Текст книги "Иди и умри"

Автор книги: Вячеслав Денисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Струге обернулся на крик и посмотрел на того, кто его издал. И уже потом, с опозданием в секунду, когда узнал милиционера, стал рассматривать того, кому этот приказ предназначался. Однако этой секунды хватило на то, чтобы человек в пуховике отвернулся и оказался к Струге спиной.

– Нет, я не рассмотрел его, – сказал Антон. – Но, если ты хочешь знать, похож ли стрелок на Кургузова тем, что я успел рассмотреть, скажу, что да, похож. Похож, потому что я успел рассмотреть лишь рост. Около ста шестидесяти – ста шестидесяти пяти сантиметров. Возможно, чуть крепче того, кого я в последний раз видел восемь лет назад. Однако на нем был пуховик – вещь, которая увеличивает габариты человека на несколько размеров.

Помолчав, покачивая в стакане остатки водки, Антон Павлович добавил:

– У него в руках был топор, который изъял с места твой следователь. Само по себе это много значит.

– Что следователь изъял топор? – переспросил зампрокурора. – Ничего это не значит. Топорище самодельное, лезвие отточено так, что не видно даже клейма завода. Ничего это не даст.

Вздохнув, Струге вылил остатки в рот.

– Я говорю о самом топоре. Последние три дня меня настойчиво обещают зарубить топором, и вот, наконец, появляется топор. Ты спрашивал, узнал ли я в нападавшем Кургузова. Я отвечаю – не уверен! Но это Кургузов писал и звонил мне каждый день и обещал убить именно топором.

Все случилось три часа назад. За это время произошло много событий. Приезжала прокуратура, приезжали «убойники» из ГУВД, приезжал командир роты ППС. Следователь из ведомства Пащенко допрашивал Струге, допрашивал Крыльницкого, допрашивал двух старух и мужика из третьего подъезда. Старухи сидели, как и полагается в это время суток, у окна, мужик – сосед Струге со второго этажа – возвращался из магазина. И старушки и клиент супермаркета в один голос заявляли, что мужик был среднего или ниже среднего роста, был одет то ли в синий, то ли в черный пуховик, был то ли в перчатках, то ли без, и лет ему было от двадцати до сорока пяти.

Когда все уехали, а «труповозка» увезла тело Звонарева, Антон повел к себе Пащенко и Крыльницкого. Там, на кухне квартиры Струге, они сидели и пили водку. Через полчаса поднялся командир роты, но, посидев четверть часа, ушел.

Нет сомнений в том, что Николаев и Лукин уже знают о происшествии. Такое не может долго держаться в тайне. Произошло то, о чем предупреждал председатель Центрального суда. «Береги, Струге, охрану. Придет час, спасет она жизнь тебе, ей-ей, спасет». Другими словами, понятно, говорил, но смысл держал тот же. Вот и наступил этот час.

Крыльницкий сидит перед ним, перед Струге, и давит рифленое стекло так, словно кого-то душит. Сто граммов в этом стакане скоро закипят, но младший сержант никак не может решиться на глоток. Чем меньше возраст, тем позднее приходит шок. И тем дольше он отступает. Нужно еще командиру роты сказать спасибо. Иной тут же отдал бы приказ вернуться в подразделение и доломал бы психику парня, как треснувшую ветку о колено. А этот оказался тонким психологом.

– Видишь, Егор… – говорил он, сидя на кухне Струге. – Как оно бывает… Ты держись, понял? Но от Антона Павловича больше ни на шаг. Хорошо, Антон Павлович? Он же теперь постоянно рядом будет?

И ушел, так и не дождавшись ответа. А какого ответа он, собственно, ожидал? Чтобы Струге покаялся? А разве остановило бы человека в пуховике, если бы Струге не выгнал милиционеров прочь? В чем каяться-то? В том, что убили Звонарева, а не его? Так он потому и гнал их, чтобы с ними ничего не случилось.

А на душе, как себя ни успокаивай, нелетная погода. Кто мог подумать, что эти двое переступят через гордыню и не уйдут с поста? Струге не мог. Потому, быть может, и жив.

