Текст книги "Крис и Карма. Книга первая"

Автор книги: Вячеслав Сукачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

2

Это было давным-давно – несколько сотен лет назад, а потому и похоже на сказку. Но это была не сказка, а самая настоящая жизнь. Просто жили тогда другие люди, по другим законам и совсем у другого океана… Но луна, солнце и звезды над головою были и тогда те же самые. И шторма приходили, и в свой урочный час умирали точно так же, как приходили и умирали люди, населявшие скалистое побережье, с удивительно уютными, чистыми пляжами между черных скал. В те времена люди любили селиться вдоль таких пляжей, потому что море щедро выбрасывало на берег крупных моллюсков, рыбу и длинные, ярко-зеленые, плоские и широкие листья ламинарий. Все это годилось в пищу, давая силы и волю продолжать свою жизнь…

Однажды, никто уже не помнит когда, вблизи моря на берег упал метеорит. Вначале он низко летел над горизонтом, оставляя за собою ослепительный свет и словно бы подыскивая место, где ему следовало упасть. А когда нашел и упал, покачнув ближайшие скалы и погнав в море огромную встречную волну, невиданно яркая вспышка непонятного света сделала ночь похожей на день. На несколько десятков километров люди и звери, видевшие этот свет, погибли, и большие черные птицы с кривыми клювами надолго поселились в этих местах. Перепуганные люди Побережья прокляли это место и под страхом смерти запретили туда кому бы то ни было заходить. Никогда и никто не решался нарушить этот запрет, поскольку зловещая тень смерти стояла за ним не только по решению людей, но, казалось, сама эта местность несла непонятную угрозу любому живому существу.

Шли годы и уходили десятилетиями и столетиями, и ничто не менялось на Побережье. Как и прежде, вооруженные копьями люди уплывали на промысел далеко в море и не всегда возвращались, застигнутые жестокими штормами, которые тоже охотились на них. Как всегда, женщины оставались у родного очага, чтобы выделывать шкуры убитых животных и готовить пищу для своих мужчин и детей. Так было всегда, так и осталось. И только время, этот вечный двигатель Космоса, методично и неумолимо свершало свою работу, перемалывая скалы в песок, засыпая города пеплом и погружая острова в морские пучины. Но и оно не могло снять проклятья людей с Долины Огня…

Человек Побережья, которого звали Гандриг, с юных лет прославился своим кузнечным мастерством. Казалось, он умел делать из металла все: украшения для женщин, наконечники для копий и стрел, пряжки для ремней, посуду, игрушки для детей и просто красивые фигурки, которыми люди украшали свои жилища. Но больше всего прославился Гандриг своим мастерством при изготовлении кинжалов. В этом ему не было равных на всем Побережье. Кинжалы для охоты и рыбалки, ножи для выделки шкур и работы с деревом, кухонные и декоративные, украшавшие жилища воинов, детские и женские – все было ему по силам. И ни один кинжал, ни один нож не походил на предыдущий. Казалось, фантазии Гандрига в этом деле не было предела. Даже игрушечные ножи для детей отличались друг от друга так же, как ночь отличается от ясного дня.

Но главной страстью Великого Эмпу11
  Эмпу – кузнец (здесь и далее перевод с древнеяванского)


[Закрыть] были кинжалы с характерной, волнообразной формой клинка и ассиметричными пятнами на нем. Не было равных этим удивительным клинкам не только на Побережье, но и на всем Острове. Знатные и богатые люди готовы были отдать целые состояния за кинжал Крис22
  Крис – национальный кинжал с ассиметричной формой клинка


[Закрыть], сработанный Гандригом, но он брал вознаграждение только за свою работу, которая длилась иногда годами, как мог бы взять плату землекоп за то время, что потратил на рытье выгребной ямы. И брался за изготовление клинка Гандриг только для тех людей, которых он выделял из общего числа заказчиков по каким-то лишь ему известным признакам. Это мог быть наследный принц и никому не известный пастух, бродячий монах-буддист и украшенный шрамами воин. И никогда своих принципов Великий Эмпу не нарушал. Они были так же неизменны, как приливы и отливы в Океане, как восход и заход солнца, как запрет на посещение Долины Огня. Все знали об этом, ибо молва о Великом Мастере шла вслед за удивительными кинжалами, разлетевшимися со временем не только по всему Острову, но и по всему Свету.

