Текст книги "Хакербол"

Автор книги: Вячеслав Запольских

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Вячеслав Запольских
Хакербол

НЕБЕСА налились голубизной; журчание муарово-луарной воды, рябящей на камешках перекатов, сливалось с щебетом многочисленных жаворонков, порхающих над лугами изобильной поймы, набитой, как пышная подушка, мелкими судорогами ветерков, отсверками солнца, копошением мирных козявок…

Пьяница-мельник, укрыв лицо соломенной шляпой от жалящих лучей и мух, предавался медиевистской неге, в одной горсти крепко сжимая горлышко нагревшегося кувшина, заключавшего в себе привлекательный аромат шато-флери (а впрочем, нет – заморского кипрского, украденного из подвалов крестоноствующего сеньора), а другую горсть утопив в серой пыли дороги, на обочине которой сей мельник и был внезапно сражен логикой последовательных соединений небесной голубизны с парами кипрского и нахлынувшим ощущением карнавальности бытия.

Конь, несущий на своем гнедом крупе трувера-йокулятора, алхимика и доктора каббалы густобровного румянощекого Зебалдуса, осторожно обцокал Мельникову ладонь и, презрительно всхрапнув, прибавил рыси.

За следующим поворотом открылся вид на замок Шато-Флери (да – тьфу! привязалось это шато-флери!), на замок барона Озантрикса.

Конь пустился галопом, и вот уже стал виден сам барон, прохаживающийся по стене возле крепостных ворот, одетый в темно-зеленое длинное – до щиколоток – шансе, с чепчиком на седоватых уже волосах. В руке барон сжимал цветок, сорванный в саду пальчиками самой Алис, супруги его, и предназначенный быть брошенным на грудь тридцатидвухлетнего трувера, когда тот подскачет к перекинутому через ров мосту. Трувер подскакал. Цветок описал дугу и, хлестнув Зебалдуса по подбородку, свалился на избитые копытами дубовые доски подвешенного на цепях моста. Выпростав одну ногу из стремени, Зебалдус изящно изогнулся, скользнул вниз по крупу коня, ухватил куртуазный сюрприз – и вот он уже снова в седле, горделиво прикалывает розу к своему короткому красному раппену, прикалывает возле самого сердца.

Со звяканьем и скрежетом ползет вверх кованая решетка, трувер проезжает ворота и барон, спускаясь со стены по деревянной крытой галерейке, протягивает навстречу ему руки, всем видом своим выказывая радость и феодально-ритуальную приязнь. Зебалдус, спрыгнув с коня и почтительно поклонившись владельцу замка, мазнул нетерпеливым взглядом по фасаду баронского обиталища – не обрисуется ли в прорези узкого окна прельстительный силуэт рыжеволосой Алис? Это ее каприз был причиной приглашения, полученного Зебалдусом от Озантрикса, и благородный йокулятор подозревал, что томящаяся вдали от светских утех юная супруга украшенного шрамами от сарацинских сабель барона уже достаточно избалована привычным первенством своих капризов над всеми иными соображениями семейного уклада… А Озантрикс уже ведет гостя в дом, раскрываются перед ними обшитые медными листами двери, прохлада и сумрак каменных коридоров обволакивают истомленного дорогой служителя муз и демонов, уже его внутреннему взору рисуется большая деревянная бадья с горячей, умягченной палестинскими бальзамами водой, белоснежные простыни, а потом маленький зал, где стены и пол покрыты толстыми беззвучными коврами, и белая веснушчатая ручка Алис льет из кувшина синего стекла красную терпкую нить в кубок Зебалдуса…

Тут трувер почувствовал сильный толчок в спину, голова его мотнулась, рассыпая обрывки галантного сюжета, так и не получившего дальнейшего развития. Кругом темнота, хоть глаза выколи. Из темноты этой доносятся чьи-то быстрые, по-звериному легкие шажки взад-вперед, сопровождаемые повизгиванием и подлаиванием. Донесся до слуха Зебалдуса и сонный рык какого-то крупного животного. Внезапно в абсолютную темноту упал треугольник ржаво-тусклого света. Раскрылось крошечное слуховое оконце над дверью баронского зверинца – да, здесь в клетках влачили существование нумидийский медведь и марокканский лев, рысь и леопард, бесхвостые берберийские макаки-маго и даже диковинный страус. И здесь же, разделяя судьбу этих хворых и смрадных тварей, судя по злорадной тираде прильнувшего к слуховому оконцу Озантрикса, предназначено было истлевать и покрываться ранними морщинами похотливому Зебалдусу, дерзнувшему в мыслях своих… И вообще, только михрютка тупорылый может вот так радостно прискакать, будто его тут действительно ждут, накормят, напоят и спать уложат.