– Меня другое зацепило, Пащенко, – промолвил Антон Павлович, вставая и разыскивая в кухне пепельницу. – Я помню Кургузова идиотом, а со мной по телефону разговаривает здравый человек. Кургузов пишет, что у него денег в обрез, топор-де не на что купить, а во время последнего разговора замечает время по своим «Сейко». Откуда, Пащенко, у зэка «Сейко»? У меня «Сейко» нет. А у Кургузова «Сейко» есть. Я бы уверовал в преображение господне, но только не в преображение Кургузова. И не нужно рассказывать мне сказки о том, что он поумнел, картавость исправил. Или забурел в колонии. Кургузову, такому, каким я его видел в последний раз, была прямая дорога в «петушиный» барак, а не на «положение». Ну, так как все это понимать, если объединить вместе?

Зампрокурора встал и пожал плечами.

– Ладно, люди, поеду я домой. Там лучше думается. Ты это, Егор, крепчай. Соболезную, и все прочее. Однако жить дальше надо, понял? Надо жить. Я перезвоню, Антон Павлович.

В дверях, оставшись с судьей тет-а-тет, добавил:

– Как понимать, говоришь? А вот так и понимай. Тебя заказали. Не знаю, кто был тот малый в пуховичке, да только вряд ли это твой кровник. Кургузов хоть и чмо, но, как мне думается, не дебил. А за пять тонн «зеленых» судью убрать… – Пащенко криво усмехнулся. – Ты только свистни. И тут же найдется полтора-два десятка должников, которым братва приставила ножи к горлу. За страх перед правильными пацанами и соседа, и судью уберешь. Я бы сам убрал, да долгов не имею.

– За что же ты так судей ненавидишь?

– Да не судей, – поморщился Пащенко. – Соседа. Что ни ночь, то пьянка. Жена уже два раза прибегала. Вот я и думаю – побегает ко мне жена, побегает, а когда совсем прижмет, найдет тысячу долларов, а потом отморозка для этой тысячи. И соседа не станет. Так что твои подозрения о том, помолодел ли Кургузов, окреп ли, – е-рун-да. Я часов в одиннадцать позвоню.

Замок щелкнул, и Струге почувствовал, что в комнате изменился даже запах. Саша до сих пор не выходила из комнаты, ей не давало покоя понимание того, что вчера вечером она пекла оладьи сегодняшнему мертвецу.

– Парень, – плакала она, прижимая кулак к губам, – даже вещей хороших себе нажить не успел. Ты видел его свитер? Штопаный-перештопаный…

Дался им с Пащенко этот свитер!! – хотелось заорать Антону. Вместо этого он вернулся на кухню и посмотрел на пустую бутылку. Водка ушла в троих мужиков, как в сухую землю.

Приоткрыв форточку, чтобы морозный воздух вынес остатки табачного дыма, Струге хлопнул по плечу Егора и направился в свой атлетический зал. Там он собственноручно разложил раскладушку, выложил на нее матрац и сверху положил стопку белья. И, едва успев выйти из комнаты, услышал телефонную трель.

«Пащенко».

Это был не зампрокурора. Уже знакомый голос заставил Струге сжаться от ярости. Напрячь тело, чтобы раньше положенного срока не выплеснуть гнев.

– Антон Павлович?

– Послушай, дружок, – играя желваками, тихо произнес Антон. – Три часа назад ты подверг свою жизнь большой опасности.

– Вот видите, – заметил голос. – Не прошло и трех дней, как вы стали наконец-то узнавать меня. Уже не спрашиваете, кто интересуется да кто спрашивает. А о какой угрозе вы говорите? Я что-то не понял.

– Ты все понял. И мой долг сообщить, что не стоило заводить себе кровников сразу после того, как вышел на свободу. Не могу поверить, что ты зачеркнул свою жизнь из-за судьи, который влепил тебе восемь честно заработанных тобой лет из пятнадцати возможных. Дал бы мне прокурор денег за твой приговор – вот тут я бы тебя понял. Не убивал бы ты в девяносто пятом ту женщину, и я тебя отправил бы на мучения незаслуженно, может, и получился бы у нас сейчас разговор. А так… Я ведь тебя не прощу за этого пацана. Ты об этом подумал?

– Плохо? – раздался в трубке металлический скрежет. Казалось, что это проворачиаются на холоде составляющие только что заведенного на холоде двигателя. – Тебе плохо, и поэтому мне хорошо. Может, ты хотя бы сейчас поймешь, что значит казнить, когда в силе миловать. Увидимся.

