Текст книги "Ксаврас Выжрын"

Автор книги: Яцек Дукай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

– Тут вы ошибаетесь. Наиболее чудовищный акт терроризма в истории человечества совершили и совершают русские, планово и осознанно осуществляя геноцид польского народа. Или мне следовало бы подсчитать, сколько их городов нужно мне сравнять с землей, чтобы приблизиться к ним по количеству жертв?

– Но подумайте только, к чему ведет подобная эскалация смертей!

– Ну, и к чему же?

– К обоюдному уничтожению.

– Все равно так будет лучше, потому что до сих пор уничтожали только лишь нас. Или вы считаете это более приемлемым решением? Ведь гораздо лучше, если погибнет только один, а не двое, правда? А что, если этот один – это ты и есть? Простишь, умирая в молчании? Будешь радоваться доброму здравию собственного убийцы?

– Иисус простил.

– Никто не обязан быть святым.

– Тем не менее, вы все объявляете себя христианами, католиками. Каким же образом то, что вы делаете, связано с десятью заповедями?

– Мы солдаты.

– Но разве солдаты должны убивать невиновных гражданских?

– А мы это делаем?

– Намереваетесь.

– Я намереваюсь.

– Мне следует понимать это так, что именно таким образом вы полностью берете вину на себя?

Ксаврас рассмеялся.

– Одна душа в обмен на свободу целого народа... Признайтесь, что это небольшая цена.

– А не является ли такое вот воплощение себя в роли телевизионного Фауста проявлением просто невероятной мегаломании?

– Польские традиции договоров с дьяволом не такие уж и мрачные. Некоему Твардовскому даже удалось черта обмануть. И вообще, у поляков в преисподней имеются хорошие связи.

– Вы шутите.

– А вы нет?

– Я спрашивал, нет ли у вас угрызений совести в связи с планируемым человекоубийством.

– А вы как считаете?

Да, брать интервью у Ксавраса Выжрына было делом нелегким.

(((

Что самое интересное, он ничего не вырезал и позволил Смиту передать в Нью-Йорк весь записанный материал. Наверняка он руководствовался какими-то скрытыми мотивами. Сам Айен составил о Выжрыне исключительно плохое мнение. Его уже не слепила легенда Ксавраса, его зрение не замыливалось живописными кадрами его предшественников, ему не было трудно увидать за всей этой мишурой человека. А видел он эгоиста с изломанной психикой, в любой момент готового пополнить состав пациентов психической клиники, причем, эта его гигантская мегаломания была не самой большой его проблемой. Айен погрузился в такое сентиментальное настроение, что даже начал про себя плакаться: это мы его создали, мы сами его создали – что само по себе было кичевой банальностью, в связи с чем настроение у Смита испортилось окончательно.

Но в какой-то степени это было правдой, правдой буквальной: ведь четверть миллиарда долларов позволила Ксаврасу обеспечить АСП через Стамбул всеми доступными там смертельными цацками. И уж вовсе нехорошим было предположение, что деньги Сети, раньше или позже, будут причиной и того атомного человекоубийства, если, конечно, оно не является лишь блефом со стороны Выжрына. Сейчас, после заключения контракта, все конкурентные станции обвиняли WCN в отсутствии чести и веры, оплевывая всяческими эпитетами, за которые их и к ответственности нельзя было привлечь, хотя, пока торги продолжались, никто и словом не заикнулся о неэтичности подобного предприятия. Теперь же они отрывались на все сто процентов, причем, тем более сильнее, чем выше становились рейтинги смотрибельности WCN.

Тем временем выжрыновцы шли на север, на северо-восток. Смиту было чрезвычайно трудно определить численность отряда в связи с его максимально распыленным порядком; через Военную Зону они перемещались словно небольшая туча саранчи, то разделяясь, то вновь соединяясь, время от времени приостанавливаясь для того, чтобы отдохнуть и подкрепиться. Тем не менее, Айен довольно быстро сориентировался, что отряд день ото дня увеличивается, людей в нем становится все больше и больше. Он спросил об этом у Море Исторгло Умерших.

– Пошли известия, так что ребята собираются, – согласился Море.

