Текст книги "Зимняя война"
Автор книги: Вяйнё Таннер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Вечером этого дня, в 18.00, в Большом театре состоялась грандиозная церемония, организованная советским правительством в ознаменование годовщины Октябрьской революции. Программа началась с полуторачасового доклада Молотова, полного восхваления успехов, достигнутых Советским Союзом. После него последовал легкий эстрадный концерт: пение, музыка и темпераментные танцы. Сталин сидел в боковой ложе, и присутствующие не могли его видеть.
В перерыве гостей пригласили в буфет, где стол был сервирован вкуснейшими сандвичами и разнообразными деликатесами. Здесь Деревянский, советский посол в Хельсинки, подошел поговорить со мной. Раньше я много раз беседовал с ним весьма откровенно, поэтому теперь я пожаловался ему, что переговоры проходят с трудом и, весьма похоже, могут закончиться безрезультатно. Он заверил меня, что скоро наступит перелом к лучшему. Я спросил, на чем базируется его убежденность, но он не смог объяснить.
Церемония закончилась в 0.30.
Следующий день, 7 ноября, был днем годовщины революции, большим праздником для Москвы и всего СССР. Мы получили приглашение наблюдать парад на Красной площади. День был сырой, и Паасикиви не захотел идти на площадь и стоять там несколько часов, так что я отправился туда один. Мне отвели место среди иностранных дипломатов, на невысокой трибуне слева от Мавзолея Ленина. Оттуда открывался хороший вид на площадь. Вскоре на трибуну на верху Мавзолея поднялась группа наиболее известных вождей Советского Союза, включая Сталина и Молотова. Я заметил вокруг себя также много известных людей.
Во время парада по площади прошло около 30 тысяч солдат. Ими командовал маршал Буденный, которого легко можно было узнать по его знаменитым усам. После пехоты по площади прошли мощные моторизованные силы. Парад произвел сильное впечатление на зрителей, по крайней мере на меня, не слишком большого знатока таких вещей.
Отношение к параду моего соседа – Лоуренса Штейнхарта, посла Соединенных Штатов, – было противоположным. Он то и дело критиковал как войска, так и их оружие. То танки казались ему неповоротливыми, то армейское оружие выглядело устаревшим, поскольку автоматом был вооружен, наверное, каждый двадцатый солдат, и так далее. Наконец я не вытерпел и спросил его, является ли он специалистом в этих вопросах. Он ответил, что раньше был офицером. Поскольку день был холодный, он то и дело прикладывался к фляжке с коньяком, которую доставал из кармана. Он предложил выпить и мне, но я только поблагодарил, сказав, что не замерз.
После окончания военного парада началась процессия совсем другого рода. Людская река плотными рядами вытекала на площадь с дальней стороны. Люди несли в руках множество громадных портретов знаменитых деятелей, поэтому площадь представляла собой целое море лиц. Кто-то сказал, что миллион человек прошли мимо Мавзолея и стоящих на его трибуне лидеров. Когда демонстрация закончилась, зрители стали расходиться. Возвращаясь в посольство пешком, я обратил внимание, что весь город был на ногах. Улицы были полны народа. Люди проводили этот день как всенародный праздник.
Празднование годовщины революции продолжилось и вечером, хотя и другим образом: на 22 часа был назначен прием Молотовым членов дипломатического корпуса. Он состоялся в бывшем дворце богатого купца. Среди приглашенных были и члены финской делегации. Паасикиви не пожелал идти, сославшись на легкую простуду, но я с радостью принял приглашение.
Сначала мы все заняли места в большом зале, где перед нами выступили знаменитые русские артисты с музыкальной программой. После концерта мы перешли в другие комнаты, где был сервирован поздний ужин.
