Текст книги "Ярость Антитела"

Автор книги: Вячеслав Денисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Вячеслав Юрьевич Денисов
Ярость антитела

Глава первая

– Спустить вас на землю?! – прокричал Гоша. – Посмотрите, темнеет. Это значит, скоро у нас зуб на зуб попадать не будет. На такой высоте холод просто невыносим. Хотя… – он на мгновение задумался. – Хотя, как мне кажется, мы уже давно замерзнуть могли и без ночи. Глупость, глупость. Я не верю глазам. Ничему не верю!

И он снова поднялся на ноги, чтобы подойти к краю пропасти. Он хотел в очередной раз вглядеться в расстилающийся перед ним пейзаж.

Уходя от погони, покидая странное чрево подземного города, Гоша и Гудзон оказались в тупике. Впереди сияла бесспорной вечностью, известной как смерть, пропасть. Позади было то, от чего они, потеряв все силы, бежали – смерть. Гоша искал выход, но не видел даже призрачного намека на его существование.

Гудзон потянул шпагу, и ее острие без труда вышло из шпалы.

– Но что-то ведь нужно делать, Гоша?..

Тот покачал головой:

– Я не могу собраться с мыслями.

Ветер шевельнул его волосы.

– Я стою выше Монблана, Эверест при таком положении дел – кочка на автостраде. Дороги назад нам нет. – Он оглянулся. – Или вы хотите осуществить спуск через лабораторию?

– Нет-нет, даже не думайте об этом! Продолжайте, я вас слушаю.

– Я не собираюсь продолжать, – огрызнулся Гоша. – Нужна или веревка длиною километров пятнадцать, или парашюты. У вас нет за пазухой такой веревки, Гудзон?

Едва Гоша успел проговорить это, в глубине тоннеля, за дверью, под которую уходили рельсы, послышался грохот. Словно встряхнули огромный лист жести.

– Что это? – произнес Гудзон.

– Сейчас узнаем…

Уходящий от края пропасти тоннель был похож на черный коридор. О том, что происходило в глубине его, можно было только догадываться. Пытаясь пронзить взглядом мрак, Гоша ступил на рельс и наклонился. И в этот момент почувствовал, как дрогнула его нога.

– Они что-то ставят на узкоколейку…

– Узкоколейка – это вот эти железные полосы, заканчивающиеся у края пропасти?

– Да.

Гоша посмотрел в проем, туда, где с облаков уже пропадал серебряный налет.

– Я знаю, как они хотят нас прикончить…

Гудзон шевельнулся. Сделав несколько шагов, он принял похожую на Гошину позу.

– О чем вы говорите?

Взгляд его дрожал.

– Они сейчас что-то пустят по рельсам.

– В каком смысле?

– Вот по этим двум железным полоскам ездят… как бы это вам объяснить… В общем, кареты. Один вагон – и нас нет.

– Какой вагон?

– Вагон, дрезина, цистерна, локомотив – что угодно! – Гоша лихорадочно оглядывался. – У нас даже нет возможности прижаться к стенам! На нас помчится железная махина весом в несколько тонн и размажет по каменной кладке тоннеля!

В темноте сначала раздался грохот, похожий на первый, а потом – скрежет.

– Дверь отъезжает в сторону! – крикнул Гоша. – Скорее к проему!..

Они добежали, и Гоша посмотрел себе под ноги.

– Странная, очень странная смерть…

– Вы глупости говорите! – вскипел Гудзон. Его необоснованный гнев был вызван полной растерянностью.

Рельсы дрогнули, и Гоша схватил Гудзона за руку.

– Сейчас мы выберемся наружу, вы поняли?

– Как это – наружу?.. – Гудзон бросил вниз стремительный взгляд. – Вы с ума сошли?

– Уже давно. С тех пор, как спустился в катер, отправляющийся на экскурсию. Слушайте и не перебивайте. – Выглянув, Гоша оценил состояние скалы. – Сейчас мы осторожно выберемся и закрепимся на камнях за проемом этого тоннеля. Через четверть часа или полчаса мы быстро вернемся. Пусть они считают, что нас смело вниз.

