Текст книги "Мои пациенты"

Автор книги: Яков Цивьян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

В месте удаленного позвонка образовался большой дефект, который нарушал прочность передних отделов позвоночного столба и лишал его одной из основных функций позвоночника – опорности. Для того, чтобы в последующем, когда Эмиль поправится, его позвоночник был снова крепким и прочным, необходимо восполнить этот дефект, то есть осуществить операцию полного замещения тела позвонка, разработанную мною для тех случаев, когда травмой или болезнью, или, как у Эмиля, руками хирурга разрушается собственное тело позвонка.

Я рассек мягкие ткани слева над тем отделом таза, который называется гребнем крыла подвздошной кости. Выделил часть крыла подвздошной кости и выкроил костный саженец, по размерам и форме соответствующий величине и форме дефекта в области бывшего тела второго поясничного позвонка, а рану в месте взятия костного трансплантата ушил. Тщательно вымыв руки и обработав их спиртом, я перенес взятую кость в основную рану и уложил ее на место удаленного тела поясничного позвонка, плотно внедрив между телами первого и третьего позвонков. Пройдет несколько месяцев – и костная пластинка прочно срастется с телами этих позвонков, образовав с ними единый костный монолит. Когда это произойдет, восстановится прочность и опорность поясничного отдела позвоночника Эмиля.

Очень тщательно и педантично я ушил операционную рану слой за слоем…

Наложен последний шов на кожную рану. Наложена повязка. Операция закончена…

Как обычно, анализируя ход только что завершенной операции, мысленно восстанавливая ее этапы, я еще раз убедился, что все сделано верно, ни разу не возникло ситуаций, которые могут позже привести к осложнениям: не повреждались не предусмотренные планом операции ткани и кровеносные сосуды, не было значительного кровотечения, а следовательно, и кровопотери. Будто бы Эмилю ничто реально не грозило.

Его переложили на кровать и увезли в послеоперационную палату…

Через сорок минут после окончания операции мне доложили, что у Эмиля внезапно, как мы говорим, остро, снизилось до неопределяемых цифр артериальное давление и не прощупывается пульс.

В те считанные минуты, которые понадобились мне, чтобы дойти до палаты, в которой находился оперированный, я мысленно воспроизвел все ситуации, которые могут привести к столь быстрому снижению артериального давления и исчезновению пульса. При той операции, которая была сделана Эмилю, возникшее состояние можно объяснить или внезапно возникшим значительным, массивным кровотечением в ткани раны, или сосудистой недостаточностью, тоже возникшей внезапно, остро.

Почему исчезает пульс и падает артериальное давление при значительной кровопотере? Это просто и понятно. В этом случае – представьте резиновый мяч, из которого выпущена часть воздуха, – наступает несоответствие между объемом кровеносного русла и объемом находящейся в нем крови… А что такое сосудистая недостаточность? Это тоже несоответствие объема кровяного русла и циркулирующей в нем крови. Но в данном случае это несоответствие возникает не от истечения крови и опустошения кровяного русла, а оттого, что в силу каких-то причин внезапно резко снижается тонус, то есть напряжение стенок кровеносных сосудов, что приводит к внезапному их расширению и увеличению емкости. В расширенных сосудах кровь перестает течь с нужной скоростью – она депонируется – накапливается в мышцах, в селезенке, в печени и других тканях и органах с развитой сетью кровеносных сосудов. Она в недостаточном количестве притекает к сердцу и оттекает от него – сердце начинает работать вхолостую. Ткани не получают нужного кислорода и питательных веществ… Так что же у Эмиля? Внутреннее кровотечение или острая сосудистая недостаточность?

