Текст книги "Кучум"

Автор книги: Вячеслав Софронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

ЯРСУЛЫК[2]2
  ярость


[Закрыть]

Когда рядом с Кучумом просвистел кинжал и упал чуть впереди него, он даже не успел испугаться, хоть инстинктивно и отпрянул в сторону, застыл на какое-то мгновение. Резко обернувшись, успел заметить мелькнувшую тень, хотел было броситься за ней, но передумал, нагнулся и на ощупь нашел кинжал. Тот имел небольшую костяную рукоять и короткое прямое лезвие. Проведя по нему пальцем, ощутил остроту клинка. Но кроме всего прочего от кинжала исходил какой-то дурной, тлетворный запах, и поднеся пальцы к носу, он понял, что оружие в чем-то вымазано. Переборов в себе тошноту, Кучум обернул кинжал полой халата и, чуть подумав, направился к шатру, где жила его наложница Анна, которую он давно считал своей женой. Она уже родила ему пятерых детей, которые росли вместе с другими ханскими детьми и мало чем от них отличались.

В то же время Анна стала для него едва ли не самым близким человеком. Именно она могла обуздать его внезапный гнев, успокоить и настоять на своем. И он ценил это: разрешил иметь в своем шатре изображения святых на толстых сосновых досках, специально заказанных купцам, посещавшим Москву и другие русские городки. Возле этих святых постоянно горел слабый огонек в небольшом сосуде, заправляемом жиром. Часто, неожиданно войдя в ее шатер, он видел Анну стоящей на коленях и что-то шепчущей, обращаясь к своим святым.

Что она шептала, просила на непонятном ему языке? Кучум хмурил тонкие брови, не зная как поступить – запретить ли Анне обращаться с молитвой к своим богам и велеть кинуть эти раскрашенные доски в костер, или делать вид, будто ему все равно. Но однажды он не выдержал и напрямую спросил ее:

– Мне давно интересно: ты молишь своих богов, чтоб они послали мне как твоему мужу удачу в победе, здоровья или…

– Спрашивай, спрашивай, – смело подняла на него глаза Анна, – впрочем, я и так поняла, о чем ты хочешь знать… Тебе интересно, может ли Господь нанести вред тебе? Так я поняла?

– Пусть будет так, – мотнул он головой, не в силах отвести взор от спокойных и уверенных глаз Анны.

– Так я скажу тебе – ты сам себе наносишь вред…

– Это чем же? – удивился Кучум.

– Господь учит, что человек должен относиться к другим людям так, как он желает, чтоб они относились к нему.

– Значит, я должен жалеть своих врагов в надежде, что они пожалеют меня? – громко засмеялся Кучум. – Да возможно ли такое?

– А почему нет? Почему? Ведь мне ты желаешь добра? Так? Или я не права?

– Конечно, – смущенно улыбнулся он, – своей жене я должен желать добра, если она не нарушает правил, предписанных нашими законами.

– А детям? Слугам? Друзьям?

– Но и они близкие мне люди…

– Потому они и близкие тебе, что ты по-доброму относишься к ним. А если ко всем людям ты будешь относиться точно так же?

– И что? Выходит, тогда и врагов не будет?

– Ты правильно понял. Может, тогда и не будет врагов.

– Значит, именно об этом ты и молишься? – Кучум наклонился над бородатыми ликами русских богов, разглядев среди них и женщину с ребенком на руках.

– Да, я молюсь, чтоб Господь послал мир на нашу землю и… – она чуть помолчала, – молюсь и о здоровье своих родителей, братьев, сестер.

– Но ты же рассказывала, что они плохо обошлись с тобой, выгнали из дома. Разве нет в твоей душе злобы на них?

– Может, они и правы. Потому и желаю им здоровья, молюсь о спасении души.

– А где, в каком городе живут они? – поинтересовался он небрежно.

– Давай не будем говорить об этом, – уклонилась тогда Анна от ответа, – когда-нибудь я тебе расскажу о них все.

