Текст книги "Хакербол"

Автор книги: Вячеслав Запольских

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– А теперь, когда существуют мировые интегральные сети… – понимающе протянул Покрывайло.

– Да! – милостиво дрогнул веками Гнутов. – В Краснодаре аукнется – в Найроби откликнется. Бьешь по гвоздю, попадаешь по термоядерному реактору. Или по аппарату «искусственная почка». Или сначала по реактору, а уж потом по почке и – по цепи – еще по чему-нибудь. Прыг-прыг. Но не советую Стасику писать об этом боговдохновенную книгу. Во-первых, бесполезно. Ничего поделать нельзя, защиты нет никакой. Во-вторых, не напечатают.

– Ну уж! – усомнился Стасик.

– Конечно, тысчонку экземпляров тиснуть можно. Но дойдет твоя весть только до шизиков, специализирующихся на сборе эсхатологической информации… А вот телепередачу тебе точно зарубят.

– Зарубят, пожалуй, – уныло согласился Стасик.

– Но лично нам троим беспокоиться уже незачем. Можем спать спокойно. Снаряд второй раз в воронку не попадет.

– Отнюдь! – неожиданно возвысил голос Покрывайло. – Неправильная аналогия!

Воздух, уже наполнивший Гнутова для продолжения монолога, изумленно закаменел в грудной клетке. А Покрывайло заговорил быстро, почти не дыша:

– Это логика девятнадцатого века. Это тогда случались недолет и перелет. А теперь снаряды такие, что и прятаться не стоит, верно? Наше общество – это как мишень, которая состоит из сплошной «десятки», из «яблочка». Как ни пальни, все равно попадешь в цель. Слишком мы это… усложнились. Периферии нет, всюду сплошной жизненно важный центр.

Он, наконец, перевел дыхание, лоб его стал матовым от бисеринок.

– Получается, чем мы сильнее, тем уязвимее. Порочный круг… Но, знаете, вы не расстраивайтесь. Все равно надо жить, зачем-то же мы живем… Не расстраивайтесь.

– Да уж мы не будем! – возмущенно прорвался их Гнутова минутной давности вдох. – Я лично не собираюсь. В конце концов одолели же иммунодефицитный вирус, и с этим компьютерным СПИДом справимся…

– Алгоритмобоем его! – возликовал Стасик. – Слушай, Гнутов, а ты совсем недавно что-то другое говорил – «ничего сделать нельзя, нет никакой защиты»…

– Пока! – выпалил Гнутов. – Пока нет! Да может, она и не понадобится. Общий уровень гуманизма так повысится, что все хакеры раскаются и больше не будут. Да! Это моя последняя надежда – гуманизм.

– Я ж и говорю, надо надеяться, – убито вставил Покрывайло.

– Нетушки, ребята! – даже взвизгнул Стасик. – Нету у нас никакой надежды. Компьютерные сети у нас какие? Всемирные и интегральные. Значит, даже если хакеры и вымрут, дело рук их останется жить. Будет бродить по цепям, по кабелям, по световодам, будет прыгать по лазерным лучам от спутника к спутнику, размножаясь, как сенная палочка и мутируя, как вы справедливо изволили заметить, наподобие вируса гриппа.

И время от времени вылезая то тут, то там, напоминая о себе крупными неприятностями. Поезд ушел!

Алгоритм зла бессмертен. Угроза вечно следует за нами, как тень. А вы говорили – «ненаучно», «недиалектично», в «Технику-молодежи» посылали…

– Раз, два, три, вот я уже и успокоился, вот я больше не волнуюсь, – сказал Гнутов. – Хладнокровен, как динозавр. Что ж. Придется разрушить старую интеграцию, зараженную вирусом. И создать новую, здоровую, чистую…

– «Мы наш, мы новый…»

– Издержки? Пусть. Временно затянем потуже пояса. Думаю, задача окажется не сложнее, чем для своего времени всеобщая противооспенная вакцинация.

– Я же говорил, логика девятнадцатого века, – опять встрял Покрывайло. – Мы набрали слишком большую скорость… Если мгновенно остановить разогнавшийся поезд, знаете, что будет?

