.

Какая?

Все кормчие утверждали, что «Нинья» подошла к берегам Кастилии, но Колумб по многим приметам пришел к выводу, что земля эта – один из Азорских островов.

Как назло, подул довольно сильный восточный ветер, таинственная же земля лежала на востоке. Три дня «Нинья» лавировала в открытом море, и лишь на четвертый день, в понедельник 18 февраля, ей удалось отдать якорь саженях в двухстах от берега.

Сомнения не было. Это были берега Санта-Марии…

Вскоре к месту стоянки «Ниньи» пришли рыбаки из ближайшего селения. Они ничего не знали о тайном указе короля Жуана и радушно встретили чужеземцев.

– Вы, друзья, – говорили они, – родились в сорочке. Это просто чудо, что ваш корабль уцелел в такую адскую бурю. Уж третью неделю к морю нельзя подступиться…

Слово за слово, и у моряков развязались языки. И особенно много наговорил островитянам о плавании «Ниньи» Педро Саль-седо. К тому же он хорошо знал португальский язык и со свойственным ему пылом рассказал рыбакам, какой молодец адмирал Колумб и как прекрасны те земли, которые он открыл у самых берегов Индии. Рыбаки от всего сердца поздравили пришельцев с этим удивительным открытием. Но, разумеется, такую новость они не могли скрыть от своих жен, родичей и соседей. Слух о кастильском адмирале, который вернулся из индийской земли, мгновенно распространился по всей округе.

И когда «Нинья» спустя несколько часов отдала якорь у деревеньки со странным названием Наша Владычица Ангельская, туда сбежалась добрая половина острова.

Дон Жуан да Каштаньейра спал сном праведника, когда к воротам его замка прискакал на взмыленном коне дозорный из Нашей Владычицы Ангельской.

– Кастильцы в Нашей Владычице! Кастильцы из Индии!

Сон сняло как рукой. Черт возьми! По волоску бы выдрать бороду этому мерзавцу дону Дуарте. Тоже нашелся пророк! Три шанса из ста… Вот тебе и три шанса… Прибегать, избегая… король не любит шутить…

– Сапоги! – заорал губернатор. – Где мои сапоги?

Не прошло и часа, как в губернаторском замке собрались все коменданты острова Санта-Мария.

Дон Жуан был в легком подпитии, а когда он находился в этом состоянии, на него порой нападало вдохновение. И сейчас он был на высоте положения. План поимки адмирала созрел в его чуть отуманенной голове.

– Сеньоры, – сказал он. – На наше счастье, генуэзец, видимо, не подозревает, что здесь, на Санта-Марии, его ждет ловушка. Кроме того, у него только один корабль и от силы человек тридцать матросов. У нас же около сотни людей, владеющих оружием. Но в бой вступать мы не будем. Действовать надо хитростью.

Губернатор в подробностях изложил свой замысел всей честной компании и, отпустив участников внезапного совещания, затворился с бочонком доброго коллареса в трапезной в ожидании первых донесений с поля боя.

Вечером 19 февраля у места стоянки «Ниньи» появились три островитянина. Они вызвали адмирала и попросили доставить их на борт. С «Ниньи» была послана шлюпка, и гости, поднявшись на палубу, вручили Колумбу от имени губернатора разные подарки. Они привезли живых кур и свежий хлеб и передали адмиралу письмо от дона Жуана.

Это было очень теплое, пожалуй, даже нежное письмо. Губернатор с восторгом вспоминал о своих былых встречах с адмиралом. Он клятвенно обещал Колумбу всяческую поддержку и писал, что только позднее время удерживает его от дружественного визита.

Колумб и прежде полагал, что ничто ему не угрожает на этом маленьком, заброшенном островке. Теперь же он окончательно уверился, что на Сайта-Марии его ждет великолепный прием. А поскольку запасы провианта на корабле почти иссякли, не грех было бы воспользоваться любезностью здешнего губернатора (откровенно говоря, адмирал так и не вспомнил, где и при каких обстоятельствах он встречался с доном Жуаном) и пополнить корабельную кладовую.