И сейчас, когда кто-то покушался на его жизнь, он шел именно к ней, к Анне, надеясь, что она ответит на вопросы, которые одолевали его.

Анна, увидев у него в руке кинжал, испуганно попятилась, прикрыв грудь руками. Но когда Кучум с кривой улыбкой положил кинжал на небольшой столик и, кивнув на него, пояснил: "Вот как твоего хана после свадьбы провожают", – она подбежала к нему и внимательно оглядела, ища рану. А потом со вздохом перевела взгляд на кинжал, потянулась к нему рукой.

– Осторожно, – перехватил он ее руку, – похоже, лезвие намазано ядом…

– Не может быть, – прошептала она, – может, кто баловался, по ошибке кинул его?

– Не может быть?! Да все только и ждут моей смерти! Соседи! Бухара! Сыновья, которые взрослеют на глазах и ждут своей доли…

– Не смей говорить так, – она прикрыла ему рот маленькой ладошкой, – дети не могут поднять руку на отца…

– Тогда ответь, кто? Ну? Молчишь? Ты и теперь будешь советовать любить врагов? Глупая женщина, а я чуть было не поверил твоим словам…

– Но ведь ты жив… Ничего не случилось. Даже если кто-то и покусился на твою жизнь, то Господь отвел его руку.

– Я отрублю эту руку по локоть. Только найду владельца кинжала. Ты случайно не видела такой у кого-нибудь?

– Нет, – покачала Анна головой, но ему показалось будто она что-то скрывает, не договаривает.

– Ладно, отложим это дело до конца свадьбы Алея. Пусть кинжал побудет у тебя. Так будет надежнее, – и он, не простившись, вышел.

Когда разъехались гости и слуги навели порядок в городке, Кучум велел позвать к себе в шатер старшего сына Алея. Тот явился счастливый и улыбчивый.

– Мне надо поговорить с тобой, – Кучум указал ему на кожаную подушку напротив себя. – Доволен свадьбой?

– Свадьбой да, но хотелось бы и на новую жену глянуть… А вдруг уродина какая, – засмеялся тот.

– Потерпи, потерпи, – Кучум из-под полуопущенных век внимательно разглядывал старшего сына. Смел. Прям в речах. Независим. Его любят друзья, и он часто пропадает со своими сверстниками на охоте.

Не сравнить с угрюмым Алтанаем или беспечным Ишимом. Да и другие сыновья тоже мало походят на Алея. Мог ли он что-то замыслить против отца? Неужели ему так же как не терпится увидеть лицо молодой жены, столь же сильно хочется занять ханский шатер? Нет, этого просто не может быть…

– Тогда, чтоб время шло чуточку быстрей, я отправлюсь на охоту, а вернусь к положенному сроку, когда можно будет увидеть мою новую жену. Ты не возражаешь, отец?

– Да нет, но мне хотелось бы чаще видеть тебя на ханском холме, тем более…

– Что тем более? Я мало занимаюсь делами нашего ханства? Но ведь ты не старик пока и сам без советчиков решаешь все дела.

– Ответь, что бы ты стал делать, если бы я умер?

– Умер? – переспросил Алей и удивленно уставился на него. – С чего это вдруг ты заговорил о смерти?

– Каждый человек рано или поздно приходит к этому. А мы живем в неспокойное время…

– Ты что-то скрываешь от меня, отец… Плохие вести? Опять кто-то идет на нас войной? Ты только скажи и я…

– Нет, нет, – Кучум опустил руку на плечо сына, – все спокойно. Но ответь… Я жду…

– Ну, я… поменяю визирей. Карачу-бека, который слишком умен и хитер, отправлю в дальний улус, укорочу длинные языки еще кое-кому из беков и… расширю владения нашего ханства.

– Я так и думал, – с теплотой глянул на него Кучум, – ты не предложишь ничего нового, о чем бы я не думал. Скажу тебе, что умного советника, даже если он и не по нраву правителю, не следует убирать или менять на другого, который еще не известно как себя покажет…

– Но я не уверен, что Карача-бек дает тебе всегда нужные советы. Я не верю ему.