Скорбь и обида, а затем ярость и боль родились в сердце обманутого кавалера, и вышла из этого почерневшего сердца злоба не только в адрес коварного Озантрикса, но ненавистна ему стала и капризная Алис, чью бесстыдную распущенность старый барон решил побольнее ущемить, заманив Зебалдуса в застенок, долженствующий стать склепом. А затем отвратительны и гадки стали доктору каббалы даже пьяница-мельник и небесные певуны – жаворонки, и водяной щебет реки Луары, и собственный его гнедой конь и, наконец, сам себе он стал не очень приятен. Из четырех стихийных первооснов – воды, земли, огня и воздуха – сотворил он ужасный Алгоритм Зла. Прошли века. И вот то ли в жестокосердое время искоренения альбигойской ереси, то ли в пламенно-дымные годы Жакерии, а может, под звуки «Марсельезы» и звоны гильотинного лезвия рухнули и рассыпались прахом камни зловещих коридоров запятнанного преступлением баронского замка, и ужасный Алгоритм отлетел от полуистлевших костей своего творца. Так одно зло породило другое, страшнейшее – зло неистребимое по самой магической природе своей, настоявшееся за века, как старое вино (шато-флери?) в сумраке и прохладе подвалов, накопившее за вечность ожидания неутолимую жажду действия, самореализации и самовоспроизведения…

Гнутов утянул брови далеко на лоб, презрительно выпятил губу, но все же смилостивился:

– Красиво. Квинтэссенция зла.

Потом скосил глаза на Стасика и продолжил уже без сочувствия и снисхождения.

– Однако ты должен быть последовательным. По законам жанра должен появиться какой-нибудь Ланцелот.

А поскольку мировое зло по твоей версии сконцентрировано в некий абсолют, то вполне можно трахнуть по нему чем-нибудь иззубренным, двуручным и заговоренным. Не Эскалибуром, так, к примеру, Алгоритмобоем. И всех делов. И – пей, гуляй и веселись, настал тот день, когда кругом все люди стали братья.

– Мало научно. Вообще, – неуклюже сомкнул ряды с Гнутовым Покрывайло. – Недиалектично. Какое-то средневековье… Зачем?

– Вас двое, я один, – грустно сказал Стасик. – Моя идея обречена. Но помните: каждая научная истина проходила через три этапа восприятия. Первый: «Ересь и чепуха», втором: «В этом что-то есть»…

– Слыхали. И третий: «Кто ж этого не знает!» Но еще и четвертый может быть: «Ветхозаветная пропись, устарелый примитив». Вот так-то. Круг замыкается.

– Не круг, по спираль!.. – возмущенно начал Стасик, но Гнутой только ухмыльнулся:

– И спираль твоя диалектическая когда-нибудь отойдет в область преданий, в «Досье эрудита» на предпоследней странице «Техники – молодежи».

Порозовевший от интеллектуального напряжения Покрывайло прошептал: «Ну, это уж… Вряд ли это…» и стыдливо прикрыл глаза, не желая зрением присутствовать в помещении, где звучат непристойности. Гнутов самодовольно гоготнул, но тут же собрал свои безразмерные брови у самой переносицы, замер в напряжении, а затем стесненным горлом выдохнул:

– Атас! Щас колоть будут!

Тут же и Стасик уловил тихое стеклянное дребезжанье и шелест накрахмаленного халата, приближающиеся к дверям палаты. Двери распахнулись. Этажная медсестра Тамара вкатила свой палаческий набор и, сохраняя на лице каменное безразличие казенного человека, принялась расшвыривать по прикроватным тумбочкам еще Томом Сойером проклятые болеутолители в пакетиках, скляночках, капсулах и тюбиках.

– Жрите! – сказала она голосом корифея трагедийного хора. – И быстрее выздоравливайте. Голубчики мои. Сил уже нету смотреть на ваши физии.

