Текст книги "Идиоты. Пять сказок"

Автор книги: Якоб Арджуни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

– Кто?

– Министр культуры с женой. И если скажешь хоть слово, сразу вылетишь на улицу.

Мануэль пренебрежительно надул щеки:

– Подумаешь, министр культуры – и что с того? У меня и времени на него нет. – Он указал на свои бумаги. – Через час я должен закончить статью о пекинском андеграунде.

– Тогда все хорошо. Лишь бы ты не вздумал перепутать министра со своим дядюшкой.

«Скорее уж с парикмахером», – подумал Мануэль, представив себе министра.

– Очень остроумно. А кроме того, у меня еще встреча вон там. – Он подождал, чтобы официант оглянулся на столик «Красоты и качества», и начал листать свои записи, добавив, не поднимая глаз: – И потому мне надо побыстрее поесть. Что там с моим салатом? Его уже сорвали?

– Засранец, – пробормотал официант и отошел.

Мануэль глядел ему вслед, пока тот не исчез на кухне. Этого он проучил. Но с какой стати официанту вздумалось обращаться с ним как с последним пролетарием? Словно Мануэль и представления не имеет, как надо вести себя с важными людьми. Это он-то. С каким количеством министров культуры он сидел за одним столом на разных приемах в честь Сабины! В большинстве своем – до зевоты скучные люди. И развратники. Всегда с актрисами моложе их на сто лет и все равно заглядывают во все декольте. Правда, у этого – писательница. Ну уж, писательница. Хотя она пишет книги, их печатают, наверно, даже продают, и почему, собственно, всякий дешевый газетный пачкун должен порицать ее за то, что она – не Пруст? Чистая зависть. Потому что газетный бумагомарака в своей трехметровой комнатенке штатного сотрудника представляет себе, как министр культуры возит свою старушку с одного приема, где им подают шампанское, на другой, и думает: не имеет значения, что она наболтает в перерывах в своем пятизвездочном отеле в диктофон, с помощью мужа это в любом случае будет опубликовано. Какая подлость! Ведь, разумеется, из-за положения своего мужа женщина работает еще напряженнее. Ему, Мануэлю, хорошо известно, каково это! Как часто ему приходилось выслушивать: «А, так ты – муж Сабины?» Как будто он берет у нее интервью, пока она чистит зубы. И что же делать таким людям, как он и жена министра? Чтобы их воспринимали всерьез, им в своей профессии необходимо быть в два раза лучше остальных, вкалывать, как турки.

Мануэль подлил себе вина и краем сознания отметил, что бутылка уже наполовину пуста, а салат все еще не принесли.

…И потому просто стыд, что он еще не прочел ни одной книги этой писательницы. Но он не покажет виду. Между прочим, я поклонник ваших книг. (Романов? Философии? Описаний интерьеров? Заголовки и язвительные концовки критических статей не содержали никакой информации.) Ах, как приятно это слышать, такие комплименты я получаю нечасто, потому что… видите ли, если ты – жена министра культуры, то тебя почти не воспринимают всерьез как самостоятельного художника. И не говорите. Моя жена – пианистка, должен сказать, не безызвестная, и мне тоже приходится бороться, чтобы меня признали как журналиста. Вы журналист? Как интересно, о чем вы пишете? Ну, в основном про андеграунд, в Пекине, нью-йоркском Бронксе, Капштадте, Гаване, Ройтлингене. В Ройтлингене? Да, в Ройтлингене. Трудно поверить, но там по-настоящему кипит жизнь: наркотики, хип-хоп, искусство граффити, вся палитра. (Надо ли сказать, что мой отец, знаменитый архитектор, когда-то сделал проект общей школы для Ройтлингена, а я написал об этом сообщение в местную газету? Просто как оригинальный контрапункт, в смысле: если изо дня в день ешь икру, то иногда и бутерброд покажется настоящей едой? И может быть, немного правды тоже не помешает? Нет, лучше подождать.) Звучит интригующе: Ройтлинген… Послушайте, а не хотите ли вы пойти с нами на прием к федеральному президенту, там будет шампанское, и мы могли бы продолжить нашу беседу. С удовольствием, вот только я договорился о встрече вон за тем столиком относительно подписания договора. О, тогда я, разумеется, не хотела бы вам мешать. Ах, знаете, речь идет о работе в штате, а я все еще не могу решить, действительно это моя cup of tears [3]3
  Чаша слез ( англ.).


[Закрыть]. (Она удивлена.) Вы хотите сказать cup of tea [4]4
  Чашка чая ( англ.).