– Выжрын что-то готовит?

– Он всегда чего-нибудь готовит.

– Будет какая-то операция?

– Что бы ни было, – буркнул Море Исторгло Умерших и заснул. Они все умели так засыпать. Солдаты.

На следующий день перешли через реку и шоссе. Становилось все жарче, люди шли, раздевшись до пояса, с железяками, перевешенными через потные спины и плечи; поскольку они обходились без транспортных средств, все вооружение и боеприпасы им приходилось тащить на собственных плечах, а нередко – взять, к примеру, ручные станки для ракет "земля – воздух" типа Самострел – это были тяжести в несколько десятков килограммов.

Понемногу Смит начал ориентироваться в структуре командования и в отношениях, сложившихся в отряде. Тот самый встреченный еще в день галета мрачный толстяк оказался чем-то вроде штабного офицера Выжрына. Юрусь, в свою очередь, был командиром над саперами. И так далее, и так далее. Зато вот сенкевичевская троица как-то исчезла с глаз Айена; он даже расспрашивал про них, только никто ничего толком не знал – должно быть, Михал, Анджей и Ян получили следующий особый приказ, потому что ушли незадолго после того, как привели американца к Выжрыну.

В полдень все остановились на западной опушке березовой рощи. Смит только успел присесть в тени и глотнуть холодной воды, как прибежал Вышел Конь Иной Цвета Огня и приказал идти за собой. Айен поднялся без всякой охоты.

– Камера! – рявкнул Вышел Конь Иной Цвета Огня.

Смит поднял брови.

– Что-то случилось?

– Ты не болтай, а только делай, что тебе говорят.

Айен вынул и надел шлем. Море Исторгло Умерших остался спать возле рюкзака американца.

Они пошли.

Там была поляна, вся освещенная теплыми солнечными лучами; а на поляне – грязная лысина вывороченной земли; а в ней – яма; а в яме – тела. Смит немедленно включил запись. Плавным, годами тренированным шагом он направился влево, по широкой дуге, двигаясь по– рачьи, с напряженной шеей панорамируя яму. Могила была гораздо большей, чем показалось в первый момент: на две трети она была скрыта землей. Глаз камеры, послушный взгляду Айена, перемещался от одного фрагмента картины к другому, конструируя их в логические связки, одним только немым видом сообщающие зрителю выводы на первый взгляд объективного наблюдателя: слой почвы постепенно уменьшается, по мере того, как объектив поворачивается к югу, и в конце концов совершенно исчезает, открывая сплетение тел – могила неглубокая, к тому же засыпали ее не полностью, а может и не полностью откопали. Камера видит, камера понимает; изображения, отдельные кадры – это слова, и из них можно строить предложения, телепатически влияющие на зрителя, который даже и не понимает, что является приемником передачи, обладающей неким содержанием и значением. Это не его собственный мог производит отбор и раскладку – это мозг Смита. Наплыв на лицо мужчины: выклеванные глаза, желтые зубы, череп, просвечивающий из под кожи, мышцы – из под жира. И после этого – план пошире: десять, двадцать тел – одни мужчины в расцвете сил. Взгляд подымается: над ямой стоят: Ксаврас Выжрын, Вышел Конь Иной Цвета Огня и троица каких-то не известных Айену молодых боевиков.

– Выключи.

Смит выключил. Он направился к Выжрыну, обходя яму – и тут же попал в струю воздуха, подталкиваемого ленивым ветром от поверхности братской могилы. Смрад был невообразимый. Рот тут же наполнился слюной, язык покрылся сладковатым налетом. Айен не мог дышать. Он бросился назад, не успел, его начало рвать. Но шлем каким-то образом снять успел. Ноги подкашивались. Светловолосый молодой человек со снайперской винтовкой на спине вывел Смита из зоны смрада и подсунул сигарету. Айен затянулся дымом и тут же раскашлялся.

– Курить вредно, – подойдя, заметил Ксаврас; сам он тоже держал цигарку в зубах.

– Кто это такие? – прохрипел Смит.

– Половина команды Броньского.