Длинное лицо Гнутова набрало некоторое количество ширины. Он сладко прижмурился, одна бровь затейливо изломалась и въехала под другую, но Стасик опередил.

– Тамара! – у него был козырь: пушистые ресницы, которыми он уже давно насобачился томно оттенять алчные зрачки. – Тамара! Хочешь, я сделаю о тебе телеочерк? «Труженица милосердного плацебо»? Тебя будут узнавать на улице. Переведут в сестры-хозяйки…

– А когда домой почапаете, – не слыша, развивала свою мысль Тамара, – возьму отпуск. Уеду. В Сьерра-Леоне – только открыток не шлите. Расслаблюсь, забудусь. Жалобы, просьбы есть? Пива не принесу.

– Я пошлю этот очерк в «Глоубнет» и телеспутник рассыплет его над планетой, – продолжал сулить Стасик. – И загадочный шикарный мулат в Сьерра-Леоне…

– Ах, оставьте, я девушка честная. Обнажите ягодицы.

– В Сьерра-Леоне. Мула-а-а… А! Спасибо.

– Не за что, это мой долг. Желаете судно?

– Боже мой! Я желаю умереть. Почему медицина не разработала передовых технологии, позволяющих щадить стыдливость больных и увечных? Ведь разрешаете же вы теперь обходиться без боли, всю клинику заболевания держит под контролем медкиберчетика – с помощью этих чертовых датчиков…

– Главное – человеческое участие, добрые руки целителя, – нравоучительно заметил Гнутов. – Бездумный автоматизм киберустройств угнетает психику, оказывает отрицательное воздействие на внутриклеточные процессы. Читать надо побольше, да не беллетристику про феодальные нравы, а серьезную литературу. Тамарочка, ты мне принесешь сегодня из библиотеки курс гистологии для заочником?

Тамара подключила пылесос к выведенному из стены патрубку и забегала по палате, шаркая в углах щеткой и лаконично бранясь, когда из-под кроватей навстречу жрущему пыльный воздух зеву выползали конфетные обертки и дефицитные, сантиметровой длины чинарики.

– Добрые руки, – скучным голосом сказал Стасик. – Будто мы научились уже лечить прикосновением добрых рук. Держим в них слабительное или рукоятки этаких вот лютых, быт наш раскрепощающих электрозверей… – он, как всегда, покраснел, не мог относиться к вынужденной утренней процедуре с шутовским дисциплинированным усердием или девственно-бесстыдно, как Покрывайло, даже не догадывавшийся, что по данному поводу можно комплексовать.

Молча (за что Стасик проникся к ней благодарностью) Тамара помогла ему, но затем достала из кармана халата баллон с дезодорантом и так же молча пустила аэрозольную струю над его кроватью. Стасик оцепенел, закрыл глаза и задержал дыхание. Она заменила засохшие веточки жимолости и вязе па подоконнике свежесрезанными, каркнула напоследок что-то вроде «Оревуар» и, дребезжа столиком, отбыла.

Трое мужиков, закованных в доспехи из никелированных прутьев-дистракторов, опутанных кабелями электронойростимуляторов, распятых на своих иммобилизационных кроватях даже не смогли проводить ее взглядами.

Для Стасика путь на эту кровать начался утром летнего понедельника, когда он явился в свою редакцию на телестудии.

– Говоришь, в командировке давно не был? – встретил его шеф, хотя Стасик если что и успел сказать, так только «здрасьте». Но тем не менее с готовностью подтвердил:

– Говорю. Любил шефа.

– Куда б тебя… Э! Значит, так. Гони-ка ты на «Точсплав» на недельку.

Он сделал паузу, чтобы Стасик оценил широту его души.

– Для нас привезешь материал про незаурядную профессию, в «Экологическую панораму» что-нибудь бодрящее, и сшиби для Ращупкиной кадрик на молодежную тему. Хоккей?

– Хоккей! – радостно согласился Стасик. Понедельничные рескрипты он всегда принимал радостно, шеф умел подавать свои «иди туда, не знаю куда» аки енотовую шубу с барского плеча – и вот уже младой подчиненный летит, чтобы привезти «то, не знаю что» – непременно приятное и для редакционного коллектива, и для студийного начальства, а может быть, даже и для широких телезрительских масс.