В любом ремесле, которое изобрело человечество за всю свою историю, истинный Мастер может быть только один. Никогда и никто не может знать и не знает, когда и где появится Мастер – единственный и неповторимый. Как един и неповторим сам Господь Бог, величайший Мастер изо всех Мастеров. Все остальные, до и после, только подмастерья, только просто мастера, неустанно месившие глину для единственного и неповторимого – Создателя Мастерства. Только он, Творец и Создатель, может освятить своим гением все, что до него оставалось лишь слабым отражением божественного промысла…

Гандриг, с девятилетнего возраста вставший рядом с отцом у кузнечного горна, казалось, знал все секреты кузнечного ремесла, счастливо соединив в себе безошибочный вкус художника, упорство и силу каменотеса, интуицию гончара. Но главным, наверное, оставалось то, что его руки как бы сами по себе чувствовали и понимали металл, как чувствуют и понимают крохотное тельце новорожденного руки матери. Казалось, он знал о металле все. Но знать – это только полдела. Все люди знают, как растут яблони, но далеко не все из них становятся садоводами. Гандриг любил железо и чувствовал себя рядом с ним как бы его продолжением. Если сплав железа перегревался в огне, он чувствовал это так, словно у него самого начинался жар, если он неправильно ударял молотом по заготовке – боль металла отражалась в нем самом.

Все это было в нем так же реально и неизбежно, как неизбежно назначение клинка, определенное раз и навсегда с незапамятных времен единым словом – нгерис33
  Нгерис – колоть, пронзать


[Закрыть].

Однажды в кузницу Гандрига пришел по виду вроде бы самый обыкновенный человек. Единственное, что могло насторожить внимательного наблюдателя, это явное стремление гостя не показывать свое лицо. Великий Эмпу, занятый делом, почти не обратил на него внимания – немало праздных людей приходило в кузню, чтобы полюбоваться на вдохновенную работу непревзойденного Мастера. Видимо, не был исключением и этот человек, так долго и внимательно наблюдавший за проворными руками Гандрига, что тот попросту забыл о нем. Укрытый темным длинным плащом с капюшоном, свободно спадавшим с его плеч ниже колен, пришлый человек, казалось, превратился в гранитную статую, так что лишь отблески жаркого пламени в горне отражались в его больших темных глазах. Но вот он шевельнулся, капюшон плаща слегка сдвинулся вбок, и стало видно, что это очень красивый и совсем еще молодой человек.

– Гандриг, – сказал он холодным и властным голосом. – Я пришел к тебе за кинжалом…

– Юноша, не знаю, как тебя зовут, но ты ошибся адресом, – не отрываясь от работы, вежливо ответил Великий Эмпу.

– Как тебя понимать? – удивился пришелец.

– Я не продаю кинжалы, я их делаю…

– Хорошо, сделай для меня кинжал, Великий Эмпу… Я хорошо тебе заплачу…

Гандриг долго не отвечал, раздувая огонь в горне и следя за тем, чтобы заготовка не перекалилась в пламени.

– Мне многие обещают хорошо заплатить, – наконец, ответил Гандриг. – Но я богат от рождения, богат своими руками и своей головой, и больше мне ничего не надо.

– Но мне нужен Крис! – почти вскричал молодой человек. – Очень нужен…

– Я знаю… Иначе бы ты не пришел сюда. Но у меня слишком много заказов, – Гандриг опустил раскаленную до белого цвета заготовку на наковальню и легонько ударил по ней тяжелым молотом. Железо охнуло и послушно вмялось в месте удара. Красные искры, словно большие шмели, разлетелись в разные стороны. – Даже если я буду работать день и ночь до конца своей жизни – мне все равно не справиться со всеми заказами.

