Текст книги "Дело государственной важности"

Автор книги: Вячеслав Денисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Но тяга к организаторской деятельности и участие в ней в качестве лидера у Хараева была. Уже через год, освободившись условно-досрочно, он организует группу из соплеменников и проводит несколько успешных дел. Последнее успешным не было, и в городе на Неве, в момент принятия ста тысяч долларов наличными в качестве выкупа за сына, оказывается под арестом его ближайший подельник. На допросах на Хараева он не показал, как, впрочем, не показал никто из его группы. И все, чем довольствовалась питерская милиция, – это приземление Хараева в «Кресты» на два года за незаконное ношение оружия.

В «Крестах» Хараев оказался в общей камере и полгода провел в ней без выезда в колонию. Следствие затянулось удивительно надолго, и этого времени хватило двоим авторитетам из Чечни, один из которых находился под следствием, а второй уже услышал свой приговор, встретиться с Хараевым в одной камере (удивительно, как подобные безобразия могут происходить в такой тюрьме, как «Кресты») и по глубокой обкурке короновать его, запоганенного мошенничеством. Конечно, Руслан не мог не оправдать их доверия. И перечислил в фонд Гоги Центрового и Димы Цуркадзе сто тысяч долларов. Еще через год Гоги замочили во время бунта в лагере, а Дима скончался от овердозы под Красноярском. Но дело было сделано.

Коронацию Хараев воспринял даже серьезнее, чем от него ожидалось. Но в Питере дело не пошло. Пошло в Москве. Хараев довольно быстро, не без помощи, разумеется, соплеменников, нашел свое место в свободной нише ответственного за инкассаторскую деятельность в Южном административном округе Москвы…

– Впервые в жизни слышу, – выдохнул в сторону оперативников дым Кряжин.

…но пробыл на этом посту недолго. Внезапно он образовался на Севере, что очень странно с точки зрения выбора места дальнейшей службы для человека горячих кровей, и выбираться оттуда уже, видимо, не собирался. Выстроил на берегу Енисея дворец…

– Уж не он ли Резуна? – высказал предположение советник. – Участок под картошку не поделили?

…приобрел квартиру в Мининске, окружил себя взводом охраны…

– Тоцкий, я устал. Чем Хараев занимается в Мининске и почему он оказался нужен нам при расследовании уголовного дела по убийству губернатора?

…и на данный момент точной информации о направленности деятельности Руслана Резвановича не существует. По крайней мере – в архиве и оперативных сводках ГУВД Мининской области.

– Тогда зачем ты мне все это рассказывал два часа?

Тоцкий нервно помигал левым веком – по-видимому, от результата своей командировки он и сам находился не в восторге, но тем не менее пояснил:

– В феврале у подъезда собственного дома был расстрелян заместитель Резуна господин Осипов. На его место назначен некто Шахворостов… забыл имя.

Кряжин посмотрел на исписанные листы бумаги и нашел нужное.

– Павел Павлович?

– Точно! Так вот, с приходом Павла Павловича, который, кстати, постоянно находится в Москве для решения организационных вопросов, тут и живет, в администрации области начались небольшие волнения.

– Круг обязанностей Шахворостова? – устав от прелюдий, спросил Кряжин.

– Рыба… – вздохнул Тоцкий и оглянулся, ища поддержки у Сидельникова. – Рыба, Иван Дмитриевич. И еще раз рыба. Свежая, мороженая, консервированная.

– Осипов тоже занимался рыбой?

– Конечно. И распределением квот на отлов на местном уровне, и регулировкой трудовых разногласий между компаниями, и антимонопольной деятельностью при сбыте готовой продукции. – Четко загнув три пальца, он тут же стал разгибать их в обратной последовательности: – Распределение продукции зам Резуна организовывал таким образом, чтобы более мелкие компании не разорялись от монополизации рынка компаниями крупными. Поддерживал политику, позволяющую организовывать дополнительные рабочие места на муниципальных предприятиях. В областной администрации подтвердить эту информацию не смогли. Как, впрочем, и опровергнуть. Смерть Осипова для руководящего состава была шоком, от которого они до сих пор не отошли.