Стасик связался с профкомом «Точсплава», добавил в голос микрофонно-гипнотических модуляций и выцыганил-таки себе одноместный номер с искусственной гравитацией. Потом звонок в аппаратную. Попросил Андрея Андреевича сделать профилактику ТЖК – тележурналистскому комплексу «Фокус» – и размагнитить восемь микродисков.

– Сколько? – с угрюмым недоверием переспросил Андрей Андреевич.

– Так я ж не себе только, мне и Ращупкина кадр заказала, и в «Экопанораму» надо, – зачастил-залебезил Стасик, и это было ошибкой.

– А где я их вам возьму? Восемь. Хм.

– Но ведь надо, надо, Андрей Андреевич… Может, из ваших личных запасников, так сказать… (Усугубление ошибки).

Чарующие модуляции здесь бесполезны, у ст. инженера цеха видеомонтажа профиммунитет.

– Пущай из личных запасников нацарапает, – не отрывая взгляда от текста позавчерашней газеты, прогоняемой по дисплею, посоветовал шеф.

– Я уже сказал про личные, – закрывая трубку ладонью, жалобно хныкнул Стасик.

– Дай сюда.

Шеф протянул руку. Стасик лег животом на свой стол, дотянулся до руки шефа и вложил в нее трубку.

– Андре? Станислав у нас отбывает на «Точсплав», изобрази ему штук десять микрушек поновее, батарейки смени. Хоккей? Как выходные? Х-ха. Х-ха. Рыбки привез? Ну, спасибо, старик. Ну, пока. Ну, заходи.

Передавая Стасику трубку, понизив голос:

– Там у них на «Точсплаве» есть мужик, фамилия не то Безукладников, не то Безугольников, в цехе редкоземельных работает… Делает на центрифуге наплавки па запонки, кулоны и тэдэ – знаешь, такие, с интерференцией… Нужно запонок четыре пары. Привезешь больше – остальные можешь взять себе.

– Ну-у, – протянул Стасик, хотя сильно не любил осложнять доверительные корреспондентские контакты гнусной необходимостью выцыганивать что-нибудь у интервьюируемого. Шеф, тот без труда сочетал службу и дружбу, сразу же объявлял всех, кто находится в десятимильной зоне его истинно мужского обаяния, закадычными корешами, А корешки (от крупных региональных администраторов до кондовых таежных егерей) всегда были рады угодить ему пудовым тайменчиком – или отнюдь не репринтным комплектом «Мира искусства» за 1898 год, интересы у шефа разносторонние.

Стасик, естественно, пытался копировать мужское обаяние, переходил на «ты» сразу после «здрасьте» и говорил всем «старик» и «изобрази все по первому классу». Но… На розовых щеках его еще нескоро должна была пробиться шкиперская бородка и тем более нескоро предстояло ей сделаться прокуренно седой. Что касается кожаной всепогодной куртки, то Стасик ею сумел обзавестись, но не было у этой хрустящей обновки почтенных потертостей, не было длинной и авантюрной биографии, тесно сплетающейся с биографией владельца… Кроме того, Стасик быстро краснел. Успевал залиться робким румянцем еще до того, как «старики» движением брови или неуловимой ноткой ласкового вроде бы тона ставили его на место.

– Ну, давай, камрад. Ни пуха.

Вместе с очками шеф напялил на лицо выражение легкого омерзения, с каковым и продолжил изучение позавчерашних дисплейных новостей.

– Ну, тады покеда, шеф! – Стасик поднял ладонь прощальным жестом, развернулся на пискнувших каблуках и поскакал в аппаратную перезаписи, в личные сусеки Андрея Андреевича. Получил «Фокус», испробовал его во дворе студии на какой-то свеженькой ассистенточке. Свеженькая смущалась, старательно позировала, поворачиваясь по его требованию то в профиль, то в три четверти. Воспользовавшись неопытностью юного существа, Стасик сгонял ее вместо себя в бухгалтерию оформить командировку.

Теледевочек всегда использовали на побегушках.