Струге уложил трубку в гнезда. Иллюзии вытекли через распахнутую форточку, осталась реальность. А она обещала страх. Если не за себя, то за Сашу. И, наверное, за того мальчишку, который молча и покорно, словно так положено, ушел в «тренажерный зал» и улегся на раскладушку.

Антон слышал, как скрипнули ее дюралевые суставы.

Глава 6

Этой ночью, с шестого на седьмое ноября, в Тернове произошло неординарное событие. Престранное, если выразиться более точно.

Николай Кузьмич Севостьянинов, заядлый рыбак и выпивоха, отправился на рыбалку. Это не то событие, о котором пойдет речь, ибо Николай Кузьмич Севостьянинов, вдовец и сторож водной базы, занимался этим регулярно. Его не останавливал ни рыбнадзор, с которым он так и не научился жить в согласии, ни время года, ни степень опьянения. Неординарность события заключается в том, что на этот раз он не вернулся к причалу.

Пообещав отдыхающей в одном из домиков семье начальника уголовного розыска города судака килограмма на три-четыре («Ну, возможно, будет мелочь, но весом не обману»), он залил в мотор своей плоскодонки литр бензина, проверил блесны и удилища и под мерное урчание захудалого «Вихря» растаял в вечерней дымке начинающей леденеть реки.

К обещаному сроку – к десяти часам – он так и не вернулся. Начальник УР Тернова справедливо решил, что в это время года судак берет не так жадно, и удовлетворился вместе с семьей бутербродами. Однако Кузьмич не вернулся и к одиннадцати. Это было удивительно, так как, несмотря на степень опьянения, а она у Севостьянинова менялась в зависимости от количества выловленного минувшим днем судака, он ни разу, что называется, не «прокалывал стрелку». Обещал три килограмма к десяти – и к десяти привозил. Казалось, он один знал, где на Терновке в ноябре эти три килограмма можно взять.

В двенадцать старый сыщик забеспокоился, а в половине первого ночи позвонил в ГУВД и сообщил, что, как ему кажется, случилась беда.

Дежурный по ГУВД связался с «водомутами» – как все, где таковая имеется, называют водную милицию, и те отправили на Терну два катера. Прочесав предполагаемый участок водной глади площадью несколько квадратных километров, они сообщили, что обнаружены лишь бакены, которые, собственно, никто и не терял.

«И вообще, – сказали они дежурному, – в это время суток и в это время года на моторке со спиннингом может отправиться либо маразматик, либо Посейдон».

– А маразм – это не основание для правоохранительных органов прекращать поиск лиц, без вести пропавших! – возмутился начальник УР, выслушав по «сломанному телефону» сообщение дежурного.

Завел мотор еще одной лодки и отправился на поиски сам. Ему повезло больше. Лодка Кузьмича прибилась к берегу в километре от того места, знанием которого он хвастался, отправляясь за судаком. Но это была лишь лодка, в которой лежал спиннинг с леской, опущенной в воду.

Сообщив о находке дежурному, начальник стал дожидаться второго пришествия «водомутов» и, чтобы не замерзнуть окончательно, решил сделать пару забросов.

Но не сделал ни одного. Когда он вытянул блесну для броска и уже размахнулся, чтобы послать ее в кромешную тьму, в огне стоящего в его лодке фонаря «летучая мышь» заметил странную вещь. Вещь имела размеры три на пять сантиметров и болталась на крючке воблера. Остановив замах, начальник УР перехватил лесу рукой и поднес удививший его предмет к лицу.

Это был клочок материи, на котором в ряд располагались несколько рисунков. Таз, внутри которого стоял знак «40 °C», утюг с черной точкой и – то ли римская цифра, то ли латинская буква «L». Понять было трудно, потому что как раз в этом месте на ярлыке виднелось бурое пятно. Озябший сыщик некоторое время не мог сообразить, что попало ему в руки, когда же, согревшись стопкой из «дежурной» четушки, оттаял, понял. На его ладони лежал ярлык, который заводские портные обычно крепят к внутренней части воротника мужского джемпера. Мужского – сыщик был уверен, потому что на ярлыках женских вещей силуэты мужиков не вырисовывают.

– Интересно, – пробормотал старый лис.

