Текст книги "Фердинанд, или Новый Радищев"

Автор книги: Я. Сенькин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Глава 22. Мясово

От Сорокина мимо Мясова (деревеньки тут с какой-то обеденной топонимикой: Кашихи, Россолово) до Адорья тянется лесная дорога с горы на гору, место глухое. Деревня Мясово с дороги не видна, вокруг сплошные леса, уклоны, пески и овраги. Издавна знаменит этот район страшными и кровавыми историями. С незапамятных времен в округе шалили. Особо опасное место там, где протекает река Севка, названная по имени разбойника Севки, а точнее – порховского дворянина Всеволода Ильича Костомарова по прозвищу Безухов. Прослыл он человеком жестоким, грабителем и убийцей. Говорили, что Безухов убивал каждого, кто прикасался к его голове, будь то женщина, лекарь или даже дитя. Он вступил на шаткий путь преступлений еще в молодые годы. Обычно раз-два в году Безухов, человек необыкновенной силы, захватывал на дороге путника, волок его в лесную избушку и там убивал. Лишь много лет спустя стало известно, что перед убийством Костомаров заставлял пленника стричь свою густую и жесткую шевелюру. Тут под ней и появлялись большие коровьи уши, что и было страшной фамильной тайной Костомарова, которую он берег от окружающих пуще глаза. Как только невольный Фигаро узнавал тайну хозяина, тот его и мочил. Но однажды очередной невольник так разволновался, что отстриг ножницами Костомарову одно ухо. Злодей в гневе не только убил несчастного, но резанул с горя заодно и второе свое ухо. Отсюда и пошла его кличка. Не раз к нему приезжали полицейские, получавшие доносы со страшными подробностями, но Костомаров держался с ними высокомерно, приказывал дворне «сопхать оных с крыльца с дубьем и вон выбить их по шее». В конце концов Костомарова арестовала команда из Великих Мук, его посадили в холодную, но потом вышел именной указ, применивший к заключенному первую формулу русской свободы: «В вине его простить и из тюрьмы освободить, а жить ему в деревнях своих свободно без выезда» [49]49
  Вторая формула русской свободы предполагает такую резолюцию: «Жить ему вольным с указным пашпортом». Наконец, была и третья формула: «Жить ему под вольным караулом». Думаю, что так жил в Михайловском Пушкин.


[Закрыть].

Держал Безухов притон в своем имении Обдерки и деревнях Бездешь и Свиномурово. Со своими крепостными разбойничал он на дороге (вспомним Дубровского), пока воинская команда инвалидов из Великих Сук не припрыгала на своих деревяшках и не разбила шайку Севки Безухова на этой безымянной дотоле речке. После чего инвалиды ликвидировали, как писали в указах, «мерзкое пристаносодержательство» в Обдерках, Бездеше и Свиномурове, само имение государыня пожаловала своему фавориту и переименовала Обдерки в Новую Зубовку.

Овраг, где течет Севка, называется Страшный или Бедовый. И неспроста! Дорога на его склоне песчаная, размытая (французы по такому поводу помещают знак «Chaussée decomposée» [50]50
  Вспоминается, что во время путешествия по Нормандии русский шофер нашего автобуса, ни слова не понимавший по-французски, увидав эту надпись, вдруг затормозил и сказал гиду: «Нет, я туда не поеду, чую – будут ухабы». И был прав!