Айен затянулся еще раз, закрыл глаза, покопался в памяти. Ранней зимой ходили какие-то странные слухи, а потом про Броньского перестали упоминать. Броньский, самый молодой из полковников АСП, был генератором идей и исполнителем нескольких знаменитых рейдов в глубины России; во время последнего он почти что захватил атомную электростанцию.

– И что произошло?

Выжрын пожал плечами.

– К нему применили его же тактику: неожиданный выпад. Его достали, когда он возвращался в Зону на зимние квартиры.

– Его тоже убили?

– Бронека? Нет, он остался в живых, в этой группе его не было; он сопровождал тяжелое вооружение на стамбульский торг, поэтому шел окружным путем. Пошли-ка за мной.

Пара десятков метров по роще – и они вышли на другую поляну со второй ямой, поменьше, зато полностью открытой. На первый взгляд, брошенные в нее мужчины ничем не отличались от тех, что лежали в яме побольше.

– Это что, та группа, что сопровождала тяжелое вооружение? – спросил Айен.

– Ах, да. Видишь ли, во время рейдов по Зоне красноармейцы мундиры не надевают.

– Не понял.

– Это, как раз, те самые русские. Бронек заловил их, когда они закапывали его людей. – Ксаврас махнул рукой за спину, в сторону первой поляны.

– И точно так же перестрелял, – буркнул Смит, совершенно неожиданно, неизвестно почему разозлившись на Выжрына.

– Только вот их, понятное дело, ты снимать не будешь.

– Почему?

– Глупый вопрос. Пошли.

Они повернули.

– Ты запретишь мне сообщить об этом в Сеть? – допытывался Смит.

– Да сообщай кому угодно, хоть сто порций. Но вот увидить они могут только одну могилу.

– Ты мною манипулируешь.

– Конечно. Бери свой шлем и крути, – Ксаврас указал на яму, забитую людьми Броньского.

Затем он остановился возле Вышел Конь Иной Цвета Огня и что-то ему сказал. Потом кивнул и ушел вместе с остальными, оставляя американца один на один с апокалиптическим типом и смертью под ногами.

Не говоря ни слова, Смит поднялся и надел шлем. Затем отбросил окурок. Он чувствовал какую-то странную легкость, в голове шумело, хотя курил только табак, а не гашиш. Айен растянулся во времени и в пространстве, мысли от поступков сейчас разделялись на целые километры. Чувства рванули вперед на длинных, тонких поводках, более всего вперед вырвалось осязание; тело отслаивалось от него, как погруженное в кипяток мясо отслаивается от костей. Айен включил запись. На подогнутых более чем необходимо ногах он подошел прямо к яме. Теперь он выхватывал подробности, мелкие детали: он работал их короткими кадрами, без заранее разработанного плана, скача взглядом от одного трупа к другому, обнаруживая какие-то непонятные аналогии. Сами трупы были просто ужасными. Но он хотел их показать. Смерть вообще отвратительна. В энтропии нет никакой красоты. Смит желал показать это, хотя сразу же знал, что ему это не удастся. Ксаврас вновь будет победителем: люди увидят по телевизору трупы и проклянут убийц под диктовку Выжрына; он вампир, жирующий на их голливудских представлениях о войне, борьбе, смерти; он фокусирует их сны, высасывает веру в реальность и ворует их мечты.

Смит все это знал и продолжал снимать. По-другому он не мог; это не шлем был для него, но он для шлема. Сутью его существования была та функция, которую он исполнял; а вот Ксаврас Выжрын – Ксаврас Выжрын! – что оправдывало его существование, что давало ему такую силу? Кому был нужен он?

Айен снимал с проклятием, приклеившимся на губах; как-то совершенно подсознательно, качаясь на теплых волнах этой непонятной одурманенности, он вдруг узнал правильный ответ на свой вопрос: Выжрын нужен мне, в том числе и мне. Все эти десятки часов многократно просматриваемых записей, все эти фильмы – разве не испытывал я возбуждения? И тем самым, разве не признавал я правоту его кровавого существования?