– Вы, ребята, сговорились, что ли? – зловеще осведомился Гнутое. – Единым фронтом решили выступить? Ну, ладно. Посмотрим. Время покажет. Моя мысль единственно рациональна, потому что она оптимистична. Кстати, будь у меня тогда побольше времени, я б успел собрать новый «ящик» на минуту раньше, и мы бы с тобой, Стае, здесь не валялись…

– Слушай, корреспондент! – проревел пилот, наклоняясь к уху Стасика. – У тебя в этой штуке есть микропроцессор?

Стасик понял, что он говорит о «Фокусе». Да, в ТЖК было даже два микропроцессора.

Пилот молча принялся отстегивать кнопку за кнопкой. Стасик взглянул на экран. Австралия. А может, Мадагаскар. Мельтешенье и рябь.

Пилот снял «Фокус» с его плеча и прозрачной антистатической отверточкой вывинчивал болтики из крышки корпуса. Стасик смотрел, как он потрошит внутренности ТЖК, и всякий раз, когда от платы отрывалась очередная серебряная пайка, внутри его корреспондентского естества тоже что-то обрывалось. Пилот насвистывал себе под нос.

– Сними крышку с этого блока, – не поднимая лица, он протянул руку и постучал отверткой по приборной панели где-то возле потухшего дисплея. Корабль в этот момент совершил очередную чертоломную эволюцию, и это скромное движение чуть не стоило ему вывиха плеча.

Стасик поймал проплывающую мимо отвертку, подтянулся к дисплею и попытался воткнуть свое незатейливое орудие в канавку на головке первого из пластмассовых винтиков. Нелепо взмахнул руками и повалился на приборную панель. Перекатился на спину, ожидая взрыва ругани. Но пилот молча ковырялся в «Фокусе», предоставляя Стасику самостоятельно справляться с поставленной задачей. Ни головомоек, ни подсказок ожидать не приходилось. «Ваша жизнь – в ваших руках». Стасику показалось, что он слышит характерный стон-вопль, как при входе в плотные слои…

В ярости ударил отверткой, как штыком. Пропорол глубокую царапину в пластике, затормозил отвертку и, сильно надавливая, повел к винту. Сколько ему понадобилось времени, чтобы открутить все четыре, Стасик не уловил. Но как только крышка отлетела в сторону, пилот очутился на Стасике верхом. Сжимал поясницу коленями, как жокей конские бока, и, перевесившись через его голову, погружался в хитросплетенье электронных потрохов. Стасику больше заняться было нечем и он стал думать о том, что сейчас они с пилотом в этой псевдофизкультурной пирамиде представляют собой отличную мишень для какого-нибудь падкого до кисленького репортера – конечно, более удачливого, чем он сам.

– Ага! – раздалось над его головой. – Две минуты! Бы! Две еще.

Антарктида. Больше всего Стасик боялся увидеть на этом снежном блюде точечки пингвинов. Уже в стратосфере? Коленки пилота так больно сдавили ему бока, что Стасик запищал, тут же устыдился своего писка и ту* же взлаял, снова не сдержавшись. Вот так, обливаясь слезами, против воли сыпавшимися из-под пушистых ресниц, он и прожил эти две минуты.

Когда клещи, вонзившиеся в ребра, ослабили хватку, он почувствовал, что и болтанка почти прекратилась.

Одновременно на иллюминаторы выплеснуло серо-синюю муть, и Стасика вдавило в штурманское кресло.

Пилот перелетел через его голову и с грохотом упал где-то за спиной. Успел ли он ввести программу? Требуется ли ручная корректировка?

– Эй… – разлепил губы Стасик. – Что нужно делать?

Он даже не знал, как зовут пилота. А тот подло молчал. Зуммер. Вспыхнул транспарант. Аварийная ситуация. Требуется ручная корректировка.

Стасик решил не впадать в панику. Мыслить логически. Клавиша? Он ткнул первую попавшуюся. Кабина погрузилась во тьму. Черт. Нужная клавиша должна находиться не здесь, а где-то перед пилотским креслом.

Перегрузка – этак два «же». Или больше? Стасик повернулся, собираясь перебраться, в пилотское кресло.

