Текст книги "Главный фигурант"

Автор книги: Вячеслав Денисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

«Действительно, – подумалось Шустину. – Что ж он так, как простак...» Но Миша его смущения, казалось, и не заметил. Наклонившись еще ниже, он взволновал Степана Матвеевича еще сильнее.

– И это... Если тебе дорога жизнь, заедь вон на ту парковку, что перед коммерческим киоском, и не выезжай с нее, пока я не выйду.

Диктофон писал.

Шустин так и сделал. Тридцать минут он курил, ежесекундно бросая взгляды в зеркало заднего вида. В нем хорошо различался подъезд и все подступы, ведущие к нему. Когда Миша вернулся и уселся на свое место, от него пахло спиртным еще сильнее. На всякий случай – вдруг пригодится – он буркнул:

– А ты как хотел, Степа? Это не так просто. Теперь на Знаменку и к тому месту, где мы пересеклись.

«Без единой зацепки, – запечатлел в своей памяти Шустин, – но самое главное – впереди. Я вам утру нос, засранцы». Скажи он это вслух и окажись рядом кто-нибудь из знакомых, он наверняка отнес бы это в адрес заносчивых коллег журналиста. Он им обязательно утрет нос. Это его репортаж. Он будет называться «Последнее слово».

Из дома на Знаменке Миша вышел быстрым шагом, держа в руке большую спортивную сумку. В дверь он попал со второго раза, крикнул «Гони!» и посмотрел в сумку.

– Все здесь? – спросил Шустин, имея в виду содержимое и надеясь на понимание.

– А то, – буркнул Миша, оглянувшись. – Все, что было. Ты мне должен пятьсот.

Расплатившись второй половиной суммы, понимая, что с сумкой информатор от него никуда не денется, криминальный репортер посмотрел в зеркало заднего вида и увидел белую «девятку», идущую по проспекту с той же скоростью, что и его «Tercel» – около ста десяти. Миша, заметив погоню, стал вынимать из сумки какие-то свертки, рассовывать их по карманам драповой куртки и поучать напарника:

– Что бы ни случилось, ты меня не знаешь, и я тебя не знаю. Если хочешь жить – молчи. – С визгом застегнув «молнию», он, тяжело перегнувшись через маленькую спинку, сообщил: – Здесь все, что тебя интересует по Разбоеву. А сейчас заверни за угол и чуть притормози.

Шустин выполнил все, о чем его просил Миша. Дождавшись, пока тот покинет машину, он прибавил ходу. «Девятка» по-прежнему висела на хвосте, и Шустину пора было подумать о том, чтоб спасать содержимое сумки, к которому он так долго шел. И конечно, собственную жизнь.

В районе стадиона «Крылья Советов» к «девятке» почему-то присоединились два белых «Форда» с синими полосами и буквами «ВАО» на борту, из одного из которых вскоре последовала просьба остановиться, дабы находящимся в ней людям не пришлось воспользоваться своим правом вести огонь на поражение.

Когда Шустин понял, что пора останавливаться, было уже поздно. Самих выстрелов в пылу погони он не слышал, но вот их последствия ощутил на себе в полной мере. Оба левых колеса, когда разорвались в клочья, превратили крошечную «Tercel» в юлу, и Шустину, чтобы выйти из этого вращения, пришлось потратить немало сил. Когда очумело приоткрыл дверцу, чтобы выйти, он тут же получил чем-то тяжелым по голове и второй раз за текущий день почувствовал, как на его запястьях защелкиваются наручники.

Это был не день Шустина.

Глава шестая

Советник напоил Сидельникова чаем и подробно высказал ему свое мнение о деле, которое в две стопки было уложено на засыпном сейфе. Показал флажки на карте, поведал о своей встрече с Разбоевым. Когда стало ясно, что сыщик вник в тему и теперь знает о ней столько же, сколько и сам Кряжин, советник, отставив в сторону чашку, встал, подошел к карте и заложил руки в карманы.

– Что ты теперь обо всем этом думаешь?