Но уж которая «войдет в стаж»… У-у-у… Попугаячья расцветка дешевенькой одежонки взятых с улицы малолеток дегенерирует в черные с золотом и бордовостью колера тяжелых артистических блузонов, блистающая в юных глазах исполнительность и готовность к влюбчивости – в утомленное ожидание перевода на должность ведущего режиссера непровинциального театра со скандальезной, желательно, репутацией. Ничего так не поднимает женщину в ее собственных глазах, как ТВ. Ничто так не портит женщину, как ТВ. Нет ничего труднее для женщины, чем попасть на ТВ. Но уж если…

Бродят по студийным звукогасящим коридорам и зашарпанным курилкам черно-бордово-золотые телеинтеллектуалки, неся на лицах слои косметики, которые с возрастом становятся все толще и замесом гуще, а сигареты их и мнения о жизни и людях – ядовитее. Это они создают на студии ни с чем не сравнимый зловещий колорит, паническую атмосферу, в которой трясутся коленки и заплетается язык, а все мысли вылетают из напухающей звоном головы у передовых производственников и лихих покорителей пространств… А телеобъектив в упор и жаркие потоки с нависающих юпитеров здесь ни при чем.

Ассистенточка прибежала с командировочным бланком и транспортно-коммунальными купонами. От студии до вокзала двадцать минут, а там еще полчаса экспрессом до грузового порта, десять минут посадочных процедур. «Успею», – подумал Стасик.

Успел. Мест не было. Подскочил к кабинке диспетчера, на плече – рассупоненный «Фокус», красная лампочка на нем воспаленно мигает, чуть ли не напрямую в эфир выхожу, расступись!

Диспетчерша прониклась, помогла втиснуться. Есть, есть в пилотской кабине этакий закуточек, уютное креслице с видом на приборную панель и краешек обзорного экрана. Стасик пристроился, приладил «Фокус» поплотнее на плече и глянул в видоискатель. Можно будет сделать немного предстартовых процедур, ухватить момент, когда мутноголубая пенящаяся мгла прошиваемой атмосферы спадает с иллюминаторов и обнажается черный блеск космоса. Именно блеск, хотя имеются любители поминать о бархате… От неожиданности даже режет глаза. «Запомнить, вставить в абзац, посвященный космокрасивостям», – шевельнулась одна Стасикова извилина, а следом другая, третья: «Огнедышащие драконы изрыгнули струи реактивного пламени, лицо пилота стало напряженным и жестким (неважно, что мне виден только затылок), и весь корабль вместе с комочком твоей оцепеневшей плоти становится стремительным сгустком энергии, неудержимо рвущимся к звездам».

Он успел поймать очень характерное движение штурмана, когда тот просовывает голову чуть ли не подмышкой, чтобы бросить взгляд на удаляющуюся Землю в нижнем левом иллюминаторе. В кабине замелькали полосы теней. Где-то под ногами родился неприятный, заставляющий вспомнить о зубных болях звук и быстро перерос в тонкий сверлящий свист. Стасик чуть убавил уровень и произвел необходимую коррекцию на микромикшере, дабы Андрей Андреевич не забраковал потом запись.

Получался недурственный кусочек. Даже в очерке, жанре, так сказать, почти художественном зрителями ценятся репортажные вставки, элементы несрежиссированной документальности. Стасик неоднократно пытался втолковать это студийным режиссершам. Уравновешенная композиция кадра и ритмичный монтаж – это, конечно, блистательные вершины мастерства и кое-где даже гениальность посверкивает, но порой и непрофессионализм сымитировать не худо. Настоящий талант, он как раз таким умением и проверяется. Ведь когда снисходишь до уровня такого заурядного постановщика, как будничная жизнь, где торжествует не логика события, а логика взгляда на это событие, когда симулируешь малохудожественную простоту и неоткорректированную естественность, зритель в чем-то даже как бы это самое бывает ошеломлен и некоторым образом покорен и испытывает катарсис, калокагатию, энтелехию, сатори, самадхи, нирвану, оттяжку и кайф.

Впрочем, втолковать это ни разу не удавалось. Блузоны колыхались, а пудро-помадный рельеф передергивали тектонические судороги брезгливого непонимания.

– Эко выплел! – поразился Гнутов. – Маньерист. Давай вообще-то ближе к делу, а то Покрывайло заспит кульминацию.

– Не нравится, так можешь Сам рассказывать, – стал яриться Стасик. – Кто здесь корреспондент? Ты?

Может, у тебя и удостоверение есть?