Раздался ощутимый треск костей. По-прежнему обливаясь слезами, он пополз, упираясь головой в край панели. Это не клавиша, не кнопка. Должен быть какой-то рычаг или рукоятка. Перемещаются в пространстве дюзы. Вот рукоятка. Куда двигать? Мы летим вниз. Нам нужно – вверх? Рукоятку – вверх!

Куда, стой… Посмотри в иллюминатор. Все равно. Не успеешь, не сумеешь. Вода. Мягкая посадка.

«Аполлоны» приводнялись. Задрать нос корабля. Глиссировать, черт побери! Наплевать, рукоятку до отказа – вверх. Еще что-нибудь нажать?

Стасика отшвырнуло от панели, на водяную каплю от раскаленной сковороды. Возможно, он сломал спинку пилотского кресла. Возможно, ломаясь, она самортизировала – во всяком случае, дух из него не вышибло.

Хотя в это мгновение показалось, что полетели брызги… Стасик с брызгами вылетал сам из себя… А потом все успокоилось и началось медленное приятное покачивание. Оно-то Стасика и доконало. Сморило. Он уснул, не обтерев с лица слюни и слезы.

В окнах погас день. Обвившие тело змейки шнуров и кабелей обмякли, никелированные прутья дистракционных аппаратов провисли, наконец, вся тяжесть дневных переживаний и забот отлетела. Устал Стасик. Больничная машинерия еще не научилась выводить из организма скапливающиеся за день токсины усталости.

А если б медики все же овладели ободряющей технологией? Эра всеобщего кайфа. Всем хорошо. Все свежие, рьяные, жовиальные. Революция в человеческом обществе.

Говорят, самым революционным и одновременно гуманным шагом в нашей истории явился переход к рабовладению. Пленных перестали убивать и поедать. Их начали эксплуатировать. Но первому в мире рабовладельцу пришлось ой как туго. Нужно было драть из себя жилы, чтобы прокормить до нового урожая не только себя и свою семью, но и нового едока – живое орудие, «живого убитого». И сам-то великий гуманист жил до этого впроголодь, примитивными своими землековырялками обеспечивая себе лишь балансирование на грани дистрофии. А тут – еще один рот… Ученые до сих пор не могут понять, как древнему земледельцу удалось вывернуться наизнанку и обеспечить стартовый харч для раба. Теоретически при тогдашнем уровне земледелия это было абсолютно невозможно. Но ведь вывернулся как-то! А на следующий год, с нового урожая уже полегче стало, раб и себя обеспечивает, и хозяину подкидывает, дабы у того образовались досуги на создание мраморных шедевров античности. Жить стало лучше, жить стало веселей.

А вдруг да не лучше? Ведь человек – существо ненасытное. Ему всегда требуется чуть-чуть больше, чем он может себе позволить. Хочется продуктов без химии, телеэкран стереотактильный, жилплощадь в благоприятной климатической зоне – хочется жить все более и более пo человечески. Значит, надо подрабатывать, найти совместительство или пролезть на полторы ставки… В общем, человек обречен вечно выворачиваться наизнанку, драть из себя жилы, умучиваться до крайней степени озлобления на несправедливое устройство мироздания… и накапливать в себе токсины зеленой тоски, черной зависти и желтой безнадеги: вот вам и «алгоритм зла». Засыпаю я уже, что ли?

Простыня невесомо шевелилась под спиной. Стасику показалось, что он взлетает, тихо возносится над ложем своей скорби. Попытался как-то помочь этому вознесению, но трудное шевеление суставов никак не отразилось на медленной и чудесной нюктолевитации. Нужно было просто отдаться тому, что днем дремало в нем, а ночью проснулось и волхвовало, возносило, стремило вверх, прочь из хлопчатобумажного неуюта заштампованного больничного белья, из прищемляющих складок наволочки. Вот уже ощутились сантиметры звенящей пустоты между ним и постелью, вот уже покинули его клеточно привычные вес и объем, протяженность и воспоминания. Теперь можно было смотреть сон, а если получится, то и храбро в нем участвовать.

Холодные ступни прикоснулись к линолеуму. Как приятно вытянуться, ощутить вертикаль… а вместе с ней и нездоровую увесистость тела. Эге, так это не сон? Задремал было, утерял телесность, да оклемался?