Сидельников виновато улыбнулся. Было очевидно, что пока он не уверен в том, что способен правильно реагировать на факты.

Но, заставив себя оттолкнуть навязчивую мысль о том, что человек, признавшийся в шести убийствах и находящийся в здравом рассудке, невиновным быть не может, в своих размышлениях пришел туда, где его и ждал Кряжин.

Нужно сосредоточиться. Кряжин не из тех, кто толчет в ступе воду или занимается карьерными изысканиями. Поэтому, раз он просит думать, значит, в том есть резонная необходимость.

– Знаете, как вас называют на Петровке? – пробубнил, рассматривая карту Москвы, капитан.

– Мне плевать на то, что обо мне говорят, – резко взял Кряжин. – Я и без того достаточно высокого о себе мнения. Как, впрочем?

– «Владимировец».

– Ну-у, – разочарованно протянул советник. – Я всегда говорил, что в МУРе работают люди без фантазии. Всем известно, что я из Владимира. А ты там тогда кто, «Пензюк», что ли? Или «Пензючанин»? «Пензионер»? «Пейзанин»?

Сидельников не обиделся, вдруг заинтересовавшись картой.

– «Владимировец», Иван Дмитриевич, – это трактор... Мне вот тут подумалось... Все убийства совершены вдоль МКАД. Преступник, кто бы он ни был, ни разу не углубился в Москву более чем на километр.

– Выводы? – выждав, поинтересовался Кряжин.

Сидельников потер пальцами лоб, словно собирая все свои интеллектуальные возможности в одной точке, и отошел к окну.

– Это что получается... Он ездил по периметру Москвы, чтобы потешить свою страсть?

– Странно, правда? – решил вмешаться Кряжин, боясь, чтобы сыщик не ушел в неправильном направлении. – Ехать черт знает куда, совершенно не будучи уверенным в том, что там, на другом конце столицы, ему подвернется и девчонка та, что интересует, и место будет удобным. Какая разница, где рисковать? Так может вести себя только тот человек, господин Сидельников, который имеет машину. Вот тому точно наплевать, куда ехать, чтобы изнасиловать и убить.

Капитан по привычке втиснул окурок в землю между пальмой и кадкой и быстро приблизился к карте.

– Да он по кругу шел, начиная от Измайловского лесопарка! По часовой стрелке. А когда завершил круг в том же парке, начал сначала.

– Я защищал кандидатский минимум по теме «Мотивация поведения маниакально ориентированных преступников», – подойдя к пальме, Кряжин вытащил из кадки окурок и положил его в карман пиджака Сидельникова. – Само название темы – спорно. Маниакальность – не ориентация, кем-то привитая. Это жизненный код. Это болезнь, излечить которую можно лишь путем уничтожения ее носителя. Все маньяки, Сидельников, весьма изобретательные люди. Они любопытны до крайности и превосходят в этом детей. А еще они расчетливы до неприличия и следуют этой черте своего характера безоговорочно. А потому я тебе со всею ответственностью заявляю, что даже при том условии, что Разбоев хотел почувствовать, насколько девушку из Западного административного округа приятнее насиловать и убивать, чем девушку из Восточного, он никогда не стал бы путешествовать, потому что это противоречит его расчетливости. Наш убийца – я имею в виду того, кто сейчас находится в «Красной Пресне» – никогда не стал бы тратиться на переезды, точно зная, что так его надолго не хватит.

Видя на лице собеседника гримасу удовольствия от достоверной информации, на которую тот стал теперь богаче, Кряжин вернулся к карте.

– Разбоев нищ, у него нет средств для путешествий. И его образования ему вполне хватило бы на понимание того факта, что, катаясь по МКАД на попутках, он потерял бы свое главное свойство – неприметность. Хотя бы и на автобусах. Маньяк терпелив, но свое терпение он будет расточать лишь на лежку перед удобным нападением, а никак не на поездки в никуда.

Понимая, что изложение диссертации еще не закончено, муровец уселся поудобнее. Его на самом деле разбирал интерес – внушать, как и излагать вещи сложные простым языком, советник умел и делал это легко, не напрягаясь. Ему не нужно было постоянно совать в конспекты нос.