По случаю идущих в настоящий момент переговоров с Финляндией я удостоился чести сидеть за столом почетных гостей, рядом с такими членами правительства, как Молотов и Микоян. Сталина на приеме не было. Среди гостей были Потемкин с супругой. Судя по гостевой карточке, стоявшей на каждом приборе, место рядом со мной должен был занять пресловутый Берия, глава ГПУ, но вместо него приехал его молодой заместитель Меркулов. Из иностранных дипломатов за нашим столом были посол «дорогого друга и союзника» Советского Союза, гитлеровской Германии, граф Шуленбург; итальянский посол Россо с супругой; послы Китая, Персии и Эстонии, а также госпожа Ирьё-Коскинен. Остальные многочисленные гости разместились за меньшими столами, стоявшими в некотором отдалении. Еда и напитки были в изобилии, одних только вин было пять сортов. Тосты следовали один за другим, гости не жалели напитков. Молотов, как мне показалось, решил вызвать своих соседей по столу на соревнование и после каждого тоста лихо осушал свой бокал. Он предложил тост за Финляндию, пожелав успеха проходящим сейчас переговорам. Я поднялся и почтительно произнес ответный тост. Микоян, сидевший рядом с Молотовым, очевидно, решил проверить, удастся ли «капиталистической женщине» устоять против его вина. Он произносил тост за тостом за молодую жену посла Россо, и скоро глаза ее закатились.
Поговорить толком за время этого длинного обеда мне так и не пришлось. Мои соседи по столу оказались неразговорчивыми. Меркулов, сидевший справа от меня, оказался очень мрачной личностью; когда я пытался завести с ним разговор, он отвечал кратко и односложно. Слева от меня сидел дородный посол Китая, с которым я тоже пытался поговорить. Но на каком бы языке я ни пытался завести с ним разговор, он не понимал, а я, к сожалению, не знал китайского языка. Мне оставалось только наблюдать за тем, что происходило за нашим столом и маленькими столиками. Кстати, обстановка за ними была куда свободнее, чем за нашим.
Когда долгий ужин закончился и мы встали из-за стола, ко мне подошел и представился граф Шуленбург. Он сказал, что накануне прилетел из Берлина, чтобы принять участие в празднествах. И заметил, что в германском министерстве иностранных дел считают заключение соглашения между Финляндией и Советским Союзом делом решенным. Согласно его мнению, Финляндия могла бы предложить один остров поблизости от Ханко, который бы удовлетворил Советский Союз. Я подумал, что он имеет в виду Юссарё, об уступке которого мы запросили правительство, и удивился, как могла произойти такая быстрая утечка информации из Хельсинки. Но оказалось, что он имел в виду Утё, который упоминался в германской прессе.
Я сказал, что не уверен в том, что соглашение будет достигнуто, поскольку все зависит от советской стороны.
«Вам, разумеется, виднее», – ответил Шуленбург.
Разговор перешел на трудности переговоров, и я выразил сожаление, что после советско-германского пакта ситуация изменилась не в нашу пользу. Я отметил, что не в интересах Германии позволить Советскому Союзу вести свою собственную линию в этом вопросе.
Шуленбург сказал: «Но что мы можем сделать? У нас связаны руки. В настоящий момент мы ничего не можем сделать. Сейчас СССР получил ту возможность, которой давно дожидался».
Потом мы поговорили о положении в Германии, которое, по его признанию, было плохим, хотя и не таким плохим, как в России. «Если бы немцы увидели, какой здесь недостаток продуктов питания, они бы не ворчали так много», – заметил посол.
В целом, судя по словам моего собеседника, германо-советская дружба была не такой уж горячей. Он говорил о русских в самых презрительных выражениях и в конце концов сконцентрировал свой огонь на нынешнем банкете. «Und mit diesen Menschen mussen wir zusammenarbeiten!» («И с такими людьми мы должны сотрудничать!») – сказал он, когда мы прощались.