– Но дай лишь мне твою златую лиру, я буду с ней всему известен миру, – полууспокоительно прожурчал Гнугов. – Ты хмуришься и говоришь: «Не дам».

– Вы эрудит, – с дворянским высокомерием пригвоздил Стасик.

Сверлящий звук ушел и, как вдох свободной грудью после долгого спазма, растеклась по всем закоулочкам души и организма приятная пустоватость.

Штурман прильнул к приборной панели. Стасик заснял, как засветились плафоны, расталкивая по углам нахлынувшую было космическую темень. Достаточно, Пустим на этих кадрах титры. – Как, корреспондент? Жив? – поинтересовался штурман, не поворачивая головы.

Через двадцать пять минут корабль подплывет к шлюзам «Точсплава» и тогда надо будет ловить момент, когда из-под нижнего среза экрана покажется могучий, пропаханный длинными тенями от надстроечных узлов, антенн, батареи и прочей вакуум-конструкционной бижутерии складской корпус.

– Ах, черт, – сказал штурман. – Вот въехали!

«Фокус» вдруг рванулся со Стасикова плеча. Он едва успел подхватить его на колено, прижать сверху подбородком. Правильно, в другой раз надо быть умней, надо пристегивать дорогостоящую аппаратуру к куртке, вот на эти кнопочки, согласно «Правилам эксплуатации».

Две кнопочки он прищелкнул, а остальные не успел. Снова тряхнуло, рифленая кромка трансфокаторного кольца саданула по губе. Больно.

Это была недовольная хрипотца просоленного и бесстрашного китобоя на костяной ноге и с черной трубкой в желтых зубах:

– Ну что там? Метеорит?

Капитан Ахав сплюнул, красноватая капля слюны поплыла по изящной дуге в спинке штурманского кресла, потом застыла в нерешительности, дрогнула и ринулась к правой стенке отсека. Стасика и самого повело вправо, он ухватился за собственные колени, как бы стараясь воспрепятствовать ногам ступать во влекущем направлении. А потом тяжелыми ладонями за его затылок взялся свинцовый человек-грузило, пригнул ему шею и впрыгнул в Стасика, да так ловко, что вошел в него впритирочку, до прецизионной тютельки, и так этому обрадовался, что тут же стал выламываться всеми своими свинцовыми суставами в победней пляске, скрипя и хрустя. Голова запрокинулась, а ноги задирались, будто хотели ступить на потолок. Снова возник зудящий звук и снова уши засверлило.

Перед Стасиком громоздился, ослепляя бликами от сияющих плафонов, широкий пластиковый шкаф. Он скрипел. Створки терлись друг о друга, как челюсти громадного насекомого. Потом они сорвались с петель и их проволокло по Стасикову животу, по груди, по лицу и утащило куда-то, где они с треском стали крошиться. Из шкафа сделал шаг вперед пустой скафандр, упал и на четвереньках пополз к креслу штурмана.

– Жив? – девичьим голосом прозвенел штурман. Похоже, он замкнулся на этом вопросе.

– …. – попытался сказать Стасик. Язык извернулся и ящерицей проюлил в глотку. Волосы пошевеливались, как речные водоросли на быстрине, в животе сплетались узлы. Двойник-грузило, сидевший в Стасике, вдруг принялся растягиваться, растягиваться, растя-а-агиваться и пере-кру-у-учиваться, и тонкий свист уже пробуравил перепонки и теперь точил мозг. Стасик не мог закрыть глаза, сомкнуть расползающиеся веки, и приходилось лупиться на полыхающий плафон. Стасик слал ему телепатемы: погасни, погасни, пусть наступит темнота. И плафон, действительно, засветился странным черным светом и темнота наконец-то наступила.

Глухой голос дополз до него издалека, будто по трубе. Тело уже не ощущало веса, но в грудь давила эластичная лента, принайтовившая Стасика к его креслу. Если бы не этот «сейфети, белт», болтаться б ему теперь, как горошине в погремушке… Кстати, это что, пилотские подтяжки, что ли?

– Оклемался, корреспондент?

В обзорном экране всплыл голубой сегмент Земли, в правый верхний угол потянулась раскосмаченная облачностью звериная лапа Скандинавии. Потом полуостров метнулся вниз, будто лапа хотела прихлопнуть настырного кровососа, но вместо этого описала заумную петлю; голубой сегмент снова уплыл под срез экрана. Вместо него по дуге понеслись, чуть размазываясь, белые язычки звезд.