Я должен найти единственно правильный ответ на этот вопрос в ближайшие минуты, так как мои действия при этих двух состояниях совершенно различны. В первом случае я буду обязан немедленно раскрыть только что ушитую рану и попытаться найти кровоточащий сосуд. Только тогда кровопотеря прекратится и можно будет спасти Эмиля. Но само раскрытие раны далеко не безразлично для пациента, и сделать это я имею право только при достаточных основаниях. Если же тяжкое состояние, в которое внезапно впал Эмиль, связано с острой сосудистой недостаточностью, то напрасное раскрытие такой обширной раны, равное по своему воздействию на организм оперированного второй большой операции, может само по себе усугубить и без того тяжелое состояние Эмиля.

Так что же у него?

Ответ на этот вопрос я должен, найти сейчас же, немедленно. Через несколько минут будет поздно. Я должен немедленно вмешаться в состояние Эмиля.

Вот послеоперационная палата. В общем-то, обычная комната, в которой имеется регистрирующая и дыхательная аппаратура да на стенах – тонкие трубки, по которым течет живительный кислород. В середине палаты кровать. На ней Эмиль. В середине палаты – для того, чтобы можно было в нужную минуту подойти со всех сторон. Простая комната, в которой творятся таинства первых шагов возврата к жизни, к здоровью. Как правило… Но бывают и исключения. Редко, но бывают… Не будет ли или, вернее, не стал ли уже Эмиль этим исключением! Хорошо помню, что именно такие мысли как-то неохотно и медленно протискивались сквозь плотно и тесно заполнявшее мою голову беспокойство об Эмиле.

Вот его грузноватое тело распростерто на кровати. Бледное лицо с каплями крупного пота и глазами, закрытыми набрякшими веками. Лицо амимично, совершенно неподвижно. Почему-то мне показалось: углы его рта и наружные углы обоих глаз опущены книзу. Может, показалось, а может, так и было. В обычных местах прощупать удары пульсовых волн не могу. Пульс не определяется. Давление в локтевом сгибе тоже не улавливается. Слушаю сердце. Где-то очень далеко, глухо, как из-под земли, прослушиваются неотчетливые, какие-то неуверенные удары еле-еле работающего сердца. Под простыней большая марлевая повязка на фоне бледной кожи живота, стенка которого двигается от редких дыхательных движений. Влажная на ощупь кожа. Влажная и прохладная.

Что же под этой кожей?

Кровоточащий сосуд? Кровоточащий сосуд большого калибра? Если кровоточащий сосуд, то обязательно крупный, большого калибра, иначе бы так быстро не исчез пульс и не упало давление! Если кровоточащий сосуд, то я обязан немедленно взять Эмиля в операционную, вновь ввести в наркозный сон и вновь проделать повторно этот трудный путь от кожных швов до замещенного трансплантатом тела позвоночника. Трудно это для меня больше, пожалуй, психологически. А для Эмиля?! Для него – ни физически, ни психологически, так как он находится очень далеко от действительности, в глубоком бессознательном состоянии и не воспринимает происходящего, а скорее – биологически. Но если имеется кровотечение, тогда выхода нет, и, несмотря ни на что, я должен повторно вмешаться. Ну, а если кровотечения нет и все происходящее – следствие острой сосудистой недостаточности?! Тогда повторная операция окажется той каплей, которая переполнит чашу терпения, вернее, несколько перефразируя, – утяжелит чашу смерти.

Так есть кровотечение или его нет? Нужно брать Эмиля повторно в операционную или не нужно?

Ответ должен быть абсолютно правильным. От этого зависит жизнь Эмиля.

Так хочется взором проникнуть под ткани брюшной стенки и посмотреть, что делается в области бывшего вмешательства. И расстояние-то всего каких-то двадцать-тридцать сантиметров. Но оно совершенно непреодолимо для моих глаз.

