Текст книги "Путешествие в окружающие миры животных и людей. Теория значения"
Автор книги: Якоб фон Икскюль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
3. Воспринимаемое время
Время – порождение субъекта, и убедительным тому доказательствам мы обязаны Карлу Эрнсту фон Бэру[48]48
Карл Эрнст фон Бэр (1792–1876) – зоолог, основоположник современной теории развития, отличной от дарвиновской, первооткрыватель человеческой яйцеклетки.
[Закрыть]. Время как последовательность мгновений разнится от умвельта к умвельту и зависит от того количества мгновений, которые субъекты могут пережить за один и тот же временной отрезок. Мгновения – это мельчайшие неделимые ячейки времени, ибо они суть выражение неделимых элементарных ощущений, так называемых временных сигналов. Как уже было отмечено, у человека длительность одного мгновения составляет 1/18 секунды. Примечательно, что момент остается неизменным для всех областей чувств, так как ощущениям сопутствуют одни и те же временные сигналы.
Мы не различаем восемнадцать колебаний воздуха, воспринимая их как один звук.
Было установлено, что восемнадцать прикосновений к своей коже человек воспринимает как одно единовременное нажатие.
Кинематограф дает нам возможность спроецировать на экран движения внешнего мира в привычном для нас темпе. При этом отдельные изображения следуют одно за другим с небольшим интервалом, равным 1/18 секунды.
Если у нас возникает необходимость проследить за движениями, скорость которых слишком высока для нашего глаза, мы используем высокочастотное воспроизведение.
Так мы называем процедуру фиксации большего числа изображений, сделанных за одну секунду, с последующей их демонстрацией в нормальном темпе. Используя ее, мы растягиваем ход движения во времени и благодаря этому получаем возможность сделать наглядными процессы, слишком быстрые для нашего человеческого темпа времени (1/18 секунды), например взмах крыльев птицы или насекомого. При более частотной съемке процессы движения затормаживаются, при замедленной съемке они, напротив, ускоряются. Если мы будет делать один кадр в час, а затем покажем отснятое в темпе 1/18 секунды, зафиксированный процесс спрессуется в короткий отрезок времени, вследствие чего мы получим возможность увидеть слишком медленные для нашего темпа процессы, например, то, как распускается цветок.
Илл. 16. Мгновение с точки зрения улитки (В – шар, Е – эксцентрик, N – перекладина, S – улитка)
Напрашивается вопрос о том, существуют ли такие животные, воспринимаемое время которых состоит из более коротких или более длительных мгновений, чем у нас, вследствие чего в их окружающем мире процессы движения протекают медленнее или быстрее, чем в нашем окружающем мире.
Первые опыты в этой области провел один молодой немецкий ученый. Позже вместе с еще одним исследователем он изучал реакцию бойцовых рыбок на свое отражение в зеркале. Если зеркальное изображение демонстрируется восемнадцать раз в секунду, то бойцовая рыбка не распознает его. Необходимо, чтобы частотность показа достигала по крайней мере тридцати раз в секунду.
Третий исследователь приучал бойцовых рыбок хватать пищу в тот момент, когда позади нее поворачивался серый диск. И напротив, медленное движение диска с черными и белыми секторами должно было служить предупреждением об опасности, ибо тогда рыбы, приближаясь к корму, получали легкий удар. Когда скорость вращения поделенного на секторы диска увеличивалась, в определенный момент реакции сначала становились неуверенными, а затем и противоположными. Это происходило, лишь когда черные секторы сменяли друг друга каждую 1/50 секунды. Черно-белый «предупреждающий знак» в этом случае превращался в серый.
Таким образом, мы можем уверенно заключить, что в окружающем мире этих рыб, добыча которых двигается очень быстро, все движения замедлены, как при высокочастотной съемке.