– Не знаю, справлюсь ли…

– Вспоминая, как вы влетели в комнату и прикончили шпагой троих мерзавцев, утверждаю – справитесь!.

– Владеть оружием и карабкаться по горам – не одно и то же…

– Жить хотите?

– Да!

– Тогда – вперед! – скомандовал Гоша.

Он и сам плохо представлял смысл предприятия. Уступы были не настолько широки, чтобы на них можно было стоять и ждать.

Выбросив руку и зацепившись за острый край скальной породы, Гоша перетащил свое тело на склон. Нащупывая ногой опору, он смотрел, как неуклюже переставляет ноги Гудзон. Их разделял проем тоннеля. И – пропасть.

Гоша услышал знакомый стук вагонных пар по рельсам первым. Пытаясь угадать, чем хотели убить двоих беглецов хозяева подземного города, он, не моргая, смотрел в строну проема.

– Что это?! – услышал он сквозь грохот вопль Гудзона.

Гоша смотрел, как, промчавшись между ними, сорвавшись с рельсов и закончив свой громкий бег по рельсам, далеко вперед улетела тяжелая вагонетка…

И снова наступила тишина, такая, что впору было оглохнуть.

Стремительно уменьшаясь в размерах, вагонетка уносилась вниз…

Вращаясь и переворачиваясь, она рассыпала, словно делилась с небом, искалеченные серые тела. Получив свободу, трупы летели вниз, сталкивались друг с другом и тоже уменьшались в размерах. Несколько сотен трупов, получив свободу, кружились, устремляясь вниз, и казалось Гоше, что безжизненные тела вдруг получили возможность двигаться и теперь, радуясь мгновенному освобождению, машут ему руками… И ногами.

На мгновение ему показалось, что среди обнаженных тел было одно – красивой девушки лет двадцати пяти, в офисном костюме и белой блузке. Окровавленная, она стремительно ушла вниз…

«Видения…»

Гоша облизал губы и уткнулся лбом в камень.

Видением это не было. Из ворот лаборатории, промчавшись по рельсам, улетел в бездонную пропасть огромный железнодорожный вагон, груженный человеческими останками и мусором.

Еще мгновение – и облака пожрали и вагон, и трупы, не оставив и следа. И только шум в ушах Гоши и Гудзона да потревоживший обоняние смрадный запах утверждали, что они – были.

– Мне плохо… – услышал Гоша.

– Крепитесь, Гудзон! Мы и не то видели!

– Сколько же там было тел?..

Гоша прижался грудью к отшлифованному ветрами камню. Интересно, думал он, а сколько трупов можно разместить в шестидесятитонном железнодорожном вагоне, если трупы уложить до верха?..

И тут случилось неожиданное.

Когда Гоша понял, что произошло, у него едва не остановилось от ужаса сердце. Как тогда, когда он понял, что на него с высоты полукилометра летит обломок металлической лестницы.

Откуда-то сверху, отрезав им дорогу обратно, рухнули, стукнувшись о бетонный пол, стальные ворота. Гладкие, как лысина Гудзона, и прочные, как броня танка, скользнув, они упали и выбили целый сноп искр.

«Упали под углом, коснулись рельсов», – мгновенно подумал Гоша, пытаясь этим отогнать помутнение сознание.

– Что это значит?! – закричал теперь уже в совершенной тишине Гудзон.

– Это значит, что нам конец, капитан…

Гоша произнес это едва слышно, но Гудзон расслышал.

– Послушайте, Гоша! – заревел он, глядя туда, где только что зиял широкий проем, а теперь отливала красным в лучах заходящего солнца сталь. – В этом веке вы живете, а не я! Придумайте же что-нибудь!..

Было ясно, что ничего придумать нельзя. Можно было только стоять и гадать, кто исчезнет в облаках первым.

– Интересно, что заставит нас упасть – истощение или усталость?

Гудзон, услышав это, округлил глаза.

– Не смейте говорить такое!

– А о чем вы хотели бы поговорить, мореплаватель? О погоде? Она прекрасна. Посмотрите на это восхитительное солнце. Скоро его не станет. Мы покроемся росой и начнем отстукивать зубами Седьмую симфонию Шостаковича.

– Слушать не хочу! Не знаю никакого Шостаковича! Кто такой этот Шостакович – наш спаситель?!