И кроме того, адмирал решил уладить, пользуясь таким благоприятным случаем, не только земные, но и небесные дела.

Как-никак, а в одну далеко не прекрасную ночь он дал обет на первой же земле со всей своей командой направиться в храм божий, и при этом в такой из храмов, который был бы посвящен Пресвятой Деве Марии.

А в Нашей Владычице Ангельской, на самой ее околице, стояла часовня богоматери. Таким образом, все условия для исполнения торжественного обета были налицо. До Кастилии от Санта-Марии путь не близкий, мало ли какие напасти могут обрушиться на старушку «Нинью». Так не лучше ли свято выполнить обет именно здесь, на Санта-Марии, и задобрить небесные силы, суровые и всемогущие.

Колумб открыл этот замысел своим гостям. Гости умилились богоугодному рвению адмирала и обещали известить о его намерении местного священника.

Попав на берег, они, однако, не заходя в часовню Богоматери, помчались к губернатору. План Колумба привел дона Жуана в восторг: еще бы – дичь сама шла в руки ловчего!

Утро 20 февраля выдалось тоскливое и хмурое. По небу не спеша ползли косматые тучи, и из них сеялся мелкий и нудный дождик. Моряки зябли даже в теплых куртках, а к Пресвятой Деве надо было идти в одних рубахах и босиком. При одной только мысли о предстоящей прогулке дрожь до костей пробирала бедных пилигримов, но обет есть обет. Попробуй только нарушить его, и сам не рад будешь: мало ли какие напасти ниспошлет на тебя Милосердная Владычица за такое вероломство…

И в девятом часу утра половина команды, пятнадцать человек, сошла на берег. Выстроившись гуськом, пилигримы направились к часовне.

Педро пристроился в хвост процессии и, хотя у него от стужи не попадал зуб на зуб, чувствовал он себя превосходно и гордо месил босыми пятками жидкую грязь.

Правда, вскоре пыл у Педро, да, пожалуй, и у всех прочих паломников поубавился. Уж очень далеко от корабельной стоянки был храм Пресвятой Девы, а дерзкий ветерок бесцеремонно заползал под рубашку, и ноги все больше коченели от холода.

Всему на свете бывает конец, и, слава богу, осталась позади грязная дорога в Нашу Владычицу. Через настежь открытые двери пилигримы вошли в часовню и преклонили колени на чертовски холодном каменном полу.

Тускло мерцали свечи, их скудное пламя отчаянно боролось за жизнь с сердитыми сквозняками. Порой, когда свечи разгорались чуть ярче, Педро – а он поместился у самого алтаря – видел на за-алтарной стене трехстворчатый образ: голубую Деву Марию и стайку ангелов, витающих над ее головой, охраняли суровые стражи – слева апостолы Филипп и Иаков, справа святые великомученики Косьма и Дамиан.

Старенький священник, то ли из-за холода, то ли по какой-то другой причине, служил мессу весьма неблаголепно. Он ужасно спешил и все время пугливо озирался по сторонам.

Кончив службу, он вытеснил из часовни бесштанных и босоногих пилигримов. Педро замешкался, разглядывая курчавые бороды Косьмы и Дамиана, и добрый пастырь наградил его за это довольно увесистой затрещиной.

В обратный путь пилигримы пустились легкой рысью. Но далеко они не прошли. Шагах в пятидесяти от часовни, на крутом повороте дороги, на них набросились вооруженные до зубов воины.

Богомольцев мгновенно взяли в плен и препроводили в темницу, причем Педро ни за что ни про что поставили под глазом изрядный синяк.

Сам дон Жуан да Каштаньейра руководил этой боевой операцией. Задумана она была превосходно. Участок дороги, на котором войско сеньора губернатора взяло в плен пилигримов, с палубы «Ниньи» не просматривался, и адмирал – по счастью, он остался на корабле – никак не мог понять, куда делись его люди и почему они так долго не возвращаются на борт.