Лодку закрепил веревкой за прибрежную корягу, спиннинг оставил в лодке, ярлычок спрятал в карман, а сам вышел на берег. Казалось, он точно знал, что нужно искать. Нюх старого сыскаря за всю жизнь подводил всего два раза. Впервые, когда он вместо гарантированного поступления на физфак МГУ решил податься в милицию по комсомольской путевке. А второй в июле прошлого года, когда дал бесам из жилищной комиссии уговорить себя не брать предложенную трехкомнатную квартиру от ГУВД, потому что стоял в очереди на четырехкомнатную. В итоге вместо предсказуемого будущего известного физика он стал известнейшим в Терновской области разобщителем преступных сообществ, так и оставшимся на сорока восьми квадратах жилой площади с семьей из пяти человек. Слава богу, что старшая дочь вышла замуж и дала увезти себя для прохождения дальнейшей службы куда-то в Даурию.

А больше никто не мог вспомнить ни единого случая, чтобы интуиция старого сыскаря его когда-нибудь подвела. Нет, никто не мог…

И она не оплошала и на этот раз. Кузьмич лежал в пятидесяти метрах от того места, где сонные речные волны накатывают на песок. Видимых повреждений видно не было, а искать их при тусклом свете «летучей мыши», да еще тогда, когда на Кузьмиче морской бушлат, прорезиненный плащ и ватные штаны, было трудно.

Но старик был мертв. С открытыми глазами не спят даже лунатики. Даже после литра водки. А литр – вот он. Пустая бутылка из-под сорокоградусной с величавым названием «Хозяин тайги».

Дождавшись сослуживцев, он вернулся к родным, а наутро, прибыв на работу, вызвал к себе одного из оперативников и выложил перед ним на свой широкий стол синтетический лоскут.

– К семнадцати часам я хочу знать об этой штуке все. К воротнику какой вещи крепилась, где та вещь реализовывалась и, если хочешь орден, – кому была продана. Дурацкое задание, знаю. А ты из кала спичкой алмазы никогда не выковыривал? Нет? Тебе повезло. Я выковыривал.

В шестнадцать часов опер зашел в его кабинет. Либо он был испуган перспективой быть посланным на какое-нибудь другое задание со спичкой в руке, либо просто был толковым малым, однако развернул на столе принесенный с собой пакет и представил взору старого сыщика голубой свитер.

– Это полувер «GUCCI» производства табулгинской швейной фабрики. Выпущено восемьсот полуверов, и семьсот восемьдесят восемь из них до сих пор не реализовано. Я проверил места, где такие полуверы продавались…

– Еще раз вместо «пуловер» произнесешь другое слово, я отправлю тебя за словарем иностранных слов, – предупредил сыскарь.

Опер считал, что начальник придирается, но виду не подавал.

– Так вот место всего одно. Это универмаг Табулги. Десять свитеров были проданы команде легкоатлетов табулгинского ДСО «Урожай» для поездки на чемпионат области, а два, один из которых маленького размера, ушли с прилавка три дня назад. На высокий спрос такого «GUCCI» никто не рассчитывал изначально, поэтому этих двоих придурков запомнили очень четко. Первый – зять начальника службы милиции общественной безопасности Табулги, второй – бывший зэк-«расконвойник» с «погонялом» Гребень. Первого и второго продавец универмага знает очень хорошо. Зять начальника СМОБ – ее муж, а Гребень последний год частенько наведывался в универмаг за сигаретами, носками и водкой.

– Слушаю тебя, и в меня начинает закрадываться подозрение, что ты на самом деле поверил в историю с орденом, – заметил старый сыщик.

– Что, и премии даже не будет?

Сделав запрос в табулгинскую колонию, начальник УР довольно быстро установил, кто скрывается под кличкой Гребень, и только после этого, выяснив, где и кем тот был судим, испытал удовлетворение. Накинув на плечи куртку, сыщик предупредил заместителя, что вернется через два часа, сел в служебную «шестерку» и уже через десять минут, пять из которых потратил на прогрев двигателя, въехал на стоянку перед Центральным районным судом.

Ему повезло. У судьи только что закончился процесс, и теперь он стоял у окна в своем кабинете, спаренном с залом судебных заседаний. Курил в форточку и разглядывал, как сорока на подоконнике по ту сторону стекла вертит головой.