Пример замедленной съемки представлен на илл. 16, заимствованной нами из упомянутой работы. Виноградную улитку сажают на резиновый мяч, который находится на воде и поэтому может незаметно поворачиваться под ней. Раковину улитки фиксируют зажимом. Улитка может беспрепятственно ползти, но остается на одном и том же месте. Если к ее подошве поднести палочку, улитка взбирается на нее. Если этой палочкой касаться улитки один-три раза в секунду, она разворачивается. Если же касания повторять с периодичностью четыре раза в секунду и более, улитка начинает взбираться на перекладину. В окружающем мире улитки палочка, совершающая четыре движения в секунду, воспринимается как неподвижная. Из этого мы можем заключить, что время, воспринимаемое улиткой, протекает в темпе от трех до четырех моментов в секунду. Следовательно, в ее окружающем мире все процессы движения протекают гораздо быстрее, чем в нашем. Так же и движения самой улитки кажутся ей не более замедленными, чем наши движения для нас.
4. Простые окружающие миры
Пространство и время сами по себе не представляют никакой пользы для субъекта. Они обретают значение лишь тогда, когда необходимо распознать многочисленные признаки, которые бы исчезли, если бы у окружающего мира не было пространственно-временного каркаса. Однако в наиболее простых окружающих мирах, наделенных лишь одним-единственным признаком, такой каркас не нужен.
На илл. 17 рядом показаны среда и окружающий мир инфузории-туфельки (paramaecium). Она покрыта густыми рядами ресничек, быстро передвигается в воде за счет их ударов и при этом постоянно вращается вокруг своей продольной оси.
Из всех многообразных вещей, находящихся близ нее, ее окружающий мир восприимчив лишь к одному незыблемому признаку, обращающему инфузорию в бегство, если что-либо каким-либо образом вызывает ее раздражение. Один и тот же признак препятствия постоянно влечет за собой одно и то же действие – бегство. Оно заключается в движении назад и следующем затем огибании препятствия, после чего опять возобновляется движение вперед. Препятствие в результате остается в стороне. Можно сказать, что в этом случае восприятие одного признака переходит в одно и то же движение. Лишь когда это крошечное животное добирается до своей пищи, бактерий гниения, которые единственные из всех окружающих вещей не вызывают в ней раздражения, оно успокаивается. Эти факты демонстрируют нам умение природы строить жизнь со всеми ее закономерностями на одном функциональном цикле.
Некоторые многоклеточные животные, например глубоководная медуза (ризостома), также обходятся единственным функциональным циклом. Весь их организм состоит из одного плавающего насоса, без фильтрации вбирающего в себя наполненную мелким планктоном морскую воду, которую он, отфильтровав, выталкивает из себя. Всё проявление жизни сводится к ритмичному раскрытию и закрытию эластичного желеобразного зонта. Повторяющееся непрерывное биение позволяет животному удерживаться на поверхности моря. В то же время стенки его желудка попеременно расширяются и сжимаются, выпуская и всасывая сквозь мелкие поры морскую воду. Жидкое содержимое желудка пропускается через весьма разветвленный пищеварительный тракт, стенки которого вбирают пищу и поступающий вместе с ней кислород. Перемещение в воде, питание и дыхание происходят за счет ритмичного сокращения мускул, находящихся на краю зонтика. Для обеспечения непрерывности этого движения по краю зонтика расположены восемь колоколообразных органов (они условно представлены на илл. 18), при пульсации которых их языки ударяют по нервной подушечке. Возникающее при этом раздражение вызывает следующее сокращение зонтика. Таким образом, медуза сама производит признак действия, который провоцирует один и тот же признак восприятия, в свою очередь активирующий неизменный признак действия, – и так до бесконечности.
В окружающем мире медузы раздается один и тот же удар колокола, определяющий весь ее жизненный ритм. Других раздражителей просто не существует.
Когда мы имеем дело с одним функциональным циклом, как в случае с ризостомой, уместно говорить о животном-рефлексе, ибо от каждого колоколообразного органа к связке мышц на краю зонта вновь и вновь проходит один и тот же рефлекс. Однако мы вправе говорить о животном-рефлексе и при наличии нескольких рефлекторных дуг, как это бывает у других медуз, при том условии, если они совершенно самостоятельны. Существуют, например, медузы с щупальцами, заключающими в себе замкнутые рефлекторные дуги. Многие медузы имеют также подвижный ротовой хоботок с собственной мускулатурой, соединенной с находящимися на краю зонта рецепторами. Все эти рефлекторные дуги функционируют совершенно независимо друг от друга и не подчиняются какому-либо управляющему центру.