– В темноте люди, даже прочно стоящие на ногах, вдвое утрачивают способность к равновесию. Вестибулярный аппарат рефлекторно готовится к отдыху в темноте, он отключается.

«Нужно что-то говорить, иначе сойду с ума», – подумал Гоша.

– Не разговаривайте со мной на этом языке! Говорите ясно!

Сумерки сгущались.

Гоша потоптался на месте, утверждая себя на неудобном выступе. Ощупал руками камни вокруг себя. Положение рук нужно менять, иначе они затекут.

– Послушайте, Гудзон, – кашлянув, сказал он. – Давайте останемся мыслящими людьми… Тем, кем были до сих пор.

– Я не возражаю, Гоша.

– Тогда смиритесь с мыслью, что, если ворота не откроются… Словом, нам не простоять здесь ночь. Даже если бы мы были сытыми и отдохнувшими, даже если бы мы стояли на земле, стоять неподвижно на одном месте у нас вряд ли бы получилось. В конце концов мы бы обязательно присели…

– К чему вы это?..

– К тому, дорогой Генри, что ночь мы не простоим…

– Это я уже слышал, – заметил Гудзон.

– Вы всё понимаете…

– Ничего я не понимаю!

– Понимаете.

– Нет, не понимаю! – упрямо прохрипел Гудзон.

– Вам не хочется быть мужественным?

– Посмотрите на меня, черт бы вас побрал!.. Я стою почти голый на отвесной скале! На мне какая-то дурацкая белая накидка и тонкие, как бумага, штаны! Вокруг свищет ветер, я любуюсь закатом и до сих пор не вою от ужаса! Разве я не мужественен?!

Гоша крутанул головой.

– Тогда имейте мужество признаться, что скоро свалитесь и через минуту вас не станет, – раздраженно крутанул он головой еще раз.

– Какого дьявола я должен признаваться в этом? Это… это слабость! Да, это – слабость! Я знаю, что мы будем спасены, потому что рядом со мной мудрец! Или как вас здесь называют? Как бы вы сами себя назвали?

– Дебилом, – подсказал Гоша.

– Да! Я ничего не боюсь, потому что рядом со мной – дебил! – выкрикнул Гудзон и поднял подбородок. – Он обязательно что-нибудь придумает в своем духе. На то он и дебил!

Гудзону очень хотелось вселить в Гошу уверенность. Очень хотелось.

– Гудзон… – Гоша хотел улыбнуться, но сметенная с камня пыль угодила ему в рот и он закашлялся. – Генри, я хотел сказать вам…

– Говорите!

– Я очень рад, что встретил вас. И дело даже не в благодарности, которую я испытываю, вспоминая, как вы спасли мне жизнь. И даже не в возможности посмотреть на человека, имя которого проносится в веках… Вы просто классный парень, Генри, поняли?

Гудзон поморгал и невнятно пожал плечами. Не совсем было ему понятно, что означает сказанное Гошей, но по всему выходило, что это слова хорошие. Как Гоша произносит слова плохие, Гудзон слышал.

– Там, внизу, – кивнув вниз, Гоша подумал и задрал подбородок, – ну, или там, наверху… кто бы знал, где мы находимся… таких, как вы, немного.

– Послушай, – Гудзон тоже помялся на месте, разыскивая опору понадежнее. – Мне нравятся твои слова. Но не по душе обстоятельства, при которых ты мне это говоришь. Отчего бы тебе не заговорить об этом за кружечкой хорошего эля, немного позже?

Гоша развернулся. Он стоял на камне шириной не более тридцати сантиметров. Теперь, когда страх отступил и приближалось равнодушие, он почувствовал себя свободно.

Красота заставляла его улыбаться, и в какой-то момент он понял, что ресницы его тяжелы от слез. Это были не слезы отчаяния. Он видел перед собой то, что не дано увидеть ни одному смертному. Окрасившиеся во все оттенки красного облака окутывали верхушки гор. Это бесконечное, похожее на взбитые с клубникой сливки покрывало расстилалось перед ним вдаль, куда хватало взгляда.