– Разрешите, Антон Павлович? – осведомился сыщик.

Сначала судья ему не понравился. Во-первых, самого начальника УР остановил на пороге какой-то мерзавец в штатском и затребовал документы. Но такие меры предосторожности можно было отнести за счет какого-нибудь сложного дела. Это ладно. Не понравилось именно «во-вторых». Услышав на пороге собственное имя, судья не только не ответил приветствием. Он даже не шелохнулся. И лишь спустя долгих три или четыре секунды выдохнул – «заходите». И только после этого развернулся.

Такие лица сыщику были хорошо знакомы. Люди с такими лицами либо имеют болезнь печени, либо страдают пороками сердца. В крайнем случае так может выглядеть человек, который несколько суток кряду не смыкал глаз.

Представившись, сыщик поискал глазами предложенный стул, нашел его в углу кабинета, приблизил к столу и сел.

– У нас есть все основания полагать, что в Тернове совершено убийство, – сказал он.

– Надеюсь, в мой кабинет вы пришли не для того, чтобы искать в нем мотивы, – ответил судья.

– Упаси бог.

– Тогда я не понимаю. Исходя из вашего посыла следует догадаться, что труп не обнаружен. Значит, вы уверены, что я обладаю паранормальными способностями и скажу вам, где я его вижу?

Судья сыщику не нравился все больше. Мужик, что очевидно, умный. Способный посредством одной фразы оппонента его же и обесчестить. Ну да, конечно. Сыщик забыл, что он в суде…

И старый лис рассказал историю с рыбалкой от начала до конца. Не утаил даже «чекушки», после которой, собственно, в голову и стали приходить перспективные для реализации мысли. Судья слушал его терпеливо и в конце стал даже проявлять заметный интерес. А на вопрос, помнит ли он человека, о котором идет речь, то есть о том, с чьего пуловера, очевидно, и была оторвана бирка, слуга закона – и это было неожиданно – вдруг ответил:

– Кургузов Виктор Сергеевич. Рожден двадцать восьмого февраля шестидесятого года. Одна тысяча девятьсот шестидесятого, разумеется (кажется, судья все боялся, что его примут за паранормального парня). До совершения убийства проживал на Восточном жилмассиве Тернова. В ноябре девяносто пятого осужден мною и, насколько мне известно, этапирован в колонию строгого режима под Табулгой. Что еще хотите знать?

Ошарашенный сыщик не выдавал удивления и, пока поезд движется, решил лишь подбрасывать угля в топку.

– На бирке «L» значилось…

– Все правильно, – резал судья. – Кургузов размером с собаку, и этот размер как раз для него. Еще у него недержание, заикается при виде опасности, картавит, одним словом, коллекционер всех известных дефектов. Но, кажется, в последнее время дела у него пошли на поправку.

– И вы хотите, чтобы я поверил в отсутствие у вас аномальных способностей? – восхитился сыщик. – Да если спросить меня, кого я задерживал в ноябре восемь лет назад… А откуда вы знаете, что дела у него пошли на поправку? – вдруг прервал он сам себя.

Подумав, Струге вкратце объяснил, чем у него вызваны такие сверхъестественные всплески памяти. Однако радости, как сыщик ни старался, на его лице обнаружить не смог. А радоваться было чему: вполне возможно, что человек, осаждавший судью со всех сторон, уже мертв. А раз так, то мертва и проблема, из-за которой судья имеет серый вид. Ан нет, тот был по-прежнему суров и спокоен.

– Вполне возможно, что вы – премилый человек, – сказал Струге. – И я понимаю ваше рвение. Любой другой на вашем месте не стал бы поднимать «глухарь» на ровном месте и вешать его на ГУВД. Вы же ищете правду. Это похвально. Но вы поймите… Ваш опер узнавал, сколько на складе той швейной фабрики таких бирок?

– То есть? – не понял начальник УР.

– А то и есть, что я, ни разу не побывав в Табулге, могу с уверенностью сказать – эти бирки вешались на пошитые одежки со времен перестройки и будут вешаться еще до тех пор, пока прокурор Табулги дает возможность директору фабрики самым бессовестным образом пользоваться чужим товарным знаком. Вы что, на самом деле думаете, дизайнеры фабрики балуют себя разнообразием бирок для одежды? Ваш ярлык может быть с брюк или ночной рубашки, проданной три года назад. Это Табулга, а не Неаполь, поймите! Там размер «L» приспособят под трусы шестидесятого размера, и покупатель этого даже не заметит!

