Текст книги "Мои пациенты"

Автор книги: Яков Цивьян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

И так до тех пор, пока основные стволы, прикрывавшие диск, стали подвижными, относительно свободными, что позволило сместить их в сторону на один-полтора сантиметра. Этого мне достаточно, чтобы подойти к больному диску.

Сместив сосуды, я сразу увидел его, этот больной диск, угадал по дряблому, запавшему желтоватому фиброзному кольцу, которое отличало его от выше– и нижележащих дисков. При касании пальцами, в отличие от здоровых дисков, отвечавших на это касание упругим сопротивлением, в этом определялось аморфное, мягкое, сминающееся образование. Я помню, что когда были рассечены передняя продольная связка и фиброзное кольцо больного диска, то я провалился в пустоту – в центре диска на месте его мякотного ядра была полость. Так бывает при крайне выраженных степенях дистрофического процесса. Содержимым диска была сминающаяся ватообразная масса, частично заполнявшая межпозвонковое пространство. А большая часть этой массы выпала кзади в разрыв поврежденного фиброзного кольца. Широко раскрыв межпозвонковое пространство, я вычерпал эти выпавшие массы до последней капельки. Работал, пока не удостоверился, что там ничего не осталось. Последние порции тканей оказались как бы окутанными тонкой соединительнотканной оболочкой – своеобразным грыжевым мешком, это доказывало, что выпавшие массы удалены полностью. Затем со смежных поверхностей тел четвертого и пятого поясничных позвонков я удалил гиалиновые и замыкательные пластинки, на всем протяжении открыл губчатую кость тел позвонков. Гиалиновые пластинки, обычно прочные и упругие, надежно связанные с подлежащим костным веществом, легко слущивались большими тусклыми лоскутами, что тоже свидетельствовало о далеко зашедшем болезненном процесее.

Этап «тотальной дискэктомии» завершился. Оставалось осуществить «расклинивающий корпородез». Для этого мне было необходимо заполнить пустоту, образовавшуюся после удаления больного диска, костным саженцем, соответствовавшим по высоте нормальному, не пораженному дистрофическим процессом межпозвонковому диску. Только тогда смежные удаленному диску позвонки – четвертый и пятый поясничные – заняли бы по отношению друг к другу нормальное положение.

А их правильное взаиморасположение привело бы к увеличению до нормальных размеров величины уменьшенных межпозвонковых отверстий, устранило бы сдавление сосудов и нервных корешков в этих отверстиях и все прочие ненормальности, возникшие при инклинации.

Отдельным небольшим разрезом я рассек кожу и подлежащие мягкие ткани над гребнем тазовой кости. Выделил этот гребень и при помощи долот выкроил костные саженцы – кусочки кости нужной формы и размеров. Вот они изъяты и лежат на столе операционной сестры в специальном сосуде. Точно измерены линейкой необходимые размеры саженцев – высота, ширина, глубина, на которую они уйдут в просвет межпозвонкового дефекта. Искусственно увеличена межпозвонковая щель между четвертым и пятым поясничными позвонками за счет переразгибания поясничного отдела позвоночника, для этого приподнят валик операционного стола. Это необходимо, чтобы в просвет пространства можно было внедрить саженец по высоте несколько больший, чем межпозвонковый дефект. Только при соблюдении этих технических условий после устранения переразгибания поясничного отдела позвоночника наступит необходимое расклинивание.

А потом была тщательная ревизия всего операционного поля. Пока я не убедился в том, что кровеносные сосуды, ранее смещенные вправо и кпереди, заняли свое естественное положение и ничто им не угрожает, что мочеточник проходим и содержимое почечной лоханки свободно оттекает по нему в мочевой пузырь, что брюшинный мешок заполнил положенное ему место, что в месте бывшего оперативного вмешательства все в полном порядке, я не ушел из раны. А затем были наложены послойные швы и повязка – свидетельство завершения операции…

Скоро больная очнется от наркозного сна. Проснется, чтобы ощутить блаженство и покой. Покой и блаженство от внезапного исчезновения болей, мучительных и длительных, которые много дней ей сопутствовали.

Вот уже сколько лет я сталкиваюсь с этим удивительным и, казалось бы, парадоксальным феноменом и не устаю поражаться и восхищаться ему. Человек перенес тяжелейшую многочасовую операцию под наркозом.