– Ты и не должен верить кому-то. На то тебе и дана собственная голова. А Карача-бек умен и этого у него не отнять. Но я не за этим позвал тебя. Гляди, – и Кучум бросил на землю кинжал, подобранный им в день свадьбы.

– Кинжал… Зачем ты мне его показываешь?

– Ты не мог бы сказать, чей он?

– Подожди, отец, подожди… Где-то я его видел, только не могу припомнить.

– Алей, это очень важно. Вспомни, – Кучум даже привстал на подушках.

– Нет, не помню.

– Жаль. Этот кинжал был брошен мне в спину. Но предатель, к счастью, промахнулся. Не тронь его, он отравлен, – Кучум увидел, что Алей наклонился, чтоб взять кинжал в руки.

– А если показать его всем воинам? Может, кто-то и узнает его?

– Я так и хочу сделать. Только сперва решил посоветоваться с тобой. И еще. Ты отправлял гонцов с извещением о свадьбе к Мухамед-Кула?

– Да, отец, конечно, отправил и очень удивлен, что он не прибыл на праздник. Может, заболел?

– Все может быть, – кивнул головой Кучум. От Алея не укрылась кривая усмешка отца, столь хорошо ему знакомая, – но мне кажется, причина в ином. Он стал вести себя в последнее время чересчур вызывающе. Особенно после того, как совершил несколько удачных походов. Пора бы и тебе, сын, подумать о том, чтоб однажды самому повести сотни в набег.

– Я только и жду этого, – чуть не подскочил царевич, – только укажи, какой враг наипервейший.

– А сам не знаешь? Кто стремится занять наши земли? Кто строит свои крепости по берегам рек, что впадают в Тобол и в Иртыш? – Кучум со злостью заскрежетал зубами. – Строгановы! Через них русские мечтают выйти на мое ханство… Но об этом поговорим позже, когда найдем предателя. Эй, – крикнул Кучум, – начальника стражи ко мне. – И когда тот вбежал и застыл в поклоне, кивнул ему на кинжал. – Вели показать всем воинам. Мне нужно знать, чей он.

Начальник стражи осторожно подхватил кинжал и вышел. Через какое-то время он сообщил Кучуму:

– Хан, все показали, что видели этот кинжал у коротышки Халика.

– Где он?

– Где-то здесь шныряет. Найти?

Когда привели коротышку, то тот лишь корчил глумливые рожи и отпускал шуточки, будто ничего не случилось. Но Кучум видел, как тот подрагивает всем телом, будто после купания в холодной воде.

– Хан соскучился по мне? – развязно заговорил Халик. – Может, он и мне нашел достойную жену как своему сыну? Я готов жениться прямо сейчас.

– Брось кривляться, – топнул ногой Кучум, – это твой кинжал?

– Хан хочет, чтоб я ему подарил кинжал? Хорошо. Возьми его, – но договорить он не успел, потому что Кучум схватил плеть и с силой перепоясал коротышку поперек спины.

– Говори, кто велел тебе убить меня?! Говори, или я прикажу охотникам спустить с тебя шкуру, как они снимают ее с дикого зверя. Эй, позвать сюда Кылдаса-охотника, – крикнул он, давая понять, что шутить не намерен.

Коротышка сжался и упал на землю, пополз к ногам Кучума, но на него сыпались непрерывно удары плети.

– Хан, выслушай меня, выслушай, – пищал он, вздрагивая от каждого удара и закрывая лицо руками, – дай сказать… сказать… – умолял он. Но Кучум не слышал его криков, а с неистовством продолжал осыпать ударами, пока начальник стражи не перехватил его руку:

– Остановись, хан, забьешь насмерть. Тогда совсем ничего не узнаем.

Кучум в остервенении левой рукой ударил и того наотмашь, но остановился и, тяжело дыша, кинул плеть на землю. Халик тихо повизгивал, лежа на земле.

– Хан мне не поверит, но я потерял свой кинжал. А может, его украли у меня…

– Придумай что-нибудь получше, щенок приблудный?! Где Кылдас?