– Но продавец универмага…

– Продавец сказала, что Кургузов купил пуловер, – опять отрезал судья. – Но она не сказала, что показанный ей ярлык именно от этого пуловера. Такие дела, начальник.

Сыщик вдруг почувствовал, что нюх, тот нюх, который подводил его всего дважды, подкачал в третий раз. Вполне возможно, что предложенная не так давно пенсия была вовсе не ранней. Покачав головой, он вынул блокнот и попросил судью подробно описать, как выглядит или выглядел (в последнем он был все-таки убежден) ныне свободный человек Кургузов.

Потом, попрощавшись, повернулся к двери.

– Послушайте, – услышал он позади себя. – Один вопрос. Вас не удивляет, что из воды вынут клочок материи, а с него так и не сошла какая-то краска? Это не кровь, начальник. Та уже давно бы растворилась, на запах примчался бы матерый судачок, и вместо ярлыка вы вытянули бы рыбину.

– Я знаю, что это не кровь. Эксперты прокуратуры обнаружили хлорид натрия, дистеарат гликоля и пропиленгликоль.

– А по-русски?

– Это иранская хна.

– Краска для волос?..

На лице судьи появилось глубокое раздумье, и сыскарь уже почти решил, что сейчас его вернут за стол для продолжения разговора, но… Но нюх его подвел в четвертый раз. Печать задумчивости с чела Струге стерлась так же быстро, как и образовалась.

– Вот номер моего служебного телефона, – набросав несколько цифр и слов, Антон Павлович уже собрался было отдать листок, но передумал и дописал еще. – А это – мобильный. Звоните в любое время. Мне это интересно.

Обижаться сыщику не стоило – он уходил не с пустыми руками, а с зарисовкой внешнего и внутреннего портрета Кургузова. Это было важно, потому что по адресу, по которому восемь лет назад проживал Кургузов, ныне жили другие люди. А оперативная разработка связей бывшего осужденного дала лишь отрицательные результаты. Если, конечно, отрицательными можно считать отсутствие каких-либо результатов.

А Струге не видел необходимости в том, чтобы привязывать сыщика к себе. Для прокуратуры обнаруженный ярлык не повод, чтобы возбуждать уголовное дело и начинать расследование. Но вот мертвый Кузьмич, к которому Антон еще двое суток назад думал везти на рыбалку милиционеров, – уже не повод, а причина.

Все вокруг опять стало завязываться мертвым узлом. Спрашивается, Кузьмич-то, Севостьянинов-то тут при чем? Ничего удивительного. Он в кругу, пусть и дальнем, Антона Павловича. Хотя вряд ли тот, кто убивал, это знал.

Зато тот, кто убивал, хорошо знал Антона. Две гильзы, найденные поутру на берегу, у тела сторожа, были идентичны той, что изъял следователь областной прокуратуры у подъезда Струге. Звонарев и Севостьянинов были убиты из одного пистолета. Значит, оба дела будут объединены в одно производство.

В начале третьего…

Струге посмотрел на часы – ровно в четырнадцать часов и семнадцать минут на его столе запиликал телефон. Интересный это звук, телефонный. Звучит всегда одинаково, но чувства при этом всякий раз приходят разные. Всякий раз Струге, ожидая звонка от Пащенко и Саши, хранил в себе положительные эмоции. Вчера же, с тревогой посматривая на аппарат, он суровел от одной только мысли о том, что именно в этот момент его номер может набирать Кургузов.

Однако звонок раздался в тот момент, когда, по представлению Антона Павловича, ни Пащенко, ни Саша звонить не могли. Поэтому, выслушав звонок и изучив свое состояние, судья не обнаружил ни угнетения, ни удовлетворения.

– Слушаю.

– Как дела, Антон Павлович? Нет ли сбоев в работе? Дурных предчувствий? Знаете, я сейчас прислушиваюсь к себе и понимаю, что мне хорошо. Значит, плохо вам.