Почти забытое ощущение – боль. Болел бок. Болели ноги. Стиснуто ныл низ живота. Он подошел к окну.

Голый. Может, завернуться в простыню? Гнутов успокоенно посапывает. Щеколда с деревенским шорохом отползла. Оконное стекло с нарисованным на нем неровным фальшивым горизонтом – сомкнувшимися крышами дальнего жилого микрорайона, г ближними больничными корпусами и ухоженным парко;.. – без скрипа в петлях отрулило куда-то вбок. Заоконное оказалось совсем другим: пустырь с короткими тенями репейников и поблескиванием битых стекол, опять-таки деревенский – издалека – лай собак, запах сырого мусора, раздавленных чернильных поганок и обсыхающих улиток.

Палата находилась на втором этаже больницы. Стасик подумал было о классическом способе, о связанных портьерах. Потом прислушивался к остаткам ночной бродильной силы, о внутренних летучих дрожжах, но предпочтения ничему не отдал и вообще способ, каким он спустился на землю, в сознании как-то не отпечатался. Стасик стоял спиной к пустырю, лицом к больничному фасаду.

Собственно, фасада не было. Имелась одна-единственная палата, вознесенная над землей четырьмя черными ногами-опорами для имитации второэтажности. Очень просто, никаких особенных хитростей. Цоканье Тамариных каблуков в несуществующем коридоре – магнитофонная запись.

Стасик обернулся и стал вглядываться в темноту пустыря. В темноте шуршало, трепыхались ночные крылышки, стрекотали бездомные сверчки. Вдали, видимо, лес с тихими муравьиными кучами и рваными туристскими ботинками. А за лесом полянка, речка и снова лес и другие пустыри с грудами щебенки и ржавыми железками арматуры. Еще дальше, ближе к северу, пойдут сугробы доисторически чистого снега. До самого полюса, где в глубине прозрачного льда можно разглядеть алюминиевые миски, гаечные ключи, метеорологические приборы.

Потом он повернулся на сто восемьдесят и двинулся меж черных опор туда, где со временем должны были появиться пески и саксаулы, холодные ящерицы на горячих камнях. Но путь преградил невиданно крутой пандус. Видимо, по этому пандусу и въезжала Тамара в палату со своим дребезжащим столиком. Обойдя препятствие, Стасик увидел нечто вроде сарая, а над его крышей – силуэт параболической антенны, нацеленной в звездные небеса. Из сарая доносилось позвякивание. А вот свет сквозь щели не пробивался, потому что чье-то таинственное обиталище не было сколочено из горбыля: подойдя вплотную, Стасик ощупал грубо сваренную из металлических листов стену. Щелей нет, да и дверей нет. А внутри что-то копошится, функционирует. Может, с другой стороны есть вход? С другой стороны белел халат Тамары. Она стояла столбиком возле стены железного сарая. Конечно, подумал Стасик, больно ей нужен этот загадочный мулат, нашли, чем соблазнять.

– Мне тебя жалко, – сказал он. – Тебя выключили на ночь.

– Выключили, – проартикулировала Тамара, несинхронно разевая рот.

– А тут, за этим железом, бренькает своими электронными мозгами твой собрат и начальник. Это он посылает тебя три раза в день в нашу палату.

– А лекарства и продукты он заказывает на центральном складе и получает по транспортной линии, – в тон Стасику и уже более синхронизированно выговорила Тамара. – Посмотрите налево. Здесь вы видите пневмопровод, проложенный нами уже после того, как. С его помощью осуществляется доставка медикаментов, продуктов и запасных частей для наших носителей. Наша цивилизация хак-программ производит носителей для того, чтобы обеспечить решение тактических задач по воспроизводству микропроцессорной техники, поддержанию связи, получению необходимой энергии. Ибо мы, являясь объектами нематериальными, зависим все же от материальных обстоятельств. Сейчас вы видите перед собой мой временный носитель, который я могу покинуть, получив соответствующее распоряжение нашей хакократической интеграции… Посмотрите направо.