[Закрыть]), машину по песку водит из стороны в сторону, а уже к самому мосту дорога так сужается, что ветки деревьев буквально цепляются за крышу автомобиля, посему невольно снижаешь скорость – эдак недолго и в канаву загреметь. Хлипкий мост через Севку на дне Бедового – самое опасное место. В стародавние годы путники тут всегда взводили курки дорожных пистолетов, подсыпали сухой порох на полок, сабли из ножен привытаскивали. Все хорошо знали сие гнусное местечко. Много лет здесь разбойничала неуловимая шайка под водительством некоей вдовы Ефановны. Согласно легенде, она была в молодости прекрасною пастушкой, но с ранних лет за ней тянулась дурная слава местной ведьмы. Вообще, с ее происхождением до сих пор многое неясно. Ее мать, воровка Варвара Алексеева, была когда-то допрошена в Порховской канцелярии и о своей дочери показала: «Дочь моя Олена прижита мною блудно на дороге, по сходе из какого-то села, в лесу, а с каким человеком, того не ведаю. И рождена оная дочь на дороге ж, на гумне, в соломе, а в каком селе, того не упомню…» Брошенная матерью в Мясово девочка, получившая, как писали тогда, «питание от сострадающих ее невинности лиц», потом стала пастушкой общественного стада.

Стадо это прославилось вскоре своими овцами двух видов: черными без единого белого пятнышка и белыми без единого черного пятна. Пасла Ефановна их у опушки, на дальнем лугу, перегороженном жердями: с одной стороны у нее щипали травку белые овцы, а с другой – черные. Как-то еще в дореволюционные времена подошли к изгороди господа-студенты из дачников, чтобы с молодой пастушкой шуткой перекинуться, так сказать, пофлиртовать с красивой селянкой – читатель помнит, что в те годы молодежь увлекалась «хождением в народ», на чем погорело немало интеллигентов. И здесь тоже не обошлось без конфуза. Студенты приблизились к полянке и увидали, как девица брала белую овцу и легко перебрасывала ее через изгородь. Овца тут же, только коснувшись земли, становилась черной, да кричала при этом тонким человеческим голосом: «Не надо, Олё-на, не надо!» Один студент кинул в сторону новоявленной овцы-трансформера очищенную от коры ореховую палочку, которую дотоле вертел в руках, и палочка эта, даже не долетев до земли, тотчас почернела. В ужасе, несмотря на всю свою базаровщину и нигилизм, студенты бросились прочь, а Алена и овцы дружно хохотали им вслед…

После этого в деревню приехал сам исправник Елевферий Васильевич Флорианский и лично препроводил Алену-овцефилку в Порхов на дознание. Оказывается, среди студентов оказался доносчик, который и стукнул, что Алена «через волшебство оборачивается козою и овцою». Дело дошло до столицы, и оттуда прислали указ, которым «требовано, чтоб девка Алена вышеозначенное волшебное искусство показала и чрез оное при присутствии определенных к тому судей господ Флорианского, Рафаэльского и Свенцицкого в овцу или козу (по ее желанию) оборотилась». На это испытание в Порхов Академия наук командировала академика Супова и приват-доцента Борщаговского, но эксперимент не состоялся – арестантка не захотела, как писал поэт Бродский, «лечь мутоном на алтарь отечественной науки» и на венике ушла через печную трубу, чтобы скрыться в лесах, позднее недаром названных «партизанским краем». Так, под влиянием негативных практик и отрицательного воздействия социальной среды из сельской пастушки и выросла знаменитая ведьма и разбойница Ефановна. Впрочем, думаю, что здесь, помимо вышеописанных обстоятельств, дали знать о себе гены разбойного отца-шатуна и матери-побродяжки… [51]51
  У нас в деревне есть своя Ефановна – злая, ворчливая, пополам согнутая, с клюкой, настоящая ведьма. Говорят, ее во время ВОВ как огня боялись оккупанты, а также партизаны и даже сам их бесстрашный предводитель Герман. А несколько лет назад молодежь, возвращаясь с гулянки из Подвигалова, видела, как из двора Ефановны вышел высокий мужик в сером плаще вроде старинной мантии и пошел по деревне, а за колодцем, в котором закупался от белой горячки Сашка Григорьев, у дома Федора Ивановича вдруг растворился в воздухе, истаял, как дымок. Ребята уверяли, что роста в том мужике было метра три, не меньше – заметили по ветке, под которой он проходил…


[Закрыть]

«Подставу» у моста через Севку Ефановна и ее сподвижники [52]52
  Как тут не вспомнишь одного ученого японца, который пришел ко мне советоваться, как ему лучше назвать свою книгу о Пугачеве – «Пугачев и его сообщники» или «Пугачев и его сподвижники»?