Пытаюсь сосредоточиться и спокойно проанализировать возникшую ситуацию, чтобы найти единственно правильный ответ. В который уже раз снова и снова воспроизвожу мысленно все этапы сделанной операции. Вспоминаю все детали – существенные и не столь существенные, если таковые имеются. Все мало-мальски значимые кровеносные сосуды, которые в процессе оперативного вмешательства попадались мне на пути к больному позвонку, с которыми я контактировал так или иначе в процессе операции, очень четко зафиксированы в моей памяти. Я могу перечислить их по порядку, послойно. Я могу даже описать, как выглядели концы наиболее существенных рассеченных мной артерий и вен, артерий и вен наиболее крупных. Я отчетливо вспоминаю, как выглядят повязанные на их концах лавсановые лигатуры. Я хорошо представляю себе вид этих перевязанных кровеносных сосудов с двумя лигатурами на концах. Не допускаю, чтобы повязанные мною лигатуры, хотя бы одна из них, могли сорваться, соскользнуть с конца перевязанного сосуда. Этого не могло случиться. Не мог я и оставить неперевязанным мало-мальски значительный кровеносный сосуд, не говоря уже о сосуде значительного калибра. По всем данным тщательного анализа хода операции, кровотечения быть не должно.

А вдруг я ошибаюсь? Пытаюсь доступными мне способами уточнить причину тяжелого состояния Эмиля. Тщательно, очень тщательно кончиком пальца простукиваю – перкутирую каждый сантиметр стенки живота Эмиля. По высоте перкуторного звука – звука, возникающего от простукивания,– пытаюсь определить, имеется ли жидкость – излившаяся кровь – в глубине раны. Если она есть, то звук от постукивания кончиками пальцев по передней брюшной стенке Эмиля будет более тупым, глухим. Метод весьма несовершенный. Ведь на пути этих звуковых волн находятся и кишечные петли, часть из которых наполнена кишечным содержимым, а часть газом, и диафрагма, и селезенка, и почка. Все это может извратить характер перкуторного звука. Но все же уверенно положительные данные этого исследования могут подтвердить предположение о кровотечении, в то время как отрицательные ни о чем не говорят. Убедительных данных от этого исследования я не получаю. Подоспели результаты лабораторных исследований только что взятой у Эмиля крови. И на них трудно ориентироваться. Ведь только что больной перенес большую тяжкую операцию. Ему переливали кровь доноров, вливали различные лекарственные вещества и растворы. Все это изменило истинный состав крови Эмиля.

…Все зыбко, неточно. Но других данных у меня нет. Остается еще последняя возможность – ревизия послеоперационной раны, которая в случае обнаружения кровоточащего сосуда превратится в лечебную. Вполне дозволенный и принятый в хирургии метод диагностики. Когда имеются основательные данные подозревать повреждение внутренних органов и нет другой возможности уточнить диагноз, производится так называемая эксплюративная лапаротомия – вскрытие брюшной полости с целью обозрения ее. Ревизия может дать более точные сведения, это проверочный метод, но… из-за тяжелого состояния Эмиля – весьма рискованный. Рисковать же без абсолютных к тому показаний я не имею права.

Значит, ревизия раны как метод диагностики в данном случае отпадает.

Еще раз тщательно осматриваю Эмиля. Еще раз сопоставляю все, имеющиеся в моем распоряжении, данные, тщательнейшим образом воспроизвожу мысленно ход бывшей операции. Прихожу к твердому убеждению, что кровотечения быть не должно. Значит, острая сосудистая недостаточность!?

Если я начну борьбу с острой сосудистой недостаточностью, а окажется, что имеется кровотечение, я очень серьезно утяжелю состояние пациента, так как, подняв сосудистый тонус, я буду способствовать усилению кровопотери. Это я тоже ясно представляю. И все же логика и анализ имеющихся в моем распоряжении данных приводят к убеждению, что кровотечения нет.

Начата борьба с острой сосудистой недостаточностью…

Все это происходит значительно быстрее, чем я рассказываю.

В вены, в подкожную клетчатку, внутримышечно – всеми доступными способами в организм Эмиля вводятся лекарственные вещества, чтобы поднять тонус сосудов, а следовательно, и восстановить рациональную и полноценную деятельность сердца. Постепенно стало определяться артериальное давление. Вот оно достигло тридцати миллиметров ртутного столба, вот сорока, вот шестидесяти. Однако тут же опять спустилось на цифру «сорок» и больше не поднимается. Введение лекарственных веществ в повышенных дозах не привело к желаемому эффекту. Не помогли и другие, дополнительно вводившиеся лекарства и их комплексы.