Солнце прикоснулось к покрывалу и на мгновение замерло, как замирает, трогая воду, осторожный купальщик. А потом стало стремительно погружаться. И чем меньше оставалось солнца над облаками, тем меньше оставалось оттенков светлого. Бордовое покрывало серело, и лишь там, далеко, так далеко, что глупо было даже представлять, – далеко, где солнце уходило за облака, еще жил свет.

– Я заговорил сейчас, Гудзон, потому что боюсь опоздать, – сказал Гоша, уводя глаза от солнца, которое теперь было похоже на перевернутое блюдце. – Пройдет час или два – и нас не станет. Поэтому хочу сейчас, пока еще есть возможность, сказать главное. Мне было удобно с тобой жить. Ты немного смешной, глуповатый, но отчаянно храбрый и порядочный.

– Кто глуповатый? – посерьезнел Гудзон.

Гоша рассмеялся.

Его смех стих одновременно с заходом солнца.

– Гудзон, в горах очень темно. Сейчас мы потеряем друг друга из виду. Поэтому не молчи… Понял?

– Мне страшно, Гоша…

Кто-то влил в полумрак чернил.

Они потеряли друг друга из виду.

Глава вторая

Макаров шел, поглядывал по сторонам и пытался представить, как выглядит вход в бункер. Место казалось ему знакомым. Где-то неподалеку от него, а быть может, это было именно здесь, он шел в тот день, когда услышал в трубке голос жены. Он шел, и ему казалось, что наверху, скрываясь в ветвях дерева, скользит тонкая блестящая проволока.

Но как же выглядит вход? Неужели это дверь? Дверь – куда? И на чем она держится, собственно?

– Левша, что бы ни случилось, не верь им, – громко произнес он и тут же получил удар в затылок. Что-то твердое оглушило его и повалило на землю. Даже гадать не приходилось, что это было. Конечно, приклад.

– Макаров, избавьте меня от необходимости отдавать жестокие приказы, – раздался голос Гламура. – Поэтому не разговаривайте со своим приятелем. Левша, вы что-нибудь слышали?

– Да, я слышал, как Макаров просил меня не верить ни единому слову уродов вроде тебя. Я так и поступлю.

Впереди шли двое. В форме без знаков различия, с оружием, они светили перед собой фонариками. Макаров заметил, что, едва наступила ночь, охрана Гламура закинула автоматы за спину и вынула из карманов разгрузочных жилетов какие-то продолговатые предметы. Длиною около тридцати сантиметров, они были изготовлены из вороненой стали. А еще Макаров заметил, что ручки были резиновые. С полным наступлением темноты раздались щелчки. Тубусы удлинились втрое или вчетверо. Кто-то из охранников проверил работоспособность своего оружия, и Макаров зажмурился от ослепительно-голубой вспышки.

Следом за теми двумя другие трое, обступив Левшу, прокладывали дорогу основному каравану. За ними следовал Гламур. Потом пятеро его охранников.

Макаров оглянулся.

Замыкали колонну двое. Вооруженные электрошокерами, о мощности которых можно было только догадываться, они ощупывали взглядами джунгли.

Макарова придержали, и он выглянул из-за спин охранников.

«Так вот как выглядит та дверь…»

Метрах в тридцати перед ним разъезжались в стороны, как в метро, створки. С той разницей, что расположены они были не вертикально, а располагались на земле. Да и вес их был внушительный…

Макаров смотрел, как створки движутся, а на них отъезжают в сторону: на левой – куст цветов, закрывших на ночь бутоны, а на правой – муравейник.

Под землей блеснул свет.

«Они не включают яркий, чтобы не привлечь внимание тварей», – догадался Макаров.

– Макаров! Что бы ни случилось, я жду тебя у авианосца!

Один из охранников резко замахнулся. Но Левша, опередив, качнулся и ударил его головой в лицо. Удар был такой силы, что боевик Гламура мгновенно рухнул без чувств.

Кто-то из охраны выбросил вперед руку, и Макаров снова увидел вспышку.

Сначала Левшу тряхнуло, и только потом раздался его вопль, разрывающий тишину джунглей.

– Ну почему люди не верят мне на слово? – вскричал Гламур. – Я же попросил – никаких разговоров!

