Текст книги "Крис и Карма. Книга вторая"

Автор книги: Вячеслав Сукачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Глава вторая

1

Тепло и уютно в кабинете. Настольная лампа с зеленым абажуром рассеивает ровный, успокаивающий свет, от которого у Бабановича становится легко и славно на душе. Не все плохо в этой жизни, случаются в ней и радостные исключения. Вот и у него сегодня хоть и небольшой, но праздник, который он, Михаил Борисович Бабанович, безусловно, заслужил. Наконец-то медицинская реформа, объявленная самим президентом и каким-то чудом застрявшая в головах московских чиновников, докатилась не только до краевого министерства здравоохранения, но и до клиники Бабановича. Не далее как час назад он получил срочную компьютерную депешу о том, что финансирование клиники с текущего месяца увеличивается на восемнадцать процентов. А это – о-го-го! Это – совсем другая жизнь, о которой Михаил Борисович мог только мечтать. Главное, что завтра истекает срок, после которого он обязан по трудовому соглашению подписать заявления на увольнение двух дежурных врачей, хороших специалистов, в общем-то довольных своей работой, но не зарплатой. Специалисты, теперь Бабанович это точно знает, останутся у него. И второй корпус для лежачих больных, признанный аварийным, с первого декабря он наконец-то поставит на капитальный ремонт. Видимо, какая-то задрипанная нефтяная вышка в Тюмени, которая, кстати, совсем не далеко отсюда находится, пару качков нефти в день будет делать в пользу медицины, и вот уже Бабанович может быть уверен, что гнилая крыша во втором корпусе не рухнет на несчастные головы убогих людей. А всего-то и потребовалось, чтобы достучаться до верховной власти, двадцать пять лет унизительных просьб, депеш, стонов и воплей по всей Руси всего российского медперсонала. Ах, благодетели наши, не оставляете вы страждущих вассалов своей милостью, отщипываете от бюджетного пирога, скрепя сердце, морщась и матюкаясь, но отщипываете…

Михаил Борисович довольно потирает руки, отодвигает в сторону квартальные отчеты и сметы расходов (пусть завтра этими бумагами займется экономист), открывает дверку старинного, обклеенного коричневой клеенкой сейфа, и достает из него небольшой штоф с разведенным медицинским спиртом. Внимательно прислушивается, но тихо на втором этаже административного здания, словно бы вымершего в этот вечерний час. Выплеснув воду из стакана в горшок с геранью, что почти круглый год цветет у Бабановича на широком подоконнике, он на треть наполняет его разведенным спиртом. Затем Михаил Борисович достает из ящика письменного стола плитку шоколада и, мысленно обращаясь к портрету великого Пирогова, висящего у него за спиной на стене, медленно выпивает приятно обжегшую гортань жидкость.

– Уф! – с силой выдыхает Михаил Борисович, и какое-то время сосредоточенно рассматривает пустой стакан. Потом отламывает дольку шоколада и не спеша отправляет в рот. – Хорошо пошел, паразит, – с одобрением сообщает он штофу со спиртом, и тяжело откидывается на спинку кресла. Что и говорить, разведенный спирт под хорошее настроение – великое дело. А настроение у Бабановича именно – хорошее, и жить ему сейчас хочется – вечно. Хотя еще час назад он всерьез подумывал о завершении карьеры на административном посту и срочном переезде к матери в тихий приморский город. Вот что значат для Бабановича всего лишь два качка нефтяной вышки в сутки не в пользу кремлевских чиновников. Да и для них это убыль небольшая, они ее и не заметят, при своих-то наварах. Ну, получит домохозяйка Шувалова в месяц не два с половиной миллиона рублей, а два миллиона четыреста девяносто девять тысяч, она от этого не обеднеет. Да для нее это, как слону дробина, а для Бабановича – два сохраненных для клиники классных специалиста…

Громко звонит телефон на столе. Михаил Борисович вздрагивает от неожиданности, снимает тяжелую и массивную, черную эбонитовую трубку и осторожно отвечает:

– Доктор Бабанович у телефона…

– Добрый вечер, Михаил Борисович, – жизнерадостно гудит низким знакомым голосом трубка.