Мне удалось также переговорить с народным комиссаром внешней торговли Микояном, одним из ближайших друзей Сталина. Он был в курсе проходивших переговоров и выразил надежду, что они закончатся соглашением. Я пожаловался и ему на чрезмерность советских требований, которые ставят под вопрос достижение соглашения. Он удивился, сказав, что они были «минимальными», как говорили все советские руководители. Он сообщил мне, что, когда в Совете Министров обсуждали требования, которые предстояло предъявить Финляндии, то решили, что ей должны были быть предъявлены самые легкие требования. Все они испытывают громадное уважение к Финляндии; в ходу пословица «финский народ – твердый народ», и к нему надо относиться с осмотрительностью. «Представьте себе, – сказал он, – если бы в нашем правительстве были одни только русские, все обстояло бы совсем по-другому. Но Сталин грузин, я – армянин, и многие из остальных относятся к национальным меньшинствам. Мы прекрасно понимаем положение малых стран».
Микоян не скрывал своего восхищения Сталиным. Ленин, по его словам, был очень одаренным человеком, но Сталин – гений, что значит гораздо больше. При этом Микоян не забывал прикладываться к бокалу, и разговор становился все менее связным.
Прием все еще продолжался, когда я начал пробираться к выходу; домой я вернулся в три часа ночи. Новые инструкции, которые были обещаны нам накануне, еще не прибыли из Хельсинки.
Глава 5
Конфликт обостряется
Утром 8 ноября из Хельсинки была получена шифрованная телеграмма, расшифровка которой продолжалась до одиннадцати часов. Это оказались новые инструкции, составленные президентом и согласованные с главами парламентских фракций. Согласно этим инструкциям передача полуострова Ханко не подлежала обсуждению, будь то на условиях аренды, продажи или обмена. Это относилось и к островам в окрестностях Ханко. Обсуждать статус Юссарё, таким образом, не следовало. Уступка Ино могла рассматриваться только при условии, что Россия откажется от своих требований по Койвисто и Ханко. Нам предоставлялись полномочия обсуждать уступку только северной части полуострова Рыбачий. Компенсации, которые следовало потребовать за уступки на Карельском полуострове, должны были поступить в следующей телеграмме.
Все мы были очень разочарованы полученными инструкциями. Мы ожидали, что в Хельсинки поймут: соглашение может быть достигнуто только путем новых уступок. Поэтому мы запрашивали разрешение предложить уступку Юссарё на западе и Ино на востоке. Поскольку нам было отказано, мы, после обсуждения, решили еще раз испытать твердость негативной позиции Хельсинки. Плодом наших обсуждений была телеграмма, отправленная около полудня:
«Инструкции получены. Если не удастся заключить соглашение на этой основе, можем ли мы прервать переговоры?»
Ответ на наш запрос пришел около полуночи:
«Вы осведомлены, что сделанные нами уступки максимальны, насколько это позволяют наша безопасность и независимость. Если невозможно заключение соглашения на этой основе, вы имеете право прервать переговоры. Эркко».
Новые инструкции не оставляли нам пространства для маневра в решающей фазе переговоров. У Паасикиви начался очередной приступ гнева. Он яростно критиковал инструкции: «Если военные ничего не могут сделать, необходимо избежать войны и дать задний ход. Никто из армейцев, кроме Маннергейма, ничего не понимает».
И действительно, Маннергейм сказал Паасикиви, когда они сидели вечером накануне нашего отъезда: «Вы обязательно должны прийти к соглашению. Армия не в состоянии сражаться».
Из Хельсинки позвонил корреспондент «Свенска Прессен» с просьбой сообщить новости. Я вкратце обрисовал ему ход событий и спросил, опубликованы ли в утренних газетах какие-нибудь правительственные сообщения. Из его слов я узнал, что Государственный совет накануне вечером собрался на совещание в одиннадцать часов. На нем присутствовали также спикер парламента Хаккила и председатели парламентских фракций. Присутствующие были поставлены в известность о нашем сообщении. Послеобеденные газеты вышли с сообщением, что президент утвердил новые инструкции.