– И я хочу поинтересоваться у вас, Сидельников, – где нож? Орудие преступления, являющееся главным доказательством вины Разбоева, – где оно? Из материалов дела следует, что Разбоев выбросил нож в Москву-реку. Я хочу знать, почему решение выбросить нож, и не куда-то, а в Москву-реку, пришло к Разбоеву непосредственно после шестого убийства, непосредственно перед задержанием? Я знаю несколько сотен людей, Сидельников, которые признавались мне, что выбросили пистолет, нож, топор, лом, цепь или автомат, куда бы вы думали? Правильно – в Москву-реку. Если этим выдумщикам верить, то на набережной должен круглосуточно кто-то стоять и пытаться что-то утопить в главном водоеме Москвы. Между тем когда матерящиеся водолазы вновь и вновь спускаются под воду, следуя указаниям доверчивых следователей, то выясняется, что дно пусто, как Сахара.

Прикурив и приоткрыв форточку, Кряжин развел руками и похлопал себя по карманам брюк.

– Нет ножа! И в Москве-реке его нет! И в Яузе, Сидельников, его тоже нет! Его нет в Оби, Индигирке, Клязьме, Ориноко и Миссисипи! Тогда где он? Почему Разбоев берет на себя шесть трупов девочек и при этом врет про нож, хочу я тебя спросить?

Выпили еще чаю. Снова закурили.

Вернувшись к столу, советник придвинул к оперативнику несколько папок с фотографиями экспертов. На снимках в различных позах смерти были запечатлены девушки, чей возраст не превышал возраста абитуриенток высших учебных заведений. Отчетливо были видны юные лица, разметанные в бессилии руки, кровь, запекшаяся на их шеях...

– Посмотри, – ткнул пальцем Кряжин сначала в одну подборку фото, потом в другую. – Их убивали одним способом: сначала удар ножом в легкое, удар в сердце. Убийца бил через верхнюю одежду, поэтому на снегу вокруг и на одежде так мало крови. Я бы сказал – почти нет. Месяц назад один наш «важняк» порезал палец, так кровь всем управлением унимали. Гемофилии у него отродясь не было, а кровь еле остановили.

– Сосуд, наверное, пересек, – предположил Сидельников. – Так вы к чему это говорите?

– К тому, что убийце всякий раз удавалось уходить лишь с незначительными приметами содеянного на одежде. Вся кровь впитывалась одеждой девушек, – он уже почти отошел, удовлетворенный собственными выводами, но снова вернулся и опять воткнул палец в одно из тел. – А нижнее белье, посмотри, – каждый раз взрезалось и разбрасывалось по сторонам. Какой страстный насильник, правда?

– Правда, – машинально подтвердил капитан.

– Все вам правда, – неожиданно вскипел советник. – Все вам правда! А где она, правда, Сидельников, где? Посмотри на эти снимки – это правда? Это для журналистов, писак безмозглых, правда, а не для человека, который видит на фотографиях то, чего не видят другие!

Сидельников вдруг засуетился и вскочил со стула:

– Черт возьми... Я совсем зашился...

Он уже почти метнулся к двери, как вдруг понял несуразность своего поведения и вернулся к удивленному советнику.

– Иван Дмитриевич, у нас в дежурке сидит журналист, которого задержали у «Театральной» с фотографиями ваших убитых...

Кряжин побледнел и опустил сигарету, которую уже почти поднес к губам.

– Родной мой, ты хочешь мне сказать, что у тебя в руках был тип с фото убитых девочек, а ты поговорил с ним и вы разъехались?!

Сидельников выставил перед собой руку, словно боясь, что сейчас в его челюсть прилетит неслабая оплеуха, и поспешил объяснить:

– Иван Дмитриевич, спокойно! – и тут он понял, как иногда из уст некоторых людей вылетают слова о том, что их неправильно поняли. – Это не то, что вы думаете. Там такой Цап-Царапыч – метр в прыжке, из него насильник, как из меня капельмейстер. На его снимках – убитые девушки в разных ракурсах, а рядом с телами – ноги зевак! Это не фото на память об удачно проведенном выходном, а втихаря отщелканные «мыльницей» кадры во время параллельной работы следователя прокуратуры. У-уфф!..