Он уложен в строго заданное положение и не может самостоятельно, по своей воле изменить это положение. В вены его рук и ног через специальные иглы вводятся лекарства и питательные растворы. А он улыбается. Проснувшись от наркозного сна, мои пациенты сразу же «теряют» ставшие привычными им боли. И несмотря на то, что появились другие ощущения – от наркоза, от операции, от вводившихся и вводимых лекарств, – человек блаженствует.

Эти покой и блаженство пациента – высокая награда врачу за его тяжкий труд.

Текли один за другим послеоперационные дни. Первый и второй – легкие от исчезновения болей. Третий, четвертый – потяжелее от более реального восприятия последствий бывшей операции. Пятый-десятый, принесшие усталость, утомление и раздражение от запретов – нельзя того, другого, третьего. А в последующие дни в обиход шли книги, телевидение. Иногда раздавался смех, иногда разговоры с соседями. А потом жизнь в коллективе целой палаты – целой группы людей, в сердцах которых поселилась надежда на выздоровление и последующее благополучие, людей, жаждущих как можно быстрее вернуться в круг родных, вернуться в свои семьи, к себе домой. Месяц. Второй. Третий. Четвертый. А потом была контрольная спондилография. Мои пациенты – большие специалисты во всех вопросах, касающихся спондилографии. Они знают друг от друга, что контрольная спондилография – преддверие выписки. От нее, от этой контрольной спондилографии, многое зависит – и время выписки, и характер иммобилизации – онеподвиживания позвоночника при помощи гипсового корсета, и сроки ношения корсета, и наставления о поведении дома, и многое другое. Все зависит от контрольной спондилограммы – рентгеновской пленки, на которой отображены воочию те изменения, которые проистекали в месте бывшей операции за эти долгие послеоперационные месяцы, спондилограммы, которая на ближайшие месяцы определит образ жизни.

…Контрольное рентгеновское исследование показало, что процессы «вживления» саженцев в оперированном позвоночнике жены художника идут должным образом, эти саженцы в нужном положении удерживают позвонки. Все эти данные соответствовали и общему состоянию бывшей больной. Кроме исчезновения болей, был и другой положительный симптом: у нее полностью восстановились утраченные подвижность и чувствительность в ноге. В большом гипсовом корсете, не дававшем возможности туловищу, а следовательно, и позвоночнику, совершать даже минимальные движения, пациентка ушла домой. Прошли долгие шесть месяцев. Опять клиника. Опять гипсовая комната, где был снят ставший столь привычным, обыденным и даже немножко желанным корсет, без которого она почувствовала себя неуверенно: беззащитной и уязвимой. Опять контрольная спондилография, которая, в сопоставлении с данными клинического обследования, позволила вынести столь желанный приговор к здоровью, к жизни. И она ушла в жизнь…

С тех пор я больше ни разу не встречался с нею как врач с пациенткой. Она полностью избавилась от своего недуга и стала здоровым человеком. Прошло уже более шестнадцати лет. Порой я встречаюсь с этой женщиной. Меня радует ее жизнелюбие, ее энергия, ее интерес к людям, к своему искусству. Я радуюсь ее фигуре подростка, ее лучистым глазам, обворожительной улыбке, звонкому серебристому голосу. Я радуюсь, что на земле живет такой человек, что судьба свела меня с нею.

Я радуюсь, что в трудные минуты жизни этой женщины своими знаниями и своими руками я смог отвести от нее грозившую ей беду…

ЭХО ВОЙНЫ

Ему было пятьдесят пять лет, когда он впервые обратился ко мне. Он жаловался на некоторое похудание правой кисти и медленно нарастающую слабость в ней. Все в этом крепко сложенном мужчине среднего роста было обычным. Разве только глаза. Пожалуй, они останавливали на себе внимание и запомнились мне какой-то особой, не свойственной мужчине бархатистостью, мягкостью.