Левшу подняли. Один из бойцов коротко размахнулся и ударил его по лицу. Левшу сбило с ног, он упал на колени.

– Хватит! – рявкнул Гламур.

Левшу снова подняли. Покачиваясь, он смотрел на Макарова. Смотрел, улыбался и ковырялся языком во рту.

«До чего упрямый сукин сын», – подумал Макаров и коротко кивнул.

– Что вы стоите? – вскипел Гламур. – Ведите их вниз и рассадите!

Перед входом в бункер их развели в стороны. Макарова придержал за плечо один из людей в форме. И, как только трое охранников по ступеням спустили Левшу так низко, что голова его скрылась, Макаров почувствовал толчок в спину.

– И не вздумай резко шевелиться! – полетел ему в спину совет.

Макаров и не думал делать резких движений. Во-первых, это было глупо, во-вторых, даже если бы к тому были основания, он был скован узким проходом и крутой лестницей. Хотя ступени были невысоки, ступать приходилось наугад.

Впереди себя он услышал сначала громкий плевок, потом цокот по металлическому полу чего-то маленького, твердого.

– Эти варвары выбили мне зуб, Макар! – послышалось в коридоре. – Фарфоровая коронка, триста евро!.. Хорошо, не передний…

И послышался еще один плевок.

– Еще раз на стену плюнете, Левша, я попрошу выбить вам еще один зуб! – вскипел Гламур.

Вскоре стало ясно, что бункер глубже, чем рассчитывал Макаров. Освещение было тусклым, достаточным только для того, чтобы не сбиться с пути. А заблудиться было нетрудно – коридоры расходились в разные стороны, и через десять минут он стал искренне удивляться, как в такой полутьме идущие впереди люди Гламура находят дорогу.

Вскоре все столпились в огромном холле. Собственно, на холл это было похоже отдаленно, скорее какое-то странное большое помещение, стены которого были сделаны из толстого непрозрачного стекла, и Макаров назвал это холлом, поскольку из этого помещения в разные стороны вело несколько дверей. И тут же его схватили за обе руки и повели к той, что справа. Повернув голову, он заметил, что Левшу уводят в левую дверь.

Охранник остановился, вынул из кармана похожий на банковскую кредитную карту ключ и провел по углублению в дверном замке. Послышался щелчок. Снова толчок в спину. Не зная, что делать дальше, Макаров сделал шаг вперед и замер. Комната была погружена в ночь. Но не успел он вытянуть руку, чтобы начать движение, как вспыхнул свет. Привычно зажмурившись, Макаров обнаружил привинченный, похожий на те, что в барах у стойки, высокий стул. Вскоре увидел и стол. Правда, находился он в противоположном от стула углу.

«Странная комната», – подумал Макаров.

– Садитесь, – прозвучал с потолка голос Гламура. – Сейчас вам подадут кофе и бутерброды. Ах да, я почти забыл… Сигареты!

Макаров поднял голову. Под потолком, рядом с мощным светильником, он разглядел небольшой динамик. И тут же почувствовал внутри щемящую пустоту. Пытаясь разобраться, отчего возникло это ощущение, он пришел к выводу, что после увольнения из флота никак не может привыкнуть жить вне палубы и по другим законам. И что ожидать чего угодно можно не от тварей, спутать которых с кем-то просто невозможно, а от людей, с которыми провел много ночей у костра. Пустота возникла, потому что Макаров знал, что ему предстоит разговор с Гламуром. Гламур – враг. Но не было времени осознать это до конца.

Он ожидал, что откроется дверь и некий странный служка занесет все обещанное. Но вышло иначе, так что появление пачки сигарет не вызвало у Макарова никаких чувств, кроме удивления. Раздался жужжащий звук, и из стены выехало некое подобие сервировочного столика. На нем стояли дымящаяся крепким ароматом чашка кофе, тарелка с сэндвичами и пачка «Мальборо».

– Я угадал с сигаретами?

– Да, – машинально ответил Макаров, – я курю только эти.

Порядок жил внутри него. Он не изменял даже сорту сигарет. Едва «Мальборо» перестали быть дефицитом и появились всюду, он раз попробовал и лучшего не искал.