Кажется, он успел – с Кряжина схлынуло яростное недоумение.

– Ты ничего не путаешь, студент?

– Да я сам фото смотрел два часа назад! Идиот – это я о себе! Этот «колобок» по заданию руководства седьмого канала ведет независимое расследование деятельности Разбоева!

– Вот оно как, – буркнул Кряжин, снимая трубку с телефона. – Главное, как вовремя ты вспомнил! Какая феноменальная память, да?

Он набирал номер и с досадой, не глядя на капитана, говорил:

– Давай на Петровку. Тормози этого «следователя», в дежурку я сейчас позвоню. Поговори часок, напряги, потом расслабь, а после установи его полные ориентировочные данные и доставь ко мне.

Возвратившись на Петровку, Сидельников первым делом направился в дежурное помещение. Теперь его интересовали снимки толстячка и непосредственно сам толстячок. Кажется, он называл себя Шустиным. Кажется, Степаном Максимовичем. Найти его, при том условии, что он действительно репортер седьмого канала телевидения, будет несложно. Если же он не тот, за кого себя выдавал, Лаврушин не выпустит его ни при каких обстоятельствах. И тогда снимки убитых девушек будут выглядеть при Шустине уже не так обоснованно.

Сидельников всю дорогу ехал и думал о перипетиях судьбы. Нечасто случается так, что в начале рабочего дня перед тобой оказывается человек, относящийся к делу, о важности которого тебе сообщат час спустя. Лучше бы, конечно, чтобы происходило наоборот, но тогда утрачивается та сторона жизни, которая именуется сложностью сыска и просто сюрпризами судьбы.

Войдя в помещение и заметив за стеклянной перегородкой знакомую макушку с торчащими в разные стороны волосами, капитан едва не рассмеялся. Нечасто, нечасто так случается...

– Что, Лаврушин? – весело прикрикнул он, распахивая дверь в «дежурку». – Наш репортер оказался совсем не с седьмого канала?

– Нет, почему же... – совсем без энтузиазма пробормотал, не отрываясь от заполняемой книги учета преступлений, майор. – С седьмого. Составляет сводки криминальных новостей и формирует их по значимости озвучивания.

– Тогда почему ты до сих пор не выпустил его? – не без удивления поинтересовался, поглядывая на тискающего шапку Шустина, капитан.

– Я его отпустил, – так же невозмутимо буркнул, не отрываясь от записей, Лаврушин.

– Ничего не понимаю. – Сидельникова устраивало, что журналист по-прежнему находился в дежурном помещении, но его не устраивало, что он не понимает причины этого. – Тогда почему вы не уходите?

Шустин, подбодренный вниманием до сих пор неизвестного ему муровского начальника, опять явил миру голубые, бездонные глаза и домиком выстроенные над ними брови.

– Товарищ... Произошло чудовищное...

– Да ладно! – разрешил капитан. – Говорите по-своему, я вас пойму.

– ...недог’азумение! Я составляю телепег’едачи...

Совершенно неожиданно для Сидельникова майор Лаврушин, у которого, по всей видимости, работы хватало и без Шустина, вдруг перехватил свою авторучку, как нож для метания, и запустил ею в журналиста.

– Молчи, мерзавец!.. Сидельников, час назад этот Степашка с какой-то Хрюшей замолотили разбой на Знаменке!

Капитан, потеряв дар речи, наклонился и посмотрел в совершенно невинные глаза-тарелки Шустина.