Илл. 18. Глубоководная медуза с краевыми телами
Для внешних органов, имеющих самостоятельную рефлекторную дугу, было найдено соответственное название – «рефлекторная фигура». Множество таких рефлекторных фигур, из которых каждая выполняет свою функцию сама по себе, без центрального управления, имеется у морских ежей. Чтобы пояснить разницу между имеющими такое строение животными и высшими видами, можно прибегнуть к следующему сравнению: когда бежит собака, она двигает своими конечностями; когда бежит морской еж, конечности двигают его.
Подобно обычным ежам, морские ежи сверху покрыты большим количеством игл, каждая из которых устроена как независимая «рефлекторная фигура».
Кроме твердых и острых игл, соединенных с известковым панцирем при помощи суставов и служащих для того, чтобы выставить лес копий перед любым приближающимся к нему предметом-раздражителем, у морского ежа есть мягкие, длинные иглы-присоски, снабженные мускулами и предназначенные для передвижения. Кроме того, некоторые морские ежи имеют четыре вида клешней, распределенных по всей поверхности панциря, каждый – с собственным назначением (клешни для чистки, приема пищи, захвата и поражения ядом).
Хотя некоторые «рефлекторные фигуры» действуют в связке, работа каждой из них совершенно самостоятельна. Так, реагируя на одно и то же химическое раздражение, исходящее от врага морского ежа – морской звезды, – иглы складываются, и вместо них в ход идут ядовитые клешни, вцепляющиеся в щупальца врага.
Таким образом, мы вправе говорить о «республике рефлексов», в которой, несмотря на полную независимость всех рефлекторных фигур, всё же царит абсолютный «гражданский мир». Это подтверждает тот факт, что для нападения на нежные щупальца звезды никогда не используются клешни захвата, применяющиеся, однако, при приближении любого другого предмета.
Во главе этого «гражданского мира» нет единого центра, как в человеческом организме, где даже острые зубы представляют собой опасность для языка, избежать которую позволяет включение в центральном органе признака восприятия – боли. Боль препятствует действию, которое может ее вызвать.
В республике рефлексов морского ежа, у которого нет надстроенного центра, «гражданский мир» оберегается иным способом. Это происходит благодаря наличию специального вещества – «аутодермина». В концентрированном виде он подавляет рецепторы рефлекторных фигур. В целом же его присутствие в коже ежа настолько ничтожно, что при легком соприкосновении с инородным предметом это вещество не оказывает никакого действия. Но если прикосновение охватывает два участка кожного покрова, его действие вступает в силу и препятствует проявлению рефлекса.
Очевидно, что окружающий мир республики рефлексов, которую представляет собой каждый морской еж, содержит множество воспринимаемых признаков, поскольку в ней много рефлекторных фигур. На основании того, что функциональные циклы работают совершенно обособленно друг от друга, можно утверждать, что эти признаки сохраняют полную изолированность.
Даже клещ, жизненные проявления которого, как было показано, в сущности, сводятся к трем рефлексам, стоит в этом отношении выше, так как его функциональные циклы не основаны на изолированных рефлекторных дугах, а имеют общий орган восприятия. И потому жертва в окружающем мире клеща, пусть даже и состоящая лишь из раздражений от масляной кислоты, осязания и тепла, может быть воспринята как некое единство.
Морской еж не обладает такой способностью. Воспринимаемые им признаки, состоящие из чередующихся тактильных и химических раздражений, образуют полностью изолированные величины.