[Закрыть], как говорят англичане? Нет, cup of tears, потому что разве любое важное решение не связано со слезами, ведь ты всегда ждешь от него чего-то другого, возможно, более привлекательного? (Она начинает понимать.) А, понимаю! (Смеется.) Вы говорите такие (в ее глазах вспыхивают огоньки, говорящие «да вы можете быть опасным мужчиной»)… необычные вещи. Да, андеграунд нельзя назвать обычным – в любом отношении. (Я гляжу ей в глаза, прямо, как и положено человеку с мозгом весеннего рола. Она быстро оглядывается на своего мужа, который болтает с какими-то идиотами о восстановлении замков, потом отвечает на мой взгляд и совсем легко проводит языком по губам.) Лучше еще раз подумайте о работе в штате и пойдемте с нами к президенту… (Она с намеком откидывается на спинку стула.) У него большой дом.

Большой дом – Мануэль ухмыльнулся. Да, беби, давай быстрей к президенту, а там – устроимся на мебелях Луи XIV!

Когда Мануэль в следующий раз оглядел зал, ему пришлось прищуриться, чтобы яснее видеть. У окна все еще сидели люди из «Красоты и качества». Так, надо бы к ним потихоньку подойти. Но где же его салат? И вино уже кончилось. Он поискал глазами официанта и сделал ему знак принести вторую бутылку. Когда официант открывал вино, Мануэль не стал спрашивать про еду. От мысли про устриц в желудке делались спазмы.

– Эй, Мануэль!

– А? – Мануэль с трудом повернул голову. Перед ним стоял… как бишь его зовут?

– Мне очень жаль, но нам пора идти. Если у тебя будет время и ты окажешься поблизости, заходи к нам в редакцию.

– Ну….

– И мы сделаем замечательную статью про Сабину. Я уже сказал Марку. В принципе это возможно. Вот только с фотографиями надо постараться, они должны подходить «Красоте и качеству». Надо, чтобы они были необычны и немного сексуальны…

Мужчина внимательно смотрел на него. Это что, был вопрос?

– У меня идея: крупнозернистые.

– Что?

– К-крупнозернистые ф-фотогрраафии и овсянка на большом п-п-пальце.

– Старик, Мануэль! – Тип хлопнул его рукой по плечу. – Да ты уже здорово набрался! Наверно, это из-за пекинского андеграунда. – Он рассмеялся. – А кстати, что они там пьют?

– Дес-силированное пойло.

Тот снова рассмеялся:

– Отлично! – И снова хлопнул его по плечу. – Ну, надеюсь, до скорого. Приятно тебе провести время.

И вот он ушел, договор с редактором. Ну и ладно. Работа в штате! Это вообще не для него. Ему нужна свобода, никаких интриг, никаких удобств, нос по ветру, рука на пульсе времени – человек андеграунда! Именно так он и будет разговаривать с женой министра. Меня зовут Ройтер, Мануэль Ройтер, я хотел бы сделать с вами что-то вроде романа в фотографиях. Извините, я приглашена на обед, может быть, вы свяжетесь с моими агентами? Да-да, с агентами – не со мной. А теперь внимательно слушайте. Я вижу это так: вы стоите на грязном перекрестке в Бруклине, я вижу вас в чулках с ярко-красными резинками, без трусиков, губная помада размазана, ваши колени в крови, и при этом вы громко читаете стихи Гёльдерлина, так громко, чтобы вас услышал весь загаженный Бруклин, а потом и весь загаженный земной шар, понимаете, с самого низа до самого верха, Гёльдерлин как взгляд на мир; а затем вы читаете критические статьи о Гёльдерлине – вы знаете, как часто и жестоко его критиковали? Но это еще не все, в финале вы читаете собственные тексты и критику на них и при этом раздеваетесь – понимаете, обнаженная перед всем миром, я такая, какая есть, обнаженная, как мы все, обнаженная, как Гёльдерлин. А последней мы дадим фотографию, на которой вы будете похожи на ангела, – и, по-вашему, с такой идеей я должен тащиться к какому-то агенту, которому лень оторвать задницу от кресла? Мы говорим об искусстве, сексе и вечности или о параграфах договора? Вам придется принять решение сейчас, мадам!