При первой нашей встрече Михаил Николаевич рассказал, что тридцать четыре года тому назад на одном из фронтов Великой Отечественной войны, будучи молодым офицером, он вел в атаку свою роту. Пуля обожгла внезапно. Он почувствовал удар в левое надплечье и тут же потерял сознание. Очнувшись через несколько часов в медсанбате, понял, что плохо владеет своими руками и ногами. Часть его тела плохо подчинялась ему, на руках были участки с «мертвой», нечувствительной кожей. Трудно было глотать. Ему сказали, что в результате слепого пулевого ранения ушиблены позвоночник и спинной мозг, что пуля, пройдя левое надплечье и переднюю часть шеи вблизи тел позвонков, чуть задев их, остановилась в тканях правого надплечья кпереди от лопатки, у ее верхнего края. Врачи надеялись, что наступившая недеятельность рук и ног, а также нарушения чувствительности – явления временные и постепенно пройдут. Так оно и случилось. Вскоре рана зажила. Движения в руках и ногах увеличивались и крепли. Исчезли участки «омертвевшей» кожи. Потом он вернулся в свою часть добивать врага…

После демобилизации учился, работал, обзавелся семьей. Считал себя здоровым. Регулярно занимался гимнастикой. Бывшее ранение, казалось, было забыто.

Впервые где-то в возрасте сорока восьми лет – через двадцать пять лет после ранения – он обратил внимание на слабость в правой кисти. Слабость эта была мимолетной – появилась и прошла. И опять все было забыто. А потом эти приступы слабости в кисти и во всей руке стали чаще, длительнее. Вспомнилось ранение, неудаленная пуля в области правой лопатки, бывшая после ранения слабость в руках и ногах. Логика подсказывала, что все дело в пуле. Он обратился к врачу. Рентгеновский снимок подтвердил наличие пули в области правой лопатки, после чего Михаил Николаевич и был направлен ко мне для удаления пули из области нервного плечевого сплетения, как предполагал наблюдавший его в поликлинике врач.

Осмотр пациента не подтвердил предположение направившего врача. Действительно, имело место ранение. Действительно, в правом надплечье «сидит» пуля, в мышцах, а не в нервном сплетении. Однако ведь очень много лет он чувствовал себя хорошо. А тут вдруг – слабость в руке и похудание ее мускулатуры! Я встревожился, так как заподозрил плохое – постепенное перерождение ткани спинного мозга вследствие развившегося шейного межпозвонкового остеохондроза.

Шейный межпозвонковый остеохондроз – заболевание шейных межпозвонковых дисков – в наше время весьма распространен. Он появляется и у мужчин, и у женщин. Считалось, что он заявляет о себе у людей старше пятидесяти лет. Ничего подобного! Он появляется значительно раньше – и после двадцати, и особенно, после тридцати-сорока лет. И сколь же он многолик! Течет по-разному и проявляет себя то просто незначительными болями и усталостью в шее, то тяжелейшими мозговыми синдромами с потерей сознания, обмороками, снижением зрения и слуха! Сотни, нет, пожалуй, тысячи больных с этим заболеванием прошли передо мною, и многих я хорошо помню. Вереницей проходят они перед моими глазами: мой коллега доктор Константинов, тридцатидвухлетняя обаятельная Ирина Николаевна, миловидная, предельно корректная Гелена, Николай Реутов и многие другие.

В деталях я помню их беду, историю их жизни и болезни.

Как-то вечером звонок междугородной телефонной станции оторвал меня от занятий. Звонил доктор Константинов. Он просил меня встретиться с ним по личному делу. Несколько удивленный недомолвками с его стороны, я, конечно, согласился. Мы договорились о встрече в любое удобное для него время.

Доктор Константинов жил в одном из очень больших городов запада нашей страны. Были мы знакомы с ним много лет, встречались на различных хирургических форумах, конференциях. Испытывая друг к другу влечение, подсознательную симпатию, взаимное уважение, мы невольно тянулись друг к другу. При встречах часто проводили вместе время, много беседовали, гуляли. Наши отношения нельзя было назвать отношениями очень близких людей. Мы не были друзьями в истинном и глубоком понимании этого слова. Но нам было приятно бывать вместе. Мы находили интерес в совместном времяпрепровождении.

Я знал доктора Константинова как эрудированного и опытного врача. Он был талантливым научным работником с широкими интересами и огромной эрудицией. Он много печатался. Его выступления на съездах и конференциях всегда привлекали к себе внимание и выслушивались с интересом. У него было много последователей и учеников.

Выше среднего роста, худощавый и стройный, с приятной внешностью, всегда хорошо одетый и подчеркнута элегантный, остроумный, живой и деятельный – таким мне представлялся всегда доктор Константинов.