[Закрыть]делали знатную: спускается мимошедший экипаж в овраг, кучер вожжи натягивает и видит, что у моста лежит раненая, вся в крови, старушка с клюкой, а возле заливается слезами малолетняя внучка в красной шапочке, тут же отчаянно и жалобно подвывает собака Жучка. Сердобольный путник останавливает экипаж, пистолет откладывает, исполненный человеколюбия склоняется над старухой и тянет руку утешения к ребенку… И тут старушка эта хилая (как здесь говорят – «полфунта с пёрьем») сбрасывает повязку, пропитанную свекольным соком, вскакивает как ни в чем не бывало, из клюки вырывает запрятанный в ней острый длинный стилет и мочит доверчивого простофилю-путника! А внучка – не девочка в шапочке вовсе, а страшный, уродливый карлик-садист по имени Жузла – петлей из рояльной струны сдергивает с облучка и в мгновение ока сноровисто душит лакея. Кучер же валяется на земле, хрипит – ему в одно мгновение перегрызла горло кинувшаяся на него «Жучка» – огромная, отвратильная африканская гиена, неведомо как попавшая в псковские края и прирученная Ефановной. Дело сделано!

Потом, правда, жандармы место это поганое очистили, мерзостную «Жучку» пристрелили, а Ефановну сослали в Нерчинск на поселение. За ней все время тщательно следили, чтобы – не дай Бог – она не оборотилась в козу или овцу и не скрылась среди пасущихся у дороге овнов и козлищ. Чтобы злодейка не улетела, ее на ночь сажали в палату без печки. В Нерчинске, как догадывается читатель, Ефановна, конечно, ушла в степи под видом, говорят, то ли сайгака, то ли изюбра. Возможно, ее позже и убил Дерсу Узала. Сообщник ее Жузла тоже избежал эшафота, причем, признаем, весьма оригинальным способом. Привезли его в Порхов, посадили в небольшую железную клетку, а он возьми да попроси воды. Подали ему через решетку малый ковшик с водой. Злодей тотчас же ковшик на пол поставил, сложил ладошки лодочкой, нырнул в воду и был таков – выплыл у дальнего берега Шелони… [53]53
  С тех пор в порховской тюрьме воды заключенным в сосуде не давали, а предлагали пососать мокрую тряпку. Из-за этого тюрьма эта имела весьма дурную и двусмысленную славу и называлась «…сосово».


[Закрыть]

Но в годы перестройки, когда советская власть стала заметно слабеть и дряхлеть, шалости на дороге возобновились – видно, не иначе разбойные инстинкты местных жителей в годину смуты вновь пробудились. Пару раз грабанули тут путников, и тоже весьма хитрым способом: съезжает потихоньку к мосту (дорога, как всегда, здесь бывает, согласно местному наречию, «горазд плоха») «жигуленок» с дачниками, и путешественники видят, что у самого моста, на сырой земле лежит будто дивная райская бабочка, раскрытый японский зонтик – вещь тогда редкая и желанная. Наверное, случайно из проехавшей накануне машины выпал сей восточный сувенир. Простодушный дачник желает его подобрать для вручения любезной супруге, сидящей рядом. Он останавливает машину, выходит, наклоняется к зонтику, а зонтик этот вдруг мгновенно складывается, а за ним – жуткая морда уркана с огромным буздыганом, который и обрушивается на прикрытый лишь панамкой череп путника!