Молодой человек слегка отступил в сторону, видимо побоялся, что летящие во все стороны искры от заготовки могут прожечь его плащ. Как завороженный наблюдал он за работой Мастера, и Гандриг опять забыл о нем. Но когда он вернул остывшую заготовку в горн, незнакомый юноша напомнил о себе:

– Меня зовут Маджа, – гордо сказал он. – Я из древнего рода Сингасари, и мне нужен кинжал Крис, который можешь сделать только ты.

– Но почему? – удивился Гандриг. – Почему именно я? На Побережье много хороших эмпу, они делают очень хорошие клинки, которые могут украсить коллекцию даже такого знатного рода, как Сингасари.

– Нет! – решительно отказался от этого предложения Маджа. – Только ты, Гандриг, можешь сделать такой кинжал, какой я хочу… И ты его сделаешь для меня, когда увидишь, что я тебе принес…

Что-то в голосе молодого человека насторожило Гандрига. Он опустил молот на теплую наковальню, вытер локтем обильно проступивший на лбу пот

и вопросительно посмотрел на настойчивого гостя.

– Так что же ты мне принес, Маджа? – тихо спросил он.

– Вот, – молодой человек сделал шаг, приближаясь к Великому Эмпу, и не без усилия извлек из-под плаща продолговатый предмет, похожий на обломок скалы. – Я думаю, что такого ты еще не видел…

Гандриг протянул руку, чтобы взять незнакомый предмет, который Маджа держал двумя руками.

– Он тяжелый, – предупредил Маджа.

– Посмотрим, – Гандриг принял предмет и чуть было не уронил его на пол, настолько и в самом деле он оказался тяжел. Блики огня, к которому поднесЭмпу странный предмет, упали на него ровным светом, и Гандриг понял, что держит в руках железо, которое раньше никогда не встречал… Серый, холодный цвет металла, его непонятная тяжесть, неожиданно вызвали в Гандриге смутное чувство тревоги, которое подсказывало ему, что надо немедля вернуть этот странный брусок его не менее странному хозяину и заняться своим привычным делом. Но Гандриг был действительно Великий Эмпу, и он никогда бы не простил себе, что отказался покорить неизвестный ему кусок железа. И хотя руками, сердцем и чем-то еще, что и делало его Великим Мастером, он понимал, что борьба с этим тяжелым бруском металла будет, может быть, самой тяжелой и опасной в его жизни, Гандриг уже не мог вернуть его незнакомцу…

Бросив брусок на наковальню, Гандриг не услышал привычного удара металла о металл – звонкого, радостного, всегда зовущего его к работе. Нет, звук был глухой, угрожающий, недовольный, словно бы этот малопонятный предмет был оскорблен соприкосновением с более низким по рангу железом.

– Я живу уже много лет на Побережье. Я исходил его вдоль и поперек в поисках железных камней, – сказал Гандриг таинственному гостю, – но я никогда не встречал такого тяжелого и холодного железа… Где ты его взял, юноша, называющий себя потомком славного рода Сингасари? Насколько мне известно, в вашем роду никогда не было людей, которые могли бы назвать себя эмпу…

– Разве тебе не все равно, Великий Мастер, где я взял этот кусок железа? – усмехнулся Маджа, продолжая прятать лицо под капюшоном плаща. – И разве тебе не интересно попробовать покорить его? Я вижу, что интересно, Гандриг, так в чем же дело?

– Не знаю, – задумчиво глядя на серый брусок, ответил Великий Эмпу. – У меня такое чувство, что я не должен его трогать, что будет лучше для меня, если я его тебе все-таки верну… Но ты прав, Маджа, я этого уже не могу сделать… Я должен покорить его, хотя он очень опасен.

– Разве может быть опасен кусок мертвого железа? – удивился Маджа.

– Может, – тихо ответил Гандриг. – И он не мертв… В нем жизни больше, чем в нас с тобой вместе взятых. И эта его жизнь – очень опасна для людей…

– Так ты берешься за работу? – нетерпеливо спросил Маджа, не придав значения последним словами Великого Мастера.

