Текст книги "Греческий мудрец Диоген"

Автор книги: Wim Van Drongelen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Диоген у Ксениада

Диоген стал рабом, но дух его оставался свободным.

Он поселился у Ксениада и стал для него таким нужным человеком, что тот без него ни за какое дело не брался.

Когда знакомые Ксениада спрашивали его, доволен ли он своим новым рабом, то он отвечал:

– Поистине не знаю, как благодарить Небо за такое счастье. Мир, тишина и порядок с тех пор, как Диоген поселился у меня в доме и охраняет мой дом.

Диоген полюбил своего господина за его кроткий нрав, но еще больше полюбил детей его, и дети горячо привязались к нему. Диоген знал, что воспитать детей – дело очень важное и трудное.

– Мое дело, – говорил он, – точно гончарное: дана мне мягкая глина, могу вылепить из неё, что мне хочется; а уж когда обожгут ее, тогда будет поздно, не выправишь изъяна. Тогда можно только разбить сосуд. Так и с детьми: когда молоды, – они мягки и все принимают в себя, а как вырастут, то с тем и останутся, что в детстве приобрели; потом трудно исправиться.

Диоген замечал, как часто родители начинают портить своих детей еще в юности, и, случалось, предупреждал их об этом и старался остановить юношу на краю пропасти, куда влекли его соблазны, примеры товарищей и поблажки слабых родителей. Так Диоген увидал раз, что молодой мальчик шел на обед к человеку, известному своей распутной жизнью. Диоген подошел к нему, взял его за руку, уговорил вернуться домой и, приведя его к родителям, сказал:

– Берегите его от погибели.

Еще в другой раз Диоген увидал юношу, идущего на пир.

– Зачем ты идешь туда, – сказал он ему: – ты потеряешь там мудрость.

Юноша не послушался его и все-таки пошел. На другой день они опять встретились, и юноша сказал Диогену:

– Вот, я вернулся с пира, и хуже не стал.

– Неправда, – отвечал Диоген: ты, наверное, осла бел духом.

Зато как радовался Диоген, когда замечал, что в молодом человеке еще действует совесть, и видел краску стыда на его лице!

– Это цвет добродетели, – говорил он, – это божественный дар.

В своих питомцах Диоген больше всего наблюдал, чтобы они не набирались вредных господских привычек, – сладко есть, мягко спать да кутаться в дорогие нежные ткани. Он знал, что все это портит людей, и потому приучал детей ходить босиком, носить только одну одежду из самой грубой ткани, ходить без шапки и спать на голой земле. Чтобы дети набирались сил, он устраивал им потешные игры, такие, чтобы все тело было в движении. Диоген постоянно вразумлял своих учеников, для чего все это им нужно; он учил их прибирать за собой, чтобы не мучить слуг и рабов, которым и без того было много работы в богатом доме. Дети слушали слова Диогена, но еще больше учились, глядя на самую жизнь своего учителя. Они перенимали его привычки, потому что он сам жил так, как учил жить других.

Сыновья Ксениада так привязались к Диогену, что не оставляли его до самой смерти.

Так жил Диоген у Ксениада и не желал себе ничего лучшего. Но его афинские друзья проведали, где живет их наставник, разыскали его и пришли к нему и предложили ему выкупить его из рабства. Диоген посмеялся над ними и сказал:

– Зачем даром деньги тратить? Лучше нищих накормите, а мне и здесь хорошо. Меня освободил от вечного рабства Антисфен, мой учитель, и с тех пор никто не может поработить меня.