Осторожно, медленно вводится кровь и другие жидкости. Осторожно, по той причине, что в условиях сниженного сосудистого тонуса нельзя перегружать сосудистое русло жидкостями, так как можно еще более усугубить состояние больного.

Вот уже более часа Эмиль живет в условиях значительно сниженного артериального давления. Живет ли как человек, как личность или уже живет только биологически? Это принципиально отличные понятия. Я очень беспокоюсь за Эмиля. Лечение весьма интенсивное, а давление продолжает держаться на низких цифрах. Это плохо. Очень плохо.

Дело в том, что определенный уровень артериального давления поддерживает минимальный кровоток в тканях и органах человеческого тела, чем и обеспечивается снабжение их кислородом и питательными веществами. Если давление падает ниже критического уровня, то наступает кислородное голодание и гибель тканей. Особенно чувствительны к недостатку кислорода клетки коры головного мозга, клетки почечной ткани. Если у человека в силу каких-либо причин достаточно долго держится низкое артериальное давление, то из-за недостаточного снабжения кислородом гибнут клетки коры головного мозга – погибают важнейшие нервные центры, без которых человек перестает быть человеком. Однако он продолжает жить в биологическом смысле этого слова. Его сердце продолжает биться, легкие дышат, работают и другие органы, деятельность которых зависит от так называемых подкорковых центров – нервных центров, расположенных в глубине головного мозга, глубже коры, в более нижних этажах центральной нервной системы. Организм живет, но это уже не человек. Он не мыслит. Не говорит. Не управляет своими действиями. Критическим уровнем артериального давления считается давление в шестьдесят – даже семьдесят миллиметров ртутного столба. Оно может колебаться у различных людей, но все же сорок – очень низкая цифра.

Делалось все, чтобы поднять артериальное давление у Эмиля. Вот прошел еще час. И еще. И еще. Целых четырнадцать часов я и мои помощники не отходили от постели Эмиля. Несмотря на все наши усилия, давление оставалось низким, критическим.

Так же внезапно, как оно упало, давление вдруг начало подниматься и вскоре достигло нормальных цифр. Нормализовался пульс. Эмиль открыл глаза и заговорил… Это было как чудо, но чуда не произошло. Просто наконец суммарное действие наших упорных, длительных и настоятельных усилий восстановило тонус стенок сосудов, и сердечно-сосудистая система заработала нормально. Сработал чисто физиологический механизм.

К счастью, столь длительно державшееся низкое артериальное давление никак не сказалось на состоянии и функциях коры головного мозга и других органов Эмиля. Он довольно быстро и успешно поправлялся.

После операции он провел в клинике четыре месяца. На спине. Лежа. И опять стал улыбчивым, жизнерадостным, веселым человеком. А меня все это время как магнитом тянуло в палату, где он лежал. Мне необходимо было видеть его, чтобы лишний раз убедиться в том, что он благополучен, что четырнадцатичасовой кошмар остался позади.

Через четыре месяца после операции мы распрощались с Эмилем, «одев» его в добротную большую «рубашку» из белого гипса. А потом он еще не раз приезжал в клинику на контроль. И, наконец, настал день, когда Эмиль был освобожден из-под моей опеки. Он хорошо чувствовал себя, ни на что не жаловался. Вертикальные нагрузки на позвоночник не вызывали у него болей или других неприятных ощущений. Он лихо демонстрировал это, подпрыгивая вверх. Рентгеновский контроль также показал полное благополучие – место бывшей болезни просматривалось, как хорошо сформированная здоровая прочная костная ткань. Никаких признаков болезни не было. Просто ранее больной второй позвонок отсутствовал. Вместо него виден был единый костный монолит из тел трех позвонков. Прочный. Надежный. Выносливый.