Позднее я узнал подробности этого заседания. Кабинет министров и председатели фракций рекомендовали утвердить инструкции в том виде, в каком они и были отправлены. Но до заседания фракция социал-демократов сообщила о своей позиции. Мауно Пеккала, председатель фракции, одобрил новые инструкции как основу для переговоров, но высказал пожелание, чтобы участники переговоров с финской стороны вели обсуждение с целью избежать войны. Воистину удобная позиция для ведения дел: писать строжайшую инструкцию, отклоняться от которой не позволялось, но в то же время говорить: вы уж, ребята, не доводите дело до войны!
Переговоры прерваныВосьмого ноября был день отдыха, поэтому отложили переговоры до завтра. Время прошло в осмыслении новых инструкций и обдумывании переговорной тактики. Мы решили, что будет лучше с самого начала отвергнуть требования предоставления баз в устье Финского залива. Если это остановит ход дела, переговоры придут к концу. Если советские руководители откажутся от своих требований, мы сможем продолжить разговор о Карельском перешейке и Суурсаари.
На основании данных, полученных по телеграфу, мы подготовили проект меморандума о собственности, которая должна была отойти вместе с территориями на Карельском перешейке. Общая стоимость собственности, которую требовалось компенсировать, достигала, по нашим подсчетам, 800 миллионов марок.
На следующий день, 9 ноября, мы уведомили секретаря Молотова, что готовы двигаться дальше. Время встречи было назначено на 18.00.
На этот раз присутствовали и Сталин и Молотов. Переговоры закончились ровно через час.
В начале встречи Паасикиви выразил сожаление, что болезнь помешала ему присутствовать на церемонии, состоявшейся два дня тому назад. Наши партнеры выразили ему сочувствие. Я сказал, что это был веселый и приятный вечер. Кажется, это доставило удовольствие нашим хозяевам, которые широко улыбнулись при этих словах. Но вскоре их настроение изменилось.
Паасикиви начал зачитывать наш ответ, в котором перечислялись соображения, которые препятствуют уступке Ханко и прилегающих островов для организации военной базы. Финское правительство не может принять это требование.
Глаза наших партнеров широко раскрылись от удивления. Стало ясно, что они ожидали, что мы охотно согласимся с этим предложением.
После этого последовал обмен мнениями.
Сталин указал на карте остров Руссарё: «Может быть, вы уступите хотя бы его?»
Как предписывали наши инструкции, мы ответили отрицательно.
«Тогда, похоже, ничего не выйдет. Ничего не выйдет», – сказал Сталин.
Стало ясно, что ни одна из сторон ничего не может добавить к своим аргументам относительно базы в окрестностях Ханко. Все доводы уже приводились раньше.
Затем мы сказали, что готовы предложить южную часть Суурсаари.
Сталин возразил: «Остров будет иметь двух хозяев. Это не пойдет. А что вы предлагаете на Карельском перешейке?»
«Ничего нового мы предложить не можем, – ответили мы. – Мы отклоняем предложенную пограничную линию. Мы настаиваем на своем прежнем предложении».
«Вы не предлагаете даже Ино?»
«Мы не запрашивали мнения нашего правительства по этому вопросу».
Я пытался показать на карте, как хорошо будет защищен Ленинград в случае принятия наших предложений. В дополнение к укреплениям Кронштадта и Красной Горки Россия получит острова в Финском заливе и всю приграничную область вокруг Териоки.
«Все это было и у царя, но ему еще был нужен Ино».
Вслед за этим наши партнеры указали на узкое место напротив Сейвястё. Здесь по обоим берегам следовало возвести крепость, иначе эта щель не будет закрытой. Острова, которые предполагалось уступить, были всего лишь небольшими «точками». С этим ничего нельзя было поделать.
«Мы просто станем обстреливать друг друга – вы нас, а мы вас» (через Сейвястё).
Затем Сталин и Молотов снова ухватились за вопрос об Ино, заметив, что для организации его защиты потребовалось бы двадцать километров предполья.
Сталин произнес: «На этом клочке земли, что вы нам предлагаете, мы сидели бы как на острие остро заточенного карандаша» – и указал на кончик своего карандаша.
Я попытался измерить по карте ширину этого пространства.
Молотов спросил: «Ну и сколько там?»
«Около восьми километров», – ответил я.