Перед тем как распечатать пачку, он посмотрел на руки. Грязные пальцы, изуродованные ногти. «Если здесь так мило, то нельзя ли заодно и умыться?» – подумал он, пытаясь зацепить ногтем ленточку вскрытия. На столике лежала и зажигалка. Щелкнув ею, Макаров с удовольствием закурил и опустил голову.

– Давайте определимся сразу, – сказал невидимый Гламур. – Не стоит цеплять памятью воспоминания о нашем совместном проживании. Настройтесь, Макаров, на правду: я изначально был с вами, преследуя определенную цель. Я достигну ее, чего бы это ни стоило. А ваш интерес заключается в том, чтобы мне помочь.

– Не заметил своего интереса, – бросил Макаров.

– Как? Разве вам безразлична судьба оставшихся у авианосца людей? Ладно, черт с ними. Но – Питер?

Макаров положил сигарету на край блюдца и сделал глоток кофе.

– Вы любитель правды? – Он покрутил головой. Можно было предположить, что Гламур скрывается за стеклянной матовой стеной напротив, но это слишком просто. Макаров провел взглядом по потолочному плинтусу, и там заметил черную точку. Крошечное отверстие, диаметром с копеечную монету, располагалось как раз напротив него. А табурет прикручен, его в другую сторону не передвинешь. И столик выехал как раз в нужном направлении. То есть никаких видимых причин для сидящего на табурете менять диспозицию. Не отвернуться, не уйти. Подняв руку, Макаров ткнул пальцем в «глазок».

– Гламур, поставь себя на мое место. И предположи, что я умею думать. Конечно, ты согласился бы на такие условия: правда в обмен на жизнь Питера и остальных. Но сразу возникает вопрос – что ты называешь правдой? Ведь она может иметь такие очертания, что именно она и станет причиной гибели моего сына.

– Никаких проблем. Я буду краток, как немой. У вашего друга Левши находится предмет, который является моей собственностью. Это тубус, сделанный из еще нигде не применяемого на практике материала. Мне известно, что тубус до сих пор не открыт. Вот он-то мне и нужен.

– Откуда тебе известно, что тубус не открыт?

После недолгого молчания раздался огорченный голос Гламура:

– Макаров, я обращаюсь к вам на «вы». Почему бы вам не поступать так же?

– Я так не поступаю, потому что следую законам логики. Ты, Гламур, меня уважаешь и боишься, а я тебя не боюсь. Об уважении речь вообще не идет. Вот поэтому я называю вещи своими именами. Что в тубусе?

– Вещество, которое меняет мир.

– Я так и думал.

Макаров усмехнулся и затянулся сигаретой.

– Именно такого ответа я и ожидал. Будем менять мир… Хотя где-то глубоко внутри себя надеялся, что в тубусе лежит свернутая в трубочку стодолларовая купюра.

– Деньги меня не интересуют, мне нужно вещество.

– Так почему ты считаешь, что тубус до сих пор не открыт?

– Как-то странно. – Гламур прокашлялся. – Вы мой пленник, а на вопросы отвечаю я. Хорошо, будь пока по-вашему. Если тубус открыть, наступят события, противоречащие известным законам физики. То есть, оказавшись в руках неподготовленных к этому людей, вещество начнет жить своей жизнью, и не знакомые с его привычками новые хозяева не смогут им управлять.

– Да и черт с ним, – усмехнулся Макаров. – Пусть живет своей жизнью. Вещество радиоактивное?

Гламур вздохнул. Этот короткий вздох и длинный выдох прошуршал по потолку комнаты и затих.

– Макаров, на этом острове самый умный человек – вы. В этом нет никаких сомнений.

– Спасибо.

– Пожалуйста. Но даже вы не знаете ничего, что страшнее радиации. Ядерный гриб – это меньшая из проблем, которые может доставить это вещество.

– А что же страшнее? Чума двадцать первого века? Там вирус?

Гламур. Москва, весна 2008-го…

На вид ему было лет тридцать. Есть люди, чей истинный возраст скрывается за моложавым видом и уверенностью движений. Чем люди старше, тем очевиднее в их жестах экономия. Не дай бог позвонок хрустнет или связка потянется. А еще люди старшего поколения реже крутят головой по той причине, что, во-первых, их ничем уже не удивить, а во-вторых, они точно знают, куда нужно смотреть.