До одиннадцати часов он ждал паломников, и, когда к этому времени они не вернулись, он очень обеспокоился. Мысль, что моряки задержаны губернатором, приходила ему в голову, но он все еще верил в добрые намерения дона Жуана и поэтому склонялся к другой версии: остров со всех сторон окружен был цепью рифов, и могло случиться, что лодка с паломниками на обратном пути наткнулась на какой-нибудь подводный камень.

Колумб велел поднять паруса и направил «Нинью» к тому месту, откуда рукой подать было до часовни.

Вскоре он заметил группу всадников. На его глазах они спешились, вошли в лодку и направились к кораблю.

Когда лодка подошла к самому борту «Ниньи», человек в воинских доспехах встал во весь рост и сказал:

– Я губернатор этого острова, и я требую именем моего короля, дона Жуана Второго, чтобы мне обеспечена была полнейшая неприкосновенность.

Это более чем странное требование крайне удивило адмирала. Он тут же заподозрил нечто недоброе, но заверил Каштаньейру, что на борту «Ниньи» губернатору ничего не угрожает.

Адмирал так поступил, желая завлечь губернатора на корабль, но дон Жуан предпочел остаться в своей лодке.

До сих пор у губернатора все шло отлично: как-никак, но половина команды «Ниньи» была уже взята в плен. У Колумба осталось не больше двадцати человек, и, конечно, не составляло труда овладеть его кораблем.

Но дон Жуан ни на секунду не мог забыть строгое предупреждение дона Дуарте Пашеко Перейры: избегать насильственных мер. Завет этот он уже нарушил в бескровной битве у часовни Богоматери.

Ну а как быть теперь?

Губернатору трудно было собраться с мыслями еще и потому, что Колумб, убедившись, что его пилигримы попали в плен, отбросил вежливые слова и резко потребовал, чтобы его людей немедленно возвратили на корабль. Дон Жуан всю жизнь страшно боялся высоких начальников, и мурашки пробежали по его телу, когда адмирал изменил тон и в его голосе прорезались стальные нотки.

Конечно, Колумб был адмиралом не португальским, а кастильским, но он так уверенно говорил о грамотах, данных ему королевой Изабеллой и королем Фердинандом, он так убедительно внушал дону Жуану, что его вероломные поступки навлекут на Португалию великие беды…

Нет, прибегать все же надо, избегая. И дон Жуан весьма нерешительно предложил Колумбу ввести «Нинью» в гавань, добавив, что действует он по велению короля Португалии.

Эта ссылка на королевский приказ смутила Колумба: кто знает, быть может, пока он ходил в Индию, Кастилия поссорилась с Португалией, и на суше, и на море сейчас идут жестокие сражения. Но в конце концов при всех обстоятельствах «Нинья», с ее пусть и не слишком грозными пушками, может за себя постоять.

А пока суд да дело, надо хорошенько осадить этого азорского петуха. И Колумб приказал свистать всех наверх.

На палубе тут же выстроились командиры и кормчие, матросы и юнги. На грот-мачте взвился штандарт королевы – флаг с гербами Кастилии и Леона: двумя зубчатыми башнями и двумя львами.

Адмирал стал лицом к штандарту ее высочества и громовым голосом воззвал к своим спутникам:

– Всех вас беру я в свидетели. Знайте, сегодня на этом острове совершено неслыханное злодеяние: вероломный здешний правитель Жуан да Каштаньейра, нарушив законы божеские и человеческие, силой захватил наших товарищей в час, когда они исполняли свой священный обет.

Пресвятой Девой, честь которой запятнана этим наглым тираном и святотатцем, я клянусь вызволить из неволи подданных ее высочества королевы. И если окажут мне противодействие и сопротивление, сил своих не пожалею, чтобы разорить этот остров. И да падет справедливый гнев ее высочества на страну, в которой совершаются подобные подлости.

Поднять паруса!