– Я уже работаю, – ответил Великий Эмпу, не сводя глаз с железного бруска, холодно и тускло мерцающего в багровых отсветах слегка притухшего пламени горна. – Но я пока не в силах его почувствовать… Он не хочет со мной говорить…

– Клинок мне нужен ровно через пять месяцев… В двадцать девятый лунный день седьмого месяца я приду за ним… Не подведи меня, Гандриг, не то быть большой беде…

Когда Гандриг оторвал наконец свой взгляд от загадочного бруска, в кузнице уже никого не было, и лишь кожаный мешочек с драгоценными камушками, которые добывают со дна морского возле Черных скал, оставленный Маджой в виде аванса, лежал на верстаке.

3

Увяла, избыла яркая, но, увы, недолгая осенняя краса. Багряными кострами отполыхали клены, оставив на земле многочисленные визитные карточки приближающейся зимы. Поблекли, словно бы полиняли тополя, обронив с себя золотой наряд… Настал второй осенний месяц, когда все в природе на распутье: повернуть ли обратно к теплу и свету или же безропотно встречать матушку-зиму.

Капризна и переменчива погода в октябре. То выдастся череда теплых и ясных дней ласкового «бабьего лета», а то вдруг зарядит хмурая, ненастная пора с холодными моросящими дождями, в любой момент готовыми смениться мокрым снегопадом. Не зря в народе о такой поре говорят: «В октябре лето встречается с зимой».

Попивая пивко «Старый мельник», Николка сидит в станционном буфете за угловым столиком, поджидая окончание Люськиной смены. Пятница, конец рабочей недели, и у Николки просто распрекрасное настроение. Две недели его бригада выполняла срочный заказ по заготовке осиновой рейки для очередной бани очередного мешка с деньгами. Бедную осинку, которая раньше и на хрен никому не нужна была, по всей округе на эти самые баньки почти напрочь извели. И все потому, что толстопузые хозяева жизни вдруг решили, что осина в парилке – самое полезное дерево. Да и хрен бы с ним, но мороки с этой рейкой – невпроворот. Надо эту осинку в лесу найти и спилить, раскряжевать и на пилораму вывезти, а выход с одной осинки – всего – ничего. Другое дело ель, а еще лучше – кедр. Одну кедрину из тайги привезешь и работы бригаде – на полный рабочий день. Кубометр, а то и два вагонки из него получится, пара кубометров бруса, а там еще тес, щелёвка, всякие рейки да горбыль, ну и, конечно, чудо-дрова.

Но все одно – хорошо. Пивко холодное, да еще с вяленым лещиком – кайф! Люська смену сдает. А как сдаст, так они оседлают мотоцикл и рванут к ней домой, а там…

– Не скучаешь? – пробегая мимо, заботливо спрашивает счастливая Люська.

– А что мне скучать! – довольно хохотнул Николка. – Когда я, как у Христа за пазухой: сыт, пьян и нос в табаке.

– Я скоро, потерпи,– на ходу треплет рукой жиденькие Николкины волосы Люська. – Я кассу уже сдала, осталось снять остатки…

– Да ладно, не гони, – важно говорит Николка. – Мы еще везде успеем…

Люська радостно всхохатывает, от чего появляются на ее спелых щеках две уютные ямочки, и убегает за буфетную стойку.

«Ничего, бабец, – одобрительно думает Николка. – Все при ней, потому и мужики липнут. Это, конечно, плохо. Но прав дед, если женюсь – мужики сами собой отпадут, а если нет – рога им буду ломать»…

Вспомнив деда, Николка так весь и засветился, поскольку сразу же вспомнил и Яшку, которого не видел неделю. Как он там, хрен с копытами? Наверное, спутался уже с какой-нибудь губастой красоткой и начхать хотел на Колькины лакомства. Да нет, не должно так быть, не по правилам это… У него вон тоже Люська есть, а он ведь про Яшку не забывает.

Через полчаса Люська с большим фужером белого сухого вина и плиткой шоколада подсела к Николке. И тоже облегченно перевела дух – все у нее сошлось-съехалось как надо, все – тип-топ! И даже сумку с продуктами и выпивкой на выходные дни она уже успела собрать. Хороший, бабец, куда с добром! Зря Николка своим долгим носом вертит: такую кралю уведут – чихнуть не успеешь.