Друзья Диогена не решались покинуть своего любимого учителя, и некоторые поселились недалеко от дома Ксениада. Диоген каждый день уделял время для беседы с ними. Он уходил в загородную слободу Кронион, около которого был тенистый сад, и любил сидеть в этом саду под тенью деревьев. Радуясь всякой Божьей твари, всякой былинке, Диоген говаривал:

– Чего еще нужно человеку? Как щедро наградила его природа. Где найду я постель мягче этого луга, где найду свет ярче этого солнца, где услышу песни прекраснее этого соловья, какой напиток слаще и чище этого серебристого ключа? И еды здесь довольно: сколько питательных растений, сколько сытных кореньев; пойду нарою себе и пообедаю. И не отнимет никто, а если и отнимет, пойду еще добуду, и не надобно мне зла держать на воров, не надобно защищать.

В этом саду. Диоген беседовал со своими учениками, а оставшись один, размышлял о том, как бы ему самому избавляться от своих грехов и слабостей и как другим помочь в этом.

Иногда он записывал свои размышления, но записи эти не дошли до нас: мы знаем о них только то, что писали другие, читавшие их. О записях своих он так рассуждал:

– Мне хочется писать! Но на чем же я буду писать? У меня нет ни вощеных дощечек, ни бересты, ни кожи, хоть бы плоский камень или кость, – ничего такого нет у меня. Как же быть? Да если б и нашлось что-нибудь такое, мне и писать нечем, никакого такого инструмента нет. Слышал я, что можно на песке писать, только жаль – скоро сотрется. Впрочем, я знаю много таких писак, которым бы, действительно, следовало писать на песке для того, чтобы поскорее пропали их никому ненужные сочинения. Ведь обходились же в старину без всяких этих приспособлений. Отчего же теперь нельзя? Прежде, правда, немного писали, – писали только то, что нужно и важно, а теперь все думают, как бы побольше написать. Да все без толку. Как же быть? писать-то мне хочется? Ах, я, простофиля! Ведь на стенах моего жилища ничего не висит: ни картин, ни портретов и никаких украшений, вот я возьму уголек и стану писать на стене, сколько хватит места.

Приходит раз к Диогену Ксениад, и видит – все стены исписаны. Догадался, пошел в город, купил костяные таблицы или дощечки, роскошно обделанные, и подарил Диогену. Диоген взял их и сказал:

– Спасибо тебе, Ксениад; если ты хочешь, чтоб я на этих дощечках писал, я могу сделать тебе одолжение. Видно, тебе хочется сохранить у себя мои бредни, – дело твое. А за внимание спасибо. Будь, по-твоему.

И стал он писать на костяных дощечках. В то время бумаги еще не было. Писали на коже, на широких древесных листьях, а кто побогаче, тот писал на кости особыми перышками.

Беседы Диогена с учениками о том, как мало нужно человеку

Беседы свои с учениками Диоген обыкновенно начинал с того, что доказывал им, как мало нужно человеку, чтобы быть счастливым, и что если бы люди поняли это все, стали счастливыми, потому что на всех бы хватило всего, что есть, и никто бы ни в чем не нуждался. Теперь же люди так изнежились, что они несчастнее диких животных. У животных нет ни огня, ни одежды, ни запасов пищи, а между тем они проживают назначенное природой время жизни, пользуются всеми телесными силами и хорошим здоровьем до смерти. Люди же, столь жадные до жизни и знающие столько средств, чтобы замедлить смерть, большей частью не доживают до старости и живут со многими болезнями. И никакое докторское искусство не приносит им пользы. Не помогают им и молитвы к богам, потому что они живут невоздержанной и погибают в пороках. Сколько люди изобрели всяких ухищрений, сколько научились делать разных новых штук, чтобы удобнее было жить, и все это им не на пользу, потому что мудрость и знание они употребляют не на правду и свободу, а на то, чтобы хитрее наслаждаться и ублажать себя. Они боятся суровой, трудовой жизни, им кажется, что они заботятся о себе, но они погибают из опасения за свое здоровье, из своей привязанности к жизни.

Такими речами Диоген изумлял богачей; иные убегали от него, считая его сумасшедшим, другие убеждались его словами, изменяли свою жизнь и становились счастливыми.