Хотя Мануэль только начал обдумывать этот эпизод и собирался представить себе реакцию жены министра культуры во всех красках, начиная с легкого приступа головокружения и кончая спонтанным оральным сексом, внезапно он не смог продолжать, ему срочно понадобилось выйти. Он рывком встал и твердыми шагами направился в туалет. Все из-за этих слов: «здорово набрался»! А то, что он потом забыл, что в «Форе Ридер» дверь в туалет открывается наружу, и с силой навалился на нее, выглядело хоть и неловко, но все-таки динамично. Во всяком случае, он не из тех никчемушников, что пьют только минеральную воду, работают в штате гомиков и могут справиться с туалетной дверью только при помощи официанта или даже своей подружки. Их много, таких. Знаем. Арт-директора и тому подобное, а сами: «Любезный, помоги мне с этой дверью».

Посетители, сидевшие поблизости от туалета, с изумлением наблюдали, как мужчина, только что подбежавший к двери, качаясь стоял перед ней и, мотая головой, бормотал: «Эти трусы, слабаки!»

Наконец он потянул дверь на себя, вошел в туалет и скрылся в кабинке. Так. Пиджак аккуратненько на крючок, отмотать туалетную бумагу, положить три полоски на сиденье, осторожно расстегнуть пояс, тихонечко спустить брюки, только бы не нажать на этот дурацкий слив, а теперь медленно-медленно… Черт!

Поначалу Мануэль был уверен, что сейчас встанет. Но потом почувствовал себя уютно, лежа на холодном кафеле между стеной кабинки и унитазом и упираясь затылком в жесткую щетку. Неприятность все равно уже произошла, можно полежать здесь и подольше. Отдохнуть капельку, прежде чем объясняться с женой министра. Вот если бы свет был не таким ярким. На секундочку закрыть глаза. И чуть-чуть отодвинуть щетку. М-м-м…

Когда фея нашла Мануэля, храпящего, прижавшегося к унитазу, ей очень захотелось зайти позднее. Но у нее был слишком плотный график. Она послала шефу просьбу, ей нужно на минуту материализоваться, и скоро уже трясла Мануэля за плечо. Он раскрыл глаза, посмотрел вначале вверх, на унитаз, потом на фею, лицо его скривилось в мучительной гримасе, он прокашлялся:

– Что… что здесь происходит?

– Я – фея и пришла, чтобы исполнить одно ваше желание. Правда, вначале вам, наверно, надо немного освежиться. За дверью есть раковина.

– Ага… Фея. Надеюсь, добрая. У меня алкогольное отравление?

– Этого я не знаю.

– Я думаю, вы – медсестра. Хотя… – Мануэль поднял голову с щетки для унитаза, с трудом сел и осмотрелся. – Пожалуй, в больнице в таком месте не положат.

– Умойтесь, вам сразу станет лучше.

– Я предпочел бы принять душ. У меня тут ничего не прилипло? – Мануэль повернулся к фее затылком.

– Я ничего не вижу. Но у вас волосы темные.

– Хотелось бы, чтобы ничего не прилипло. Потому что, я имею в виду… ну, вот вы, например, вы пользуетесь щеткой в общественных туалетах?

– Когда мне еще нужно было ходить в туалет – да, иногда.

– Тогда вы – исключение. Все эти свиньи там – арт-директора, кинодеятели, министры культуры, – они каждые десять секунд промокают губы салфеткой, но использовать сортирную щетку – куда там!

– Значит, вам повезло.

Мануэль посмотрел на фею мутными, налитыми кровью глазами:

– Хоть вы-то не будьте такой деловой. Фея! Ну давайте показывайте, что вы можете. Я хотел бы четыре таблетки «алка-зельцер» и стакан воды.

– Это ваше желание?

– А разве вы не так сказали? Ведь я могу заказать желание?

– Но только одно. Может, вам стоит еще раз подумать, действительно ли вы хотите потратить его на четыре таблетки «алка-зельцер»?

– Ну тогда я для начала попрошу, чтобы мне выделили десять желаний. – Мануэль ухмыльнулся. Конечно, все это ерунда, но мозги фее он запудрил мастерски.

– Это невозможно.

– Ага! Видите? Сказать, что я думаю? Готов поспорить, вы – уборщица, опоздали на работу, заявились в этом прозрачном тряпье прямо с вечеринки и хотите еще повеселиться.

– Нет.

– Ну хорошо. Тогда, значит, вы – фея. – Мануэль ухватился за бачок и попытался встать. – Не могли бы вы мне помочь?

– Не могу. Я не материальна.

– Что? – Мануэль отпустил бачок и стукнулся о стену кабинки.

– Вы видите дверь?

Мануэль прищурился:

– Да. Хотя вы стоите перед ней.

– Вот именно. И кроме того, она заперта. Если бы я была человеком, я бы просто не смогла сюда войти.

Мгновение Мануэль смотрел на фею, потом обеими руками сильно потер лицо и пробормотал:

– Черт, больше никогда не буду пить.