– Добрый вечер, Геннадий Степанович, – эхом откликается Бабанович, и блаженное выражение лица медленно сползает с него.

– Как там у вас, все нормально? – благодушно интересуется эбонитовая трубка.

– Вашими молитвами и вашей поддержкой, Геннадий Степанович, – без подобострастия и безо всякой натяжки бодро отвечает Бабанович, отодвигая в сторону стакан и возвращая заветный штоф в сейф.

– А как там наш подопечный поживает, не жалуется? – басит трубка вроде бы благодушно, но и с легким нажимом.

– Нет, не жалуется, Геннадий Степанович, – серьезно отвечает Бабанович на вроде бы несерьезный вопрос. – Все находится под контролем и согласно графику…

– Это хорошо, это очень даже хорошо… Знаете, приятно иметь дело с настоящим специалистом, – и длинная пауза и наконец то, ради чего и позвонил абонент. – Михаил Борисович, дорогой, недельки две-три вы еще сможете подержать моего подопечного? Разумеется, на прежних условиях…

– Легко, – влет отвечает Бабанович. – На прежних условиях – сможем…

– Ну, вот и славненько… Вот и хорошо…Гонорар вам завтра же мой человек завезет.

– Благодарю вас, – Бабанович хмурится и устало проводит рукой по глазам. – Покорнейше благодарю…

– Ну, что вы, – рокочет в трубке уверенный, напористый баритон. – Это я вам по гроб жизни обязан, Михаил Борисович… До свидания.

– До свидания, – эхом откликается Бабанович и медленно опускает черную, эбонитовую трубку на черный аппарат.

«По гроб жизни», – криво усмехаясь, думает Бабанович, – это сильно сказано. Это он в самую точку угодил. Не дай бог, случись что с этим Ивановым, и нет никаких сомнений в том, что гроб Бабановичу будет обеспечен… У таких людей, как Геннадий Степанович, говорящих по телефону о судьбе человека уверенным баритоном, всегда очень сильные и очень длинные руки… Самый лучший вариант, это никогда с ними не пересекаться. Они богаты, независимы, не обременены совестью и сомнениями и – флаг им в руки. Пусть живут и дальше богатеют. А Бабанович тоже будет жить, лечить своих несчастных пациентов, выбивать дефицитные препараты, ремонтировать крышу над вторым корпусом, и думать о замене устаревшей вентиляционной системы в хозяйственном блоке. Но вся беда в том, что иногда эти люди, при всех своих деньгах и власти, не могут обойтись без такого вот крохотного винтика, каким является для них Бабанович. И они в этих случаях не стесняются и правилами хорошего тона себя не обременяют: бесцеремонно берут этот примитивный винтик и на какое-то время вставляют в свой разладившийся по тем или иным обстоятельствам механизм. Не спрашивая разрешения, не согласовывая свои интересы с интересами винтика, они используют его на всю катушку, а когда он выполняет предназначенную для него роль, спокойно выбрасывают за ненадобностью.

И хорошо, если по истечении назначенного срока винтику назначается денежное вознаграждение. Это, считай, винтику крупно повезло. Очень повезло! Поскольку в арсенале вознаграждений у людей с напористым баритоном есть и кое-что посущественнее… Снайперская пуля, например, асфальтовый каток, городская свалка, услуги все той же фармацевтики, наконец. У них все годится в дело, что не оставляет следов… Раньше таких уверенных деятелей на всю страну было не больше двадцати, и то, в основном, – среди уголовного мира. А сейчас в каждом городе – два десятка, и количество их растет пропорционально росту богатых людей. Никому из нашей правящей верхушки, денно и нощно пекущейся о благосостоянии своих ручных олигархов, даже в голову не приходит сопроводить рост банковских счетов лихих рвачей-толстосумов хотя бы минимальными моральными устоями. Рвите от жизни все и – обрящете, вот истинный девиз той болотной плесени, которая всплыла в России на основе питательной среды перестройки, ранней и поздней демократии, ну и, разумеется, путинизации всей страны… Как только расплатился господин Ельцин с первыми депутатами-прохиндеями бесплатными автомашинами «Волга» (боже мой, какая смешная цена за лояльное околпачивание народа на фоне современной системы оплат депутатского корпуса), так, по выражению Василия Макаровича Шукшина, и пошли черти в монастырь. И они таки пришли, засели, окопались, и никакая «Аврора» не в состоянии выбить их из краснокаменного монастыря, а добровольно они оттуда никогда не уйдут…