Раз собрались к Диогену несколько юношей, и он обратился к ним с такою речью:

– Мне было бы очень досадно, если б нашелся хоть один человек, у которого было бы меньше потребностей, чем у меня. Хорошо человеку живется, когда у него нет потребностей. А так как совсем без них нельзя обойтись, так хорошо, чтобы их было как можно меньше, и чтобы человек о них думал, как можно меньше.

– Да, ведь, это трудно, учитель! – возразил ему один юноша.

– Трудно, трудно, правда твоя, особенно вот таким как Херей и Филомедон, – сказал Диоген и указал на двух юношей в богатых одеждах. – Ведь вас с рожденья начинают портить. А подумайте-ка: разве не трудно жить тому дураку, который хочет, во что бы ни стало умереть богачом? Я полагаю, что ему гораздо труднее, чем бедняку. Сколько заботы ему о том, чтобы накопить богатство, а еще больше, чтобы удержать его у себя. А чего стоит другому из простого работника стать важным барином?… Безумные, слабые люди! ведь у человека и без того есть заботы такие, что и обойти нельзя, например: заботы о том, как уберечь себя от зла, как помочь страдающему. А вы еще много труда кладете на то, чтобы приобрести себе больше забот и страданий. А между тем при вдвое меньшем труде можно получить здесь, сейчас, такое блаженство, какое и богатым людям во сне не снилось. Да, поверьте мне, все страдания человеческие происходят оттого, что люди многого хотят, многого боятся, многому завидуют, на многое надеются, не, зная того, что в них самих есть все, что им нужно. Взгляните на меня! Я так блажен, как только может быть блажен человек, а мне нужно только немного хлеба или кореньев для того, чтобы жить, да вот еще этот плащ, чтобы не замерзнуть, и какой-нибудь шалаш или даже пустая бочка, чтобы лечь в сухом месте. И как я счастлив, что дошел до этого!

– Истинно так, учитель, – сказал один молодой человек, по имени Кратес. – Ты можешь гордиться этим, и мы завидуем тебе. Но сколько пришлось тебе перенести насмешек! Жутко бывает, когда решишься на какой-нибудь поступок и вдруг подумаешь, что скажут об этом другие.

– Да Кратес, это большой соблазн. Берегись его! Беда тебе, если станешь думать о том, что скажут о тебе другие. Кто из вас захочет войти в славу и честь у людей, тот себе наживет много страданий. За славой людской не угонишься, к людской молве и примениться нельзя. Посмотрите, кого почитают у нас и кому кланяются? Богачу. За что? За его деньги, а не за его добродетели; сановнику – за его важность, из страха, а не из любви к нему. Какому-нибудь красавцу льстят за его наружность, а опять-таки не за ум его или хорошую жизнь. Музыканту или живописцу воздают хвалу за их умения потешать праздных людей. Многих бесчестных людей ласкают и ухаживают за ними, чтобы пользоваться от них их плутовством. А за ясный ум, за честность, за любовь – не жди себе от людей славы и чести, потому что ясный ум твой обличит их неправду, честность твоя помешает их коварным замыслам, и любовь твоя заставит их стыдиться своих похотей. Но все ж таки, живя добродетельно, ты будешь счастлив и приобретешь друзей. Друзьями тебе будут те, кто поймут и полюбят тебя. От других же людей ты услышишь насмешки и ругательства, примешь побои и оплывания. Но не сокрушайся этому, а радуйся, потому что это значит, что ты живешь праведно.

Так говорил Диоген с учениками своими, и с наступлением вечера они расходились по домам, обдумывая все то, что слышали от своего учителя.

Отношения Диогена к людским толкам

Прав был Кратес, ученик Диогена, когда сказал ему, что трудно перейти к простой жизни, что придется перенести много насмешек и всякого позора. Диогену, действительно, пришлось перенести все это.