Видимо, расстаться нам было не просто, несмотря на то, что Эмиль уже не нуждался во мне как пациент во враче. Много лет мы периодически общались. Потеряв надежду заполучить меня к себе в гости, Эмиль приезжал на лето в Сибирь. Он часто бывал у меня на даче. В обычной обстановке, где мы были просто друзьями, а не врачом и пациентом, Эмиль раскрыл еще больше все свои человеческие качества, среди которых первенствовали любовь к людям, доброта и доброжелательность, жизнелюбие. Гурман по натуре своей, он оказался незаурядным мастером по изготовлению различных блюд. Он научил меня делать очень вкусный, красивый, ароматный, тающий во рту плов, в который вместо традиционной баранины входила… осетрина. Он же научил меня готовить шашлыки из стерляди – вкусные, душистые, с дымком.

Однако время шло. Отдалялся, оставаясь в прошлом, тот период, когда я настоятельно нужен был моему пациенту. Мы стали реже встречаться, перезваниваться по телефону, обмениваться весточками. Но все же время от времени Эмиль давал знать о себе. Вот он проездом в Москву к сыну звонит из аэропорта. Вот он со случайной оказией передает привет или редкий значок, который ему удалось добыть во время своих бесчисленных поездок по Средней Азии. А то просто сообщит, что жив и здоров, или заглянет на денек-другой. А время все шло и шло. И наконец Эмиль вообще перестал давать знать о себе. Для меня – врача – это хороший показатель. Это значит, что мой бывший пациент здоров и не нуждается во мне. Больше того, это показатель духовного выздоровления. Теперь он настолько поправился и хорошо себя чувствует, что освободился от подсознательной зависимости от меня – врача. Повторяю: мне – врачу – это радостно и приятно. Мне – просто человеку – немного грустно. Грустно, как всегда, когда теряешь общение с человеком, к которому привязался душой.

А Эмиль для меня не просто хорошо знакомый приятный человек, не просто приятель, а человек, за жизнь которого я боролся в жестокой схватке. Такое для врача не проходит бесследно…

ЛЕРА

Вот уже полтора десятка лет нас связывает большая дружба. Теперь Лера уже взрослый, физически и морально сформировавшийся человек. А тогда, в первый день нашего знакомства, она была маленькой, тяжело больной девочкой. И на протяжении всех лет общения с ней меня поражало несоответствие ее характера внешнему виду, характера, казалось бы, совершенно несоответствующего этому мало могущему, почти беспомощному телу. И когда я думаю о Лере, услужливая память рисует картины теперь уже далекого прошлого…

Мое знакомство с Лерой и ее семьей началось обычным для меня образом – с телефонного звонка. Молодой приятный мужской голос с мягким южным выговором попросил разрешения прийти ко мне. Просьба была сформулирована настолько четко и кратко, что я обратил на это внимание. Позже все объяснилось. Ко мне пришел молодой мужчина небольшого роста в форме морского офицера. На погонах кителя было два просвета с одной большой звездочкой и медицинская эмблема. Мой посетитель рассказал, что он военный флотский врач, живет и работает в Ленинграде. Ко мне его привела беда – болезнь дочери. Он просил разрешения привезти дочь в клинику на лечение по поводу так называемого паралитического сколиоза – искривления туловища, вызванного параличом мышц.

Я согласился обследовать больную девочку и, если это будет в моих силах, помочь ей.

С первых же дней знакомства с Лерой, – так звали дочь военного врача, – я обратил внимание на обстоятельность и выдержку, сочетавшиеся у этой больной девочки с оптимизмом и уверенностью в будущем. У некоторых наших пациентов чрезмерный оптимизм часто бывает показателем неблагоприятным – проявлением сниженного интеллекта. Это всегда настораживает меня, так как затрудняет и усложняет лечение, а порой и исключает его вообще. Оптимизм Леры сочетался с высоким интеллектом и эрудицией, несомненно, выделявшими ее из среды сверстников. Смуглое лицо с большими черными глазами, ямочками на щеках и чуть вздернутым носиком обрамлено копной темных, густых, чуть вьющихся волос. И обворожительная мягкая, порой задорная улыбка, приоткрывающая за яркими полными губами прекрасные белые зубы. И взгляд порой недетских глаз, иногда прикрытых очками, глубокий, вопрошающий взгляд.