Словом, дорога здесь всегда пуста, прохожих на ней будто и вовсе нет, дай Бог проедут три-четыре машины в день, да и то они пронесутся опрометью мимо дурного места, поднимая желтую пыль… В прошлом году рано утром, возвращаясь в Петербург, я и сам тут тоже сильно перенервничал. Почти на дне оврага нагнал я странную повозку: рыжая лошадь, в нее запряженная, медленно плелась по дороге произвольными зигзагами, вожжи волочились по земле, а в телеге спали мужик и баба, свеся головы по разные стороны. Сигналю звуком и светом, двигателем реву – все трое никак не реагируют на мои шумные сигналы. Не иначе, с гулянки или похорон едут, а может, и мертвы? Дорога узка – никак мне повозку не объехать. В таком походном порядке наша группа спускается почти к самому мосту через Севку. И тут меня пронзает мысль: «Мама родная! Хитро придумано, сейчас нас будут брать и мочить!» Правда, на этот раз обошлось: лошадь подалась вправо, тут я через лужу обогнал проклятый экипаж, да как и дунул что есть мочи в гору, к Сорокину, от греха подальше.

Вокруг расстилается бывший партизанский край – болота, непроходимые, дремучие, глухие леса. И названия деревень тут под стать: Глуховка, Большие и Малые Гнилки, две Черные Грязи, Загрязье, Грязивец, Грязищи, Мхи, Красное (есть и Черное, Горькое) Болото, Лютые Болоты, Заболотье, Ямищи и, наконец, Засосье. Здесь раскинулись места давних боев партизан с карателями. Но бои эти не были беспрерывными, и не часто герои (по словам автора статьи в местной газете) «бросались вперед, на бегу поливая свинцом удиравших фашистских наглецов». Если посмотреть опубликованный в «Псковских хрониках» [54]54
  Вып. 1. Псков, 2001. С. 150.


[Закрыть]« Внутренний распорядок дня партизанского отряда»военных времен, то окажется, что после Обеда (17.00–18.00)партизаны только и делали, что отдыхали:

«Свободное время – 18.00–19.00.

Культурно-массовая работа – 19.00–20.30(это что – разучивание партизанских песен и стихов? – Я.С.) [55]55
  Как вспоминал старый партизан Б. Миронов, «фанерные самолеты-разведчики сбрасывали листовки и люди повсюду с упоением повторяли незатейливые, но желанные для всех слова, с которыми обращалась Красная Армия ко всем нам: „Пейте квас – ждите нас, пейте молоко – мы недалеко“» (Я помню… // Знамя труда. 1991. 6 мая).


[Закрыть].

Вечерняя поверка – 20.35–20.50.

Вечерняя прогулка – 20.50–21.30(этот пункт особенно умиляет – так и видишь эту партизанскую прогулку по окрестным буреломам и клюквенникам, ведь не по околицам же оккупированных захватчиками деревень гулять с гармошкой и боевыми подругами? [56]56
  Хотя и такое бывало: «Партизан третьей Ленинградской бригады Антонин Иванович Каульс рассказывает: „Узнали мы через связных, что в деревне N должен состояться вечер (непонятно, почему ветеран полсотни лет спустя после описываемых событий скрывает истинное название этой Аркадии времен войны. – Я.С.). Пошли. Остановились у входа в дом. Дверь открыта, и пар из избы валит, как из бани. Пляшет, поет и танцует, от жара согретый, хотя на дворе мороз градусов под тридцать, молодежный раскрасневшийся люд. Остановились, еще раз осмотрелись, стали спорить, кому первому стоять на посту у дома. Ночь лунная, все вокруг видно как на ладони. За речкой немецкий часовой ходит взад-вперед, охраняет свой объект. Что делать? А, была – не была! Пусть немец охраняет и себя, и нас, а мы на гулянку!“» («Земля Новоржевская» от 26 июля 2005. С. 6).


[Закрыть]– Я.С.).

Подготовка ко сну и Отбой– с 22.00».

Да и утром распорядок неплох:

«Подъем – 7.00–7.10(эх, не рано встает партизана! – Я.С.).

Физзарядка – 7.15–7.45(полчаса, как у нашего атлета-президента. – Я.С.).

Утренний туалет – 7.45–8.00(сами знаем, не очень-то рассидишься в кустах, накомарники придуманы, увы, только для головы. – Я.С.).

Утренняя поверка – 8.00–8.15.