Айен снимал убитых побратимов Ксавраса, с горечью осознавая тот факт, что даже сейчас, мертвые, они невольно служат Неуловимому; даже этим простым, сухим изложением фактов он сам, Айен Смит, поддерживает Выжрына в его распространении смертельной чумы. В теле Зверя существуют паразиты, что жиреют на чужом страдании и несчастьях, и это совершенно нормально, никто этому не удивляется, так всегда было и будет; только возвышение Ксавраса для Зверя никаких неприятностей не представляет, здесь и речи нет о какой-либо эксплуатации, Ксаврас живет со зверем в симбиозе. Они давно уже объединили свои кровеносные системы.

Смит продолжал снимать. Он исполнял свою повинность, от имени Ксавраса принося жертву жестокому божеству. Ледяное, сухое, лишенное радости и страсти зло Выжрына, лишенное даже цинизма, в котором, что ни говори, имеются кристаллики иронии, что, чаще всего, позволяет цинику пробудить в людях нечто вроде горькой жалости, сочувственной симпатии; это спокойное, приземленное зло Выжрына, которое именно сейчас Айен познал, доводило американца до тихого безумия, тем более, что никоим образом не мог он логично мотивировать этого чувства, потому что оно опиралось на чем-то совершенно ином – не на фактах, не на поступках (ведь подумать, а чего такого Выжрын сделал?). Показал ему массовые могилы, доказательство преступлений Красной Армии и АСП, и запретил снимать вторую, потому что это могло повредить телевизионному представлению про Армию Свободной Польши; и все – не больше и не меньше. Вот только, превращало ли это его в чудовище? Наверняка, нет. И все-таки – впечатление было просто ужасающим.

Айен снимал открытые рты, в которых копошились блестящие на ярком солнце мухи, сгнившие губы, продырявленные щеки, черно-белые пальцы, гниющие пласты мышц на сохнущих скелетах – и одновременно у него свербела кожа от недавней близости Ксавраса Выжрын. В малых вещах проявляются вещи большие, истина проявляется в мелочах – и мгновение назад Смит как раз увидал эту истину, она проявилась меж коротких предложений, высказываемых Выжрыном, она просвечивала сквозь его простецкое лицо, банальную одежду, правда отчаянно копошилась под плотной сетью его совершенно обыкновенных, серых жестов, ничего не значащих слов, абсолютно банальных и неоригинальных слабостей и привлекательных черт, сознательно преувеличенных по значению поз и банальностей, что делают смешным их провозглашающего; всего того поведения, цель которого состояла исключительно в том, чтобы принизить полковника в чужих глазах. Правда была настолько пугающей, чтобы американец был способен связно высказать ее, находясь в совершенно трезвом состоянии, она отрицала все распространенные догмы, напрочь перечеркивала очевидное, и плевать ей было на его самые глубокие убеждения.

Дело в том, что правда была таковой, что в действительности – в действительности Ксаврас Выжрын был именно таким, каким изображало его телевидение.

(((

Вечером были костры. Они могли их себе позволить, потому что здесь была густонаселенная территория; они остановились на перевале между тремя деревнями и городишком, через которое проходила железная дорога, понятное дело, много лет никто ею не пользовался: в ЕВЗ не было ни одного отрезка рельс, по которым поезд мог бы двигаться безопасно. В городишке били колокола, наверное, призывали на вечернюю мессу: с перевала, в свете заходящего солнца было видно белое здание недавно построенного костела. Смит стоял и снимал, ему срочно требовалось какое-нибудь психологическое противоядие, сцена же очаровала его своей красотой; растянувшаяся перед и под ним панорама котловины с живописно раскинувшимся над рекой городком, словно дозревающим земным плодом, напомнила ему картины ранних импрессионистов – все здесь было мягким, как бы застывшим в волне жаркого воздуха вместе с подхваченным образом местности, вздымающейся куда-то вверх, к небу, в котором легли спать молоденькие облачка; свет и тени сновали по поверхности почвы целыми стадами нитей бабьего лета, волокна пастельных тонов километрами тянулись через поля, луга, речку, лес, новые поля; а Солнце все заходило и заходило, и весь этот теплый гобелен потихонечку тонул в ночи, сочившейся из глубин теней. Колокола били. Айен стоял и глядел, а поскольку на голове у него был шлем, его взгляд обладал могуществом взгляда демиурга.