Такой вспоминается мне Лера тех лет. Вернее, не Лера, а ее лицо. Это лицо «возглавляло» жестоко исковерканное болезнью тело девочки. Туловище Леры в положении сидя или стоя искривлялось. Позвоночник девочки был не в состоянии удерживать туловище и противостоять нагрузкам, которые вызывались тяжестью небольшого детского тельца. В горизонтальном положении – в положении лежа искривление значительно уменьшалось.

При искривлении туловища сзади появлялся большой горб, менявший облик девочки и обезображивающий ее. Искривленные пальцы и кисти рук, асимметричные по величине и форме руки, часть мышц которых была значительно ослаблена, а часть не работала вообще, в значительной мере ограничивали функциональные возможности Леры. Не в лучшем положении были и ее ноги, искривленные, чрезмерно подвижные, разболтанные в суставах, с частично недеятельной и ослабленной мускулатурой. Девочка могла передвигаться только при помощи специальной обуви, ортопедических аппаратов и костылей.

Лера страдала тяжелой формой паралитического сколиоза. Сколиоз – или, правильнее, сколиотическая болезнь – весьма распространенное и тяжелое заболевание среди детей и подростков. Примерно у каждого четвертого из страдающих этой болезнью она принимает тяжелое «злокачественное» течение и требует активного хирургического вмешательства. А некоторые формы этой болезни, в зависимости от причин ее возникновения, в силу особенностей и тяжести течения требуют хирургического вмешательства значительно чаще. Однако и активное хирургическое лечение часто бывает ненадежным и малоэффективным.

Сколиотическая болезнь – это болезнь детей. Как правило, заболевание начинается рано. Основной внешний признак этой болезни – искривление позвоночника во фронтальной плоскости – вбок: вправо или влево. Это искривление приводит к деформации грудной клетки, вначале к функциональным, легко устранимым, а затем и анатомическим, неустраняемым изменениям со стороны органов и систем человеческого организма. В первую очередь и наиболее жестоко страдают сердечная и легочная системы больного, что порой приводит к тяжким степеням сердечно-легочной недостаточности, влечет за собой тяжкую инвалидность, а не столь редко и раннюю гибель.

Причина возникновения наиболее распространенной формы сколиотической болезни, так называемого идиопатического сколиоза, пока еще не разгадана, несмотря на то, что ученые всех стран мира работают над этой проблемой. В отличие от этого заболевания причина паралитического сколиоза всегда понятна и известна. Паралитический сколиоз, как показывает само название, возникает вследствие нарушения иннервации, невозможности передачи распоряжений мозга мышцам, паралича мускулатуры, придающей позвоночнику прочность, устойчивость и выносливость к вертикальным нагрузкам. Если мускулатура оказывается даже частично недеятельной, то позвоночник не в состоянии выполнять функцию «станового хребта» человеческого тела, основной опоры туловища, и под действием обычных для нормального позвоночника вертикальных нагрузок деформируется, искривляется во фронтальной плоскости. Чем на большем протяжении парализована мускулатура туловища, тем менее устойчивым к нагрузкам становится позвоночник, тем легче возникает его искривление, тем грубее и сложнее по форме сколиоз.

Одной из наиболее частых причин паралича мускулатуры туловища, а следовательно, и возникновения паралитического сколиоза, до последнего времени было инфекционное заболевание, вызываемое вирусом, – так называемый детский спинальный паралич, или болезнь Гейне-Медина, названная по имени врачей, внесших значительный вклад в распознавание и изучение детского паралича.