Потянулся Бабанович за штофом, налил себе привычную порцию в четверть стакана и выпил не спеша, вновь закусив долькой шоколада. Затем тяжело поднялся из кресла, подошел к окну и, отдернув штору, долго смотрел на заснеженный двор клиники, слабо освещенный редкими фонарями. Снежинки, проносящиеся в свете фонарей, показались ему елочной мишурой, щедро рассыпанной над городом, погруженном в ранние зимние сумерки. В больших, многоэтажных домах современной постройки, плотно окруживших двухэтажные строения клиники, спрятанные за двухметровым бетонным забором с колючей проволокой поверху, горели, словно в детском калейдоскопе, многочисленные окна самых разных цветов и расцветок. Преобладали, правда, почему-то предгрозовые красные тона, словно заранее предупреждавшие Бабановича о грядущей опасности…

Проблемы с Ивановым были. И проблемы – немалые. Но говорить об этом Геннадию Степановичу пока не стоило, и он не сказал. Мало ли как отреагирует заказчик с уверенным баритоном на совершенно случайно возникшую проблему. Может, конечно, и отмахнуться, типа – это ваши проблемы, а может и зачистку провести, и тогда под раздачу попадут все подряд: Бабанович, Ирина Семеновна, сам Иванов и – кто там еще? По списку! Нет, пока что подключать заказчика рано, хотя и кажется Бабановичу сложившаяся ситуация с Ивановым более чем серьезной…

Нет, не забыл Михаил Борисович разговор с Ириной Семеновной о снижении дозы снотворного подопечному из бокса номер один. Да и не умела, честно говоря, Ирина Семеновна врать. Дипломатия и вся прочая деятельность, связанная с интригами, умением говорить одно, а делать совсем другое, была явно не ее стихией. Именно по этой причине свою подпольную деятельность по спасению Иванова, как наверняка думала она, Ирина Семеновна провалила с первой же попытки. Не представляя всех трагических последствий своей деятельности, Ирина Семеновна самозабвенно и истово взялась за собственный курс лечения пациента бокса номер один. И, как вскоре понял Бабанович, этот курс не был щадящим, как можно было бы ожидать, увы, нет. Ирина Семеновна решила ни много ни мало полностью вывести пациента из наркозависимости… Благородная, конечно же, цель, продиктованная человеколюбием, гуманизмом и т.д. и т.п. Все это могло бы сработать лет тридцать назад, в бесславную эпоху развитого социализма, когда жили голодно, но в основном – честно, и клятва Гиппократа еще что-то значила в медицинском кодексе чести. Но сейчас, в наши дни – гуманизм и человеколюбие решительно не катят. Ни с какой стороны и никаким боком…

Главная проблема, которая тотчас встала перед Бабановичем, это понять причину, по которой Ирина Семеновна решилась на довольно-таки серьезный и опрометчивый поступок. Конечно, он мог бы в одно мгновение решить эту проблему. Например, объявить ей дисциплинарное взыскание за нарушение лечебного режима, предписанного лечащим врачом, и следом – замечание по поводу минутного опоздания на работу. Этого вполне достаточно для того, чтобы строптивая старшая медсестра оказалась за воротами клиники. Но, во-первых, Михаил Борисович высоко ценил профессиональные качества Ирины Семеновны, во-вторых – явно симпатизировал ей, как человеку порядочному и честному и, наконец, в-третьих – за всей этой историей могли стоять не менее влиятельные и опасные люди, чем Геннадий Степанович. Просто их схватка за судьбу Иванова из светских и властных коридоров волею обстоятельств плавно перетекла в коридоры психиатрической клиники №1 города Номска… О том, что может быть еще один, основной мотив, за который Михаилу Борисовичу стоило бы поставить своей старшей медсестре самый высокий балл в шкале человеческих отношений, принятых между нормальными людьми, Бабанович и подумать не мог. О чем угодно – только не об этом…