На полусогнутых к креслу Стасика подобрался пилот и утвердился относительно неколебимо, взявшись за скобу на стенке одной рукой и за подлокотник другой.

Плафон снова светло сиял. Внутренности копошились. Стошнит? «Его желудок заквакал и выпрыгнул на грудь», ха-ха. Ай-йя-йя-а… Нет, не стошнит. Сил для этого уже нету никаких… А штурман где?

– Ты лежи здесь. Тихо лежи. А штурман – в грузовом. Нн-о! Из кресла не вздумай вылезать! Усек?

«Грубый какой», – подумал Стасик и сглотнул снова попершую от желудка волну мерзовкусия. Пилот вообще-то с самого начала отнесся к необходимости терпеть Стасика в кабине без восторга. Теперь, когда ситуация явно стала нештатной, он и вовсе распустился. Где же ты, всенародная любовь к ТВ? Перешагнув через вжавшегося в кресло Стасика, пилот устремился к ведущему в грузовой отсек люку Уцепившись за ближайшие скобы, он попытался просунуть ноги в отверстие. С первой попытки это не удалось, ноги описали кривую и пилот брякнул пятками по разломанному шкафу. Тогда уцепился носком ботинка за одну из скоб внутри шахты-переходника, с трудом подтянул туда и другую ногу и, наконец, вполз полностью.

Стасик огляделся. «Фокус» парил над головой, удерживаемый лямкой. Две кнопки на плече все-таки оказались пристегнутыми. Он подтянул ТЖК к себе, нажал клавишу реверса, прокрутил запись к началу.

Экранчик засветился, появилось изображение ассистенточки под кудрявыми студийными тополями. Кассы и диспетчерская, пелена в иллюминаторах, мужественный затылок пилота. Все хоккей. Техника пашет. Стасик невесомыми пальцами погладил «Фокус» и нажал клавишу записи. Свистопляска звезд. Два пустых кресла перед приборной панелью, мигающей аварийным транспарантом. Как символично. Образ, покруче сезанновских часов без стрелок. Не прозевать бы момент, когда приблизится корабль-спасатель и начнет выводить неудачников на более или менее приличную орбиту.

В обзорном экране опять всплыл ломтик атмосферной голубизны. Скандинавия осталась позади. Теперь перед ним, должно быть, проплывала Атлантика. От своих сумасшедших прыжков и рывков океан должен был выплеснуться на Африку, смыть все пальмы и всех слонов и обнажить базальтовую корку геологической платформы.

Стасик пристегнул «Фокус» на все восемь кнопок, ухватился за ближайшую скобу и содрал с груди «сейфети подтяжки».

«Бетономешалка с двумя осями вращения, – мелькнуло мимоходом. – Или с восемью… если такое в принципе возможно».

«Фокус» периодически стукал в ухо. Вот и люк. Наученный опытом пилота, Стасик с первого захода просунул ноги в отверстие и, отталкиваясь от скоб, стал спускаться. Ступни уперлись во что-то мягкое.

– Корреспондент! – взревело под ногами. – Тебе где ведено было сидеть?

Удар снизу – и Стасик пробкой вылетел из шахты. Заметался по кабине, колотясь о стены. Из люка явился пилот и поймал Стасика за ногу.

Тут начались страшные чудеса. Длинный нос перепрыгивал с одной пилотской щеки на другую, отделившаяся от туловища рука препроводила Стасика до самого штурманского кресла, втиснула в амортизирующие недра. Отраженные экраном, над приборной панелью порхали бабочкой-совкой серые разозленные губы. А на самом экране трепыхалась рельефная географическая карта из атласа для пятого класса, задымленная и замусоренная грязной поволокой и пупырышками атмосферных сгущений. Хребет доисторического ящера ощетинился наростами и шипами горных пиков. Кордильеры. Но масштаб этой карты явно не совпадал с масштабом той, которая несколько минут назад демонстрировала перед иллюминатором Скандинавию. Очень хорошо просматривались тени, падающие с вершин кордильерского ящера.

Геологического монстра корчила агония.

Земля уже ни на мгновение не уступала в иллюминаторах места черноте космического неба.

Пилот, впечатавшийся в свое кресло, собрал и стиснул все разбегающиеся члены и заговорил о бомбе.