Кряжин, щадя уставших после долгой дороги сыщиков, отправил их на несколько часов отдохнуть. В последний момент, когда они стали подниматься со стульев, советник спохватился:

– Да! Ребята… Вопрос на бегу. Вы хорошо осмотрели помещения триста семнадцатого номера?

Тоцкий ответил, что занимался этим лично. И о квитанции, о которой говорит следователь, слышит впервые.

– Тогда для меня кое-что непонятно, – и Кряжин вынул из папки квиток из «Потсдама». – Мусор из номеров выносят в девять утра и девять вечера. Из гостиницы его вывозят в половине одиннадцатого. Резуна убили в двенадцать, то есть после вечерней уборки, а утренней уборки не было, потому что ею занимались вы. Между тем мною в мусорной шахте найден пакет из номера Резуна, а в нем – эта квитанция. И у меня возникает вопрос. Как она могла там оказаться?

На стене тикали часы, за окном, едва различимый, слышался шум авто. Еще чуть потрескивала глянцевая квитанция в руках советника. Больше никаких звуков в кабинете слышно не было.

– А что еще находилось в том мусорном пакете вместе с квитанцией?

– Там, в пакете, была упаковка из-под чипсов… с пяток фантиков от шоколадных конфет… кожура от апельсина, да! – кожура от красной рыбы, – он покосился на холодильник, который навеял на него воспоминания, хотя пахло рыбой не из холодильника, а от оперов. – Пакеты из номеров были маленькими, с такими горничные ходят в карманах, чтобы не таскать с собой большой мешок. И это все, что было в маленьком мешке.

– Женщина, – сказал Сидельников.

Тоцкий покачал головой и, не глядя на капитана, объяснил Кряжину:

– Он не женат. А потому не знает, что женщина обязательно оставит после себя продукцию, широко разрекламированную по телевидению. С крылышками, на каждый день. Мусор выбросили в девять вечера, а до этого часа любая женщина, остановившаяся не в приюте для бездомных, а в отеле, обязательно посетит душ и выполнит все необходимые для нее дела.

Он искал поддержки у неженатого Кряжина и тот, поняв очевидное, кивнул и поджал губы. Да, конечно. Душ, все дела… Тоцкому виднее. Вот только…

– Вот только твоя версия летит к черту, если выяснится, что женщина, остановившись в номере на час, тут же уехала по делам, а часов в двенадцать, вернувшись, наелась конфет, апельсинов, приняла душ и выполнила все, как ты их называешь?.. Да, дела.

Но ясно было одно. Квитанция, выписанная Резуну и оплаченная им по счету, попала в мешок с мусором не в его номере, и не в номере, куда заказывали креветки под чесночным соусом. А в каком-то еще.

Кряжина выдернул из задумчивости сигнал телефона. Он вынул трубку.

– Да!

– Иван Дмитриевич, вы в кабинете? – Звонили с первого этажа, с поста милиции. – К вам на прием молодая особа просится. Из гостиницы «Потсдам». Райс ее фамилия.

Кряжин попросил женщину впустить, а сам быстро поведал операм о результатах своей сыскной деятельности. Показывал на наглухо завязанный мешок в углу кабинета, сетуя на то, что нет времени даже выбраться в химчистку, и говорил, что о сотруднице гостиницы по фамилии Райс слышит впервые.

– Здравствуйте, – сказала она, когда ей уже дважды разрешили войти через прикрытую дверь. – Я Мария Райс. Горничная.

Кряжин вспомнил. Та самая, разговорчивая, встревавшая в разговор вперед горничной бывалой и тем путавшая последней все карты.

Она сказала, что у нее неприятности. Ее увольняют. Скорее не по причине недобросовестного отношения к служебным обязанностям, ведь раньше этот вопрос не вставал, а из-за откровенности, которой она предалась в момент прибытия следователя Генпрокуратуры.

– Вы хотите, чтобы я восстановил вас на работе? – с иронией уточнил Кряжин.

– Нет, что вы… – Она смутилась, и вскоре стало ясно, почему. – Я тогда, в горницкой, сказала не все. Я испугалась, что старшая обязательно отрапортует руководству. Впрочем, так оно и вышло.