Между тем Бабанович пристально и неотступно наблюдал за дальнейшим развитием событий, пока никак не вмешиваясь и не пытаясь хоть как-то скорректировать их. На что надеялась Ирина Семеновна, когда решилась изменить курс лечения Иванову, он не понимал: ведь такому специалисту, как он, достаточно было одного взгляда на глазное яблоко пациента, чтобы понять состояние его психического здоровья. Как опытный практик и человек, не один год проработавший в клинике Бабанович, Ирина Семеновна не могла не знать этого.

После звонка заказчика, попросившего продлить курс лечения Иванову на две-три недели, надо было на что-то решаться. Оставлять все в прежнем состоянии становилось рискованно: как понял Бабанович, в этом вопросе Ирина Семеновна могла зайти слишком далеко. Скажем, помочь Иванову вообще покинуть клинику… От этого предположения мороз прошел по спине Бабановича, и он едва сдержал первый порыв – бежать на вахту и предупреждать охрану о повышенной бдительности. Нет, заходить надо было с другого конца – противоположного, это становилось совершенно очевидно, и Михаил Борисович медлить не стал.

Сразу после утреннего обхода всех палат и боксов, в повседневной жизни клиники так же неизбежного, как, скажем, восход солнца по утрам, Бабанович подчеркнуто официально обратился к Ирине Семеновне:

– Ирина Семеновна, будьте так добры, в одиннадцать часов зайдите ко мне…

– Хорошо, – вроде бы спокойно вскинула на него большие серые глаза Ирина Семеновна. Однако от Бабановича не укрылась явная тревога в глубине этих глаз. Мол, по какому поводу, ведь все задачи на текущий день поставлены во время обхода. Что-то случилось? Какие-то проблемы? При другой ситуации Бабанович обязательно бы пояснил причину, по которой приглашает к себе в кабинет старшую медсестру, но теперь он сделал вид, что не понял молчаливого вопроса Ирины Семеновны. Это даже хорошо, думал он, пусть поволнуется, поразмышляет…

Ровно в одиннадцать, предварительно постучав, порог кабинета переступила Ирина Семеновна. По своему обыкновению она вошла и замерла у дверей, готовая в любую минуту покинуть кабинет, чтобы заняться своими делами, которых, прямо надо сказать, у старшей медсестры клиники было предостаточно. Чаще всего так оно и происходило: Михаил Борисович давал короткое распоряжение, уточнял какие-то детали, о чем-то просил, и Ирина Семеновна легкой бабочкой выпархивала обратно за дверь. Так было раньше, но не теперь.

Выдержав намеренно длинную паузу, для чего Михаил Борисович вроде как углубился в деловые бумаги, он, наконец, поднял голову и, словно только теперь заметив старшую медсестру, с подчеркнутой любезностью сказал:

– Пожалуйста, проходите, Ирина Семеновна… Присаживайтесь, – он пристально, не мигая, посмотрел прямо ей в глаза, хорошо зная силу своего взгляда. – Разговор нам предстоит серьезный, – решил сразу брать быка за рога Бабанович. – Так что устраивайтесь удобнее…

Против его ожидания, Ирина Семеновна ничуть не смутилась, спокойно выдержала его взгляд, подошла к столу и села на предложенное ей место. И опять устремила на Бабановича безмятежной ясности серые глаза, всем своим видом давая понять, что она готова к любому разговору. В какой-то момент Михаил Борисович даже засомневался: а в самом ли деле более чем сносное состояние Иванова – дело рук старшей медсестры? Но, тут же и одернул себя: доступ в бокс номер один имели только он, Ирина Семеновна и медсестра Олечка, лишь два дня назад вернувшаяся на работу после отпуска по уходу за ребенком.