…Через несколько дней после телефонного звонка мы встретились с ним вечером в моем домашнем кабинете. Он поведал мне следующее…

Со студенческих лет он влюбился в хирургию, которая стала его самой сильной и единственной привязанностью на всю жизнь. Без хирургии он себя не мыслит. Он отдал ей все – и ум, и душу, и сердце. Все его помыслы связаны с его любимой специальностью. Ей он отдал все свое время. Весь посильный труд проделан и делается ради нее. В хирургии он видит смысл своей жизни. В хирургии – как возможности активно, действенно оказывать помощь больным, страждущим людям. Хирургия для него беда и счастье. Он не мыслит себя без торжественности операционного зала, блеска никеля и ламп, своеобразного запаха, свойственного стерильному операционному белью, йодной настойке и нашатырному спирту. К операции он всегда готовился как к великому торжеству. Во время операции он живет. Он испытывает неимоверный душевный подъем. Подъем и колоссальное напряжение – душевное и физическое.

Я внимательно слушал Константинова, не прерывая его и не понимая, к чему он клонит. Он продолжал. …Не только напряжение, но и беспокойство. Беспокойство за все происходящее в операционной и предшествовавшее операции. Это беспокойство не оставляет его и по завершении оперативного вмешательства. Оно еще больше возрастает. Беспокойство за то, как пациент выйдет из наркозного сна, как справится его сердце с оперативными нагрузками, как будут работать легкие, почки, печень, все другие органы, обеспечивающие жизнеспособность человеческого организма. Беспокойство за возможность развития ближайших послеоперационных осложнений, возникновения поздних послеоперационных осложнений, за результат, исход лечения, за живого человека, доверившегося ему, надеющегося на него, вверившего ему свою судьбу.

Без всего этого он жить не может. И вместе с тем он боится лишиться всего этого… Он испытывает страх за свою хирургическую судьбу. Он боится лишиться возможности заниматься хирургией…

С недоумением и немым вопросом я смотрел на Константинова, совершенно не понимая, о чем идет речь. А он продолжал…

Этот страх потерять возможность заниматься своей любимой специальностью поселился в нем давно, уже в течение нескольких лет. Под этим страхом он живет и работает последние годы. Этот страх довлеет над всеми его поступками и действиями. Он завладел им и не выпускает из своих объятий.

Как он теперь вспоминает, все это началось лет восемь-десять тому назад с мимолетной слабости в левой руке. Он ощутил эту слабость однажды утром, проснувшись. Это вспомнил потом. А тогда он не придал этому ощущению какого-либо значения. А спустя какое-то время ощущение слабости в руке, в той же левой, возникло опять. И тоже было мимолетным. И тоже прошло бесследно. А потом он заметил, что если очень устанет физически или не поспит ночь, то в левом плече появляется неприятное ощущение. Это ощущение нельзя назвать болевым. Нет, рука не болела. Но чем-то ощущения в ней, особенно в области плеча, отличались от ощущений во второй – правой руке. И тогда он не придал этому серьезного значения, считая эти ощущения результатом переутомления, бессонницы, напряжения. А в последние годы эти ощущения стали реальнее, постояннее, настойчивее.

Они заставляли думать о себе. Привлекали внимание. Беспокоили.

Однажды ему показалось, что во время операции при манипуляциях в глубине раны на крупном кровеносном сосуде пальцы левой руки какое-то время были менее ловкими и послушными ему, чем обычно. Было ли это действительно так или это показалось, он не знает. Но эти впечатления запомнились. Они породили первое чувство страха. Страха за руку. За руку хирурга, которая может его подвести во время операции. С тех пор страх потерять власть над своей рукой завладел им. Забыть об этом он уже не мог. Он постоянно ждал этого и боялся.

Он знал теоретически, что явления, которые он ощущал периодически в руке, могут возникнуть от множества самых разных причин. Причины могут быть чисто функциональными, быстропроходящими, без каких-либо последствий и осложнений для нормальной деятельности руки. Но они могут быть и следствием значительных, серьезных причин, устранить которые или предупредить их дальнейшее действие, разрушающее деятельность руки, невозможно. Эти причины могут привести к тому, что рука постепенно, медленно, день ото дня будет слабеть, терять возможность совершать движения, вначале более тонкие и мелкие, а затем и более грубые. А со временем рука может вообще перестать двигаться. Она умрет как орган. Орган труда, при помощи которого хирург лечит своих пациентов. Без которого он лишится общения со своей несравненной хирургией, перестанет быть хирургом. Станет никем. Перестанет существовать, потому что вне хирургии он себя не мыслит, потому что без хирургии он не предполагает жизни.