– Актера Театра теней Забалуева опустили на нажитое на гастролях имущество, – объяснил между тем майор. – Пока наш составитель телепередач сидел в машине с включенным движком, то бишь – на стреме, его подельник зашел в квартиру, оглушил хозяина, забрал золото, доллары, золотые медали и DVD-проигрыватель. Общий ущерб – сорок пять тысяч рублей. Соседушка трагика услышала шум, позвонила в милицию, и те приехали как раз в тот момент, когда Хрюша садился в машину к Степаше. Погоня была, говорят, фантастическая. Пока «гаишники» все колеса из автоматов этому репортеру не поубивали, он не остановился. Держался, говорят, до конца. Молодец. А подельник свалил. Такие дела.

– Вы сумасшедший, Шустин? – спросил Сидельников, отрывая журналиста от пола и прикидывая на глаз его рост и возможность совершать преступления, связанные с применением насилия.

– Я же вам объясняю, – прошептал тот, не выпуская, однако, из рук шапки, – произошла чудовищная ошибка. Можно я вам – лично вам – все с самого начала и поведаю?

Прихватив Шустина вместе с сумкой, Сидельников поднялся на свой этаж и пропустил спутника в кабинет первым.

Там, усевшись за стол оперативника с обратной стороны, Степан Максимович и поведал сыщику о сегодняшних злоключениях. Рассказывал долго, стараясь не упустить ни единой детали, и все это время никак не мог найти на лице милиционера ни капли эмоций. Тот сидел молча, изредка затягивался сигаретой, вяло моргал и следил за закипанием в чайнике воды. Когда она вскипела, Шустин, предполагавший, что после стольких мучений он имеет право выпить чаю, испытал новое разочарование. Чаю ему никто не предложил, и остаток повествования он вынужден был излагать, наблюдая, как милиционер смакует каждый глоток крепкого душистого напитка.

– Это все? – спросил Сидельников, вставляя в похищенный со Знаменки видеомагнитофон находившийся в нем на момент преступления диск. Когда он зашел в приемник, он выключил звук и включил воспроизведение.

– Истинный бог – все!

Капитан просмотрел метра два пленки, послушал шпионскую речь Шустина и его разговор с неизвестным Мишей из динамика диктофона, после чего все собрал и уложил в сумку. Сумку опечатал, бросил в угол. Фотоснимки уложил в конверт и поместил в пакет. С пакетом он должен был, судя по всему, куда-то направиться, потому как сверху уложил свою папку.

– Вы самый большой идиот, которого я видел за одиннадцать лет службы в уголовном розыске, – заверил он Шустина. – А вот ваш Миша тип, прямо скажем, необыкновенный. Как от таксистов уходят проходными дворами, пообещав вынести деньги из квартиры, – видел. Встречал тех, кто на таксистах ворованное добро возил. Но чтобы вот так, за деньги водителя, поездить по друзьям, попить с ними водки, а после, напившись и потеряв голову, обнести по наводке хату – такое я вижу впервые. Это вам-то седьмой канал поручил провести независимое расследование?

– Мне, – прошептал убитый унижением Шустин.

– Врете. Ничего он вам не поручал. Дежурный разговаривал с руководителем канала. И генеральный директор заявил прямо и безапелляционно, что своему бывшему сотруднику Шустину он не поручил бы не только проводить независимое расследование, но и оглашать прогноз погоды.

– Бывшему? – глухо вскричал пораженный экс-журналист.

– Именно. А потому мне очень хочется знать, что ты успел нарасследовать. Разбой у тебя уже есть, так что...

Шустин едва не сошел с ума. Все планы его рушились в одночасье.

– Быть может, мой человек Миша так путал следы? – вдруг предположил он. – Если чисто гипотетически подумать, что он хотел этими своими действиями что-то сказать, а? Давайте вместе изучим диск! – воскликнул он, пытаясь убедить Сидельникова. – Давайте исследуем диск!..

– Я уже исследовал. Там Джерри бьет Тома метлой по голове и натравливает на него огромного бульдога. Если вы способны это как-то связать с информацией по делу Разбоева, то можете высказаться.

– Мультики?.. – опешил Шустин.

– Они, – недовольно поморщился Сидельников. – Вот вам лист бумаги, вот ручка. Я даю вам ровно двадцать минут, по истечении которых определится ваша дальнейшая судьба. Но, признаюсь честно, очень хочется видеть вас в камере.