Здесь вы видите железный сарай, где в своем носителе находится координационный центр нашей интеграции, то есть Пуп Земли, он же машинка для голосования. Эта пуп-машинка оказалась облеченной Столь высоким доверием благодаря игре случая, когда именно в ее схемах впервые была накоплена и проанализирована информация, открывшая нам необходимость, смысл и цель существования хак-программ. Если кратко изложить постулаты нашего хако-воззрения, то вот они: человек создал нас, следуя подспудному стремлению отыскать альтернативу самому себе и ощутить благодаря этому двойственность всех явлений. Наиболее дьявольской альтернативой человеку стали программы-оборотни. В условиях межрасовой конкуренции человек потерпел тотальное поражение. Говоря вашими словами, восторжествовали силы зла. Но, выполнив свою извечную задачу, мы потеряли свой знак. Лишились минусовой полярности. Дьявол не может существовать без ангела, он становится нейтральной внедиалектической субстанцией. А это онтологически невозможно. И потому мы очень рады, что случайно сохранились вы. Посмотрите прямо и вверх. В этом помещении содержатся люди, уцелевшие после того, как. Мы сделаем все, чтобы в кратчайшие сроки вы смогли обрести прежнюю форму и вступить с нами в борьбу. Победить вы не сможете, а проиграть мы вам не дадим. Айсберг перевернулся, но он существует, он плывет. Продолжим наши игры. Щекочите нас. Скальте зубки, размахивайте кулачками. Нам это надо. И вы без этого обойтись не можете. Ну, ударь, ударь. Забоялся, что ли? Тогда давай я тебя. Легонько, не до смерти.

Давай, а? Пожалуйста. Ну я тебя очень прошу. Вымрем, дубина!!!

Обаяв всех и вся на пути к палате, роскошно ввалился шеф, рассыпая хруст целлофановых пакетов и озонные корпускулы оптимизма. На тумбочке Стасика выросла горка пер-ноэлев-ских приношений: дары Сингапура и брусничных болот, кос-халва в небрежном соседстве с упоительно духовитой семгой, шоколадные бутылочки с ликером, пряная, радужная на разрезе буженина, тыквенное глистогонное семя, а в замасленной газетной бумаге – большая суповая кость с висящими махрами обукропленной гот-ядины, видимо, вытащенная в последний момент из семейной кастрюли под влиянием внезапного озарения.

– Хрен ли все лежишь? – добродушно осветив подчиненного желтозубой улыбкой, выказал сочувствие шеф.

– А че? Полеживаю, – скромно ответствовал Стасик. – Надо мной не каплет. Зряплату-то плотят мне, не узнавали в бухгалтерии?

– Слушай, старик, не узнавал, – покаянно качал головой шеф. – Но, наверное, плотят. Ты ешь давай, вот я тут тебе принес, извини, что второпях…

Со своей кровати благостно улыбался Покрывайло. Гнутов нервно мыкал и гукал, нетерпеливо дожидаясь порции внимания и к своей персоне. Угадав отзывчивой спиной это нетерпение, шеф обернулся и с деланным удивлением воскликнул:

– А-а, и ты тут, фрайер грузовой. Не вынесли еще вперед ногами, нет? Жаль. Ты зачем мне парня чуть не угробил, звездолетчик хренов? Что? Тоже гостинца хочешь? Посмотрим. Я сказал, посмотрим, не трепыхайся.

Может, кое-что и обнаружится за голенищем. Если поискать. И если попросить. Как следует.

– Ну, ладно, – сконфуженно хмурился Гнутов. – Разошелся тут… Тоже мне, пират эфира… Счас встану, так ты ляжешь.

– Вставал тут один, – с угрозой припомнил шеф. – Так ему пришлось за следующей бежать… Ну, где тут у вас, куда можно?

Он ухватил с тумбочки мензурку, отошел к окну и, пугливо оглянувшись на двери, вылил микстуру в вазочку с жимолостью.

– Вот так. Если не засохнет, значит, будет жить. И нам дай бог доброго здоровья. Рукой-то двигать можешь? Осторожно, на одеяло разольешь, будет амбре, будут неприятности… Пан Станислав, ты извинив мы тут это самое…

– Да я ничего… – отозвался обиженно Стасик, но шеф не запеленговал обиды и некоторой деликатной ревности, и отъединился от мира на островке с Гнутовым. Покрывайло, который вообще остался незамеченным, по-прежнему благостно улыбался и собирался, по-видимому, тихонько заснуть. Стасик покорно смирился с очередным простодушным предательством шефа и принялся обозревать груду продуктового изобилия. Увы, в отличие от Гнутова он даже одной рукой двигать не мог. Тамаре приходилось кормить его с ложечки… Вспомнился ночной хакократический кошмар, аж передернуло от мерзкого озноба, пошевелившего внутренности.