Светлые промежутки, которые периодически наступали, во время которых он не ощущал каких-либо неприятностей в своей руке, во время которых его левая рука опять была послушной, сильной и ловкой его рукой, несколько успокаивали его. Казалось, что все наладилось, все в прошлом. Страх несколько отступал, но не оставлял его, он таился где-то в глубинах мозга. В первые годы эти светлые промежутки были довольно длительными. Страх почти проходил.

А потом ощущения в руке вновь появлялись. Более стойкие. Более назойливые. Уже не эфемерные, а реальные. И слабость в руке. Ему стало казаться, что появились и объективные проявления болезни, что левая кисть стала несколько меньше правой, пальцы левой кисти стали тоньше, левая его рука, в прошлом по силе равная правой и ничем не уступавшая ей в своих функциональных возможностях, стала значительно слабее. Все это ему казалось. Он мог легко проверить свои предположения. Объективировать их. Но он этого не делал. Он боялся узнать правду, боялся перевести кажущееся ему в реальное, действительно существующее.

Он мог поступить еще проще – обратиться к своим коллегам – врачам за советом и, если понадобится, – за помощью. Но он не делал и этого. Не делал по тем же соображениям.

И все продолжалось по-прежнему…

Уловив паузу в его рассказе, я спросил его: ведь он понимал, к каким последствиям могут привести столь длительное ожидание и неоправданные колебания, что как это он, столь знающий, столь эрудированный врач и ученый, так долго тянул и не пытался уточнить причину своих неприятных ощущений в руке и при возможности избавиться от них? Константинов с улыбкой посмотрел на меня. Он долго молчал. Видимо, собирался с мыслями. А затем продолжил свой рассказ: «Мы, врачи, исходим из психологии здорового человека. Все поступки и поведение наших пациентов мы трактуем с позиций здорового человека. Это в корне ошибочно…»

В этом он убедился на своем опыте. На опыте последних лет жизни. Он считал всегда, что имеет трезвый аналитический ум, умеет разумно анализировать множество фактов, складывающихся из опросов, объективного обследования и лабораторных исследований своих пациентов. Логично и последовательно эти анализируемые им факты и сведения подводили его к правильному, достоверному диагнозу. Они позволяли ему почти всегда безошибочно строить концепцию причин болезни у того или иного из своих пациентов и на основании этой концепции обосновывать и составлять, а затем и осуществлять последовательный план эффективного лечения.

А вот когда дело коснулось его самого, все это улетучилось, как мираж. Он потерял объективность. Он потерял логичность мышления. Он потерял способность трезво мыслить и действовать. По отношению к себе он стал другим человеком. Совсем другим. Человеком, лишенным всех своих качеств, выводивших его в разряд незаурядного врача, выдающегося хирурга. Все свои знания, всю свою эрудицию, весь свой богатый врачебный опыт он сразу же утрачивал, когда дело касалось его самого, его болезни, его ощущений. Он превращался в беспомощного, страдающего, боящегося правды человека. Он отлично понимал это. Но преодолеть себя, заставить поступить иначе он не мог.

А в последние два года стало совсем плохо. Появилось онемение пальцев кисти. Неприятные ощущения в руке не проходили и превратились в постоянные, всегда присутствующие. Стало трудно осуществлять тонкие движения пальцами, да и всей кистью в целом. Будто бы появилась слабость и в левой ноге. Он не уверен в этом. Может быть, это плод его фантазии. Он не знает. Но так ему кажется. Стал плохо спать. Мрачные мысли постоянно сопутствуют ему. Страх за свои профессиональные возможности прочно поселился внутри. Нет, не страх за свое здоровье, не страх за свою жизнь. А страх за реальную возможность расстаться со своей любимой специальностью, раз отмеченной им и определенной навсегда избранницей – хирургией. Он растерялся. Он не знал, как поступить, что предпринять. Ему стало казаться, что окружающие замечают его недуг, обращают на него внимание, жалеют его. Он лишился покоя. Стал работать механически. Творчество покинуло его. Порой стала покидать и выдержка. Он стал раздражителен, временами резок. Дальше так продолжаться не может.

Он решился.