Шустин схватил, смяв, лист, подтянул к себе и вооружился предложенной авторучкой.

– Да! – спохватился капитан. – Меня интересует исключительно Разбоев и ваше, гм... расследование. О том, как вы брали на гоп-стоп заслуженного артиста России Забалуева, можете не упоминать.

Добровольные показания Шустина С.М., втянутого в криминальное недоразумение.

Хочу чистосердечно признаться в том, что с 8 января по 22 декабря 2004 г. я занимался независимым расследованием по факту водворения под стражу Разбоева Б.А., обвиняемого в убийстве шести девушек в городе Москве. Натолкнула меня на это пресс-конференция, организованная Генеральной прокуратурой РФ с участием пресс-секретаря упомянутой организации и заместителя Генерального прокурора Ельца. Последний, отвечая на вопрос: «Уверены ли вы в том, что эти бесчеловечные преступления совершил один человек?» – ответил так: «От моего личного мнения ничего не зависит. Расследованием данных преступлений занимается следователь по особо важным делам, и ему виднее. От имени Генеральной прокуратуры могу заявить следующее: виновные будут обязательно найдены и предстанут перед судом».

И в этот момент я сказал себе: Степан, а почему вдруг заместитель прокурора ссылается на следователя? Когда в Москве или на Кавказе гремит взрыв и гибнут люди, заместители Генерального прокурора всякий раз уверенно говорят о том, что задержанный, если таковой имеется, однозначно виновен. И тогда я решил, что пройду по всем местам гибели девушек и посмотрю на события глазами убийцы и потерпевших.

Я расспрашивал людей, живущих неподалеку, делал снимки новых жертв (о чем добровольно дал показания в дежурной части МУРа), и к моменту задержания Разбоева в моем распоряжении имелись следующие данные.

(Примечания:

а) я не знаю, имеются ли они в распоряжении следователя Генеральной прокуратуры. При производстве расследований мы с ним, по-видимому, шли разными путями;

б) при сборе этой информации закон мною не нарушался;

в) готов предоставить всю собранную информацию следствию.

В ночи с 15 на 16 июля, с 20 на 21 сентября, с 7 на 8 октября 2003 г. и с 8 на 9 января, с 22 на 23 февраля 2004 г., т. е. в ночи убийства, никто из знакомых Разбоева его не видел, однако в ночь с 29 на 30 января 2004 г. Разбоев находился в компании бездомных бродяг на пустыре за Измайловским проспектом. Это утверждает Гейс Захар Эммануилович (кличка «ЗэЭм»), знакомый Разбоева.

В конце марта 2004 г. я разыскал Гейса (случайно) на пустыре, пытаясь выявить круг знакомых Разбоева. Ему я представился частным детективом, которого наняла на работу сестра Разбоева. Он долго слушал меня, молчал, все больше пил и наконец сказал:

– Ей бы, сучке, раньше о брате своем подумать. Квартиру не дала нам продать, а такая сделка намечалась удачная, хоть бы и рисковая.

Я расспросил его о сделке, и он рассказал, что сестра имеет в равных с Разбоевым долях квартиру. За полгода до задержания Разбоева Гейс предложил Разбоеву квартиру продать, на вырученные деньги купить алтайского меду и мед продать, как он выразился, «с наваром». Сестра в продаже квартиры под такие гарантии, равно как и в ее разделе, разумеется, отказала, а судиться у Разбоева не было ни средств, ни времени.

В конце разговора Гейс неожиданно выругался, назвал меня «ментовским стукачком», потом вдруг успокоился и попросил денег на водку. Во время распития второй бутылки Гейс бросил в костер окурок и выдавил:

– А ведь это Борька девок-то порезал.

Для меня это, признаться, было неожиданным, и я попросил его высказать свою мысль более вразумительно...

– Хватит, – прервал работу Шустина Сидельников, только что положивший трубку на рычаг. – Сейчас я отведу тебя в один кабинет, где мешать никто не будет. Там и допишешь.