Она была хороша. Настолько, что даже однолюб Тоцкий водил по ней взглядом, и взгляд тот стал во сто крат добрее, чем когда он рассказывал о рыбе Карского моря. Дирекция «Потсдама» умела подбирать кадры. В горницкой и сам Кряжин испытал ощущение, что попал в раздевалку участниц конкурса красоты. Теперь становилось ясно, что избавлялись от красивых сотрудниц в «Потсдаме» так же легко, как и принимали на работу.

– Вот видите, – разозлился он. – Когда советник юстиции ползает в помойной яме и перебирает своими руками нечистоты, остальные хотят остаться стерильными. Но, едва они сами оказываются в дерьме, тут же бегут к советнику. «Ты же советник! Так дай же совет!» Милая моя, нежная, я советы даю исключительно из корыстных побуждений Российской Федерации!

Тоцкий покосился на мешок в углу.

– Так что же вы не сказали мне в горницкой, лучистая?

– Я видела Майю… Видела ее той ночью. Мне нужно было отнести заказ в триста четвертый номер, я поднялась с ним на этаж и увидела Майю. Она быстрым шагом шла от меня в сторону увеличения номеров и прижимала что-то к груди.

Тоцкий поймал взгляд Кряжина и понял, что это для него не новость.

– Мне показалось, что она обернулась, и я машинально прислонилась к стене. Вот так… – Маша показала. – Кажется, она делала что-то… – Она пожала плечами и немного покраснела. – Мне показалось, что она делает что-то, что идет вразрез с установленными правилами. Я работаю всего несколько недель, и не хотелось сразу портить отношения с девушками. Подумала, что стать свидетелем чего-то неправильного будет не лучшим способом наладить отношения, и дождалась, пока Майя зашла в один из номеров и закрылась на ключ. Я подождала еще минуту и направилась в триста четвертый номер.

– В котором часу это было? – спросил Кряжин, и, судя по всему, это был последний вопрос.

– Ровно в двенадцать. Я должна была принести заказ в полночь, но из-за встречи в коридоре опаздывала на пару минут. Однако женщина в номере даже не посмотрела на меня. Пришлось озвучить свой приход и сообщить, что заказ доставлен, а она молча указала рукой на столик – там лежала купюра в пятьдесят рублей. Вообще-то, это против правил. Чаевые нельзя брать самой, не из рук. Но я взяла и ушла. А женщина что-то читала, лежа в халате на кровати, и на мое «до свидания» лишь подняла руку. Книжка, наверное, была интересная, мне пришлось стучать дважды, пока не услышала: «Войдите!» Хорошая клиентка, мне понравилась.

Кряжин молчал, и Мария объяснила еще и то, о чем рассказывать не собиралась. Оказывается, в ту ночь она работала на втором этаже, но там нет номеров «люкс». Значит, нет сверхобеспеченных постояльцев, что предполагает отсутствие заказов и хороших чаевых. И она из чувства солидарности с горничной Зиной, своей подругой, изредка выполняла по ее просьбе заказы на третий этаж.

– Спасибо, – поблагодарил советник. – Это все?

А разве этого мало?! – зеленым гневом светились ее глаза.

Он поставил на пропуске подпись, понаблюдал, как за ней закрылась дверь, и вдруг указал Сидельникову на выход: «Верни ее». Ничего неординарного в поведении советника не было, скорее всего, он по запарке что-то не то сделал с пропуском. Сидельников четко подошел к двери, шагнул в коридор и повысил голос настолько, что Кряжину и Тоцкому не стоило труда догадаться – ушла девушка уже почти до лестницы:

– Гражданка Райс!..

И уже спокойнее:

– Вернитесь, пожалуйста.

Она снова внесла в пропахший табаком кабинет аромат туалетной воды с привкусом карамельки и робко подошла к столу.

– Какой заказ был вами выполнен в триста четвертый номер? – Кряжин устало разминал пальцами переносицу и морщился от ожидания совершенно ненужного ответа. Он должен был получить его еще минуту назад, но за чередой более важных тем забыл задать вопрос. От этого ответа не зависело ровным счетом ничего, но он вернул горничную, чтобы после ее ухода не осталось ненужных терзаний.