Позвонил и приехал ко мне посоветоваться, поговорить, излить душу. Если его болезнь существует, если она не плод его воображения, если она излечима, то, может быть, я смогу распознать ее и помочь ему. Он считает, что я должен понять его и при возможности помочь. Он ни на что не претендует. Он понимает, как все это сложно. Как трудно и, видимо, невозможно ему помочь. Он и не надеется ни на что. Он просто решился, наконец, узнать правду, так как в неведении жить больше не может…

Больше он не сказал ни слова…

Константинов согласился обследоваться в клинике. Я окружил его посильным мне комфортом, истинной заботой и вниманием. Я долго не приступал ни к каким обследованиям. Он просто жил в клинике. Он приходил ко мне в кабинет. Мы разговаривали обо всем. И о нашей профессии, и о жизни, и об общих знакомых и друзьях. И ни слова о нем. О его болезни. Он стал приходить ко мне в операционную. Стал интересоваться постановкой работы в клинике, приходить на клинические разборы больных. Стал участвовать в обходах.

Казалось, что Константинов сделался прежним. Спокойным. Выдержанным. Уверенным. Но так только казалось. Как только заходил разговор о нем, о его состоянии и самочувствии, о его болезни, он сразу же мрачнел, замыкался. И я отступал.

Время шло. Я не настаивал на обследовании. Константинов молчал тоже.

Но вот однажды утром Константинов пришел ко мне и попросил по возможности быстрее обследовать его. Эту его просьбу я воспринял как победу разумного над страхом в той внутренней борьбе, которую он вел сам с собой.

Обследование было проведено быстро и компактно. Оно показало, что у Константинова имеется весьма часто встречающееся в наше время заболевание шейного отдела позвоночника – шейный межпозвонковый остеохондроз, который и привел к тем ощущениям и изменениям в организме, о которых он мне рассказывал и которые столь долго мучили его. Лечение было банально простым и гарантированным.

На предложенную операцию Константинов согласился без малейших колебаний. Через две недели после операции он уехал из клиники в корсете и без тех ощущений, которые причиняли ему столько неприятностей.

Теперь уже после всего рассказанного мною прошло достаточно много времени, чтобы считать Константинова здоровым. Он действительно здоров. Он так же приятен и элегантен внешне. Он жизнерадостен, блистательно остроумен и весел. Он весьма успешно продолжает служить хирургии.

Как и раньше, время от времени мы встречаемся в различных городах нашей страны. Так же вместе проводим время. Обсуждаем близко и мало касающиеся нас события и людей. Мы как и прежде рады друг другу, нам приятно быть вместе. Иногда без страха мы вспоминаем о бывшем «страхе». Мне кажется, что мы стали друг к другу значительно ближе…

Что же произошло с моим коллегой Константиновым?

О межпозвонковом остеохондрозе я уже говорил ранее. Я упоминал и о шейном остеохондрозе в том смысле, что дистрофические поражения шейного межпозвонкового диска встречаются так же, как и аналогичные поражения поясничного межпозвонкового диска. Я упоминал о том, что, по последним данным, шейные диски поражаются, пожалуй, чаще, чем поясничные. Почему?

Если бы я стал говорить об анатомическом строении шейных межпозвонковых дисков, то мог бы многое повторить из того, что говорил о строении поясничных межпозвонковых дисков. Так как повторяться не имеет смысла, то я коснусь только тех существенных отличий, которые имеются между этими двумя аналогичными образованиями.