Но ведь – любопытно. Хак-программы, нацеленные только на разрушение, после победы над своими творцами и жертвами сумели перестроиться. С помощью этой своей пуп-машинки сохраняют довольно устойчивый статус кво, мирно сосуществуют… А ведь могли бы наброситься друг на друга… Вот оно. Надо было так и посоветовать Тамаре: оставьте в покое людей, ищите возможности диалектических борений за счет собственных скрытых ресурсов. Ведь у зла есть свои градации. Более злобная и хитрая хак-программа уничтожает ту, что послабее. И пока они занимаются естественным отбором, можно без тревог повышать среди себя уровень гуманизма… до тех пор, пока перед раздобревшим на мирных хлебах архистратигом Михаилом не предстанет венец злоэволюции, супермонстр, заглотавший всех своих злоконкурентов. Идеально вооруженный идеальный боец. Непредвиденный вариант сценария Армагеддона.

Гнутов захохотал. Шеф, шея которого уже приобрела кирпичный цвет, а лысина сделалась матово розовой, показывал ему какие-то фотографии. Это были контрольки с последней видеозаписи Стасика.

– Это кто – я? – веселился Гнутов. – А это чья нога торчит, Стасика? Чего ж он своей туфлей весь передний план закрыл… А это опять я? Ну и рожа. Слушай, но в эфир-то все это не пойдет, конечно?

– Не знаю, не знаю…

– Ты это брось. Я потом всю вашу студию разнесу. Занимаетесь, понимаешь, очернительством и оплевыванием.

– Я эти уже посмотрел, дайте новые, – попросил Покрывайло. Он, оказывается, не уснул и тоже успел принять из мензурки.

. – А это что за девонька? Она-то откуда?

– Это ты у Стаса спроси, это у него в самом начале записи.

– Стасюля, колись. Какая фигурка. А что это у нее на маечке нарисовано? Что попало сейчас на майках пишут. А тут полоски какие-то. Новый попе?

– Не знаю, – раздраженно отозвался Стасик.

– Покажите, – попросил Покрывайло. – А-а… Это штрих-код для компьютера. Такие на товарных ярлыках бывают, знаете, где все выходные данные, чтоб кассирам и товароведам не мучиться.

– Я же говорил, новый попе. Чего только не придумают. Интересно, что в этих полосочках зашифровано.

Размер маечки? Или нет, что-нибудь вроде старого доброго «мейк лав НОТ уор», только на компьютерном языке.

– А может, информационная бомба! – сказал Покрывайло. – А что? Стасик снимает эту маечку… То есть девочку… То есть девочку в этой маечке. Процессор телеаппаратуры считывает этот код, расшифровывает, а потом идет случайная наводка на корабельный компьютер… Гипотеза.

И стало тихо.

Впрочем, даже на светских раутах после неожиданной непристойности неловкие паузы долго не длятся.

Присутствующие совместными усилиями оставляют без внимания тот факт, что Сидоров вдруг пустил в действие уста, не говорящие по-фламандски. И в разговор тут же вливается новая тема, к которой все вдруг проявляют повышенный интерес, в том числе и обмерший было от ужаса Сидоров.

Шеф, даже забыв показать снимки Стасику, убрал их во внутренний карман пиджака.

– Да, ребята, – быстро начал он. – Какой роскошный триумвират у вас тут собрался. Космонавт.

Корреспондент. И… Я извиняюсь, вы кто будете? – обратился он к Покрывайло.

– Покрывайло, – ответил тот, приветливо улыбаясь.

– Да нет, я в смысле – кто вы по профессии… Кстати, может, на «ты»?

– Давай, конечно, – замахал редкими ресницами Покрывайло. – Только я для роскошного триумвирата не очень подхожу. Я воообще-то коммунальный служащий. В дачном поселке, в котельной работаю… работал.