Да, прав был Струге. Тысячу раз был прав, когда не верил доводам старого сыщика. Для него Кургузов будет мертвым, когда его подведут к трупу и обоснованно докажут, что это труп именно Кургузова. Вот – родимое пятно, вот – родинка с голубиное яйцо на спине, вот – шрам от укуса собаки, который состоялся пятого мая шестьдеят девятого года. А это – след от ампутированного мизинца на левой ноге. Трамвай второго февраля по валенку десятилетнего Вити проехал. Все правильно, это – Кургузов.

– Ну, не так уж и плохо, – опроверг догадки зэка судья. – Кстати, как любитель честной игры объявляю, что уже начал ваш поиск. Три, четыре, пять, я иду искать. Кургузов, специально для тебя поясняю: кто не спрятался – я не виноват.

– Я сейчас обмочусь.

– Как обыч…? – судья оборвался на полуслове, его ресницы дрогнули. – Что ты сказал?

– Я сказал, что сейчас описаюсь от страха. И мне вообще непонятно: как судья может бросаться такими категориями? Судья не должен пугать или мстить. Судья, насколько мне помогает память, должен быть беспристрастен. Как, например, в моем случае восьмилетней давности, – в трубке раздалось покашливание. – Чего молчите, Антон Павлович? – спросил Кургузов после затянувшейся паузы.

– Да я вот думаю. Ты так себя ведешь из-за обиды на справедливый приговор или по причине незалеченного сотрясения мозга, когда тебя конвоир в зале суда наручниками по макушке треснул?

Сухой смех в трубке отдавал нотками уважения.

– Да, память у вас, Антон Павлович, что надо. Еще бы совести чуток добавить. Вы знаете, что происходит с людьми, которых вы так легко отправляете на срок?

Струге решил перехватить инициативу.

– Может, пересечемся где? Вы, Кургузов, настолько интересный, вдумчивый собеседник. Побеседуем, поспорим. Вы расскажете мне, что с вами произошло…

В оконное стекло со всей скоростью своего полета врезалась синица, а над ней черной тенью мелькнул коршун. От звона Струге передернуло, словно он прикоснулся к оголенному проводу.

– Что это у вас там происходит? – поинтересовался собеседник. – Секретарша, услышав тупое предложение судьи, не выдержала и выбросилась в окно?

– Птички, Кургузов, птички. Так как?

– Я сам время встречи определю, – из трубки повеяло холодом. Струге готов был поклясться, что она на какое-то мгновение покрылась инеем. – В прошлый раз промашка вышла, вы уж не обессудьте. Обещаю, что больше этого не повторится.

И снова короткие гудки. На часах – четырнадцать часов и девятнадцать минут. Столько же, наверное, и на часах Кургузова. Он тратит времени ровно столько, чтобы было невозможно его засечь аппаратуре спецов. Антон следил по секундомеру – зэк-шантажист ни разу не разговаривал по телефону более одной минуты и пятидесяти секунд. Все правильно, лучше десять секунд недоговорить, чем потом тратить силы на быстрый бег от места разговора.

Бросив трубку, Антон некоторое время ходил по кабинету, растирал подбородок и тер виски. Когда он наконец-то вернулся в реальность, он услышал голос Алисы:

– Антон Павлович, так давать команду на привод в зал или нет?

Он посмотрел на нее, словно увидел впервые.

– Приглашать участников? – уже тихо спросила секретарь.

– Да, Алиса, конечно. Конечно, приглашай.

И снова посмотрел на часы. Как бы то ни было, две минуты у него тоже есть. Набрав номер, он сидел и мечтал о том, чтобы Пащенко не оказался у прокурора на совещании. Новость можно было отложить и на потом, в данном случае ее распространение не имело никакого значения. Но Струге не терпелось рассказать о своем наитии, подтвержденном практикой.

Пащенко был в кабинете. А к телефону не подходил долго, потому что поливал цветы.

– Вадим, у меня мало времени, но много информации. Я имею желание тебе кое о чем рассказать, но не имею возможности. Зато имею возможность начать процесс, хотя делать это не имею никакого желания. Вечером нужно будет обязательно встретиться.

Повесил трубку и довольно потянулся. Вот пусть зампрокурора и потерзает себя сейчас догадками. Перезванивать не станет. Он знает: процесс для Струге – святое. Тут хоть на козырьке балкона виси – пока приговор не объявит, обратно не затащит. Пащенко решил перезвонить Антону Павловичу уже домой. Так вернее.