Ксениад, хозяин Диогена, очень любил его. Горько бывало Ксениаду слышать насмешки и клеветы, которые сыпались на его друга. Он приходил к Диогену и изливал пред ним свою душу, жалуясь на несправедливость людскую. Ж они подолгу между собою беседовали.

– Что же про меня говорят? – спросил раз Диоген у Ксениада.

– Да говорят, что ты притворяешься дураком.

– Скажи им, когда их увидишь, – ответил Диоген, что они притворяются умными.

– Еще смеются над тобою, что ты бросил кружку и пьешь из ладони.

– Да, ведь, они не знают, почему я бросил кружку; может быть, оттого, что она была худая, а новой не зачем было заводить, так как я научился у мальчика пить из ладони. Но если бы и не так, что же из этого? Я знаю богача Клеона, он пьет из золотого стакана. Но если бы он умел и хотел пить из ладони, то ему не пришлось бы так кривить душой и подличать перед силами мира, чтобы удержать у себя свое золото.

– Еще говорят про тебя, что ты говорить людям то, что они ни любят слушать.

– Чем же я виноват, что они не любят слушать правду?

– Им не нравятся твои привычки, твои дурачества, как они их называют.

– Дурачества! Да, ведь, весь Коринф наполнен множеством самым вредных дурачеств, почему же мне не могут простить мои немногие дурачества, которые для меня полезны и другим не вредят? Разве тебе хочется, добрый Ксениад, чтобы у меня не было этих дурачеств? Ведь тогда мне было бы тяжелее. Пускай смеются надо мною за мои привычки, лишь бы позволили мне спокойно жить. Если б у меня не было ничего смешного, они ведь, пожалуй, не вынесли бы моего присутствия и сжили бы меня со свету.

– Еще говорят про тебя, Диоген, что ты так странно живешь, одеваешься и поступаешь – только из гордости, чтобы отличиться перед людьми.

– Почему же из гордости? Я поступаю так по своим убеждениям; неужели коринфяне так проницательны, что могут знать даже мои намерения, почему я поступаю так, а не иначе? А если бы даже из гордости, так, ведь, и они не свободны от этой слабости, значит мы в этом равны. И хотя бы я и жил так из гордости, я думаю, что все же полезнее жить так, как я, чем подражать им в их жизни. Полезнее есть мою простую пищу, чем наслаждаться жирными кушаньями, которыми их повара незаметно отравляют их. В одежде и в жилище полезнее соблюдать простоту, чем подражать богачам.

Я уж привык к этой умеренности, так что она не тяготит меня, а, напротив, доставляет мне большая выгоды, и эти выгоды я не променяю на удовольствие сладко попить и поесть. С тех пор, как я живу просто и бедно, я всегда весел и ко всему расположен; мой дух ясен, разум деятелен, сердце чувствительно, все мои силы мае послушны, и не от желудка зависит мое обращение с людьми. Красота природы всегда меня радует, а к переменам погоды я привык: могу переносить и зной, и холод, и голод, и жажду, выдерживаю ветер и ненастье, насколько только может выдержать природа человека. Пусть ваши изнеженные, похожие на девушек, расслабленные богачи, которым причиняет боль малейшая складка на их мягкой постели, пусть они придут и переведаются со мною во всем этом. Посуди же сам, Ксениад: нужно ли быть гордым для того, чтобы жить так, как я живу?

– Пожалуй, ты и прав, Диоген – отвечал Ксениад. Только я все думаю о том, а что будет, если все начнут жить так? Ведь сама природа доставляет нам столько удовольствий и изощряет наш ум на изобретение разных предметов для убранств и наслаждений. Если ты прав, то что же будет с наукой и искусствами? Все сотворено для нас. Кто же всем этим будет пользоваться?