Политинформация – 8.20–9.10.

Завтрак – 9.15–10.15(завтракают целый час, кого такого ядят-то [57]57
  В скобарском языке нет слова «что», а только «кто»: «Каво видал и делашь каво?»; «Каво болит-то? – Да ухо! (ударение на последнюю гласную. – Я.С.) Паук (туда) попавши». «Я тогда был выпивши, да психанувши и тогда бываю горяч, а каво делал в банном буфете, не упомню»; «Был в Ленинграде, насмотревши на ихную жись. В городе горазд тяжело. Живут как заледеневши. Каво ведь ядят люди-то? Тфу – легурты каки-то! А я – картошку убрал – это раз! Огурцов-капусты насолил – это два! Кабанчика на октябрьскую заколю – это три! Да каво еще мне нужно-то!» (Новоржев, 2001). В разговоре скобари часто «скашивают» окончания слов: говорят не «небо покрыто тучами», а «небо покрыто тучам»; «машину-то держи под парам, счас выскочу». «Иван опять пьет? – Пь-е! Как вернувши, так горазд пье!» Недавно встретился мне и поэтический образчик скобарского говора:
Старушка-мать ожидаетИ молится Богу ночам,Перед иконой стоит на коленяхИ просит она со слезам…

[Закрыть]? понятно также, почему политинформация раньше завтрака – иначе партизаны будут неприлично храпеть под цитаты из „Краткого курса“, а так – только урчат животами, как бы одобряя бессмертные строки. – Я.С.)».

Наконец-то в распорядке обозначено то, ради чего они залезли в леса и кормились за счет местного населения (у которого, как известно, партизаны отбирали скот и продукты, а взамен давали расписку, которую надлежало для получения компенсации предъявить властям по окончании войны, так сказать, после дождичка в четверг):

«Дневные занятия и работа – с 10.20 до 16.20».

Впрочем, отметим, что, судя по распорядку, партизаны тоже немного перетруждались на подрывах поездов и прочих террористических акциях – всего-то шесть часов и это в стране, где с началом войны отменили обычную рабочую неделю и исчезло понятие сверхурочных, выходных, отпускных и т. д. И кто же устраивал ночные диверсии, если с 22.00 до 07.00 партизаны, согласно распорядку, крепко спали? Военную страду завершает, естественно:

«Чистка оружия – 16.25–17.00»,а далее, как сказано выше, обед, свободное время и т. д.

Словом, как пелось в партизанском гимне:

 
Страшны врагу леса и перелески,
Стреляет в немца каждый бугорок…
 
 
Где мы прошли, там путь непроходим…
 

От расписания жизни лагеря брежневской эпохи «Зарницы» распорядок партизанского отряда отличает только отсутствие чая с козинаками в 16.20, а также песен у костра с запечеными земляными яблоками («пионеров идеал») [58]58
  Как пишет тот же партизан Б. Миронов, «партизанский лагерь был необычайно людным и веселым… Помимо детей и мужчин, в лагере на берегу Сороти было много женщин разных возрастов… Помню, молодые партизаны щеголяли в полушубках, сшитых под бекеши с меховой опушкой, и в кубанках с алым верхом. На кубанке – красная лента со звездой».


[Закрыть]. Впрочем, нельзя сбрасывать со счетов то, что немцы вряд ли давали возможность пунктуально соблюдать весь этот распорядок (за годы войны в районе убито и расстреляно не менее 800 партизан). Правда, некоторые скептики утверждают, что распорядок составлен специально для того, чтобы ввести в заблуждение оккупантов относительно истинных лесных занятий партизан, подчиненных одной цели, выраженной в хитром силлогизме упомянутого гимна:

 
Скорей умрем, чем станем на колени,
Но победим скорее, чем умрем…
 

Глава 23. Адорье

Ничем не примечательное селение в 13 км от Сорокино, куда сворачиваю с дороги в сторону Заречья и Каруз. Это селение – конечный пункт рейсового автобуса из Новоржева, совсем рядом граница Дедовичевского района, поэтому пограничный отрезок дороги ужасен – весь в колдобинах и гребенке.