– Как дела, Ирина Семеновна? – осторожно начал разговор Бабанович.

– Нормально, – удивленно взглянула на него старшая медсестра. – Валентину Свинцову и Анастасию Кабышеву из четвертой палаты по вашему распоряжению готовим на выписку… Морозова уже перевели из третьей палаты во вторую, усилили контроль за соблюдением распорядка дня и режима питания…

– Хорошо, – движением руки Бабанович остановил служебный отчет Ирины Семеновны. – В ближайшем будущем нам надо будет продумать эвакуацию больных из второго корпуса. Видимо, придется уплотнить палаты в первом и временно занять комнату отдыха, ну и самых легких разместим в коридорах… А что делать? – Бабанович развел руки. – Ничего, потерпят… Возражающих и наиболее легких – переведем на дневной стационар.

– А что будет во втором корпусе? – удивленно вскинула тонкие брови Ирина Семеновна.

– Ремонт, – коротко ответил Бабанович, исподлобья глядя на старшую медсестру.

– Как! – не сдержала радостного порыва Ирина Семеновна. – Нам дали финансирование?

– Дали, – слегка крякнул от удовольствия Михаил Борисович, до предела довольный реакцией Ирины Семеновны. – В декабре и начнем ремонт… Подрядчики у меня есть, сидят без работы, так что с этой стороны – никаких проблем.

– Вот здорово! – Ирина Семеновна даже раскраснелась от волнения. – Мне кажется весной, когда начнет таять снег, перекрытия над вторым корпусом точно не выдержат… Там и так уже штукатурка с потолка на кровати сыпется… А в первой палате в углу все инеем покрылось и позеленело. Видимо, грибок.

– Кстати, вы Мурадова из этого угла перевели? – нахмурился Михаил Борисович, давший распоряжение об эвакуации больного.

– Конечно, перевели, – даже обиделась Ирина Семеновна. – Сразу после обхода…

– Вот и хорошо, очень хорошо, – Бабанович вновь уставился прямо в глаза Ирины Семеновны. – А теперь расскажите мне, Ирина Семеновна, как проходит реабилитационный курс Иванов из первого бокса?

– Иванов? – побледнев, переспросила Ирина Семеновна. – А… как он может проходить?

– Именно это я и хочу услышать от вас. И давайте – начистоту. – Михаил Борисович слегка усмехнулся. – А иначе у нас разговора не получится, и мне придется сделать соответствующие выводы…

2

На выпускном вечере Лера Осломовская, что называется, блистала. На ней было великолепное платье цвета берлинской лазури из натурального шелка с открытыми плечами и неровным, как бы изодранным на лоскуты, подолом. Белую шею Леры украшала длинная нитка морского жемчуга. В перламутровых босоножках на высокой платформе, с маленькими синими цветочками в шикарных волосах, падающих тяжелыми локонами на плечи, Осломовская была ослепительно хороша. Подруги млели от зависти, учителя тяжело вздыхали, мальчишки, почему-то все как один со слегка наметившимися усиками, стеснялись, неловко чувствуя себя рядом с Лерой. И лишь она одна, казалось, ничего не замечала, даже той странной особенности, что выглядела среди одноклассников значительно старше и опытнее. Посторонний наблюдатель с небольшой натяжкой вполне мог бы принять ее за молоденькую учительницу старших классов. Было ли это следствием совершенно взрослого уже, дорогого наряда или же сказались на облике Леры бесконечные конкурсы красоты, фотосессии и интервью, в которых она принимала участие и с завидным постоянством побеждала, трудно сказать. Одно не подлежало сомнению – Лера Осломовская, всегда и во всем, кроме непосредственной учебы, чувствовавшая себя лидером, и на выпускном вечере оставалась им. Воспринимала свои победы Осломовская довольно спокойно, без выпендрежа, как данность. Но и умела поставить на место того, кто при ней вдруг забывал о присутствии Королевы. Первые места в городском, краевом и российском конкурсах укрепили в ней чувство собственного достоинства и превосходства над другими. С самого раннего детства уверенная в себе, в своей исключительности и неотразимой красоте, теперь она получила более чем красноречивые подтверждения этому, выразившиеся в солидной коллекции корон, дипломов и призов. При этом Лера каким-то чудом не теряла головы. У нее хватало ума, а вернее будет сказать – женской интуиции, довольно спокойно относиться к своим успехам. Она никогда не позволяла, например, унижать подруг своими победами. И если кто-то, слишком льстивый и, может быть, расчетливый, начинал при посторонних азартно, взахлеб живописать ее несомненные достоинства, Лера Осломовская прерывала такого краснобая совершенно просто и определенно:

– Закрой варежку, – презрительно щурясь, громко говорила она, и «варежки» тотчас прикрывали, не смея возражать или, тем более, обижаться на Леру.

При той сложившейся ситуации, в которой оказалась Лера Осломовская к выпускному вечеру, – богатый и влиятельный папа, первая красавица города Номска, она могла бы позволить себе многое. Ну, например, отречься от школьных друзей, с головой погрузиться в светские тусовки, найти себе во всех смыслах надежного покровителя… Лера этого не делала. И даже давая интервью на телевидение, всегда подчеркивала, что ко всему прочему она еще и ученица такой-то школы и такого-то класса, к тому же – не очень успешная. За это учителя ее боготворили, беззастенчиво выставляли завышенные оценки и сквозь пальцы смотрели на постоянные отлучки (сказать прогулы по отношению к Осломовской – язык не поворачивается) своей любимицы.

Конечно же, Лере Осломовской прочили блестящее будущее. Кажется, все театральные вузы и институты кинематографии страны заждались ее. Ну, в крайнем случае, модельеры Слава Зайцев и Валентин Юдашкин спали и во сне видели, как к ним на подиум торжественной поступью поднимается великолепная красавица из Номска. И полной неожиданностью, если не сказать – шоком для всех, кто ее знал, было известие о том, что Лера подала документы в местный педагогический институт. Лера Осломовская и школьный учитель – ничего нелепее нельзя было придумать. Впрочем, Лера всегда шла своим путем, и вся ее дальнейшая жизнь была лишь подтверждением этому неопровержимому факту.

А в тот памятный выпускной вечер ее долго не было в зале. Сережа Скворцов тоскливо мотался из угла в угол, молча пил шампанское с друзьями, молча отказывался от танцев, хотя девочки приглашали его наперебой. Но русоволосый красавец, метр девяносто три ростом, с великолепным разворотом широких плеч, породистым прямым носом и синими глазами, неприкаянный и одинокий без Леры Осломовской, никого не замечал, и от него вскоре отстали. Да и привыкли за минувшее десятилетие к тому, что он хвостиком мотался вслед за Лерой, ни в ком из одноклассников особо не нуждаясь.

Конечно, девочки вздыхали, жалея певчую птицу – Скворца, но ничего поделать не могли. И только Анечка Дикина, тоже красавица, смуглая, волоокая, с черной длинной косой и необыкновенно стройными ножками, как положила однажды на Сережу глаз, так уже и не отводила его. Так вот они и прожили несколько лет под одной школьной крышей: Сережа смотрел на Леру, Анечка – на Сережу и только Лера Осломовская – непонятно куда и на кого. Толков и кривотолков по этому поводу было предостаточно, но если Сережу и Анечку все без исключения понимали, Леру – не понимал никто, даже учителя. В самом деле, за тобой ухаживает первый школьный красавец, круглый отличник, совсем не дурак и более того – не самовлюбленный идиот, а ты нос от него воротишь. Где логика, где хотя бы элементарное объяснение этому школьному феномену? Более десяти лет, не считая детсадовский возраст, два очень красивых человечка, казалось бы, просто созданных природой друг для друга, не могут соединиться хотя бы формально, для отвода глаз, и все по вине капризной и своенравной девочки, в чьих венах течет благородная, хотя и изрядно разбавленная кровь польских шляхтичей. И как тут не вспомнить «Тараса Бульбу» и его сына Андрея, а то и Гришку Отрепьева, в свое время тоже сраженных безответной любовью к гордым шляхтенкам. Но это так, к слову, поскольку наш рассказ о безответной любви еще весь впереди…