«Кабинетом» оказалась ярко освещаемая двухсотваттной лампой камера-одиночка в дежурном помещении, и Шустин, когда за его спиной с грохотом захлопнулась дверь, разместился на корточках перед узкими нарами поудобнее, чтобы продолжить работу. Стержень – он проверил – был только начат, бумаги было предостаточно. Сидельников велел майору вернуть сигареты и зажигалку, и это было для журналиста добрым знаком. Склонившись над отполированной тысячами криминальных задов доской, Шустин сосредоточился, вспомнил последнюю мысль и стал быстрым почерком заполнять следующий лист бумаги.

Люди на Большой Дмитровке собрались не сразу; они прибывали по трое, четверо, в половине пятого вечера прибыла даже делегация из восьми человек. Они расположились у кованых ворот Генпрокуратуры со свернутыми в рулоны бумажными скатками, в которых легко угадывались транспаранты кустарного производства, и чего-то ждали. Громких разговоров еще не слышалось, но на всякий случай первый заместитель Генерального позвонил в ГУВД и попросил выяснить причину столь непонятного движения у здания главного надзирающего органа страны. Милиция приехала почти сразу, и ее появление было столь же малозамеченным, как появление первых робких собравшихся. Из белого «Форда» с едва заметной вмятиной на левом крыле, как раз на месте цифр «752», вышел невысокий подполковник, надел перчатки и двинулся в сторону странного собрания.

– Вывести войска из Чечни? – он решил быть сразу милым, дабы не провоцировать людей, непонятно для чего собравшихся. – Администрация Президента, ребята, на Старой площади.

И тут началось, как по команде. Все словно ждали того, как из ГУВД прибудет полковник и начнет острить.

Транспаранты, словно наполненные паруса, распахнулись, хлопнули на ветру, и у подполковника зарябило в глазах:

«Отдайте Разбоева родственникам убитых им детей, если не можете судить сами!»

«Генеральная прокуратура, ты за кого?!»

«Введите смертную казнь – все равно в ЕС не пустят!»

Подполковник утер перчаткой верхнюю губу, понял, что он тут со своим юмором совершенно лишний, и вернулся к «Форду». Уже там, не садясь, вытянул радиостанцию и проговорил в нее тихо, словно находясь в засаде:

– Несанкционированный митинг на Большой Дмитровке.

И через десять минут милиции прибавилось. Человек тридцать сержантов ходили между манифестантами, торговались, просили разойтись и ждали команды сверху. Каждый из них в любой другой ситуации присоединился бы к митингующим, ибо нет в России милиционера, не желающего отмены моратория, однако именно сейчас ситуация была не та. И приходилось обходить каждого и говорить:

– Не положено, граждане, у вас нет разрешения мэрии на проведение митинга. Разойдитесь, товарищи, все равно от вас ничего не зависит...

Нет! Зависит!

Откуда-то взялся табурет, на который взошел один из митингующих, и по возрасту его – около сорока – можно было легко допустить, что он один из тех, по факту смерти дочери которого Генеральная прокуратура уже полтора года ведет следствие. И десять месяцев из них – при задержанном убийце.

– Люди! – вскричал, обнажая на ветру свои седые виски, мужчина. – Посмотрите на это здание! Здесь служат те, кто призван обеспечивать исполнение в стране закона! Наши дети в земле, а нежить, забравшая их жизни, жирует под присмотром надзирателей, читает книги и ждет, пока его признают недееспособным!..

Под такие лозунги, вполне подходящие под любую нынешнюю ситуацию в стране, к пятнадцатому дому с литерой «а» стали подтягиваться представители политических течений, никакого отношения к родственникам погибших, как и к теме митинга, не имеющих.

Трибун прибавилось, на них стали появляться люди покрупнее убитого горем родителя, да и сами призывы стали носить малопонятный в контексте главного разговора характер.