– Сейчас придет, – послышался голос из толпы, собравшейся у ханского шатра. Появился Кылдас и, торопливо расталкивая толпу, пробился к Кучуму.

– Давно медведя обдирал? – спросил тот его и, не дожидаясь ответа, кивнул на Халика, – с этого недоноска снять шкуру можешь?

– Как хан прикажет, – закивал тот согласно головой и достал из ножен кривой короткий нож. – С ног начинать или с головы?

– Тебе видней, – Кучум брезгливо отвернулся в сторону. Халик завыл, увидя, что хан не шутит, и вскочив на ноги, бросился бежать, но ему подставили копье, он упал, дрыгая в воздухе короткими ножками. А Кылдас-охотник склонился над ним и, топорща короткие усы, проговорил с видом знатока:

– Ай-вай, какая кожа тонкая… Худо сниматься будет, – и ловко поймал ногу Халика, скинул с нее сапожок и быстрым взмахом ножа сделал первый надрез. Раздался крик, толпа качнулась и в этот момент женский голос выкрикнул имя Кучума. Он повернул голову, увидел Анну, чьи широко раскрытые глаза с мольбой смотрели на него. Он сделал знак Кылдасу остановиться и позвал жену к себе.

– Зачем ты пришла? Это зрелище не для тебя.

– Разреши поговорить с тобой, – умоляюще она схватила хана за руку, потянула в сторону, – давай отойдем на берег, где нас никто не услышит. Только скажи им, чтоб они не трогали несчастного Халика…

Кучум колебался какое-то мгновение, но потом, видно, что-то решив, глянул на Кылдаса, остановил его движением руки и пошел вслед за Анной по обрыву.

– Я так люблю бывать здесь, – первой заговорила она, – почти как в городке, где я жила у своих родителей.

– Ты решила рассказать мне о своих родителях? – Кучум чуть заметно улыбнулся. Гнев его неожиданно прошел, и он уже сожалел о том моменте, когда на глазах у всей толпы хлестал коротышку. – Может, и не лучшее время ты выбрала, но я готов слушать.

– Отец жестоко обошелся со мной, – без перехода начала Анна, – когда я полюбила одного человека, он выгнал меня из дома. А там я попала к купцам, что и привезли меня к тебе. Отец жестоко наказал меня, но и он теперь мучается…

– Откуда это тебе известно? – перебил ее Кучум. – Ты что, виделась с ним, – в нем вновь заговорила подозрительность.

– Нет, но я хорошо его знаю и уверена, он переживает. Приди я сейчас обратно, он бы простил меня и принял. Но… – она тяжело вздохнула и провела рукой по плечу Кучума, – есть ты, есть дети. И я не могу бежать, бросить тебя. К тому же я вижу, что нужна…

– Да, это так. Но скажи, кто твой отец? Рано или поздно я узнаю об этом.

– Яков Строганов. Тот, на которого ходили в набег твои воины.

– Яков Строганов? – брови поползли вверх у Кучума. – Но почему… почему ты молчала? Почему именно сейчас… Когда… – и он развел руками.

– Я хочу, чтоб ты не мучил Халика. Он любит меня и даже признавался мне в любви. Он и так несчастен. Если убьешь его, то лишишь меня радости надолго.

– Иди к себе, – Кучум повернулся спиной к Анне, уставившись на темную речную воду, – я подумаю.

– Но ты обещаешь мне? – Анна сделал несколько шагов, приостановилась. Кучум молчал.

Вечером от городка отплыла небольшая лодка. В ней сидел воин, ловко управляясь одним веслом, а на дне лежал связанный Халик. Рядом с ним бросили тот самый кинжал, лук со стрелами, медный котел и огниво с кресалом. Воину было приказано увезти коротышку подальше от городка в непроходимый лес и оставить одного, чтоб Халик сам распорядился своей судьбой… Никем не замеченная Анна украдкой наблюдала с холма за удаляющейся лодкой, смахивая слезы с лица.