В какой-то момент Сергей, уже изрядно нахватавшийся шампанским, собрался уходить, поскольку невыносимо было и дальше оставаться одному среди веселящихся одноклассников, как вдруг перед ним возникла волоокая Анечка и, глядя неотступными глазами в его глаза, твердо сказала:

– Если ты сейчас уйдешь – я отравлюсь…

Шампанское моментально вылетело из головы Сергея, так как это был как раз тот случай, когда за словами незамедлительно следует действие. Он это понял сразу, всем опытом своих предыдущих жизней, поскольку семнадцатилетний опыт этой – вряд ли что подсказал ему.

– Анечка, Аня, – испуганно забормотал он, беспомощно оглядываясь на своих друзей, бурно крутящихся с девочками под звуки «Школьного вальса». – Что ты такое говоришь? Зачем?

– Это дамский вальс… Я тебя приглашаю… – Снизу вверх она смотрела на него серьезно и внимательно, готовая к любым действиям: легко закружиться в вальсе или пойти и наглотаться таблеток, заранее припасенных к такому случаю.

– Хорошо, Аня, хорошо, – стараясь говорить спокойно и внятно, ответил он ей, как совсем маленькой, неразумной девочке. – Я и сам хотел тебя пригласить…

– Врешь?! – боже, сколько надежды, отчаянной, заполошной, полыхнуло в черных омутах Аниных глаз, мгновенно отрезвивших Сережу еще раз: нельзя, ни в коем случае нельзя подавать даже малейшую надежду человеку, которого не любишь. Ведь он вцепится в эту, нет, не надежду даже, и не намек на нее, а просто легкий сквознячок, случайно пролетевший мимо надежды, вцепится, как утопающий за соломинку, и будет изо всех сил тянуть ее к себе до той поры, пока и тебя не утопит.

– Скажи, Сережка, ведь врешь же?

– Ну, вру, но не совсем, – они уже кружились вместе со всеми, и ритм танца неожиданно захватил Сергея, решительно сломав ту психологическую перегородку, которую весь вечер он так старательно и упорно выстраивал между собой и всеми остальными, что, казалось, ей сносу не будет…

– Серега! – кричит ему Генка Воробьев, рыжий до красноты и наглый – до одури. – Давай восьмерку крутить?!

– Давай! – принимает вызов Сережа Скворцов, и он – с Анечкой, а Генка – с Машей Водолазовой, до предела взвинтив темп, начали выписывать круги вокруг друг друга. Праздничные столы, торжественные лица учителей, школьный оркестр, красная трибуна в углу – все неслось и улетало так, словно бы они мчались на тройке с бубенцами мимо ярмарки, где цыгане бились с деревенскими мужиками, которым всучили обпоённую самогоном старую кобылицу… Все, как настоящий праздник, как вход во взрослую жизнь, как выход – вообще из жизни… И посреди этого сумасшедшего кружения, в самом центре ярмарки, мелькнуло и вроде бы пропало смазанное вихрем движения белое лицо с необычайно расширенными синими глазами… И эти глаза, как магниты, притянули внимание Сережи, буквально взорвали его новой вспышкой яростного веселья, так что Анечка уже даже и не кружилась с ним, а летала по воздуху вокруг Сергея.