Как и поясничные межпозвонковые диски, шейные диски состоят из фиброзного кольца, мякотного ядра и двух гиалиновых пластинок. Первое и существенное их отличие от поясничных – незначительная величина и малая масса мякотного ядра. В отличие от тел поясничных позвонков, на верхней, или, как мы говорим, краниальной («краниум» – по латыни череп; краниальная – расположенная ближе к черепу, в отличие от каудальной, расположенной к хвосту; «кауда» – по латыни хвост! Хотя человек и утратил свой хвост где-то на лестнице эволюции, название осталось), замыкательной пластинке тела шейного позвонка имеются парные костные гребешки, идущие кзади и в стороны от средней линии тела. Эти костные гребешки получили в анатомии название – крючковидные отростки. Наличие этих, казалось бы, ни к чему не обязывающих костных гребешков создает условия для возникновения целого ряда неблагоприятных ситуаций при неполноценных, пораженных дистрофическим процессом межпозвонковых дисках. В частности, по мере прогрессирования болезненного процесса в шейном межпозвонковом диске он, как и поясничный, снижается, теряя свою высоту. Наступает такое время, когда высота межпозвонкового диска становится равной высоте крючковидных отростков, и тогда каудальная поверхность тела вышележащего позвонка начинает соприкасаться с краниальной поверхностью тела нижележащего. Это приводит к тому, что при любом движении в шейном отделе позвоночника, а эти движения человек осуществляет бесконечно, крючковидные отростки постоянно трутся о примыкающую к ним поверхность тела вышележащего позвонка. Из-за постоянно существующего раздражения живая костная ткань крючковидных отростков реагирует на это раздражение избыточной продукцией – по ходу этих гребешков появляются не предусмотренные нормальным строением избыточные костные разрастания, которые могут сдавить то или иное анатомическое образование, прилежащее к шейному отделу позвоночника. Если эти костные разрастания направлены кзади, то они могут сдавить спинномозговые корешки или само вещество спинного мозга, а также артериальные кровеносные сосуды, питающие шейный отдел спинного мозга. Если они направлены кзади и в стороны, то они могут сдавить проходящую вблизи позвоночную артерию или вызвать раздражение нервных сплетений, окружающих эту артерию. А эта артерия – одна из основных магистралей, по которым свежая артериальная кровь притекает к головному мозгу и питает его. Сдавление или сужение этой артерии вызывает или полное перекрытие ее просвета – и тогда одно из полушарий головного мозга не получает нужной ему крови, или возникает раздражение нервных сплетений, окружающих позвоночную артерию, тогда развивается их спазм – сужение, что дает аналогичный описанному выше эффект.

Позвоночная артерия тесно привязана к шейным позвонкам. Она проходит в их поперечных отростках через специально уготованные для нее природой отверстия. Потому-то она и сдавливается костными разрастаниями, исходящими из крючковидных отростков, так как будучи заключенной в костный канал, не может отодвинуться от шейных позвонков, чтобы сохранить свой нормальный просвет.

Если же эти костные разрастания направлены кзади и кнутри, то может возникнуть сдавление кровеносных сосудов, питающих сам спинной мозг.

Особенно опасны эти костные разрастания, или, как мы их называем, спондилофиты, в условиях значительной подвижности шейных позвонков, так как вследствие постоянного раздражения связок, мышц, оболочек спинного мозга и других тканей концами этих спондилофитов в местах их контакта с упомянутыми тканями возникают очаги безмикробного воспаления, приводящие к утолщению – увеличению объема – соответствующих анатомических образований. Например, спондилофит касается нервного корешка, но не сдавливает его. Но вот с каждым движением головы и шеи кончик этого спондилофита раздражает нервный корешок. Ткани корешка отвечают на это раздражение реактивным воспалением, приводящим к утолщению корешка. А лишнего места для такого утолщенного корешка нет. Вот этот утолщенный корешок и начинает сдавливаться смежными костными образованиями. Ввиду того, что масса мякотного ядра межпозвонкового шейного диска невелика, выпадание масс диска в виде грыжи, как это относительно часто встречается в поясничном отделе позвоночника, в шейном отделе встречается крайне редко – в начальных стадиях болезни. Чаще же компрессия возникает благодаря тем изменениям, о которых я только что говорил.

Вот в силу рассказанных мною особенностей строения шейных межпозвонковых дисков и значительной подвижности шейного отдела позвоночника очень часто и поражаются дистрофическим процессом именно шейные межпозвонковые диски. Пожалуй, как я уже говорил, и по частоте, и по тяжести, и по разнообразию клинических проявлений остеохондроз шейных межпозвонковых дисков стоит на первом месте.

Теперь можно ответить и на вопрос о том, что же случилось с моим коллегой Константиновым в самом деле и чего он боялся, о чем думал?

У Константинова возникла наиболее безобидная ситуация – спинномозговой корешок был сдавлен кончиком спондилофита, направленного кзади. Поэтому достаточно было удалить остатки двух пораженных дисков, восстановить их утраченную высоту, создать условия для наступления переднего костного сращения между телами позвонков – и конфликт между спондилофитами и спинномозговыми корешками был положительно разрешен. Это можно было сделать только оперативным вмешательством. В этом случае ни курортное, ни физиотерапевтическое, ни медикаментозное, ни консервативное ортопедическое лечение не привело бы к выздоровлению. Только операция могла излечить Константинова. Суть этой операции заключалась в следующем.