МЭРТЭТ[3]3
  изгнанник, изгой


[Закрыть]

Когда Сабанак после долгого пребывания в качестве аманата-заложника в Москве вернулся больным и немощным обратно в Сибирь, то удивился холодному приему при ханском дворе.

– Я не припомню, чтоб отправлял тебя к царю Ивану, – заявил Кучум, настороженно поглядывая на постаревшего Сабанака.

– Прости, хан, но я не мог спросить у тебя совета, – ответил тот с достоинством, – мне пришлось самому принимать решение.

– И что же ты привез мне от царя Московии?

– Он предлагает тебе мир и свое покровительство…

– Да кто он такой, чтоб предлагать мне покровительство, – Кучум не заметил, как чуть не переломил в жестких руках рукоять плети, с которой он не расставался в последнее время. – Пусть он владеет своей землей, а я есть и останусь хозяином земли, что завещали мне мои предки.

– Дружба двух властелинов всегда полезна. И тебе, хан, и московскому царю она принесла бы взаимную выгоду…

– О какой выгоде ты говоришь? Царь Иван требует от меня уплаты дани и даже прислал своего человека, чтоб он переписал всех улусных людей. А то я еще утаю от московского царя десяток-другой соболиных шкурок. Прогневлю царя Ивана… Моими друзьями могут быть лишь те, кто одной веры со мной. Девлет-Гирей – вот человек, кто сможет оказать помощь.

– Но он один из главных врагов Москвы, – слабо возражал Сабанак, – почти каждый год он шлет своих нукеров на русские земли.

– Любой на его месте поступал точно так же. Взяв Астрахань и Казань, царь Иван сам вынудил его к ведению войны. Если у тебя заберут силой твоего раба, разве ты останешься доволен? Не будешь копить силы, чтоб вернуть его обратно? Нет, царь Иван не может быть моим другом…

– Но и крымский хан Девлет-Гирей ходит в прислужниках у турецкого султана Селима. По его указке он нападает на московитов. Разве не так? – видно было, что Сабанак сдерживает себя, чтоб не наговорить Кучуму дерзостей, пытаясь при том открыть ему глаза на что-то известное лишь ему одному. – Живя в Москве, я мог видеть, как русские встают на защиту своих селений. На службе у них множество казанских и астраханских мурз, черемисы…

– Тьфу, предатели, – со злостью бросил Кучум.

– Но и иноземцы из других стран идут на службу к русскому царю, и он всех принимает, дает им улусы, людей…

– Я вижу, что жизнь среди московитов не пошла тебе на пользу. А может, ты вообще послан русским царем следить за мной? А?! Скажи честно! – Кучум подошел вплотную к Сабанаку и наклонился к самому липу.

– Хан желает оскорбить меня? – вскочил тот и рука его невольно легла на рукоять сабли.

– Да кем ты себя считаешь? Ты, которого я нанял за деньги для похода в Сибирь! Прах! Одним мизинцем я сотру тебя в пыль. Запомни, что только в память о дядьке твоем, Алтанае, что был храбрым воином и другом мне, оставляю тебя на свободе. Мой визирь завтра определит тебе место, где будешь жить, как можно дальше от ханской ставки. – Кучум повернулся к нему спиной, показывая, что разговор окончен, и несколько раз хлопнул себя плетью по голенищу сапога.

На другой день Карача-бек сообщил Сабанаку, что отныне он должен будет жить на окраинных землях по верхнему течению Тобола. Ему даровалось селение, насчитывающее два десятка мужчин. Каждый год он должен собирать ясак в сотню соболиных шкурок, доставляя их до начала половодья в Кашлык.

Сабанак молча выслушал ханский указ и лишь спросил Карачу-бека:

– Сколько мне разрешено оставаться в Кашлыке?

– Хан ничего не сказал об этом, – дернул плечом Карача-бек, – но мне кажется, что мурзе Сабанаку будет лучше побыстрее покинуть ханский городок. Для его же блага, – добавил он мягко.

– Хорошо, я так и поступлю.