Стасик молчал, крепко обняв ерзающий «Фокус», и ему представлялся тикающий адский механизм, а потом – человек в скафандре и с миноискателем, тупо топчущийся на бортовой обшивке меж крыльев кремниевых батарей и пучков хвощеобразных антенн.

– Ну, я ему и задвинул краткий обзорный курс по предмету, – самодовольно выгнул лицевые мышцы Гнутов и, скосив глаза в сторону кровати Покрывайло, продолжил:

– Сперва про самые примитивные вирусы. Сидит, к примеру, за дисплеем тихий, скромно одетый человек, аккуратно работает, строчками цифири экран заполняет. И вдруг ни с того ни с сего – щелк! – строчки одна задругой, как сухие листья с дерева, с этаким еще шуршанием и кружением валятся и уносятся порывами осеннего ветра. На освободившемся экране возникает изображение больших красных губ. Эти красные губы со страстным помыкиванием посылах т тихо обалдевающему труженику поцелуй – мол, люблю тебя, мои свет, но придется тебе полдня потратить, чтобы расчеты заново выполнить… Но это шуточка еще терпимая. Потом в моду вошли трюки похлеще. Все биты из компьютерных мозгов – долой, программа уничтожается, оперативная память выхолащивается, а на экране уже не губы, а что-нибудь этакое фаллическое… и подпись соответствующая. Сам же «ящик» можно смело нести на свалку, потому что его рехнувшийся искусственный интеллект уже ни «бе», ни «ме» ни «кукареку»… А дальше стало еще веселей: в определенный момент изумительно функционировавшая программа вдруг перерождалась черт-те во что, в дракона, в упыря, вытворяла что попало и никакого спасу не было. Программы-оборотни считались вершиной мастерства шутников-программистов и, говорят, проводилась даже подпольная олимпиада хакеров. Азарт появился, стремились друг-друга перещеголять. А пользователи в это время в голос выли. Основными заказчиками суперпрограмм были крупные компании и госадминистративные учреждения. И – военные. Так мало того, что какой-то яйцеголовый аноним безнаказанно плюет в авторитетное лицо, так еще и убыток – число с шестью нулями. Кусается… Программы-то годами составляются, и дублируют их далеко нe всегда из соображений секретности… Представьте: на предприятии наладили систему управления почти безлюдным производством. Станки завертелись, робокары катаются, заказы потребителей учитываются, конъюнктура прикидывается. Даже поправки на возможные изменения в законодательстве и грядущие профсоюзные демарши централизованно в учет берутся. И вдруг – щелк! Все это в один прекрасный момент – псу под хвост.

Помпея! Все рушится. И виноватого не найти. Хотя ищут, конечно. Юристы атакуют фирму-разработчицу. Им отвечают: а где доказательства? Кто свидетель злого умысла наших замечательных специалистов, рехнувшийся микропроцессор, что ли? Может, это двоюродный племянник сопредседателя вашего совета директоров просочился, пользуясь своей двоюродной неприкосновенностью, в машинный зал и настучал на клавишах свою племянничью ересь… На репутацию фирмы пятно, конечно, все равно ложится. С ней избегают заключать договоры. Но конкурентная гонка требует: компьютеризируйся! А толковых программистов, как и пряников сладких, всегда не хватает на всех. И тут уж не до жиру. Авось пронесет. Составляются новые суперпрограммы, теперь уже с попыткой учета возможных хакерских диверсий. Но защитить систему от хакеров, тем более «просветить» компьютерные мозги, найти зародыш будущего взрыва никому еще не удавалось. Стопроцентной гарантии ни одна сторожевая программа не дает. Тем более, что хакеры, как будто их пенициллином полили, мутируют, приспосабливаются и изощряются на манер вируса гриппа. Хочешь быть уверен в завтрашнем дне – останавливай производство и проверяй программу. От этого убытков не меньше, чем от информационной катастрофы. Да и проверяющий – не хакер ли скрытый? Газеты и футурологи в один голос: «Грядет крах цивилизации!». Но… Случаи информационного терроризма, тем более с катастрофическими последствиями, были все же относительно редки – аэробусы чаще взрывались. В общем, постоянно помнить о том, что живешь у подножия вулкана, под дамокловым мечом – неприятно…