Кто-то, должно быть, подошел сзади, потому что Айен услыхал вдруг чужое дыхание, не синхронизированное с собственным.

– Меня зовут.

– Кто?

– Они.

– Колокола?

– Колокола. Да. Вы видите это? Видите? В такие мгновения...

– Да.

Смит отключил шлем только лишь через несколько минут; он оглянулся, и тут оказалось, что это тот самый сгорбленный худой тип, которого заметил в день бомбардировки в долине, вот только сейчас на нем не было столы – через плечо он перевесил нечто совершенно другое: а именно, влод с двойной обоймой. Это был костистый черноволосый мужчина после сорока лет, с печальными карими глазами под бровями, похожими на два мазка японской кисточки, которую окунули в очень густую тушь. Мужчина курил, и Смит попросил дать сигарету и ему. Под нос ему сунули огромный, посеребренный портсигар.

– Нужно привыкать. – Айен закашлялся. – Ведь вы ксендз?

– Ага. А вы, если не ошибаюсь, Айен Смит?

– Он же Яхим Вельцманн.

– Генек Шмига.

Ксендз пожал руку Смита, даже не повернувшись к нему, глядя прямо перед собой, на долину, погруженную в солнечное сияние и тень.

Айен снял шлем и сунул его себе под мышку.

– Это все еще Зона, – сказал он, указывая рукой с сигаретой на городок и костел.

– Зона, Зона. А вы знаете, что сам я ни разу в жизни, ни разу не провел обычной мессы в обычном костеле? Иногда я прямо радуюсь этой войне. Ведь ужасно, правда?

– Вы, пан ксендз, принадлежите к отряду Выжрына? Эта винтовка...

Шмига одарил Смита злым взглядом.

– Видел я, что вы там пускаете в своем телевизоре, – рявкнул он. Он смахнул с окурка пепел, левую руку сунул в карман. – Неужели имам из Армии Пророка или же ксендз из АСП, это одинаковые чудовища, с фанатизмом, черным пламенем бьющим из их глаз? Как это понимать, черт возьми? Вы что, хотите сделать из нас каких-то дикарей, скачущих под там-там вокруг костра?

– Вы, пан ксендз, как вижу, из тех, для которых терроризм и ислам это синонимы.

Шмига наморщил брови; Смит понял, что вновь неправильно рассчитал поле поражения собственных слов.

– Я хотел сказать, – поправился он, – что для глядящих снаружи нет особенной разницы, во имя чего появляются все эти кучи трупов. Коран, Библия – какая разница, зло везде одно и то же.

Шмига помолчал.

– Только это видите, правильно? – буркнул он, хмурый, но и в то же самое время чем-то развеселившийся. – Ну ладно. Снимайте себе, снимайте, желаю хорошо повеселиться.

Он хотел уйти, но Смит схватил его за рукав.

– Так скажите же, пан ксендз.

– Что?

– Что угодно. Расскажите о себе. Пожалуйста.

Шмига глянул на шлем.

– Надеюсь, выключено?

– Конечно.

Солнце закатилось за горизонт. Ксендз отбросил окурок, уселся. Смит присел рядом. Шлем он положил на траву.