Сабанаку хотелось узнать о судьбе Биби-Чамал, которая когда-то была его наложницей, и, возможно, кто-то сможет сказать ему, что с ней стало, где она теперь! Он разыскал несколько старых нукеров, что воевали еще под началом его дядьки Алтаная и продолжали служить Кучуму в Сибири. Те, с трудом узнавая в постаревшем, с густой сединой в волосах и бороде прежнего юношу, приглашали его к себе, угощали вином, растроганно хлопали по плечу, вспоминали старого башлыка.

– Вино пить мулла не велит… – смущались они, – да и шейхов набралось в Кашлыке столько, что шагу не ступишь, донесут.

– Не те нынче времена, ох, не те, – сетовал широкоплечий воин, на чьем лице виднелся шрам, уходящий под шапку, – но башлыка Алтаная все одно помянем добрым словом.

Чуть выпив, воины становились разговорчивее, костерили новые порядки, местных беков, что в глаза улыбались, а на самом деле ненавидели и хана, и всех, кто пришел с ним. Больше других доставалось Караче-беку. Ему так и не простили того, как он расправился с пятой сотней, казнив половину нукеров. Про Кучума помалкивали, со страхом пряча глаза.

– Оборотень он, – поясняли шепотом, – все обо всех знает. Может в сороку обернуться и возле костра сидеть незаметно, все слышать, что о нем говорим. А потом… сам понимаешь.

Про Биби-Чамал никто из них не знал. Даже имени ее не слышали.

– Знаешь, сколько нам их встречалось… Если бы имена всех стали спрашивать, запоминать, то и мозгов бы не хватило. Сам, поди, был воином, помнишь…

Сабанака резануло "был воином", и он гневно сверкнул глазами, хотел сказать что-то обидное, но передумал, поблагодарил и стал прощаться. Через два дня он уже навсегда, как он думал, покинул Кашлык, направившись в отведенный ему улус.

* * *

Место ему понравилось: на невысоком берегу были вырыты полуземлянки, вокруг которых простирался небольшой луг, заливаемый в весеннее половодье водой, а дальше виднелся хвойный лес, стеной обступивший селение.

Навстречу к нему высыпали удивленные жители вместе с древними стариками, смущенно отводящими взоры женщинами, босоногими детьми, прячущимися за матерей, и мужчинами, стоявшими отдельно с копьями в руках.

Сабанак, не слезая с коня, объявил им, что отныне он будет их мурзой, и велел построить для него жилище у самого речного обрыва чуть в стороне от самого селения. Мужчины о чем-то переговаривались меж собой и не решались заговорить с новым правителем, но было видно, что их мучил какой-то вопрос, и потому Сабанак помог им, спросив:

– Вы, верно, хотите знать, есть ли у меня жена, дети? Нет, но со временем обзаведусь женой, а даст Аллах, то и дети будут.

Тогда один из стариков, набравшись смелости, обратился к нему, сделав несколько шагов вперед, и заговорил сиплым голосом:

– Люди зовут меня рыбак Назис. Я потерял своих сыновей, что ушли на войну и не вернулись. Недавно похоронил и свою старуху. Теперь живу с внуками. Ответь мне, наш новый господин, будут ли брать на войну и моих внуков, которые уже стали юношами?

– Я вижу, ты мудрый человек, – улыбнулся Сабанак, – и понимаешь, что каждый мальчик, если он не калека, рождается воином. И ты, верно, воевал когда-то…

– Я только с рыбой воевал и иногда побеждал ее, – под общий смех отозвался Назис.

– Но все равно воевал, – Сабанаку понравился этот словоохотливый старик, и он еще шире улыбнулся, – мужчина всегда воюет: со зверем, с рыбой, как ты, с врагами. Пусть твои внуки сами решат свою судьбу. Но я лично уже повоевал и, слава Аллаху, собираюсь дальше жить мирно.

– Ты поминаешь какого-то Аллаха, – поднял руки вверх Назис, – нам про него говорили сердитые люди, что приезжали из Кашлыка по ханскому повелению. Они велели сбросить в воду наших богов и поклоняться этому самому Аллаху. Но покажи его нам. Где он?