«Нинья» вздрогнула всем корпусом и медленно отвернула в открытое море. Лодка с губернатором и его подручными направилась к берегу.

Кошки скребли на губернаторском сердце, и дурные предчувствия томили его душу. Этот окаянный генуэзец нарушил все его планы. Хорошо было капитану Пашеко Перейре давать дурацкие советы, а каково пришлось бы этому чернобородому грубияну, окажись он в губернаторской шкуре. Иисус-Мария, да отвратит десница господня неминучие беды: с Кастилией мы в мире и ссориться с ней не собираемся. А ссора уже началась, и уж разумеется, всю вину за нее возложат на дона Жуана да Каштаньейру, нарушителя тайных велений короля…

Между тем Колумб, побывав на прежней стоянке у селения Нашей Владычицы Ангельской, повел затем «Нинью» на соседний остров Сан-Мигел. Там в безопасной гавани, достаточно удаленной от губернаторской резиденции, он два дня и две ночи готовился к бою. Чистились пушки (если только можно было так назвать жалкие бронзовые бомбарды), сушился порох, точились все ножи, не исключая и кухонных.

Губернатор же, совершенно трезвый и по этой причине злой, как свора собак, непрерывно совещался со своими военачальниками.

Положение сложилось тяжкое. Конечно, синица в руках лучше журавля в небе: пятнадцать кастильских пленников как-никак сидят на острове под замком. Но вряд ли эти люди нужны королю. Какой от них толк – ведь никто из них не знает дороги в эту проклятую Индию?

Адмирала же нынче голыми руками не возьмешь, да и как еще обернется для него, губернатора, такой захват. Пожалуй, лучше отпустить с миром пленников и сделать вид, что стычка у часовни и размолвка с адмиралом у борта «Ниньи» произошли по недоразумению.

Король, в том нет сомнения, в любом случае будет губернатором недоволен, но, ей-же-ей, не сносить губернатору головы, если кастильцы – а с них это станется – потребуют удовлетворения за оскорбление их драгоценного адмирала.

В пятницу 22 февраля Колумб, изготовившись к бою, ввел «Ниныо» в гавань Нашей Владычицы Ангельской. В момент, когда натянулся якорный канат и «Нинья» как вкопанная стала невдалеке от берега, на высоком утесе появился человек в черном плаще. Это был начальник дозора, и по прямому поручению губернатора он передал, что на корабль вскоре прибудет для переговоров особая депутация.

Действительно, не прошло и часа, как от берега отвалила большая лодка. Пятеро гребцов доставили на борт «Ниньи» двух священников и нотариуса. Было уже поздно, и адмирал не пожелал принять это посольство. Послы провели ночь на корабле.

Им строго-настрого приказано было держать языки за зубами, однако ночь выдалась холодной, и, чтобы согреться, послы распили два-три жбана испанского вина, сладкого и крепкого. И так уж получилось, что во время ужина они проговорились и сообщили кое-какие сведения о делах, которые никоим образом не подлежали оглашению. И между прочим, они сболтнули, что с Кастилией Португалия по-прежнему в мире, и наутро, в канун переговоров, адмирал уже знал: дерзкие поступки губернатора нельзя оправдать законами военного времени. Все козыри были теперь у адмирала.

Начались переговоры. Священники молчали, говорил один лишь нотариус, сухонький старичок с козлиной бородкой. Камзол на нем был явно с чужого плеча, сапоги просили каши. Держал он себя, однако, не без гонора, не к месту вставляя в свою речь латинские слова.

– Я, – сказал нотариус, – желаю удостовериться, действительно ли командир этой каравеллы состоит ео ipso (сам по себе) в звании адмирала и верно ли, что кастильская корона направила его в плавание для открытия новых земель.

Колумб предъявил ему все свои бумаги.

Нотариус долго мусолил их, вчитываясь в не слишком ему ясный текст. В кастильской грамоте он был не силен. Наконец он вернул адмиралу все его роскошные документы, скрепленные затейливыми подписями Изабеллы и Фердинанда.