– Нашел он меня через шайку карманников. Уже через пять лет. Как раз в годовщину смерти моего отца, его сцапали прямо во время мессы, кто-то проболтался. Мне было двадцать два года. Он говорил, что ему уже пора, что его уже нащупывают, а проверяли они по списку старых холостяков; он же начал обучать меня латыни. Специального решения не было; все пошло как-то так... Это было какой-то формой сопротивления, точно так же, как написание антирусских лозунгов на стенках или польские ругательства в темноте во время киносеансов. Вы наверняка этого не поймете, но это и вправду великая вещь – такое чувство миссии; оно может поглотить человека без остатка. Представляете, как я тогда себя чувствовал? Помазал меня сам Невидимый Кардинал. Я вступил в тайное братство, принадлежность к которому равнялась смертному приговору. На улице, в конторе, в автобусе – всегда они видели какого-то другого, чем я был на самом деле. Единственный зрячий среди слепцов, ангел в Содоме. Я был вознесен, а мое собственное мученичество снимало с меня грех гордыни. У меня был свой приход, своя сеть верующих. Всякая месса была таинством смертельного испуга. Бог стоял за дверями с готовым к выстрелу пистолетом, и я слышал Его тяжелое дыхание. Смерть Сталина перевернула мой мир с ног на голову. Тогда-то и выяснилось, как мало нас было. Та пара десятков, которая открылась, довольно быстро под тем или иным предлогом очутилась в Сибири – мгновенно родился новый шаблон, и мы сделались шпионами Ватикана. Именно тогда же я потерял контакт с иерархией. Все распадалось. Войны начинались одна за другой, по законам цепной реакции, как будто бы кто-то бросил гранату на минное поле. Сам я был против, но в людях все уже вскипало... И вот тогда кто-то, случайно, должен был проговориться. Пришли ночью. Ритуал. Сотни раз я обдумывал каждое свое движение. Видите ли, от Невидимого Кардинала я получил еще один подарок, вы понимаете – яд. И, конечно же, я им не воспользовался. Вы бы сказали, что это рок, только я в рок не верю, слишком уж многое я видел. Меня отбили люди Выжрына. Вы спросите, одобряю ли я войну. Лучше не спрашивайте. Моральный авторитет из меня никакой, я даже в теологии толком не разбираюсь; из меня такой же священник, как и солдат, свое мнение я меняю в зависимости от настроения. Так что, не надо спрашивать у меня про Выжрына, не мне его осуждать.

– Каждый имеет право. Это плохой человек, недобрый.

– Ах, вы уже узнали его насквозь.

Смит проигнорировал иронию.

– Это чудовище.

– И что же в нем такого чудовищного?

Смит со злостью сорвал стебель травы, сплел между пальцев и разорвал.

– Я не могу этого выразить. Это уже ни слово, ни образ. Я это попросту чувствую.

– Это мне понятно и знакомо. Не вы первый. Весьма распространенная болезнь. А рецепт таков: применять Ксавраса в небольших и очень постепенно увеличивающихся дозах.

– Да что вы такое плетете, пан ксендз!?

– Хе-хе. Фрейдовский моралист. Вы должны приезжать сюда в паломничества. Ну, ну, милый, ведь нечего же обижаться. Такова судьба всех свечек, выставленных на яркий солнечный свет. Знаю, что чувство не из приятных. Но с ним следует смириться. По этой земле еще ходят герои. Хотя вы наверняка надо мной насмеетесь.

– Нет, что вы, я же понимаю, вам необходимо иметь собственные символы, свои знамена.

Ксендз вновь обратил свой взгляд к Смиту, и Айен прочел на дне темных глаз Шмиги самое обычное, даже грязное, презрение.

– Таак. Ну ладно, снимайте, снимайте.

(((

Смит отряхнул от пыли старинные игрушки; имелся у него деревянный такой клоун по имени Культурный Релятивизм; он ужасно смешно подергивался на прогнивших шнурках, головка дергалась из стороны в сторону словно у пьяницы, на лице была вырезана широкая усмешка превосходства. Дикари, скачущие под там-там вокруг костра; все правильно, это было весьма живописное зрелище, шлем обожает подобные штучки.

А что еще Смиту оставалось? А совсем немного; его задачей был перевод Ксавраса на язык телевидения – только как это можно было сделать, не веря в него, не понимая его? Сляпать эффектный видеоклипчик может каждый; но здесь речь шла о правде, а чтобы показать на экране правду, нужно врать, в этом нет никакой тайны; вот только одна ложь другой не ровня, а правда остается одна – оставаясь снаружи, оставаясь чужим, Смит, хочешь не хочешь, каждым планом, каждым кадром создавал бы интересный приключенческий фильм о Неуловимом Выжрыне, сюжет которого был бы таким же фантастическим, что и супербоевик студии MGM. Другого выхода не было, приходилось лезть вовнутрь. А он не был в состоянии, ему блевать хотелось от отвращения.