Сабанак никак не ожидал, что в первый же день ему предстоит вступить в спор о вере со своими подданными, и, чуть улыбнувшись, заговорил терпеливо, словно с малыми детьми:

– Аллах везде: и на небе, и на земле, и в воде. Он все видит и даже знает наши мысли…

– Зачем нам такой бог, который знает наши мысли, – возразил ему из толпы высокого роста мужчина с густыми волосами, падающими на плечи.

– Подожди, Тузган*, не перебивай нашего господина, – шикнул на него Назис. – Прости его, неразумного, – поклонился старик Сабанаку, – он всегда всем возражает, что с него взять, Тузган…

– Вы говорите, что вам не нужен такой Бог? Но ведь другого просто нет, – Сабанак воздел руки вверх, – ваши деревянные боги тоже подчиняются Аллаху.

– Нет, неправда, – зашумела толпа, – наши боги помогают нам и на охоте, и на рыбалке. Мы приносим им дары и получаем их покровительство. А твой бог не принимает жертв. Как можно задобрить его? Как он будет покровительствовать нам?

– Нужно молиться Аллаху и в молитве просить его обо всем, что вы желаете…

– У меня вот лодка старая, – теперь не вытерпел Назис и, хитро поблескивая глазами, повернулся к соплеменникам, – попроси за меня, чтоб твой Аллах послал мне новую, – под одобрительный хохот закончил он.

– А почему бы и нет? Ты помолишься, попросишь сил у Аллаха и сможешь сам сделать себе новую лодку. – Сабанаку понравилось наивное убеждение этих людей, которые воспринимают Аллаха буквально, считают, будто он может послать им то, что они пожелают. – Разве ваши боги посылали вам что-то, чего вы не делали руками?

– Когда не было ваших шейхов, то у нас было все, – упрямо возразил тот, кого назвали Тузганом, – а ваш Аллах ничего нам не дает.

– Если господин не хочет, чтоб мы ссорились с ним, то пусть не требует от нас почитания своего Аллаха, – вступил в разговор приземистый широколицый охотник, на поясе у которого виднелось больше десятка медвежьих клыков – Меня зовут Сахат и я главный на охоте, когда все мужчины идут на лося или медведя. Нам не видать удачи, если забудем своих богов. К тому же мы не запрещаем господину поклоняться Аллаху, а сами будем, как и раньше, почитать своих богов.

Сабанак понял, что ему с первого раза не удастся найти общий язык с этими людьми, и примирительно махнул рукой:

– Пусть будет по-вашему – вы поклоняетесь своим истуканам, а я как молился, так и буду молиться Аллаху. А сейчас приступайте к строительству жилища для меня. Я же проедусь по своим землям.

Так он и поселился несколько лет назад в этом селении. Еще живя в Москве, он был поначалу удивлен, как много хлеба едят русские, но потом постепенно привык к этому и, уезжая, припас по нескольку мешочков семян разных растений. В первую же весну он приказал мужчинам со всего селения обработать мотыгами довольно большой участок земли в глубине леса, а женщинам размять руками все комки, оставшиеся на поле. Ранним утром Сабанак направился на поле и разбросал семена, а затем, привязав к седлу своего коня тяжелое сучковатое бревно, несколько раз прошелся по участку, чтоб вдавить семена в землю и те не стали бы легкой добычей для птиц.

Потом он регулярно ходил наблюдать за всходами и радовался как ребенок зеленым стебелькам, вставал на колени, нежно гладил их, приговаривая. "Чудные вы мои, растите, принесите хороший урожай".

Раз он заметил, как из глубины леса кто-то подглядывал за ним, но не стал выяснять, что нужно было тому любопытному. У него установились неплохие отношения с его подданными, но они все равно сторонились своего мурзу-господина, стараясь лишний раз не попадаться на глаза. Все знали, что он ходит на свою делянку в лес, оставаясь там подолгу. Девушки, собиравшие ягоды, подглядели, как он стоит на коленях и что-то шепчет возле колосящихся всходов. Об этом тут же узнали все в селении и, посовещавшись, решили меж собой, что это и есть тот самый бог, которому поклоняется их господин.