– Женщина попросила принести бутылку «Гессера» и несколько ломтиков кеты.

И она испугалась молчания, встретившего ее сообщение.

– Кета, – выдавил наконец следователь, вторично уверяя ее в том, что она пришла к нему напрасно. – Это красная рыба. Я правильно понял?

– А что же еще, по-вашему? – Только простодушная юность может задавать такие вопросы в Большом Доме на Дмитровке, 15а.

Кряжин развернулся к муровцам всем телом.

– Совершенно верно. Там была еще пустая банка из-под пива «Гессер». Емкостью в пятьсот миллилитров.

– Да, – подтвердила бывшая горничная гостиницы «Потсдам». – Но у нас на складе были бутылки лишь по триста тридцать миллилитров, и две таких ей показалось много, а одной мало. Потребовала одну пол-литровую, и мне пришлось пройти с рыбой через ресторан. Но бутылок не было, были банки. И одну я взяла.

Лицо Кряжина оживилось, и он указал девушке на свободный стул.

Глава седьмая

ИЗ РАПОРТА НАЧАЛЬНИКА УФСБ ПО ЮЖНОМУ ФЕДЕРАЛЬНОМУ ОКРУГУ

ДИРЕКТОРУ ФСБ РФ, 28.06.2004 Г.:

«Секретно. Экземпляр единственный.

Докладываю, что при реализации оперативной информации, полученной в ходе допросов S-24 и F-11, нами были установлены два адреса явочных квартир международной террористической организации в Республике Дагестан (г. Кизляр, мрн «Черемушки», д.22. кв. 14) и в Республике Северная Осетия-Алания (г. Моздок, ул. Крылова, д.41, кв.2).

В результате проведенных оперативных установок было выяснено, что данные квартиры являлись снимаемыми по устному договору с хозяевами, которые (по нашим сведениям) никакого отношения к описываемым событиям не имеют. При проверке адреса в РСО-Алания сотрудники УФСБ по ЮФО вынуждены были вступить в бой и в целях предупреждения появления случайных жертв открыли огонь на поражение. В квартире был обнаружен труп Араева Аслана Аслановича, 1970 г.р., уроженца Республики Дагестан, а рядом с телом – остатки документа. При проведении химической экспертизы и экспертизы спектрального анализа образец документа был реконструирован, в результате чего в нашем распоряжении имеется письмо, адресованное руководителю одного из ответвлений исламской террористической организации «пиковых воров» одним из руководителей МТО.

В тексте говорится о необходимости немедленного уничтожения сотрудников прокуратуры и милиции в случае завладения ими информацией о направленности деятельности МТО в части внедрения в государственные структуры исполнительной власти действующих членов МТО.

Кроме того, в документе, адресованном «пиковому вору», присутствует руководство по принудительному привлечению к деятельности ныне действующих сотрудников МВД и прокуратуры в интересах МТО. В тексте есть точные указания на моменты, являющиеся опорной точкой при вербовке сотрудников указанных ведомств.

На основании полученных данных считал бы необходимым поставить в известность работников правоохранительных органов, расследующих уголовные дела аналогичного состава преступлений или занимающихся оперативным сыском в этом направлении…»

Судебное заседание не длилось и двадцати минут.

– Еще раз расскажите, гражданин Занкиев, при каких обстоятельствах вы были задержаны, – сказал судья, пряча под папку с тисненным на ней золотом гербом страны уже отпечатанный на принтере текст готового постановления.

Следовало торопиться. Об этом Занкиева предупреждал и адвокат, и человек, который был впущен к нему в следственный изолятор. «Дубак»[6]6
  Тюремный надзиратель.


[Закрыть] вывел Сагидуллу в коридор, покрикивая, что «к следователю», но, когда Занкиев заложил руки за спину, вышел и перед ним захлопнулась дверь камеры, он услышал за спиной: «Две минуты». Это говорил надзиратель, и управляющий «Потсдама» с удивлением повернул голову. Это было запрещено, но замечания ему никто не сделал. Напротив, ему помогли развернуться.