Лишь только рассвело, когда с перевалов сползала холодная мгла, он потащился через лагерь, разыскивая ксендза Шмигу; кто-то указал ему дорогу. Теперь Смит все время ходил в шлеме, именно такими были принципы этой игры: не знаешь ни дня, ни часа, любое мгновение может оказаться тем самым единственным. Он потерял собственное лицо, люди Выжрына узнавали его по электронной маске, в их памяти он слился со всеми предыдущими посланниками Сети; по сути своей – Смит превратился в шлем.

Оказалось, что сегодня было воскресенье, Шмига проводил мессу. Айен подошел к самому концу; верующих было четырнадцать человек, в качестве алтаря служил древесный пень. Латынь Шмиги лилась быстрым ручьем; Смит не видел лица ксендза, но по быстрым, экономным жестам рук и жестко выпрямленной спине легко считывал ауру мыслей Шмиги. Закончив, тот собрал свои вещи и спрятал их в сидор; верующие, не говоря ни слова, разошлись. Смит же подошел к Смиге.

– Ну, чего? – буркнул тот.

– Не был бы пан ксендз так добр, чтобы...

– Вы снимали? А? Снимали? – Он постучал пальцем по шлему; Айен уклонился, отступил на шаг.

– Нет. Только зачем пан ксендз так взбесился?

Шмига пожал плечами.

– У меня сейчас нет времени, иду к Выжрыну.

– Тогда и я с паном ксендзом.

Шмига одарил его странным взглядом, но через мгновение только лишь снова пожал плечами, и они вместе пошли между деревьями.

Выжрын, вместе с мрачным толстяком и еще тремя мужчинами, сидел над разложенными на желтой пластиковой подстилке картами и что-то подсчитывал на калькуляторе. Чуть подальше Вышел Конь Иной Цвета Огня объедался зелеными ягодами. Увидав Шмигу и Смита, все прервали свои занятия.

– Что случилось? – буркнул заслюнявившийся старик в коричневом пальто, глядя на пришедших исподлобья.

– Выключи! – рявкнул Выжрын Смиту, поднимаясь с земли и указывая калькулятором в сторону головы Айена.

И так случилось, что все сразу сфокусировали взгляды на шлеме американца и горящей на нем красным надписи ON.

В этот же момент Шмига сунул руку в сидор, выхватил оттуда пистолет и нацелился в Ксавраса.

Смит повернулся и сделал шаг в сторону, чтобы захватить образ смерти полковника во всей его панораме. Но при этом он невольно, буквально на мгновение, он перекрыл линию выстрела Шмиги.

Раздался грохот и пронзительный крик. Ксендза с разорванной в клочья грудной клеткой отбросило на кривую сосну.

Вышел Конь Иной Цвета Огня тут же нацелил свою пушку в Смита. Он даже не поднялся из полуприседа; по подбородку стекал ягодный сок.

– Выключи, – повторил Выжрын.

Смит выключил.

Все остальные тем временем схватились на ноги и подошли к трупу Шмиги; ксендз все еще сжимал в руке рукоять черного пистолета. Хромой рыжий мужик в черных очках пнул останки носком тяжелого сапога. Мрачный толстяк почесал голову и оглянулся на Ксавраса.

– Не очень-то хорошая реклама, – сказал он.

– Это точно, – пробормотал тот и бросил через плечо своему телохранителю: – Смотайся за Евреем.

Вышел Конь Иной Цвета Огня поставил пушку на предохранитель и побежал в лес..

Смит присел на земле. Такая лягушечья перспектива делала фигуры выжрыноцев в его объективах великанами.

– Выходит, его таки взяло, – шепнул он.

Ксаврас услыхал и задумчиво выпятил губу.

– Флегма, – обратился он к толстяку. – Разбуди-ка человека и пройдитесь за барахлом этого святоши.

– Ага, – кивнул тот и ушел.

Оставшаяся троица занялась обыском одежды и сидора Шмиги.

Ксаврас присел рядом со Смитом. При этом он постукивал калькулятором по небритому подбородку.