Впервые за все минувшие годы он словно проснулся, увидел себя и Леру как бы со стороны, трезво оценил ситуацию и неожиданно понял, что принцип их отношений может быть несколько иным. Что ему совсем не обязательно веселиться тогда, когда весело Лере Осломовской, и впадать в уныние, когда у нее плохое настроение. Только теперь Сережу Скворцова осенило, что день за днем, за годом год подлаживаясь под ее настроение, следуя ее капризам, он и жил-то не совсем своей жизнью: просто он взял как бы взаймы на неопределенный срок Лерину жизнь, словно зонтик у приятелей в дождливый день, спрятался под него и, старательно обходя лужи, отправился в неблизкий путь – от детского садика – до выпускного вечера. Разумеется, он совсем не думал об этом, когда, увидев растерянную Леру, продолжил самозабвенное кружение с Анечкой среди прочих танцующих пар, это озарение свершилось помимо его воли, глубоко внутри его сознания, подготовленное бесчисленными часами предыдущих размышлений, ревности, горьких обид и вообще всей той нескладной жизни, которой он скучно проживал рядом с Лерой… И вот – свершилось, и его почти случайная партнерша по вальсу вряд ли имела к этому хоть какое-то отношение. Хотя… Кто из нас может знать, что и когда, кто и где повлиял на наше мироощущение в той степени, в какой изменилась после этого вся наша последующая жизнь…

Сила Лериного взгляда на бедную Анечку была, видимо, настолько сокрушительной, что она споткнулась и раз, и другой, счастливое выражение лица, с которым она без памяти кружилась с Сережей, смялось, как намокшая промокашка, плечи опустились, и Аня одними губами растерянно прошептала:

– Все-таки пришла, гадюка!

– Кто? – зачем-то спросил Сергей, прекрасно понявший, о ком идет речь.

– Твоя Лерка – кто же еще, – презрительно скривилась Анечка. – Что, сейчас к ней побежишь, да?

– Не побегу, а пойду, – они уже не кружились, а бестолково топтались посреди танцующих пар, и многие ребята это заметили, понимающе глядя на них и на застывшую возле директора школы Леру.

– А пригласить меня самому на танец слабо, да? – грустно улыбнулась Анечка.

– Почему – слабо? – не очень искренне удивился Сергей. – Обязательно приглашу…

– Классно танцуешь, Скворец, – небрежно сказала умопомрачительно красивая Лера, шикарная и чужая, словно модель с обложки богатого глянцевого журнала, когда Сережа подошел к ней. – А я и не знала, что ты у нас такой крутой танцор…

– Лерочка, красавица наша, – заворковала директор школы Ангелина Степановна, ежегодно получавшая на нужды летнего ремонта своего учебного заведения солидную спонсорскую помощь от Бронислава Леопольдовича Осломовского. – Я вынуждена временно вас оставить, но я еще обязательно к вам подойду. Хорошо, моя лапочка?

– Да-да, конечно, Ангелина Степановна, – рассеянно ответила Лера.

– Сережа, не оставляй Леру одну, – Ангелина Степановна погрозила коротким, полным пальчиком и плавно отплыла от них.

Была довольно продолжительная пауза, во время которой каждый из них попробовал примерить на себя те новые одежды в их взаимоотношениях, которые внезапно открылись в последние минуты. Увы, одежды были неудобны, жали сразу в нескольких местах, и вообще казались как бы с чужого плеча.

– Может быть, ты пьян, Скворец? – усмехнулась Лера. – На радостях перепил советского шампанского?

– Был, – честно ответил Сергей. – Был пьян, но протрезвел…

Помимо его воли – ответ прозвучал многозначительно. В нем было гораздо больше смысла, чем Сережа хотел и мог вложить в эти простые слова. Как бы сам собою ответ неожиданно сложился по принципу айсберга – когда подводная часть значительно больше надводной. Он-то этого совершенно не понял, не заметил, не обратил внимания. Зато – заметила Лера. Пристально и внимательно она посмотрела на него, что-то про себя решила, перевела холодный взгляд на веселящихся одноклассников, и спокойно сказала Сергею:

– Я предлагаю напиться еще раз… Но теперь уже вместе со мной…

Сережа удивленно смотрел на свою богиню, вдруг снизошедшую до такого низменного желания, и ровным счетом ничего не понимал.