– Если ты что-нибудь присваиваешь себе, Ксениад, это еще не значит, что оно сотворено для тебя. Я расскажу тебе причту: один богатый человек сделал большой пир и позвал на этот пир всяких гостей из всех земель, народов и языков, всякого звания, пола и возраста. По своей щедрости он предоставил всем своим гостям многие кушанья, и все в большом изобилии, и притом каждому дал то, что ему всего полезнее. Все ели и пили, и благодарили хозяина. Но вот между гостями оказался один, который не удовольствовался тем, что стояло перед ним, и захватил себе и отдаленнейшие блюда, не рассуждая, что не все приготовлено для него одного, и что у него только один желудок, или что некоторые кушанья поданы для слабых и хворых гостей. И стал этот гость отнимать у других и пожирать все, и наелся до тошноты, так что его стало рвать. Что скажет хозяин о таком госте и как поступит с ним?

Но дождавшись ответа, Диоген продолжал:

– Богатый и щедрый хозяин – это природа; гости – это все люди у нее на пиру. А жадный гость – это тот богач, который собирает себе еду и питье изо всех стран земных и, живя на севере, хочет, во что бы то ни стало питаться южными плодами, а зимой поедать летние овощи. Пусть каждый берет то, что лежит подле его, и ест столько, сколько нужно для утоления его голода, тогда мы все встанем из-за стола природы сытыми и здоровыми. Вот все, что произошло бы, если б все стали жить по моим правилам. И как желал бы я, чтобы поскорее настало это время!

– Не знаю, когда настанет это время, – ответил Ксениад: – но ты, Диоген, сделал, что мог для того, чтобы оно приблизилось.

Старик и бессердечный богач

Диоген вышел, раз из города Коринфа и пошел прогуляться. Пришел он к морскому берегу и видит – сидит на берегу старик и смотрит в даль, в море, точно ждет кого-то, а по щекам его текут слезы. Диогену стало жалко старика, он подсел к нему и говорит:

– О чем, дедушка, плачешь? Кого с моря ждешь?

– Ах, милый человек, как мне не плакать! Выла у меня дочка, молоденькая, лет тринадцати, единая утеха на старости моей. Красавица писанная, уж как умна и добра – и сказать нельзя. Раз вышла она на берег погулять, камушки сбирать любила. Только в это самое время пристала к берегу лодка с морскими разбойниками. Корабль их стоял, вдали от берега, в море на якоре. Дочка моя и не заметила, как они к ней подкрались да и схватили ее. Она кричать; я на крик прибежал, бросился к ним, просил, умолял их, плакал, на коленях стоял перед ними, в ногах ползал – не сжалились. Поговорили что-то между собой, один подошел ко мне и сказал:

– Мы за добычей охотимся. Дочка твоя дичина славная: мы за нее много денег возьмем, а продавать ее нам все равно кому; хочешь, и тебе продадим, уважим тебя на старости лет, подешевле возьмем, давай за нее один талант[1]1
  Талант – на наши деньги 1300 руб. сер.


[Закрыть].

– Что вы, помилуйте! За мою-то дочь да мне же и платить целый талант!

– Как хочешь, говорят, нам все равно; продадим ее и в другом месте, у нас ее какой-нибудь царь или князь возьмет. За красоту ее много дадут!

– Так и не мог я их умилостивить. Что мне делать? Побежал я к прежнему своему барину, Херею; усадьба его здесь, недалеко. Я у него рабом прежде был, да откупился, теперь рыболовством занимаюсь. Знаю я, что у него денег счету нет. Пожалеет, думаю, отца-старика, своего слугу прежнего. Пришел к нему, повалился в ноги, просил, просил…

– Нет, говорит, извини меня, у меня нет теперь свободных денег.

Отвернулся и пошел прочь от меня. Вернулся я на берег: разбойники ждут; как увидали, что я ни с чем пришел, отпихнули лодку и поплыли в море. Я так и повалился без памяти. А очнулся, вижу – корабль чуть виднеется в морской синеве. Теперь каждый день хожу сюда да смотрю в море, все думается – не вернется ли дочка моя ненаглядная!