– Ты спас мне жизнь, сказал он.

Айен глянул на него как на сумасшедшего.

– Спас, спас, – подтвердил Ксаврас.

Смит со злостью сорвал шлем с головы.

– Это все машина, – буркнул он. – Эта чертова камера.

Все дело в том, что оператор с глазом, приложенным к окуляру камеры, или же фотограф с нацеленным аппаратом, забывают о теле и позволяют полностью засосать себя взгляду, как будто бы надели перстень Гигеса. Половина случаев смертей военных корреспондентов случаются из-за их неосторожности, которая постороннему наблюдателю кажется безумной отвагой. Такой оператор в погоне за лучшим кадром способен влететь прямо под пули. И здесь нет ничего общего с их индивидуальными способностями, потому что кандидаты в репортеры не подбираются по содержанию тестостерона в организме. Просто-напросто – раньше или позднее, но такое случается с каждым.. Могущество объектива – штука ужасная. Это смертельный наркотик. В WCN даже проводили занятия на эту тему, но Смит никогда не предполагал, что подобное случится и с ним; хотя, по правде, никогда у него не было предположений для подобных выводов, поскольку еще никогда он не попадал в столь экстремальную ситуацию.

– Ах, машина, машина. Значит, это не ты? Тогда все в порядке. Ксаврас начал собирать карты.

Вернулся Вышел Конь Иной Цвета Огня вместе с каким-то худощавым мужчиной, лицо которого было закрыто черной шапкой трубочиста с двумя отверстиями для глаз – глаза же у него были голубые – той голубизны, что бывает у чистейшего льда. Руки были закрыты кожаными перчатками. Этот второй сделал рывок, обошел Вышел Конь Иной Цвета Огня и остановился над Выжрыном.

– А вот и твой Иуда, – сообщил ему Ксаврас, не поднимаясь, не переставая сворачивать пластиковую подстилку, вообще не глядя на мужчину в шерстяной шапочке.

– Кто? – У Еврея был низкий, хрипловатый, дрожащий голос, выдающий весьма почтенный возраст.

– Шмига.

– Ну что же.

И тут рыжий в солнцезащитных очках, который до сих пор обыскивал труп, крикнул:

– Есть! – и поднял руку с чем-то резко блеснувшим в лучах восходящего солнца.

Выжрын поднялся, подошел к нему и забрал предмет.

– Ну, ну, – бормотал он, поворачивая предмет в ладони. – С собой таскал. Миниатюризация... Интересно, какая тут может быть мощность? – он вернулся к Смиту и показал ему посеребренный портсигар Шмиги, с уже вскрытым двойным дном и вытащенными на свет электронными платами, что находились под ним. – Может это спутниковая? Как, пан Смит? Не знаете?

– Если его раскрыть, то поверхности должно было бы хватить. Китайцы вообще сейчас разработали в часах. Не знаю, все возможно.

– Ладно.

– Так что? – фыркнул переполненный иррациональным возмущением и горечью Смит. – Он был шпионом, так? Попытался убить вас, потому что так ему, вроде бы, приказали русские? – Он взял шлем, поднялся на ноги. – И передать этого вы, конечно же, мне не позволите?

– Спокойно, чего это вы так орете? Люди еще спят, зачем их будить...

Айен выпустил накопившийся в легких воздух. Только сейчас он понял, что все собравшиеся пялятся на него: те, что сидели над трупом Шмиги, замаскированный Еврей, и Вышел Конь Иной Цвета Огня, и сам Ксаврас. В их глазах он только что свалял дурака.

Смит повернулся и ушел.

Он дошел до опушки леса, и перед ним открылась та же самая котловина, что и вчера вечером, только теперь свет падал с другой стороны, и тени ложились в другую сторону. Он уселся на траву, холодную и мокрую от утренней росы. Его знобило. Внезапно ему захотелось закурить – впервые в жизни Смит почувствовал физический голод никотина. Но, понятное дело, ни одной сигареты у него не было. Он ругнулся и втянул воздух. Потянуло табачным дымом. Айен оглянулся. За ним стоял Выжрын и задумчиво курил.