Суть этой болезни сводится к тому, что вирус полиомиелита («полиомиелит» – означает воспаление серого вещества спинного мозга) поражает нервные клетки серого вещества, так называемых передних рогов спинного мозга. (И такое анатомическое образование имеется в спинном мозге!) Эти клетки двигательные: их основная функция – обеспечивать сокращения поперечнополосатой мускулатуры туловища и конечностей человека, и если они – эти клетки – погибают, то парализуется соответствующая мускулатура. Человек теряет возможность по своему желанию вызывать рабочее сокращение той или иной мышцы, как это бывает у здорового человека, а следовательно, произвольно двигать той или иной частью тела. В результате наступившего паралича или пареза – частичного ослабления мышцы – соответствующая пораженным нервным клеткам мускулатура атрофируется. Она теряет возможность сокращаться, делается малорастяжимой, неэластичной, между отдельными мышечными волокнами появляются прослойки недеятельной жировой ткани, мышца уменьшается в объеме. Пораженная часть руки или ноги становится тоньше и короче нормальной, она отстает в росте. Так как обычно нервные клетки серого вещества передних рогов спинного мозга поражаются неравномерно, хаотично, то и мышцы соответствующих им отделов человеческого тела парализуются неравномерно. Так, допустим, что на одной ноге мышцы, заведующие разгибанием коленного сустава, оказываются парализованными, в то время как мышцы, заведующие его сгибанием, – мышцы-антагонисты – сохранились и продолжают выполнять свою функцию. В силу того, что их функция не уравновешивается, как это бывает у нормального, здорового человека, нога в коленном суставе принимает стойкое согнутое положение. Развивается так называемая сгибательная контрактура – привычное, неустранимое волей и силами самого человека порочное положение ноги, приводящее к инвалидности. Человек не может не только двигать такой ногой, но даже и использовать ее в качестве пассивной опоры. А если поражаются обе ноги? Тогда человек теряет возможность ходить, передвигаться, вставать. Ну, а если – руки и ноги? Тогда совсем плохо. Человек становится беспомощным. Примерно то же самое происходит и при поражении мышц туловища. Если пораженными оказываются мышцы, расположенные слева от позвоночника, то функциональный перевес берут сохранившиеся мышцы, расположенные справа от него. Сокращение этих мышц, сохранивших свою функцию и не встречающих естественного сопротивления со стороны мышц-антагонистов, расположенных на противоположной стороне, приводит к тому, что они стягивают позвоночник так же, как тетива лука стягивает рукоятку, – формируется сколиоз – боковое искривление позвоночника. Это искривление усиливается весом, тяжестью вышележащих отделов туловища при сидении и стоянии. Такова схема возникновения паралитического сколиоза. Именно – упрощенная схема, потому что в жизни все это протекает значительно сложнее.

У Леры в результате перенесенного полиомиелита оказались пораженными мышцы рук, ног и туловища. К счастью, это поражение не было тотальным – всеобщим! Мышцы были поражены частично, так что часть их функций сохранилась. Это позволяло Лере передвигаться на небольшие расстояния при помощи специальных ортопедических приспособлений и обуви, о которых я упоминал.

Чем детальнее и подробнее я знакомился с Лерой, с теми последствиями, которые оставила болезнь в ее юном теле, тем все больше поражался тому, что она оставалась хотя бы частично подвижной, могущей самостоятельно, пусть немного, пусть в помещении, передвигаться.

Несколько позже я понял причину, она оказалась весьма простой. Лерина мама, тоже врач, с первых дней болезни дочери, оставив работу, все свое свободное время посвятила больной девочке. Много раз в день она массировала пораженное болезнью тельце дочери, делала ванны и другие лечебные манипуляции, предписанные врачами. И результат, несомненно, сказался сохранением и развитием остаточных функций пораженной мускулатуры Лериного тела.