Некоторые морские ежи, как показано на илл. 19а и 19b, одинаково реагируют движением шипов на любое затемнение горизонта, чем бы оно ни было вызвано – облаком, кораблем или настоящим врагом, то есть рыбой. Однако эти изображения недостаточно ясно передают окружающий мир морского ежа. У него нет зрительного пространства, и потому речь идет не о том, что внешнее затемнение служит для животного перцептивным признаком, а скорее о том, что тень действует на его светочувствительный покров как слабое прикосновение ватным тампоном. Изобразить это невозможно технически.
а
b
Илл. 19: а – cреда морского ежа; b – окружающий мир морского ежа
5. Форма и движение как воспринимаемые признаки
Даже если допустить, что у морского ежа все признаки, на которые реагируют разные рефлекторные фигуры, снабжены одним локальным знаком и потому каждый из них имеет разное местоположение, у нас не будет возможности связать эти места друг с другом. Из этого закономерно вытекает, что в таком окружающем мире отсутствуют признаки формы и движения, для которых требуется восприятие сразу нескольких точек в пространстве, – и это в действительности так.
Форма и движение появляются лишь в высших мирах восприятия. Мы, однако, исходя из собственного опыта в нашем мире, привыкли думать, что форма – это признак, присущий предмету изначально, а движение прилагается к нему как побочное явление, вторичный признак. Между тем в окружающих мирах многих животных это не так. В них покоящаяся и движущаяся формы не просто разделяются как два вполне не зависимых друг от друга признака, но движение может выступать в качестве самостоятельного признака и без формы.
На илл. 20 мы видим галку, которая охотится на кузнечиков. Галка совершенно не способна увидеть неподвижно сидящего кузнечика и хватает его лишь тогда, когда он прыгает. Предварительно мы можем предположить, что галке хорошо известна форма неподвижного кузнечика, но она не распознается как некая целостность из-за пересекающихся травинок, подобно тому как мы в ребусе лишь с трудом различаем знакомые очертания. Согласно такой гипотезе, лишь во время прыжка форма освобождается от заслоняющих ее смежных образов.
Однако при дальнейших наблюдениях выясняется, что галке совершенно неизвестна форма неподвижного кузнечика и что она приноровлена лишь к распознанию движущейся формы. Этим объясняется «замирание», которое наблюдается у многих насекомых. Поскольку их неподвижность никак не отражается в мире восприятия преследующего врага, «притворившись мертвыми», они выпадают из него и не могут быть обнаружены даже прицельным поиском.
Я изготовил нахлыстовую удочку, состоящую из палочки с висящей на тонкой нити горошиной, смазанной клеем для мух.
Если медленно размахивать горошиной перед освещенным подоконником, немного раскачивая палочку, то на нее непременно слетится некоторое количество мух, часть из которых приклеится к ней. Впоследствии можно будет убедиться в том, что все пойманные мухи – самцы.
Весь процесс представляет собой неудавшийся брачный полет. Также и мухи, кружащиеся вокруг люстры, – это самцы, готовые броситься на пролетающую между ними самку.
Илл. 20. Галка и кузнечик
Раскачивающаяся горошина имитирует признак самки, и в неподвижном состоянии горошина никогда не будет принята за нее, из чего можно заключить, что существует два разных рецептивных признака – неподвижная самка и летящая самка.
То, что движение может служить признаком независимо от формы, демонстрирует илл. 21, на которой сопоставлены среда и окружающий мир странствующего моллюска.
В окружении моллюска, в поле зрения сотни его глаз, находится его злейший враг – морская звезда астериас. Пока морская звезда неподвижна, моллюск никак на нее не реагирует. Ее характерная форма не является воспринимаемым признаком. Но стоит только звезде прийти в движение, как в ответ моллюск пускает в ход свои длинные щупальца, выполняющие роль органов обоняния. Они приближаются к звезде, что вызывает новое раздражение. После этого моллюск поднимается с места и уплывает.