Человек лет сорока с кавказской наружностью говорил на родном Занкиеву языке и делал это быстро, словно боялся не успеть.

– Завтра утром тебя повезут в суд по твоему заявлению, по ходатайству адвоката. В процессе от государственного обвинения будет наш человек. Ему заплатили много, Сагидулла. Очень много. Судья вынесет правильный приговор, Сагидулла. Ему заплатили еще больше. Ты скажешь, что… – и он объяснил, что нужно сказать. – Тебе вменяют только оружие, и ты должен объяснить судье, что оно и ты – понятия несовместимые. Ты добропорядочный человек, законопослушный, честный. Ты любишь свою семью, чтишь отца и мать. И ввиду явного несоответствия действительности и указанных в протоколах данных просишь суд исполнить закон и до суда освободить тебя из-под стражи.

– А если судья не поверит или прокурор подослан Кряжиным? – спросил, чувствуя волнение, Занкиев.

– Время, – сказал надзиратель.

Кавказец достал из кармана стодолларовую купюру и, не глядя, сунул в его сторону.

– Кряжин ничего не знает. Разбирательства случатся потом, и плевать, что будет с судьей, прокурором и этим шакалом в метре от меня. Главное, ты сможешь уехать. Ты все понял, Сагидулла? Если что-то для тебя неясно, лучше спроси меня сейчас.

Занкиев сказал, что ему ясно все.

– Сначала я хочу поблагодарить высокий суд за возможность говорить правду и не стыдиться этого, – сказал Занкиев и поправил лацканы осиротевшего без галстука пиджака. – Моя вина заключается в том, что я родился на Кавказе. В семье бедных крестьян, работавших на земле для того, чтобы были сыты люди в больших городах. Мой отец был черен волосами, волосы моей мамы были черны, как земля, на которой она работала, не покладая рук.

Сагидулла Салаевич посмотрел на герб страны над головою судьи, и глаза его стали влажны от внутренней боли.

– Если бы я родился с бледной кожей и русыми волосами, «Вах!» – сказал бы мой отец. «Горе мне!» – воскликнула бы мать. И стыд лег бы на ее голову. Ее забросали бы камнями, изгнали из родного дома и обрекли на голодную смерть в Аргунском ущелье. Но, сотворив грех, она спасла бы жизнь своему маленькому сыну, Сагидулле. Четвертому из сыновей, самому младшему. Моя мать заплатила бы своим позором и жизнью за то, что я смог бы спокойно ходить по стране, ездить в большие города и не бояться того, что средь бела дня меня остановят люди в милицейской форме и скажут: «Чурка, дай паспорт посмотреть». Они не били бы меня, сына гор, ногами в спину, не унижали, не оскорбляли и не видели бы во мне низкую тварь, недостойную жизни, которой живут нормальные люди. Я приезжал бы каждый год в ущелье, к могиле мамы, и говорил: «Спасибо, мать, что ты согрешила. Спасибо, что у меня светлые волосы и я не похож ни на одного своего предка. И прости, что тебя больше со мною нет…»

Занкиев на мгновение прервался, но совладал с собой и некоторое время смотрел в окно.

– Но моя мама была честной женщиной. Она любила свою семью, свой народ и родила меня, похожего на отца, как две росинки на листе весенней айвы. И поэтому, когда я не умер от голода в горном ауле, когда я достиг всего, чего может достичь уважающий себя и свой род мужчина, ко мне может прийти следователь прокуратуры, достать из своего кармана пистолет, положить на стол и вызвать понятых. Так я, человек, избегающий всего, что может повредить моей репутации порядочного человека, стал преступником. И я хочу сказать уважаемому суду. Дайте мне умереть.

Представитель прокуратуры вскинул на Занкиева удивленный взгляд, судья на минуту оторвался от чтения собственного постановления.

– Я хочу умереть. Это будет самым достойным выходом из этой ситуации. Я сын гор, и им останусь до последнего мгновения.

– Быть может, вы хотите уточнить свои просьбы? – направил на путь истинный очумевшего от описания собственной судьбы Занкиева судья.