Позже, ближе познакомившись с семьей Леры, я увидел, сколько труда и времени вложили ее родители в борьбу за здоровье больной девочки. К чести Лериных мамы и папы, они не ушли в болезнь дочери, не подчинили этой болезни весь уклад своей жизни. Нет! Уделяя больной много внимания, времени и сил, эти люди сумели создать в своем доме атмосферу полного благополучия, оптимизма, обычности. Позже, когда Лера подросла, их дом стал местом постоянных встреч ее сверстников, среди которых она – тяжелобольная, казалось бы, малоподвижная, лимитированная во времени постоянными лечебными процедурами и манипуляциями, весьма отличная от своих нормальных и здоровых сверстников,– была основной заводилой многих интересных и увлекательных дел. Вокруг Леры группировались ее сверстники, они тянулись к ней. Общение с больной было не выполнением их товарищеского долга, а постоянной общей потребностью. Так было и позже, на протяжении всего нашего знакомства, в старших классах школы. И потом, уже в институте. Прекрасный характер Леры, ее доброта, оптимизм, веселый заразительный смех, высокая эрудиция во многих областях человеческих знаний, начитанность, достойное понимание чувства товарищества влекли к ней ее сверстников.

Во всем этом проявились черты характера Лериных родителей и та обстановка, которую они сумели создать в своем доме, вокруг тяжелобольной дочери. Выработать в девочке, подверженной тяжкой болезни с ранних лет своей жизни, упомянутые выше качества характера было трудно. Нужны были большие усилия, много такта. Мои наблюдения и мой врачебный опыт говорят, что чаще такие ребятишки вырастают замкнутыми, угрюмыми, молчаливыми – ущербными не только физически, но и морально.

По мере обследования Леры выявилась в деталях картина ее болезни. Вследствие поражения значительных отделов мускулатуры туловища почти весь грудной и поясничный отделы позвоночника Леры оказались вовлеченными в болезненный процесс. Если Лера садилась или вставала на свои неполноценные ноги, то ее позвоночник складывался почти вдвое наподобие складного ножа. Грудная клетка Леры как бы уходила в ее таз. Туловище укорачивалось – плечи, вернее надплечья, приближались к тазу. Грудной отдел позвоночника представлял собой крутую дугу, выпуклостью обращенную вправо. Так как он искривлялся не только строго вправо, но и несколько кзади, то, вместе со следовавшими за ним правыми ребрами, позвоночник образовывал огромный безобразный горб, уродовавший тельце девочки. В противоположность этому левая половина грудной клетки, соответствующая вогнутой поверхности грудного отдела позвоночника, представлялась запавшей, малообъемной, значительно меньшей, чем увеличенная правая. Нижележащий поясничный отдел Лериного позвоночника был искривлен в противоположную грудному – в левую сторону. Как бы компенсируя искривление вышележащего – грудного отдела позвоночника, поясничный отдел искривлялся не строго влево, но еще несколько кпереди, образуя дугу, своей вершиной обращенную влево и кпереди. В месте соединения этих двух отрезков Лерин позвоночник был наиболее подвижным. Именно здесь была та точка, где проходила «ось перочинного ножа». Если Лера, сидя на стуле, упиралась своими не совсем полноценными ручонками в сиденье, то ее туловище удлинялось, приобретало форму, близкую к естественной, на глазах появлялась отсутствовавшая до этого талия, значительно уменьшалась степень искривления поясничного и грудного отделов позвоночника, почти исчезал горб. Но вот иссякала сила в слабеньких ручках девочки, и вновь возвращалась безжалостная действительность. И дело заключалось не только и, может быть, не столько во внешнем обезображивании тела, хотя и это, несомненно, очень важно, но и в тех нарушениях функций органов опоры и движения, грудной клетки и брюшной полости, которые возникли вследствие перемещения органов, неправильного взаиморасположения и сдавления искривленными ребрами и позвоночником. Внедрение грудной клетки в полость таза приводило не только к укорочению туловища, но и к сдавлению чувствительных нервов, к механическим раздражениям нервно-мышечных образований, что проявляло себя болями, невозможностью находиться в вертикальном положении, передвигаться, то есть делать все то, что обычный человек постоянно многократно делает в течение всей своей жизни день за днем, не замечая.