– Ну, и как я, быстро управилась? – горделиво спрашивает Люська.

– Нормально, – солидно отвечает Николка. – Ты у меня просто супер!

– Ладно тебе, – скромничает Люська, маленькими глотками потягивая вино из фужера. – На улице как? Холодно, наверное?

– Есть маленько, – отвечает Николка. – Да ведь осень уже – теплее не будет.

– Это понятно, – вздыхает Люська. – Я сегодня ступила, куртку не взяла, а на твоем мотоцикле только рыбу мороженую возить…

– Почему это? – сразу нахмурился Николка.

– Никогда не разморозится, – простодушно объясняет Люська.

– Ну, так поищи себе с машиной, – с полоборота заводится Николка, неприязненно глядя на Люську. – Здесь их много таких возле тебя ошивается… Я не возражаю.

– Не возражаешь, говоришь? – ответно заводится Люська, но тут же вспоминает, что сейчас, вот в эту минуту, они опять испортят себе все выходные, и потому примирительно шепчет: – Колька, перестань! На хрен мне твои пузаны с машинами, когда у меня есть ты с мотоциклом… И вообще, может, хватит болтать? Поехали!

И хотя Николка еще дуется, но он уже замечает, как загораются Люськины серые, слегка навыкате, глаза, как высоко поднимаются ее небольшие, остренькие груди под плотным свитерком, а потому лишь ворчливо спрашивает:

– Ты про сахар для Яшки не забыла?

– Как же, конечно – забыла, – довольно отвечает Люська. – Только посмотреть бы надо, что там за Яшка у тебя завелся? Может, это и не Яшка вовсе, а Яшиха?

– Вот, дура, – добродушно ворчит Николка, – придумаешь тоже. – И вдруг загорается новой идеей: – А что, поехали к деду на кордон? Завтра сама на него посмотришь…

– Ой, Кольша! – пугается Люся. – Далеко… Я же замерзну. Давай завтра, если хочешь… Я дома переоденусь, тортик для твоего деда испеку. Будет классно!

На том и порешили. Люська отнесла грязную посуду в мойку, попрощалась со сменщицей, и они вышли на улицу. Уже смеркалось. Дул легкий ветерок, и с тихим шорохом опадали последние сухие листья, укрывая землю пестрым одеялом.

Яшка все реже возвращался по вечерам на кордон и все больше дичился Михалыча. Особенно заметно это стало с началом октября. В последний раз, когда лось склонился к кормушке с комбикормовой болтушкой, а Михалыч привычно хотел похлопать его по крупу, он так шарахнулся в сторону, что и Михалыча напугал, и сам едва с ног не свалился. Михалыч внутренне хоть и огорчился, но вида не подал.

– Ну-ну, молодцом, Яшка! Молодцом, так и надо, – а сам отступился, отошел от загона, чтобы не мешать лосю дохлебать болтушку. Но Яшка к корыту не вернулся, а рано утром, когда Михалыч вышел из дома, его уже и след простыл.

– Вот так, – грустно сказал сам себе Михалыч. – Скоро вообще приходить перестанет. Николка сильно расстроится, да что делать – лучше так, чем под пули охотников угодить…

Николка приехал, как всегда, в субботу к обеду, да не один, а со своей Люськой. Подлетел на мотоцикле к самому крыльцу и орет как оглашенный:

– Принимай, дед, мою королеву!

Сразу видно, что с утра у Николки трубы горели, и он их слегка притушил, скорее всего – пивком. Глаза шальные, волосы во все стороны разметались и рот – до ушей. Ну а королева его, изрядно перепуганная и слегка осоловевшая от быстрой езды по пересеченной местности, сразу понравилась Михалычу. Ничего девчонка. Мало того, что на мордочку смазливая и вообще – все при ней, так еще и безо всяких выкрутасов к Михалычу подошла, руку протянула и запросто сказала:

– Меня Люсей зовут.

– Михалыч, – привычно отрекомендовал он себя по отчеству, но счел нужным добавить: – Это для своих, близких людей, – тем самым как бы подчеркнув, что он Колькину невесту целиком и полностью принимает в круг своих близких людей.