Название Адорья – глухой псковской деревни, невольно вызывает в памяти название другого места – Одори (Odori), прекрасного бульвара в японском городе Саппоро, за которым расстилается злачный район с множеством сомнительных заведений, курилен, притонов якудза, укрытых за синими стеклянными стенами, сверкающими по вечерам рекламой всех цветов радуги. В кафе на широком бульваре, похожем на вашингтонский Молл, можно выпить самое дорогое в мире капуччино через коричную (то есть из корицы) трубочку, съесть в тихом ресторанчике свежайшие суши. После этого ресторана суши больше нигде в мире есть уже не хочется. Иногда на Одори устраивается пивной фестиваль чудесного хоккайдского пива, а в начале февраля, когда пушистые и чистые снега заваливают Саппоро и горы вокруг, на бульваре возводятся дивные ледяные скульптуры и дворцы, которые потом показывают по телевизору на все страны мира как чудо японской бесполезной изобретательности. В августе же, в день поминовения предков, тысячи японцев, одетых в яркие кимоно, с веерами в руках, изящно танцуют на бульваре под нескончаемую грустную и мелодичную музыку, будто бы льющуюся на Одори с окрестных темных гор.

Конечно, ни рекламы, ни суши, ни снежных дворцов, ни танцев в день поминовения предков в нашем Адорье нет. Зато здесь много лет назад стоял едва ли единственный от самого Порхова (87 км) столб с фонарем, благословенный свет которого во время осенней поездки в деревню позволял мне из припасенной заранее канистры дозаправить бак «Москвича» – все другие попутные деревни и такого фонаря не имели, а в темноте, известное дело, заливать бензин в бак себе дороже. Этот столб стал для нас истинным Ирминсулем – столпом мироздания древних саксов. Еще за несколько десятков километров до Адорья в машине начинался диспут – стоит ли столп сей, или новый Карл Великий (старый, как известно, срубил Ирминсуль в 772 году) случайно зацепил его своим трактором и тем самым разрушил правильный миропорядок и в месте предполагаемой дозаправки нашего старика ждет нас хтонический мрак и ужас?

Адорье знаменито особой породой прославленных беговых кур – «Сосо Adorius bellus», внесенных в Красную книгу по разделу пернатых. Эти куры славились своим перфекционизмом и необыкновенным темпераментом. Стоит въехать в деревню, как откуда ни возьмись перед самым капотом автомобиля появляется очередной отважный коко, который начинает нарезать во все лопатки прямо перед машиной, демонстрируя быстроту, упрямство и отточенную технику бега. Уклониться от состязания не удается ни одному из водителей, что тоже служит к славе беговых коко. Эти бега, сопровождаемые отчаянным кудахтаньем и азартными криками болельщиков [59]59
  См. примеч. 3. (В файле – комментарий № 6 – прим. верст.).


[Закрыть]по обочинам, напоминают знаменитые пробеги быков перед корридой по улицам городов Страны Басков. Характеристики породы коко адорский изумительные: телосложение у них компактное, оперенье плотное, белого цвета, гребень листовой, небольшой, нрав веселый и дружелюбный, ума нет совсем, яйца с прочной скорлупой, мясо нежное и ароматное. Попытки некоторых австралийских предпринимателей из числа ушлых российских эмигрантов устроить здесь ферму «Аделаида – Русский мини-страус» на базе генерации коко адорских (с целью строительства 10-тысячного бегового стадиона и организации тотализатора) встретили дружный отпор трезвых и пьяных скобарей Адорья, всегда любящих искусство ради искусства, как японцы свои снежные парфеноны, ангкорваты и тадж-махалы.

Лично для меня Адорье – самое дальнее в округе место, где знают, что я непьющий из-за «подшитости» – легенда, пущенная в народ в первый год нашего поселения в Большом Кивалово в начале 1990-х годов с благой целью отвращения от нашего дома толп потенциальных собутыльников. Впрочем, местные узнали, что я доктор наук, и стали приходить ко мне и просить, чтобы я достал им спирта – ведь доктор же!