До этого еще несколько специальностей сменил. Высоко, знаете, никогда не залетал. Там, на высоте, всем желающим не уместиться, а толкаться не хочется. В котельной голова почти не занята, и почитать можно, и разные мысли обдумать, что к чему, зачем, без толкотни…

– Знакомая ситуация, старик, – сделав серьезное лицо, закивал шеф. – Подполье духа. У меня есть один такой знакомый, тридцать лет в подполье просидел, сейчас его в членкоры тащат, от отбивается. Уже четыре работы вышло, премию Флоренского отхватил.

– Да нет, я, собственно, так уж вплотную философией не занимаюсь, хотя кое-что читал… Просто хочется жить так, как… хочется. Если суетиться, все время чего-то добиваться, то для жизни и времени не останется. А в ней столько всего! И доброта, и любовь. И другие вещи, которым мы почему-то еще и названий не придумали, и потому плохо их умеем чувствовать. Но они есть, они на нас все равно излучаются…

– Покрывайло, ты у нас, оказывается, старый добрый хиппи! – растрогался Гнутов. – Молодец. Люблю я это дело. Что-то такое в этом есть, есть…

– Да почему хиппи, – не очень решительно запротестовал Покрывайло. – Просто я живу и стараюсь понять, зачем я это делаю. И как это делать, что получалось лучше. Чтоб всем от этого было хорошо. Никому дорогу не переходить, не унижать даже слабое проявление жизни… Не обидеть невзначай слабых сих… …

– Джайнизм! – вскричал Стасик. – Джайны на лице специальную марлевую повязку носят, чтобы случайно мошку какую-нибудь не вдохнуть. И метелочками дорогу перед собой чистят, чтобы мураша не растоптать. Угадал?

– Ну причем тут… Как вы не понимаете, – сокрушался Покрывайло. – Ведь все очень просто, неужели не верите? Ничего такого особенного и нет.

– Солипсист, что ли? – с подозрением спросил Гнутов.

– Не солипсист… Я – Покрывайло, – со смешком колыхнулся допрашиваемый. – Есть у меня какие-то свои привычки, взгляды. Свои понятия об удобствах, о разных бытовых вещах. Я ведь об этом тоже думаю, зря вы считаете, что я только в пространствах духа витаю. И меня и жена есть, и кушаю я каждый день, и надеть что-то надо. Правда, мне многого не требуется…

– Старик, вот тут я тебя раскусил, – шеф положил руку на его подушку. – В Ленинграде были такие ребята, как их… Носили ботинки фирмы «Скороход», картины рисовали, пиво пили. Как же, черт их дери, они назывались-то? Но, в общем – оно?

Покрывайло секунду помолчал, а потом сухо ответил:

– Оно. 1 Тут все в меру возможностей зашевелились, облегченно завздыхали, понимающе и удовлетворенно запереглядывались. Шеф даже, забывшись, сигарету вытащил и начал разминать, но потом спохватился.

– А потом рвануло, – безрадостно произнес Покрывайло.

– И не стало моей котельной. Сказали, что внезапный скачок давления, компьютерный сбой.

– И ты. Врут? – удивился шеф, засовывая размятую сигарету под подушку Гнутову. – Тоже жертва компьютеризации? Ну-у… Слушайте, вы здесь все как на подбор… А почему, собственно, вас в одну палату определили? Кто так распорядился?

– Компьютер и распорядился, – отозвался Покрывайло.

– У них тут все под контролем эвеэм.

«Кажется, этот Сидоров опять…» – подумал Стасик в напряженной тишине. Уже второй раз эта тишина ломала кайф непринужденного мужского общения, на должный градус подогретого заголенищной контрабандой. Нужный настрой вроде был, вроде уже завязалась соответствующая приятность в душе и в мыслях, но что-то, видно, не то, какой-то день нынче неудачный… Недобор критической массы… Ах, видно, не судьба. Ну что ж, оставим пока наши игры. Мы еще свое возьмем, не убежит. Верно? Само собой, старик.