Если улица Большая Оленья в Москве чем-то и знаменита, то только парой ночных клубов, чье финансовое положение на грани банкротства, да антикварным магазином, куда изредка забредают заблудшие туристы. Времени у них, как правило, в обрез, и в последние минуты своего присутствия в столице новой России туристы начинают проявлять недюжинную покупательную способность. Перстни времен Александра Завоевателя, иконы шестнадцатого века… Словом, все, что изготовлено месяц назад и сдано в магазин для реализации областными умельцами, расхватывается в считаные часы. Туристов, по-видимому, сбивает с толку затертая под старину теми же умельцами вывеска магазина «Старые вещи». Входя в его чрево под колокольчик, туристы враз теряют разум. Он отключает им мозг. И они, обезумев, сметают с прилавков хлам. Пятьсот долларов за Рублева – не деньги, и никто потом рекламации из Варшавы или Гамбурга слать не будет: труднее будет ответить, как были перевезены столь дорогие вещи через государственную границу. А в таможне, чай, не дураки сидят. Один просвет аппаратом – и им ясно, что это всего лишь сувенир.

Мужчина сидел у входа в этот магазин уже около часа. Курил не спеша, тянул из узкой бутылки крем-соду, вяло смотрел по сторонам. Сидел, словом, так, что не было ясно: то ли он пару для входа в клуб высматривает, то ли любуется через витринное стекло креслами работы мастера Гамбса, то ли ждет своего часа, постоянно справляясь о времени у часов на своей руке.

Через сорок минут мужчина встал и направился к магазину. И вошел в него так, словно шел мимо, не выдержал и свернул.

– Чем могу? – среагировав на глухой звон, взметнулся над потертым прилавком старичок.

Живой этакий старичок, видавший виды и ими не впечатленный.

В магазине пахло старым деревом, окислившимся металлом и деньгами. Великолепие витрин чуть скрадывалось бликами стекол, которыми отгораживались предметы от посетителей, однако понять ложную дороговизну выставляемого имущества мог только недалекий от искусства человек. Или криминалист экспертно-криминалистической лаборатории соответствующего правоохранительного ведомства.

– И кто заведует этим хозяйством? – неловко поведя рукой по прилавкам и застекленным стендам, поинтересовался мужчина.

Всех посетителей старик делил на две категории, как кур. Первая, высшая, звякнув колокольчиком, тут же звякала им вторично. Это люди, понимающие толк в предметах старины. Посетители другой категории проходили внутрь, начинали интересоваться, щупать, а после прицениваться. Этих без покупки и сертификата, удостоверяющего ее древность, выпускать было грех. Сейчас перед стариком стоял самый настоящий простак, чьи глаза бегали по витринам, не в силах остановиться ни на одной подделке. Вторая категория, вне всяких сомнений.

– О-о, – понимающе протянул владелец магазина, – я вижу перед собой настоящего ценителя старых вещей. Что конкретно вас интересует? Есть мебель, есть ювелирные украшения, есть предметы на память.

Мужчина покусал губу и прошелся вдоль витрин.

– Это что, тоже настоящее? – ткнул он пальцем в стекло, отгораживающее от внешнего мира грубо вылепленного из золота маленького соловья. Если верить надписи под ним, то этот соловей был любимой игрушкой дочери Михаила Романова.

– Аукцион «Кристи» предложил выставить его на торги с начальной ценой лота в двести двадцать тысяч долларов. Я отказался, – произнес старик, надеясь на понимание этого поступка в глазах посетителя.

И тут старик услышал не совсем то, что услышать рассчитывал.

– Я понимаю организаторов «Кристи», – сказал незнакомец. – Могли бы предложить и больше, если учесть, что этот соловей – единственное историческое доказательство того, что у Михаила Романова была дочь. Вообще-то у него был сын. Звали его Алексеем, и правил он Россией под прозвищем Тишайший. Вы не пробовали обратиться в дом Сотби? Если докажете, что соловей принадлежал дочери племянника первой жены Ивана Грозного Анастасии Романовой, вас призовут преподавать на кафедру в Оксфорд.