А еще в Адорье есть знаменитая «Лесопилка чертей», стоящая у околицы на отшибе. Она уже давно не работает. Только кучи потемневших, гнилых опилок говорят о ее некогда бурной социалистической деятельности. Уже давно уворованы, сданы во вторсырье и увезены в Эстонию (ставшую, как известно, в начале 1990-х годов лидером в мире по экспорту цветных металлов) электропровода, подводящие ток к лесопилке, заросла дорога к старому сараю, который, собственно, и называется лесопилкой. Но местные жители говорят, что иногда поздней осенью на одну ночь лесопилка оживает сама по себе и в полной тьме всю ночь слышен свист ремня, визг пилы, стук молотков, гулкий грохот неких изделий (судя по звуку – больших ящиков), бросаемых в кузов неведомо как туда проехавшей машины. Никто из местных не рисковал подойти к лесопилке и узнать, кто же так упорно трудится на ней. Даже самых отчаянных смущало то, что пила (судя по звуку) работала на полную мощность при отсутствии электропроводов на столбах, что сама трудовая деятельность неведомой бригады проходила в полной тьме, но мгновенно прекращалась с первым криком деревенского петуха [60]60
  С этими ранними, разгоняющими полуночных панночек криками петуха случаются курьезы. Как-то среди ночи я проснулся от сдавленных криков «Убиваю-ют! Убиваю-ют!», несшихся с дороги перед домом. Вглядываясь в кромешную тьму, я нарисовал в своем сонном воображение леденящую кровь картину: соседка напротив, по прозвищу Светка Кошка Драная (ее зверским боем и регулярно бьет муж по прозвищу Толя Тюремщик), зарубленная топором, ползет по дороге и жалобно взывает к моему милосердию. Выходить мне, однако, не хотелось (против топора, как и против лома, нет приема), но нужно было что-то предпринять. Я было уже надел штаны – главный признак мужчины и бессмысленно шарил по стене в поисках несуществующей шпаги, как вдруг понял, что сдавленный крик исходит не с дороги, а из сарая другой моей соседки. Там возгласом «Ку-ку-реку!!!» (преображенным расстоянием, стенами запертого сарая и моим воображением в отчаянный предсмертный кошкин стон «Убива-ют!») радостно объявлял о приходе нового дня рыжий красавец-петух, ныне, увы, покойный.


[Закрыть]. Утром возле лесопилки не нашлось ни горстки свежих опилок, не виднелось следов и от подъезжавшей машины, сам же диск пилы оставался по-прежнему ржавым и опутанным паутиной. Кроме того, очевидцы упоминали проявление хрестоматийных атрибутов нечистого места: уханье совы, густой туман над близлежащей низиной, мертвенный свет луны, которая иногда выглядывала из-за туч, стоны мальчика, утонувшего лет сто назад в соседнем болоте, сырость и пронизывающий холод подземелья. Склонные к мистике дачники (которые узнавали об всем от местных только весной) утверждали, что на лесопилке по ночам нечистая сила изготавливает из какого-то особого чертова дерева аэродинамические гробы для полетов в стратосфере, а также гробы для упырей, которые не берет осиновый кол… Но спорить с ними никто не хочет… В общем, место все равно неприятное. Где-то тут есть еще и старый колодец, в который кинулись один за другим и свели счеты с жизнью (или как здесь говорят – закупались) трое братьев Григорьевых, впавших разом, после нескольких месяцев совместного беспробудного пьянства в белую горячку. Перед смертью несчастные нарезали по всей деревне в темпе, достойном коко, спасаясь таким образом от преследовавших их зеленых чертей, скакавших за ними большими прыжками. Теперь на страстной неделе пить воду из этого опоганенного самоубийцами колодца приходит разная нечисть. Но где расположен колодец, я даже не узнавал. Ну его к черту!