– Итак, если вы не хотите умыться, то я объясню вам правила.

– Ну, ясное дело. – Мануэль кивнул, не открывая глаз. – Правила фей.

– Нет, правила заказа желаний. Во-первых, у вас только одно желание и из него нельзя сделать несколько.

Мануэль кивнул.

– Во-вторых, исключаются желания по следующим статьям: бессмертие, здоровье, деньги, любовь. До определенной степени возможны исключения из правил, но они должны быть хорошо обоснованы. – Фея немного подождала. – Эй?

– Да, да, я слушаю.

– Может быть, вы все-таки…

– Да отстаньте от меня со своим умыванием. Если я умоюсь, я вообще перестану вам верить.

– Ну хорошо. Но я не могу ждать весь вечер.

– Конечно, если уж ко мне и пришла фея, то только на минутку.

– Простите, что?

– Да ничего. Это ведь все равно какой-то обман. Или я сошел с ума.

– Это не обман. И, насколько я могу судить, вы не сошли с ума. Только немного отчаялись.

Мануэль открыл глаза и печально посмотрел на фею:

– Вы нашли верное слово: отчаяние. Я весь – одно сплошное отчаяние.

Фея подавила вздох.

– Просто сегодня не ваш день.

– Вот как? Вы не стали бы так говорить, если б увидели меня в другие дни.

– Может, вы придумаете желание, которое сможет это изменить?

– Разумеется, придумаю. – Мануэль пожал плечами. – Нет ничего проще: я хочу быть кем-то. Ужасно, правда? Но теперь уже наплевать.

– Вы не могли бы сформулировать немного точнее?

– С удовольствием: например, я хотел бы войти в этот снобский ресторан и чтобы хозяйка и ее заносчивые служащие приветствовали меня так, словно я тоже какой-нибудь идиот-дирижер или главный редактор. Я хочу, чтобы меня ценили, понимаете? Может, даже любили, если получится. Если бы хоть один раз хоть кто-нибудь понял, на что я действительно способен!

Мануэль замолчал и даже как-то испугался. Что это за жалобы? Наверно, ему совсем плохо.

– Хорошо, – ответила фея. – Правда, это – несколько желаний, но я думаю, при определенной ловкости можно выполнить их все вместе.

– Да? А может, еще чуть-чуть ловкости и вы сумеете добавить и четыре таблетки «алка-зельцер»? Потому что иначе я могу не дожить до исполнения желаний.

– Я посмотрю, что можно сделать.

В шесть часов вечера Мануэль проснулся в туалете ресторана «Форе Ридер» и, с трудом встав, обнаружил на крышке унитаза стакан воды и четыре таблетки «алка-зельцер». Ему было слишком плохо, чтобы еще и удивляться. Шатаясь и дрожа, он надорвал упаковку, бросил таблетки в воду, подождал и, когда они растворились, одним глотком опустошил стакан. Потом на какое-то время прислонился к двери, пока ему не показалось, что он может удерживать равновесие и сумеет дойти от ресторана до ближайшей стоянки такси. Но когда он вошел в зал, то натолкнулся на неожиданное препятствие: у стойки, склонившись над газетой, стояли Фанни и три официанта уже в обычной одежде. Они удивленно подняли на него глаза. «О Господи, – подумал Мануэль, – теперь и с „Форе Ридер“ то же самое: обругают, вышвырнут, перестанут впускать». Но чем более отчетливые формы принимал крах в его воображении, тем дружелюбнее, как ни странно, становились лица Фанни и официантов. Пока наконец Фанни, сияя, не воскликнула:

– Мануэль, дорогой, вот так сюрприз!

Мануэль улыбнулся, всем своим видом выражая раскаяние:

– Мне очень жаль, наверно, я…

– Давай, иди скорей сюда! – помахал ему один из официантов.

– Да он наверняка об этом знает, – сказал другой.

– Но в газете, напечатанным черным по белому, он этого еще не видел. Она же вышла только сегодня.

Все это время Мануэль смотрел на них с некоторым недоверием. Это что, такой особенно изощренный способ вышвыривать из ресторана?

– Да иди же!

До стойки Мануэлю надо было пройти метров десять, и при каждом шаге ему казалось, что сейчас он упадет, а голова вот-вот взорвется.

– Смотри! – Фанни положила руку ему на плечо и постучала пальцем по какой-то статье в одном из самых модных глянцевых журналов Германии. Над текстом была фотография Морица. Мануэль поглядел на фотографию, потом перевел глаза на улыбающиеся лица вокруг себя, потом снова на фото. Он попытался понять, что написано в статье, но слова поплыли у него перед глазами.