– Что вам нужно, любезный? – Краткий экскурс в историю России старичку не понравился. Более того, насторожил. Простак оказался весьма сведущим человеком.

– Мне нужно понять, кто вы, – нагло, даже не глядя на старичка, объяснил посетитель. Он ходил вдоль витрин, рассматривал экспонаты и едва заметно улыбался. – Имеющий выход на научные круги Запада человек, коим вас мне и рекомендовали, или кретин, живущий тем, что надувает еще больших кретинов.

– Я вас не понимаю, – ответил владелец магазинчика, раздумывая, нажать кнопку тревожной сигнализации сейчас или сделать это чуть позже, когда все выяснится. Нюх старого афериста подсказывал, что торопиться не следует, и подошва туфли дрожала над кнопкой. Он уже должен был подать сигнал – так велела инструкция, позволяющая процветать заведению на Большой Оленьей. Однако любопытство взяло верх. – Говорите ясно. Вы же не на суде.

Посетитель вынул из кармана сигарету и после замечания, что курить в этом помещении нельзя, щелкнул зажигалкой.

– Яснее, значит… Если все это выгорит дотла, – он втянул язычок пламени в сигарету, – российская культура не понесет убытков ни на грош. Самое дорогое здесь – зеркальные витражи.

На потертый от времени стол старичка лег предмет, аккуратно завернутый во фланелевую тряпочку.

– Что это? – спросил старик, убирая ногу от кнопки.

– Есть только один способ это узнать. – И посетитель, выдохнув в сторону от хозяина дым, лег грудью на его стол.

Старик развернул фланель, и очки его блеснули хищным светом. В сухой его руке лежал продолговатый брусок металла, напоминающего алюминий.

– Повторяю вопрос – что это? – тихо сказал антиквар.

Молодой человек глубоко затянулся и выпустил дым в сторону от места разговора.

– Томас Бредли. Томас Бредли рекомендовал мне вас как человека, могущего предоставить лабораторию для спектрального анализа. Если я ошибся – гуд-бай, – и молодой человек накинул на руку старика, сжимающую брусок, тряпку.

– Ах, это вы… – выдохнул старик. – Я представлял вас пожилым старцем вроде меня… Простите за непонимание. – Он кивнул: – Я к вашим услугам.

– А что вас, простите, смутило?

Старик улыбнулся.

– Мне сказали, что вы талантливый физик, учились на Западе… А только что своими глазами я убедился, что вы и в истории разбираетесь.

– И что, мой облик не соответствует этой информации?

– Признаться, – ответил старик, – нет.

– Поэтому я и талантливый физик. Итак, лаборатория?..

– Да, конечно! – засуетился старик. – Она здесь.

– Я вас не понял, – признался молодой человек.

– Я сказал, что лаборатория – здесь, в подвале.

– В этом подвале я могу произвести спектральный анализ вещества? – вполголоса справился гость.

– Вы слишком громко кричите, это вредно для здоровья.

Молодой человек протянул руку, и только сейчас старик заметил, что на кистях его резиновые перчатки.

«Ох уж эти криминальные физики», – усмехнулся он про себя, а вслух сказал:

– Пройдите за мной, – и указал на дверь за своей спиной.

Едва они начали спускаться по лестнице, старик опомнился.

– Простите, вас предупредили, что пользование лабораторией стоит пятьсот долларов в час?

– Конечно, – успокоил его гость. – Я только не могу понять, какая выгода от сдачи в аренду такой чудовищно дорогой аппаратуры.

– Не скажите, не скажите… А что у вас за металл, позвольте полюбопытствовать?

– Сейчас узнаем.

Старик вскинул удивленно брови:

– То есть вы сами не знаете? Это не тот, что два года назад нашли на Камчатке и который, говорят, баснословно дорог?

– Вы хотите получить информацию за мои же пятьсот баксов?

– Извините, просто старческое любопытство.

Они спустились в подвал. Ничто не напоминало вход в место творчества сотворившего Франкенштейна профессора. Но как только молодой человек вошел внутрь, он увидел все, что искал. Успокоившись, он быстро скинул пальто и вынул из кармана сверток.

Через полчаса ему стало ясно, что брусок уникален. Впрочем, не только в его сторону был развернут монитор.