– Мой подзащитный страдает от стыда за несправедливые действия следователя Генпрокуратуры Кряжина, – застенчиво объяснил адвокат. – Я прошу суд учесть это и не требовать от господина Занкиева невозможного. Просить свободу свободному человеку не просто стыдно. Это неслыханное унижение.

Судья поправил очки и посмотрел на адвоката взглядом, полным понимания:

– Прикажете отложить в сторону УПК[7]7
  Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации.


[Закрыть] и благословить господина Занкиева на эвтаназию[8]8
  Причинение смерти неизлечимому больному из чувства сострадания и с его согласия.


[Закрыть] на основании положений Эпаногоги?[9]9
  Руководство для судей, составленное в Византии в IX веке.


[Закрыть]

– Ваша честь, мой подзащитный просит изменить ему меру пресечения с содержания под стражей на подписку о невыезде, – морщась, сообщил правозащитник.

– Вы поддерживаете это заявление, Занкиев? – спросил Сагидуллу Салаевича судья.

– О да, ваша честь. О да.

Потом было еще что-то. Что именно, Занкиев не понимал и не запоминал. Прокурор разговаривал с судьей, потом адвокат разговаривал с судьей, потом те беседовали друг с другом, и складывалось впечатление, что это не суд, а коллоквиум ученых-ботаников.

Когда базар-вокзал закончился, Занкиеву предложили встать, и судья, раскрыв папку, что-то долго читал. Сагидулла чувствовал, как колотится его сердце, и эти удары заглушали все звуки вокруг.

– Справедливость восторжествовала! – сказал адвокат, склонив голову перед выходящим из зала судьей. – Правосудие торжествует.

Правозащитник взял подзащитного под локоток и вывел из зала судебных заседаний.

– Я не понял, – спросил управляющий «Потсдама». – Я могу идти, куда хочу?

– Уважаемый Сагидулла Салаевич, – погладил его по плечу адвокат. – За такие бабки вы можете не только идти, куда хотите, но и ехать. Кстати, я уполномочен довезти вас до Патриарших прудов. Вы же не поедете в таком виде в метро?

Занкиев, ни разу не «въезжавший» в зону, но трижды побывавший в следственном изоляторе под охраной федеральных сил в Чечне, стал различать запахи и цвета. Все случилось, как обещал незнакомец в тюрьме, и это было самое невероятное.

– Сагидулла Салаевич, если вы не хотите вновь увидеть Ивана Дмитриевича Кряжина, вам лучше быстро сесть в мою машину.

Черный «Volvo-S80» ехал по Москве, кондиционер насыщал воздух свежей прохладцей, и управляющий гостиницей быстро прикинул, как распорядиться отелем. Решение он принял еще в камере, теперь же дело было за техникой. Оставлять около пяти миллионов долларов московской мэрии было более чем глупо, но он знает, что делать.

На Патриарших прудах его уже ждали. Из темно-синего джипа «Mercedes-Gelenwagen» вышел уже знакомый чеченец, осторожно поцеловал Сагидуллу в обе щеки, приобнял и усадил в машину.

– Мы счастливы видеть тебя на свободе, Сагидулла, – сказал он. – Мы не оставляем в беде тех, кто близок нам по крови и всегда готов помочь таким скромным людям, как мы. Мы попросили тебя о маленькой услуге с губернатором, и ты все сделал правильно. Ты будешь большим человеком, Сагидулла. Мы отправим тебя домой, и там ты переждешь трудные времена. А сейчас – вино, Сагидулла! Жареное мясо, девочки, вольный ветер. Поехали на Рублевское шоссе, Али! – глухо воскликнул пожилой кавказец, и авто помчалось по сияющим рекламными огнями улицам.

Это был маленький Кавказ посреди центральной полосы России. Шашлык из молодой баранины, вино, коньяк… Все было иначе, чем всегда. И даже молоденькие белокурые проститутки, похожие на которых еще два дня назад готовы были прибежать и делать все, что хотел Сагидулла, лишь по одному щелчку его пальцев, а потому не вызывали никаких чувств, теперь будили в нем необузданную страсть.