– Почему ты не рассказал нам про это?

– Знаешь, если бы это был мой сын… Ну, старик!

– И так трогательно! Вот, послушай… – Один из официантов взял журнал. – Ну, вначале, понятно: вундеркинд, шестнадцать лет, публикация некоторых мест из романа, который появится осенью, и так далее. Но потом… – Официант перевернул страницу и, водя пальцем по строчкам, нашел нужное место. – Вот: «Мой отец думает, что я считаю его неудачником. На самом деле я думаю, что он похож на фантазеров, хвастунов и врунов, иногда очень остроумных, каких я видел в старых фильмах. Вообще, он представляется мне человеком, попавшим не в свое время. Когда в 14 лет я переехал к нему, ему очень хотелось сходить со мной на рыбалку, как будто рыбалка – это что-то вроде золотой медали имени Марка Твена за образцовые отношения между отцом и сыном. При этом сам он никогда не держал в руках удочку, и я не уверен, понимает ли он, что на крючке окажется не рыбное филе в соусе с эстрагоном, а рыба с глазами и трепыхающимся хвостом. Однажды мы были вместе в ресторане, и он, наверно, чтобы произвести впечатление, заказал целую макрель. Но уже одного того, как он быстро прикрыл рыбью голову листьями салата, любому хватило бы, чтобы понять: этот человек предпочитает есть пищу, не зная о ее происхождении. И после этого меня уже совершенно не удивило, что он разрезал рыбу, не обращая внимания на кости, как кусок жареного мяса. Самое забавное: за это я и люблю своего отца. И презираю людей, воображающих, что они намного лучше и рафинированнее его только потому, что умеют правильно есть рыбу, и считающих себя слишком утонченными и изысканными, чтобы устроить из чего угодно небольшой спектакль; понимаете: мало ли кого и чему научили в детстве, я вот, например, уже в пять лет, когда бывал у бабушки, ловил форелей в ручье. Конечно, иногда он, что называется, садится в лужу, да еще как! Когда он, желая произвести впечатление, произносит свои жалкие фразы или после концерта моей мачехи начинает приставать к какой-нибудь шишке в филармонии, чтобы ему предоставили право эксклюзивных репортажей обо всех концертах. Но меня это, собственно, только умиляет, и всякий раз, когда ему что-нибудь перепадает, я радуюсь. Если на кого-то и в самом деле производит впечатление фраза типа „Еще Гете сказал…“ или какая-то чушь в том же роде или если кто-то – пусть на мгновение – поддается его натиску. Иногда я думаю, он нарочно выставляет себя на посмешище и специально делает так, чтобы его хитрости были всем очевидны, потому что он – честный человек и в душе стремится, чтобы все это поняли. Наверно, больше всего ему хотелось бы, чтобы нашелся человек, который сказал бы: „Да, да, Гете… ты лучше присядь и поешь немного, ты ведь весь день был на ногах, чтобы привести в порядок квартиру к возвращению Сабины и починить велосипед сыну…“»

Когда голова Мануэля упала на стойку, официант замолчал. Фанни наклонилась, прижала его залитое слезами лицо к своей груди. И велела второму официанту:

– Открой-ка шампанское.

Коротко об авторе

Немецкий писатель Якоб Аржуни (Якоб Боте) завоевал известность как автор детективных романов с главным героем по имени Каянкая, переведенных уже более чем на десять языков. В 1992 г. стал лауреатом Германской литературной премии за детективные романы.

Сам Аржуни пишет о себе так:

«Родился в 1964 г. во Франкфурте-на-Майне. С десяти лет – учеба в интернате в Оденвальде. В двенадцать впервые прочел „Красную жатву“ Хэммета – понял не все, но пришел в восторг. С четырнадцати до восемнадцати лет регулярно посещал бильярдный зал неподалеку от франкфуртского вокзала. Смотрел фильмы Серджио Леоне. Получив аттестат зрелости, отправился на юг Франции в Монпелье. Учебу бросил. Два с половиной года работал официантом, продавцом купальных костюмов и земляных орехов. Написал первый роман „С днем рождения, турок!“ и первую пьесу „Гаражи“. В двадцать два года вернулся в Берлин и поступил в актерскую школу. Быстро бросил. Учился в Свободном университете. Бросил еще быстрее. Читал Гюго, Фолкнера и Ирмгард Койн. Написал роман „Еще пива“ и пьесу „Назим отказывается“. Нашел свою профессию. Переехал в Париж. Написал следующую пьесу. Вернулся в Берлин».