«Ну вот видите», – сказал Молотов.
Поскольку диалог продолжался, я указал на карте Суурсаари. При этом я хотел доказать, что Финляндия не может поступиться частью своей территории на западе.
Не отказываясь от претензий на Ханко, наши партнеры продолжали настаивать на своих требованиях относительно Карельского перешейка. Но и здесь мы не могли сделать какую-то уступку, поскольку не имели полномочий. Продвинуться вперед было невозможно.
После часа бесплодных хождений вокруг и около предложений обеих сторон переговоры явно зашли в тупик. Тогда я решился сказать, что в такой ситуации было бы лучшим выходом сделать заявление для печати, что прийти к соглашению не удалось.
Сталин сразу же согласился на это предложение. Возможно, он ожидал, что мы так поступим. Эти переговоры часто были похожи на партию в покер.
Расставание было дружеским. Сталин даже сказал: «Всего хорошего!», а Молотов произнес: «До свидания».
Вернувшись в посольство, мы отправили в Хельсинки длинную телеграмму, в которой сообщили о ходе переговоров. Мы доложили, что, по нашему мнению, переговоры прерваны. Мы просили, однако, не сообщать о нашем предположении в печати. В нас еще теплилась слабая надежда, что не все потеряно. Ведь уже два раза случалось так, что мы расставались с нашими партнерами даже без упоминания о следующей встрече. По всему поведению Сталина нам казалось, что он настоятельно заинтересован в соглашении. Не напрасно же он посвятил так много своих вечеров делам маленькой Финляндии. Более того, он пытался найти компромиссы, говорил об уступке Руссарё, которую мы были обязаны отклонить.
Я был уже в постели, когда раздался стук в дверь и мне вручили письмо, которое только что доставил секретарь Молотова. Секретарь настаивал, чтобы ему позволили лично вручить мне это письмо, но ему сказали, что я уже лег спать, и он передал его через Нюкоппа. В письме шла речь о нашей памятной записке, которую мы передали во время вчерашней встречи. Поскольку в ней содержалась фраза «Финляндия не может предоставить иностранному государству военные базы на своей территории и внутри своих государственных границ», нас упрекали в искажении позиции Советского Союза. Претензия состояла в том, что, «если район Ханко или острова к востоку от Ханко будут проданы или обменены на территории в Советском Союзе, они более не будут считаться финской территорией или территорией, находящейся в границах Финляндии». По этой причине наша памятная записка была возвращена.
Я восхитился этим примечательным образцом русской тактики. Поскольку Паасикиви еще не лег спать, я заглянул к нему в комнату и показал ему это письмо. Перечитав его вдвоем, мы не могли не рассмеяться над этим изобретением Молотова.
«Ну и крючкотворы!» – покачал головой Паасикиви.
Мы тем не менее поняли, что таким образом русские снова открывают нам дверь. Возможно, мы получим шанс встретиться еще раз и возобновить прерванные переговоры. Но сперва требовалось хорошенько встряхнуть Хельсинки. Не было причин оставлять эту возможность неиспользованной. Мы решили, что прежде всего надо хорошенько выспаться.
Я лег в кровать и выключил свет, но в дверь снова постучали. Оказывается, звонили из «Суомен Социалдемокраатти» и спрашивали о новостях. Газете было дано понять, что, возможно, мы снова встретимся с нашими партнерами за круглым столом. Я попросил звонившего репортера перезвонить в министерство иностранных дел, чтобы тамошние чиновники не слишком нервничали по поводу прекращения переговоров. Репортер также сообщил мне, что германское информационное агентство DNB распространило известие, что переговоры будут возобновлены через день или два. После этого я снова отправился в постель, и мне уже никто больше не мешал.
Как следует выспавшись, Паасикиви и я начали размышлять о том, что хотел сказать своим письмом Молотов и что нам следует предпринять. Молотов, казалось, не хотел прерывать переговоры и поспешил отправить это письмо, пока мы не успели информировать Хельсинки. Мы известили новой телеграммой Хельсинки, что возможно продолжение переговоров.