День закатился за горизонт, а праздник по случаю освобождения его, Сагидуллы, большого московского человека, продолжался. Он сидел напротив камина в большой комнате трехэтажного особняка и с удовольствием думал о том, что достиг всего, чего мечтает достичь бедный чеченец, приехавший в Москву. Москва приняла его сразу, без обиняков, диаспора встретила радушно, а этот авторитетный человек, играющий в диаспоре не последнюю роль (какую именно, Занкиев не знал, да ему и не было это нужно), попросил оказать добрую услугу. Всего ничего: к нему в гостиницу направляется человек, представляющий опасность для тех, кто вывел его, Сагидуллу, в люди. И управляющего попросили убрать этого человека.

– Мы хорошо заплатим, Сагидулла, – говорил ему мужчина из «Мерседеса» четыре дня назад. – Такая работа оплачивается, потому что это не кровная месть, а просто бизнес. Ты в деле. Тебе хватит ста тысяч долларов, Сагидулла?

О, да. Ему хватало. Сто тысяч плюс доверие, которым обязывали его, управляющего. Это не так мало.

И вот сейчас он сидел перед выбрасывающим праздничные сполохи каминным костерком и думал, как ему поступить с гостиницей. Дело можно доверить мужчине из «Мерседеса». Он обязательно поможет. Раз так, то с потерей Москвы не потеряна Россия. Главное, он помог своему роду. А род в Чечне один – чеченский.

– Ты отдохнул, Сагидулла? – услышал он за спиной.

По витой лестнице, спускающейся с потолка, мягко ступал человек в белой рубашке и черных брюках – его спаситель.

Выражая уважение, Занкиев быстро встал, улыбнулся, насколько позволено светиться счастьем в присутствии старшего, и почтительно сделал шаг назад.

– Ты выглядишь между тем усталым, – заметил мужчина. – Пойдем, дорогой, погуляем. Сегодня прекрасный закат.

Садись, – сказал он ему, указывая рукой во дворе на свободное кресло на кромке бассейна. – Ты чувствуешь, как здесь свежо?

О, да. Он чувствовал.

– Я благодарен вам, – сказал Занкиев. – Вы сделали для меня невозможное.

Мужчина устало махнул рукой.

– Мы должны помогать друг другу в этой ужасной стране… А скажи, Сагидулла, кто убил этого губернатора? И как это происходило? Ты пойми меня правильно, несколько дней назад в просьбу не входил пункт, требующий, чтобы ты отчитался. Просто уже сегодня начнется суматоха, и мы должны правильно себя в ней чувствовать. Твой отъезд в Ичкерию – это еще не есть спасение. Там тоже есть прокуроры, Сагидулла. И милиция есть. Только они более озверелые.

Занкиев почувствовал неприятной холодок. А несколько часов назад этот же самый человек говорил о том, что сделает все возможное, чтобы переправить Сагидуллу в Турцию. Он решил быть внимательнее с мужчиной. Но сначала нужно было ответить на вопрос.

Занкиев не понимал, почему солгал. Наверное, ему показалось, что он оставляет в этой лжи для себя какой-то зазор во времени.

– Есть у меня коридорный, – сказал он, чуть помедлив. – Его фамилия Колмацкий. Это он убил.

– А твой начальник службы безопасности Дутов какую роль играл в этом деле?

– Он прикрывал отход и убирал следы. – Занкиев вдруг подумал, что, солгав, он не предупредил об этой лжи Дутова. – Почему вы спрашиваете, Магомед-Хаджи? Я сделал что-то не так?

Мужчина покачал головой. Сказал, что Сагидулла сделал все правильно. И завтра он, оставив бизнес в Москве, уедет домой.

– Магомед-Хаджи, – ощущая все больше неприятное чувство, заползающее к нему вместе с сосновым ветерком под рубашку, напомнил Занкиев, – как я могу получить свои деньги? Весь мой бизнес остается здесь, и мне необходимы средства для поездки в Турцию. Простите, что напоминаю.

– Деньги, – сказал мужчина. – Конечно, деньги. Али!..

У бассейна, словно вынырнув из его глубины, возник вчерашний водитель и положил на столик перед Занкиевым тонкий кейс.

– Здесь то, Сагидулла, что ты заработал.