И старик опять заплакал.

– Жаль мне тебя, – сказал Диоген, – да помочь-то тебе не знаю чем. Только и могу сказать, что плакать не надо, слезами не вернешь ее. Лучше займись своим делом, работа утешит горе твое. А то, может, попадется тебе другая дочка, приемная. Ты ее полюби вместо своей, и легче станет.

– Спасибо, добрый человек, на ласковом слове; но не такое мое горе, чтобы легко было его забыть.

Простился Диоген со стариком и пошел назад. Проходить ему надо было через Хереев сад, и встретил Диоген самого хозяина.

Херей иногда из любопытства приходил слушать Диогена: и видел Диоген, что Херею трудно понять его, а еще труднее переменить жизнь, потому что любит еще он свое богатство больше души своей.

Увидав Диогена, Херей обрадовался ему и ласково сказал:

– Здравствуй, учитель! Зайди ко мне; я тебе покажу новую картину.

Диоген зашел к нему. Херей показал ему картину. Видит Диоген: нарисованы три голые женщины, а вокруг них цветы и мотыльки, просто смотреть совестно. А Херей говорит.

– Ну, что, Диоген, не правда ли, прекрасная картина? А знаешь, сколько я за нее заплатил? Не дорого, только четыре таланта.

– Четыре таланта! Ах, Херей, Херей! и ты не мог дать одного таланта старику, чтобы возвратить ему его дочь из плена, а четыре таланта тратишь на такую дрянь. Да, ведь, через несколько дней эта картина тебе надоест, ты на нее и смотреть не станешь. А старик-отец все плачет и никогда не утешится.

Горько стало Диогену видеть такое бессердечие, он знал, что таких людей тысячи, и каждый из них живет страданиями многих бедняков. У Диогена душа возмутилась, и речь его полилась неудержимым потоком.

Горе вам, горе, богатые! Смотрю я на ваши палаты, сады, картины, статуи, золото, серебро и слоновую кость, на ваши игры и театры, и вижу я за ними десятки тысяч голодных, холодных людей, им негде укрыться от ненастья, потому что вы живете в мраморных палатах. Ям нечем прикрыть свою наготу, потому что вы сами и ваши рабы улестите в великолепных одеяниях, нечем насытиться, потому что вы проедаете на пиру недельное пропитание тысяч! Да что я говорю понапрасну: ведь, вам говорить все равно, что стенам – не услышите. Чего бы я не дал, чтобы мне удалось одного из вас разжалобить!

– Ты несправедлив к нам, учитель, – возразил Херей. – И мы живем не без пользы для других; подумай, сколько людей кормятся нашими затеями, сколько мы даем работы другим. Мы поддерживаем этим промышленность, художество, торговлю!

– Не говори мне этого, Херей. Ты сам знаешь, что и на пожарище можно добыть огня, чтобы засветить свою лампу, но никто не назовет пожар благодеянием. Еще бы вы не тратили своего богатства на прокормление тех, кто трудится для вашей лености, тщеславия и роскоши. Но вспомни, Херей, сколько несчастных людей совсем не могут служить твоим прихотям, сколько больных людей умирает в нищете и лишениях.

Вспомни невинную девушку, с которой срисована твоя картина. Ты бы навсегда избавил несчастную девушку от необходимости служить твоему разврату. А сколько сирот беспомощных нуждаются в попечении. Сочти, сколько тысяч людей должны нуждаться для того, чтобы один из вас мог ежегодно проживать десятки и сотни тысяч! Вам следовало бы делать добро хотя бы только для того, чтобы отвратить от себя ненависть, которую внушает людям ваша безумная расточительность. Много, много людей, несмотря на самую тяжелую работу, не могут заработать для своих детей столько хлеба, сколько вы ежедневно велите выдавать на корм собакам своим. Подумай об атом Херей, и опомнись!