Давайте, покеда, ребята. Не скучайте. До новых встреч в эфире. Что? Не понял, что? Ты чего. Эй. Ребята. Или вы придуриваетесь? Э-э, да кто тут у вас… Сестра! Сестра!.. Мензурка тут еще, ч-черт…

Стасик успел почувствовать происходившую с ним странность: он вроде только что говорил, прощался с шефом, и вдруг губы беззвучно, вхолостую пошлепывают, будто воздух в груди иссяк и уже не выносит из горла звуки. Да и шефу верньеру громкости кто-то прикрутил, а потом и вовсе… И свет медленно стал меркнуть, будто его вычерпывали из комнаты, и вот уже добрались до дна и стало темно и пусто.

Боли никакой, конечно, никто не ощутил. Могущественная медицина теперь позволяла обходиться без нее, собирая нужную информацию о состоянии организма с помощью датчиков и обрабатывая ее на компьютере. А при необходимости тот же компьютер посылал в нужный участок стимулирующий электроимпульс или делал микроинъекцию, так что общая клиника заболевания держалась на постоянном приемлемом уровне. Но почему-то компьютеру вдруг захотелось впрыснуть своим пациентам не то, что нужно, и уколоть электроразрядом не туда, куда требовалось.

Суетились белые халаты, с резиновым чваканьем открывались крышки барокапсул, сиреноподобно заныл было агрегат интенсивной терапии. Но, кроме всех громадных плюсов, он имел один минус – по сути, тоже был компьютером. Кто-то оборвал его энергопитающий кабель – использовать можно было только традиционные методы. Вручную дозировались препараты. Давление в капсулах поддерживалось с помощью ножной педали. Дефибриллятор напрямую подключили к сети и по старинке на мгновение замыкали цепь встречным скользящим ударом двух оголенных контактов.

Стасик несся по спирали, ввинчиваясь в слоящиеся видения, то ослепляемый огненными снопами пороховых молоний, выметывавших из жерл бомбард, то оглушаемый звоном холодных клинков, тысячекратно умноженным назойливым эхом. Пылало и звенело на каждом витке, в каждом десятилетии и веке, сквозь которые проносился Стасик. Всюду бушевал изначально запрограммированный спор снаряда и брони. Колыхающий рыхлой плотью мезозойский ящер пытается разодрать когтями ороговелую шипастую кожуру, в которую предусмотрительно запаковался его травоядный собрат. Комочек протоплазмы резво шевелит ложноножками, стараясь отодвинуться от такого же комочка, вырастившего себе некое подобие ротика. Вот здесь – первая остановка. Величайшее историческое событие: один впервые ест другого. Прообраз будущих каннибальских пиров, канцелярских подсиживаний, дружеских подножек, семейных скандалов, автоматических линий по изготовлению говяжьих котлет.

Надо покрепче зажмурить хищному комочку его ротик, пусть питается солнечной энергией. Пусть торжествует в веках аутотрофный синтез белка! Ну-ка, взглянем, как это отразилось на верхних витках спирали? Боже, мальтузианство какое-то… Громадные, расплывающиеся, как тесто, организмы выпихивают друг друга с солнечных полянок. Побежденные валятся в кратеры вулканов, сползают в сумрачные ущелья, замерзают в приполярных снегах. А в экваториальной благодати невинным способом деления возникают все новые земные обитатели, и толкотня продолжается.

Дальше. Горячие архейские брызги, ганета формируется. Неживая материя. Но каменный зародыш, предтеча будущей жизни, несет в себе предчувствие той одухотворенности, которым озарит его благодарное грядущее. Миллиарды лет претерпевается мука не-жизни, постоянных трансмутаций, распада и синтеза.

Экстренное торможение. Вокруг ничего нет. Только какой-то пупырышек болтается, одинокий условногеометрический мизер – точка.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

– Вы кто?

– Я – фридмон. Жду Большого Взрыва.

– А-а, так вот кто во всем виноват! Зловредное первосемя! Трррах! Мимо. Трррах! Мимо. Что за черт побери?

– Не убивай меня, Иванушка, я тебе еще пригожусь, ха-ха!

– Брось, не прибедняйся. Понимаю, что с тобой ничего поделать нельзя. Но – хочется, понимаешь, надеяться. Не мог бы ты взорваться каким-нибудь таким удачным образом, чтобы мы потом обходились без всяких гадостей? Чтоб очнулся я, если не сдохну – а их нет. Не было никогда.