Илл. 21. Среда и окружающий мир странствующего моллюска
Опыты показали, что форма и цвет двигающегося объекта не имеют никакого значения. Этот объект входит в окружающий мир моллюска лишь в том случае, когда у него есть воспринимаемый признак – если его движения столь же неторопливы, как движения морской звезды. Глаза странствующего моллюска настроены не на форму, не на цвет, а исключительно на определенную скорость движения, а именно на ту, что соответствует темпу перемещения врага. Однако этим характеристики врага не исчерпываются – к ним следует также отнести признак обоняния, чтобы у нас появился второй функциональный цикл, отвечающий за бегство моллюска от приближающегося врага, – признак действия, который окончательно нивелирует воспринимаемые вражеские признаки.
Долгое время считалось, что в окружающем мире морского червя есть восприятие признака формы. Уже Дарвин отмечал, что дождевые черви по-разному, в зависимости от формы, обходятся с листьями и с сосновыми иголками (илл. 22).
Илл. 22. Дождевой червь распознает объекты на вкус
И листья и иголки дождевой червь тащит в свою узкую нору. Они служат ему одновременно защитой и пищей. Как правило, при попытке затащить лист в узкий ход черешком вперед тот застревает. И напротив, если взять его за кончик, он легко сворачивается и беспрепятственно входит в отверстие. Между тем, чтобы избежать трудностей при протаскивании в ход, опавшие иголки сосны, которые всегда бывают парными, нужно брать не со стороны кончика, а со стороны основы.
Дождевые черви правильно и без всяких затруднений обращаются с листьями и иголками, из чего был сделан вывод, что форма этих объектов, играющая важную роль в оперативном мире дождевого червя, должна фигурировать как признак и в его рецептивном мире.
Это предположение оказалось ошибочным. Опыты с маленькими однотипными палочками, которые обмакивались в желатин, показали, что дождевые черви тащили их в свою нору, не различая, то за один, то за другой конец. Но как только на одну из сторон наносился порошок из сушеных кончиков вишневых листьев, а на другую – из их черешков, черви начинали различать концы палочки как черешок и вершину листа.
Хотя дождевые черви обращаются с листьями в соответствии с их формой, ориентиром для червей служит не форма, а вкус. Причина такого устроения, очевидно, сокрыта в том, что органы восприятия дождевых червей недостаточно развиты для образования рецептивных признаков формы. Этот пример показывает нам, как природа справляется с трудностями, которые нам кажутся совершенно непреодолимыми.
Итак, мы выяснили, что дождевые черви не воспринимают форму. Тем важнее для нас было выявить животное, которое бы ориентировалось в окружающем мире, в первую очередь опираясь на форму как воспринимаемый признак.
Этот вопрос позднее был разрешен. Было доказано, что пчелы садятся преимущественно на те фигуры, что имеют раскрытую форму звезд и крестов, и, наоборот, избегают таких закрытых форм, как круги и квадраты.
На илл. 23 в соответствии с этим сопоставлены среда и окружающий мир пчелы.
Илл. 23. Среда и окружающий мир пчелы
Мы видим пчелу посреди цветущего луга, на котором чередуются бутоны и распустившиеся цветы.
Если же мы поместим пчелу в ее окружающий мир и превратим цветки в соответствии с их формой в звезды или кресты, то бутоны примут замкнутую форму круга.
На этом основании нетрудно сделать вывод о биологическом значении этого неизвестного ранее свойства пчел. Для пчел значение имеют только цветки, а не бутоны.
Между тем, как это уже было продемонстрировано на примере клеща, единственным ориентиром в исследовании окружающих миров служат именно основанные на значении связи. И при этом совершенно неважно, является ли физиологическое воздействие раскрытых форм более эффективным.
Благодаря подобным исследованиям проблема формы сводится к простейшей формуле. Достаточно предположить, что в воспринимающем органе клетки восприятия локальных знаков подразделяются на две группы, одна из которых реагирует на «раскрытую» схему, а другая – на «замкнутую». Прочих различий не существует. Когда эти схемы проецируются на внешний мир, на их основе возникают общие «картины восприятия», которые, согласно последним успешным исследованиям, у пчел дополнены цветом и запахами.
Подобными схемами не располагают ни дождевые черви, ни странствующие моллюски, ни клещи. По этой причине в их окружающих мирах нет никаких настоящих картин восприятия.