В ответ мы получили телеграмму от Эркко, что правительство полностью одобряет нашу позицию. Им, собственно, не оставалось ничего другого – мы поступали в точном соответствии с данными нам указаниями.
Тем временем в нашем сознании появилось подозрение, что Молотов решил завершить все дело. Но что он хотел показать возвращением нашей памятной записки? В обычной дипломатической практике это означало, что адресат не желает принимать мнение отправителя.
Во всяком случае, мы пришли к заключению, что нужно продолжить переписку. Паасикиви написал ответ, к которому я добавил несколько фраз. В письме мы сделали обзор последнего этапа переговоров. Далее мы указывали, что район при устье Финского залива, вопреки точке зрения Молотова, остался бы в границах Финляндии, даже если бы Финляндия отказалась от него в пользу СССР. В заключение мы от лица финского правительства выражали искреннее желание достичь взаимовыгодного соглашения между нашими странами на основе тех уступок, которые предложила Финляндия.
Когда письмо было переведено на русский язык, мы обратились по телефону к секретарю Молотова с вопросом, когда и куда мы могли бы его передать. Само собой разумеется, секретарь не ответил нам, пока не получил указания от Молотова. Мы уже стали думать, что наше послание постигнет та же участь, что и отвергнутый демарш шведского посла. Мы решили в этом случае вернуться назад. Но в конце концов нас известили, что мы можем доставить письмо секретарю министра иностранных дел в 20.30.
После этого нам оставалось ждать, будут ли переговоры возобновлены.
Весь следующий день 11 ноября от наших партнеров не поступало никаких известий. Время от времени мы принимались гадать, что это может означать. Нам так и не стало полностью ясно, что означает письмо Молотова. Если оно должно было стать завершающим аккордом переговоров, он мог бы выразить это гораздо яснее. Мы пришли к заключению, что наше письмо не ослабит наши позиции.
В остальном день прошел в будничных заботах. В 13.30 послы Скандинавских государств с супругами пришли на обед в финское посольство. Вечером ужин в нашу честь устроил первый секретарь посольства Арне Соланко.
Мы попытались заказать билеты на завтрашнее представление «Пиковой дамы», но не смогли достать их. Нам сказали, что все билеты уже проданы.
Не получая никаких вестей от наших партнеров, мы стали планировать возвращение домой. Мы решили отправиться в понедельник 13 ноября, если не будет возражений от Хельсинки, и заказать билеты завтра. Если это не произведет на другую сторону никакого впечатления, то все станет ясно.
Следующий день, 12 ноября, было воскресенье, ждать вестей не следовало. Мы ответили на запрос Эркко о содержании письма Молотова. Во второй телеграмме мы сообщали, что планируем выехать назад вечером в понедельник, если правительство не возражает и если ничего не произойдет. Поздно вечером нам пришло известие о том, что заседание кабинета состоится в понедельник.
Я также переговорил по телефону с Эркко, который подтвердил, что заседание кабинета назначено на 10.15 в понедельник.
В советских газетах начались нападки на Финляндию. «Известия» и «Правда» напечатали заметки от своих корреспондентов в Финляндии. Они также сообщили о редакционной статье в газете «Сойхту», в которой высказывалось мнение, отличное от точки зрения правительства; утверждалось, что эта статья выражает общественное мнение Финляндии. Вышедшие ближе к полудню «Красный флот» и «Труд» разразились громадными статьями, враждебными Финляндии. В качестве образчика редакционного стиля я воспроизвожу заключительный пассаж передовицы газеты «Красный флот»:
«Провокаторы, поджигатели войны и их приспешники пытаются представить советские предложения как угрозу не только для независимости Финляндии, но также для безопасности Скандинавских стран, в частности Швеции. Советские люди гневно отвергают эти грязные измышления международных политических жуликов. Мы знаем, что единственным мотивом нашего правительства есть и всегда будет забота об ограничении зоны войны и гарантирование жизни и мирного труда государств, являющихся соседями советских людей. Непоколебимо приверженное принципам своей мирной политики, советское правительство найдет пути и средства обеспечить безопасность самых дальних наземных и морских границ нашего отечества».