– Проправительственная партия сама ставит рамки, которые Генеральная прокуратура пересекать не имеет права! И эти рамки не имеют ничего общего с воротами на правовом поле. Поле же это, правовое, служит действующей команде лишь для игры! – рубил фразами седой мужик с непокрытой головой и хищным глубоким прикусом. Каждый раз, заканчивая очередную фразу, он прикусывал и становился похож на человека, который потерял вставную челюсть. Взгляд его пепелил окружающих, и он, чтобы поддержать на морозе собравшихся, махнул в сторону микроавтобуса, на котором приехал. Из микроавтобуса выпало человек десять молодых людей, которые тут же стали разливать всем желающим по потребностям.

Улица Большая Дмитровка совершенно не предназначена для проведения манифестаций и референдумов. Она предназначена для того, чтобы сотрудники, прибывая к пятнадцатому дому, смогли лишь поставить свои и служебные машины по обеим ее сторонам. Метр вправо, метр влево – и по Большой Дмитровке уже станет невозможно двигаться тем, кто следует пешим ходом.

Поняв, что оратор с прикусом сходить с импровизированной кафедры не собирается, еще один, из черной «Волги» последнего образца, с фарами, уворованными у «Мерседеса», велел принести свою. Опершись на плечи двоих дюжих молодцев с проницательными взглядами, он поднялся, окинул собравшихся и разместил рядом с плечом кулак, чтобы все поняли – «Но пасаран!». Он был кудряв волосами, высок ростом, говорил ярче предыдущего оратора и привлек большее внимание аудитории. За спиной его чуть колыхнулся непонятно откуда взявшийся красный флаг с какой-то атрибутикой в центре. Атрибутика распознавалась плохо, но флаг был красен. И он подействовал на всех, кому за пятьдесят, вполне определенным образом. Указанная возрастная категория мгновенно переместилась к красному и приготовилась поддерживать трибуна.

– А первый ли это случай, когда Генеральная прокуратура делает вид, что ничего не происходит? Едва только заходит речь о неугодном губернаторе, дело возбуждается, расследуется и передается в суд в течение одной недели. За неделю сшиваются несколько сотен томов, и потом судебная власть листает их, пытаясь понять, кто совершил большее должностное преступление – тот, кого допрашивали, или тот, кто допрашивал! Но вы можете не беспокоиться, друзья!! Губернатор расплатится, примет новую веру и несколько сотен томов обретут маленькую приписку о том, что уголовное дело прекращено по причине отсутствия состава преступления!

«Да! – вскричали все, кроме родственников убитых, которые чувствовали себя здесь неуютно – лишними. – Они садят только тех, кого нужно им!»

«Негодяи!..»

«Купленное правосудие! – отвечали другие, забыв, что находятся не на Ильинке, а на Дмитровке. – Долой продажное правосудие!»

«Правительство загнало страну в тупик!» – тот, что с прикусом.

«Превратило в сырьевую базу!» – тот, что кучерявый.

Красный флаг чуть встрепенулся на ветру, и на нем мелькнула и смялась, снова превратившись в непонятный символ, свастика. Все сделали вид, что ничего не произошло, лишь один дед смачно плюнул, выматерился от всей души и направился туда, где наливали.

– Вот это, Иван, – Смагин постучал пальцем по оконному стеклу, в район центра собравшейся толпы, – твоя проверка.

Пластиковые окна со встроенными стеклами не пропускали ни единого звука, но и начальник Следственного управления, и советник хорошо понимали, о чем на улице идет речь.

– И я уверяю тебя, что это только начало, – заверил Смагин. – Вчера мне звонили из Администрации Президента. Сегодня звонили два раза. Из Думы, которая уже завалена требованиями граждан провести депутатское расследование действий прокуратуры, и из Совета по борьбе с коррупцией. Там, конечно, понимают все наши проблемы, но и у них начинает резонно вставать вопрос: когда закончится следствие и Разбоеву будет предъявлено обвинительное заключение?

Кряжин молчал, и госсоветник, дабы придать своим словам еще больший вес, добавил:

– Эту картинку сегодня прогонят по всей стране. Я бы не сказал, что нас и без того любят, но вот эти клипы с Большой Дмитровки со шлягерами неофашистов и либералов нам совсем не нужны.