– Я знаю, – засияла Люська. – Мне Николка много о вас рассказывал.

– Наплел, наверное, всякой ерунды? – улыбнулся Михалыч.

– Нет, почему! – встала на защиту Николки верная подруга. – Как вы Яшку нашли, как на руках его домой несли и от верной смерти спасли, он мне рассказывал. Как вы разных животных зимою подкармливаете…

– Был Яшка, да весь вышел, – поспешил перевести разговор на другое смущенный Михалыч.

– Как – вышел? – Николка, не без труда тащивший в дом увесистую сумку, вытаращил на деда испуганные глаза. – Убили, что ли?

– Тьфу! – сплюнул с досады Михалыч. – Типун тебе на язык, ядрена-матрена…

– Да ты же сам сказал, что…

– Сказал, сказал, – недовольно перебил внука Михалыч. – Слушать иногда надо не ушами, а мозгой.

– Так все нормально, что ли? – ничего не поняла насторожившаяся Люська, переводя удивленный взгляд с деда на внука.

– Нормально, – спокойно ответил Михалыч. – Если не считать, конечно, такой малости, что он вдруг начал дичиться меня…

Почаевничали на небольшой веранде, где стоял у Михалыча круглый стол под клеенкой и три старинных венских стула, оставшихся еще с той поры, когда жива была его Мария Никитична. Николка, конечно, пару стопарей пропустил, здоровье, так сказать, поправил, а вот Михалыч, а следом за ним и Люська, от выпивки решительно отказались. Да ведь и без выпивки – такая красота кругом…

Пожухли, заметно порыжели травы вокруг кордона. Лишь кое-где, как отголоски лета, зеленеют в затененных местах под кустами папоротник да редкий стебелек полыни. Так и не успев отцвести, остались красоваться в зиму засохшие цветки посконника и пижмы. Да светятся лесными рубинами на калине за ночь промерзшие бусинки ягод, а на рябинах лакомятся любимым кормом рябчики.

– Так он что, вообще может больше не прийти? – выслушав рассказ Михалыча, явно загрустил Николка. Чуткая Люся, заметив это, осторожно положила свою ладонь на его руку, словно придержать хотела от напрасной боли.

– Ну, почему, – закряхтел Михалыч, отводя взгляд, хотя прекрасно понимал, что и такой вариант не исключен. Раньше-то Яшка, заслышав треск мотоцикла, на кордон почти одновременно с Николкой прибегал. А вот теперь что-то его не слышно и не видно, хотя они уже и поговорить, и почаевничать успели.

– А мы ему сахара привезли, – обиженно, словно мальчишка, сказал Николка. – Вон, целую пачку подогнали…

Чтобы перевести разговор и отвлечь Николку, Михалыч, допив чай и опрокидывая кружку вверх дном, что означало для него конец чаепития, со вздохом сказал:

– Мне тут разнарядка из краевого охотобщества поступила… Они там выдали лицензии на отстрел трех быков, то есть – лосей. Так что с началом охотничьего сезона, в первых числах ноября, надо будет встречать гостей…

И в это время в кустах боярки, что густо разрослась сразу за кордоном, послышался громкий хруст и треск, особенно слышный в звонком осеннем лесу. Все насторожились, а Николка даже из-за стола вскочил. И вот он, Яшка, встряхивая лобастой головой, украшенной небольшими «шильями» – первыми рожками, не без труда вырвался из цепких объятий боярышника, недовольно фыркая и перекатывая волнами поцарапанную колючками шкуру, покрытую коротким, плотным волосом. Неожиданно ярко мелькнула на его могучей шее красная лента – подаренный Николкой «галстук».

– Яшка! – во все горло завопил Колька. – Пришел, Яха… Молодец!

Прихватив пачку рафинада, Николка вихрем слетел с крыльца навстречу Яшке, в то время как зверь легкой трусцой, ничуть не смущаясь, двигался ему навстречу. Михалыч, ревниво глядя на все это, вынужден был признать, что Яшка больше доверяет внуку.