Большую часть дня мы провели в посольстве, позволив себе лишь на два часа выехать на Воробьевы горы и полюбоваться оттуда панорамой города.
В понедельник, ожидая ответа Хельсинки на запрос о нашем возвращении, мы подготовили вежливое письмо Молотову, в котором извещали его, что возвращаемся в Хельсинки, поскольку не удалось найти основы для соглашения, которое предполагалось заключить. Поблагодарив его за дружественный прием, мы выразили надежду, что в близком будущем переговоры приведут к результату, устраивающему обе стороны.
Основным намерением этого письма было оставить дверь открытой для дальнейших контактов.
В три часа пополудни состоялся телефонный разговор с Эркко. Он сказал, что в 10.15 состоялось заседание кабинета министров. На нем присутствовали президент и председатели парламентских фракций. Правительство пришло к заключению, что мы должны возвратиться домой, и парламент был того же мнения. Подтверждение этого решения было получено нами телеграммой, которая поступила в пять часов пополудни. Мы стали собираться в обратный путь. Отправили Молотову письмо и сообщили о возвращении на родину в протокольный отдел Народного комиссариата иностранных дел.
Из Москвы мы отправились в 21.50. Проводить нас на вокзал пришли, кроме сотрудников посольства, послы Скандинавских государств и Понтиковский, заместитель начальника протокольного отдела Баркова.
Уже на перроне вокзала Маасенг, посол Норвегии, сказал мне, что его правительство очень беспокоит судьба Петсамо. Норвегия уже начала укреплять Варангер-фьорд.
В Ленинград мы прибыли по расписанию утром 14 ноября и снова остановились в гостинице «Астория». День мы посвятили осмотру города и посещению Русского музея (бывшего музея Александра III), в котором было выставлено много картин Репина.
Вечером в 18.22 мы отправились поездом с Финляндского вокзала. И на этот раз перрон вокзала был оцеплен милиционерами, не подпускавшими к нам горожан. Когда поезд подходил к Териоки и Виипури, их перроны были полны людьми, жаждущими услышать о ходе переговоров.
В Хельсинки мы прибыли утром 15 ноября, и в десять часов мы были уже у президента, чтобы доложить ему о переговорах. В его кабинете были премьер-министр Кайяндер и министр иностранных дел Эркко. Затем в 15.00 доклад был сделан перед Государственным советом, где присутствовали спикер парламента Хаккила и все председатели парламентских фракций.
Члены парламентских фракций тоже пожелали услышать доклад. Я выступал перед социал-демократической фракцией парламента 18 ноября, перед фракцией аграрной партии 21 ноября и перед коалиционной фракцией (консерваторов) 23 ноября.
Я сделал обзор переговоров для совета социал-демократической партии на его заседании 26 ноября. За докладом последовала оживленная дискуссия, и все члены совета одобрили наше поведение во время переговоров. Только К. Х. Виик выразил пессимизм, упрекнув партию в излишне националистической позиции. Отвечая ему, я в заключительном слове сказал, что «Финляндия не должна соглашаться на уступки, которые наносят вред независимости и безопасности страны, в то же время следует избегать военного столкновения и предпринимать всевозможные усилия, чтобы уладить конфликт мирным способом».
Совет партии принял единогласное решение опубликовать эту речь в прессе. Решение было принято в то же самое время, когда произошел известный «инцидент в Майниле». [14]14
Имеется в виду обстрел, произведенный якобы с финской стороны пограничной зоны в районе деревни Майнила на тогдашней советско-финской границе. По современным данным – провокация, организованная советскими спецслужбами по распоряжению руководства с целью создания повода к войне.
[Закрыть]
Поскольку советские источники позднее утверждали, что Финляндия уступила давлению великих держав при выборе своего курса, интересно вспомнить об отношении великих держав к этим переговорам.