Управляющий щелкнул замками, он знал, как выглядят десять перетянутых резинками пачек стодолларовых купюр. Это неплохие наличные для пребывания в Анкаре столько времени, сколько понадобится для нормализации обстановки в Москве. Он откинул вверх створку и уставился в нижнюю изумленным взглядом. На дне ее лежал узкий длинный нож.

Али взял его, обхватил лоб управляющего «Потсдамом» мертвой хваткой левой руки, а правой одним движением развалил горло Занкиева до самых позвонков.

Секунду крови не было. Лишь удивление в глазах живого, но уже мертвого Сагидуллы. А потом была кровь…

Она широкой струей вырвалась из горла управляющего и зашипела на поверхности бассейна. Кровь била в разных направлениях, заливая и белоснежный кафель, и одежду убийцы и жертвы, и внутренности пустого кейса.

Али пощадил Сагидуллу. Выпустив нож, он резким движением вывернул голову жертвы в сторону, и с хрустом позвонков к управляющему пришла смерть.

От беседки рядом с домом отделились две тени и приблизились, чтобы удовлетворить свое любопытство. Пока сучат ноги. Пока еще течет кровь. А потом убрать.

Магомед-Хаджи стер со щеки алые бисеринки, смочил руки водкой со столика и протер влажными ладонями лицо. Белоснежный платок, выпавший из его руки, забелел на черной траве, как лужица пролитого на асфальт молока.

– Тейп Занкиевых пас баранов со времен Шамиля. Мужчины этого тейпа не меняли одежд по десять лет, а кони их старились не в сражениях, а на огороде. И когда генерал Ермолов стал резать наш народ, мужчины тейпа Занкиевых первыми упали в копыта его коня. А мои предки ушли с Шамилем в горы, чтобы изгнать неверных или умереть. Когда пришла пора последнего, было принято оставить по одному мужчине из каждого рода и дать им уйти от последней драки. Среди них был мой прадед. Он умолял оставить его, но Шамиль приказал уйти, родить и вырастить мужчин для изгнания с нашей земли неверных. И теперь эта собака спрашивает меня: «Где мои деньги?» У тебя нет сыновей, Сагидулла. И твой продажный трусливый тейп закончил свое существование на кафеле моего бассейна. Этот род даже не в состоянии рожать сыновей… Аллах видит, Аллах вершит суд.

Он встал и направился к домику.

– Закопайте собаку в лесу. Выкопайте глубокую яму, но не засыпайте ее доверху. Оставьте в яме место. – Посмотрев на часы, он вошел в дом и дальнейшие распоряжения делал уже в нем. – Найдите мне коридорного Колмацкого. И приведите того прокурора, что был в суде.

Сентябрьская ночь окончательно вошла в свои права и опустила на Подмосковье тяжелое темное одеяло. Пришел холод, заморосил дождь. Но кровь отмыли еще до того, как первые тяжелые капли посыпались на зеленую гладь бассейна.

Он ходил по помещению дежурной части «Красной Пресни», крепко обхватив голову руками. Казалось, что сейчас рядом с дежурным по тюрьме находится не следователь Генеральной прокуратуры, а пять минут назад осужденный к пожизненному лишению свободы узник.

Метнувшись к столу дежурного, он с грохотом оперся на него и, словно не понимая смысла сказанного ему мгновение назад, снова спросил:

– Кто разрешил везти Занкиева в суд?!

Майор, принимая чужую вину за свою, виновато пробормотал:

– Иван Дмитриевич, на постановлении стояла подпись следователя прокуратуры Южного округа и его подпись. Приехал адвокат…

– Это не подпись Шляпина!! – взревел Кряжин, хлопая кулаком по печати на бланке. Он его уже осмотрел и все понял. И сейчас неистовствовал, чтобы спустить гнев. Занкиева в тюрьму не вернешь… – А это – не печать прокуратуры Южного округа Москвы!! Ты документацию изучаешь, майор? У тебя есть образцы подписей должностных лиц и оттисков печатей учреждений?!

Дежурный стал понимать, что вина не такая уж и чужая. До пенсии оставался год с небольшим, до суда над ним, невнимательным, – не более трех месяцев. Не успевал.