Посол Германии граф Шуленбург имел разговор с Молотовым после нашей второй поездки в Москву. Молотов передал ему резюме требований советского правительства к Финляндии и посвятил в ход переговоров. У дипломатов Скандинавских стран, встречавшихся затем с Шуленбургом, сложилось следующее мнение: он считает, что Финляндия примет советские требования, в том числе по Ханко, поскольку это не вступает в противоречие с нейтралитетом Финляндии. Немецкие дипломаты даже сделали попытку узнать у шведского посла, не сочтет ли шведское правительство возможным подтолкнуть Финляндию принять эти условия. Такое отношение Германии стало поводом для подозрений в том, что Германия и Советский Союз пришли к соглашению о включении государств Балтии и Финляндии в советскую сферу интересов.
Позднее известный шведский исследователь Свен Хедин описал свои встречи с тогдашними германскими лидерами в книге «Вольный журналист в Берлине», опубликованной в 1949 году и почти незамеченной в Финляндии. Осенью 1939 года, когда над странами Балтийского региона стали сгущаться тучи, он направился в Берлин, чтобы обсудить положение Финляндии и Швеции. К нему было расположено германское руководство, и 15 октября 1939 года у него состоялся долгий разговор с Германом Герингом. Они обсудили целый ряд европейских проблем. Геринг высказал свое мнение о возможном ходе войны:
«Если война станет испытанием силы, в котором ставкой будут жизнь и свобода, боюсь, что судьба нейтралов будет печальна. Вследствие неблагоприятной географической ситуации Голландии и Бельгии их дни будут сочтены. Судьба малых стран Балтии тоже предрешена. Финляндия будет присоединена к России, которая также оккупирует Румынию. Югославия будет разделена. Положение Турции неопределенно, поскольку Сталин, подобно всем своим предшественникам – русским государственным деятелям, желает получить Дарданеллы».
В разговоре с Гитлером во время встречи 16 октября Хедин услышал другую точку зрения. Произошел следующий обмен мнениями:
Хедин. Господин рейхсканцлер, у себя дома, на севере, мы живем в обстановке усиливающегося беспокойства по поводу отношения России к Финляндии.
Гитлер. По моему убеждению, ни Финляндии, ни Швеции не стоит опасаться того, что разразится серьезный конфликт между Россией и Финляндией. Я верю в это, поскольку требования России к Финляндии, насколько нам известно, вполне разумны.
Хедин. Но если на Финляндию, против всех ожиданий, будет совершено нападение с востока, какой будет ваша позиция, господин рейхсканцлер?
Гитлер. В этом случае Германия будет твердо придерживаться позиции строгого нейтралитета. Но я не верю, что такая ситуация может возникнуть.
Хедин. Но если Швеция, по причине своих особых отношений с Финляндией, насчитывающих более шестисот лет, окажет помощь этой стране в ее отчаянном положении, какой будет ваша реакция на такого рода вмешательство?
Гитлер. Я также остался бы нейтральным. Но я не верю, что шведская помощь будет много значить в серьезном конфликте. Я не испытываю большого уважения к вам, северным государствам. С тех пор как я пришел к власти, газеты Швеции, Норвегии и Финляндии старались перещеголять друг друга в оскорблениях меня и моих трудов. У меня нет причин для дружественных чувств к странам, чья пресса подвергала меня унижению. Что касается Финляндии, то, принимая во внимание, что Германия в 1918 году оказала Финляндии помощь отправкой экспедиционного корпуса генерала Гольца, мы могли бы рассчитывать на большую благодарность и уважение, чем сейчас.
Отношение других стран Запада к этим переговорам было различным. Ко времени встречи глав государств Севера в Стокгольме в октябре 1939 года было объявлено, что Англия выразила советскому правительству надежду, что требования, предъявленные Финляндии, останутся в границах разумного и не станут причиной конфликта между двумя странами. Британские военные были убеждены, что, несмотря на все угрозы, Советский Союз ни в коем случае не начнет войну против Финляндии.