– Вот и хорошо, славно, коль у него такой безобидный бог. Если он будет нам докучать, то мы вытопчем его посевы, – пообещал Сахат.

– Да, главное, чтоб он не выдал шейхам нашего шамана, – согласился рыбак Назис, – но, похоже, что он и не догадывается, где мы его прячем.

Но Сабанак давно заметил, как жители селения довольно часто куда-то исчезали из своих жилищ, направляясь на болото, начинающееся сразу за ближайшим лесом. Когда он попробовал поинтересоваться у Сахата, зачем и старики, и дети уходят на болото, то тот, глядя себе под ноги, нехотя ответил:

– Ягоды ходим брать.

– Вроде, пора не пришла, – усмехнулся Сабанак.

– Смотрим, каков урожай будет, – все столь же спокойно ответил охотник и пошел в селение.

Сабанак хотел было выследить, куда отправлялись жители, но передумал. Живя бок о бок с ними, он находился в полной зависимости от своих подданных, а не имея отряда преданных нукеров, нечего было и думать о вражде с ними. Пусть будет как есть, решил он. Тем более посевы уродились отменные, и он с нетерпением ждал, когда можно будет приступить к сбору урожая. Он знал, что жители некоторых сибирских селений тоже сеют просо, рожь и другие растения. Но большинство сибирцев предпочитали выменивать зерно или муку на шкуры у приезжих купцов. Слишком трудно было вырастить в этом диком крае хороший урожай. Посевы могли вытоптать дикие звери, склевать птицы, наконец, обильные ливни или ранняя засуха не давали никакой уверенности, что к осени они окажутся с запасом муки. Зато рыба, мясо – это другое дело. Здоровый мужчина всегда мог прокормить семью.

Наконец Сабанак объявил женщинам, что завтра поведет их на свою делянку собирать урожай, и велел приготовить мешочки и туеса для сбора зерна. Женщины работали весь день и смогли собрать лишь половину урожая. Заполнили все принесенные с собой мешки, туеса и на другой день вновь отправились на делянку.

Сабанак разрешил каждой из работниц оставить себе по небольшому мешочку с зерном, которое они тут же перетерли на деревянных жерновах, истолкли в больших ступах. Вечером над селением поплыл приятный запах печеного хлеба. Сабанак ходил от жилища к жилищу веселый и улыбающийся, шутил с мужчинами, отведывал по кусочку приготовленного угощения, хвалил хозяек.

На другой день, выйдя на берег, он увидел, как рыбак Назис с одним из своих внуков и бормочущим что-то себе под нос Тузганом тащат по берегу тяжелое бревно. Затем, положив его на подложки, они принялись по очереди топором обтесывать его. Он подошел к ним и, пожелав здоровья, поинтересовался:

– Верно, лодку начали делать, не стали дожидаться, пока ваши боги пошлют ее вам?

– Господин прав, – согласился Назис, – наши боги не такие как твой. Ты вот попросил у своего Аллаха хорошего урожая и он дал его тебе. А наш посоветовал, чтоб мы сами сделали лодку.

– Что-то я не видел, чтоб кто-то из твоих женщин вчера собирал зерна у меня на поле? – спросил он у старого рыбака.

– Разве господин не знает, что моя старуха умерла, а внукам рано жениться? Мы живем без женщин… Что делать…

– А невестки твои? Разве не с тобой они живут?

– Они были взяты из других селений и, когда сыновья не вернулись из похода, родители забрали их обратно. А что я мог сделать?! Я уже стар, силы не те… – верно, воспоминания были болезненны для Назиса и на лбу у него вздулись вены, покраснела дряблая старческая шея.

– Почему же они не взяли своих детей? Ведь то их дети?!

– Все так, да кому сейчас лишний рот нужен. Вот внуки и остались жить со мной. Так лучше. Но невестки иногда приходят, помогают нам. У них сейчас другие мужья, – горестно всхлипнул он, принимая топор из рук вспотевшего Тузгана.

– А где твоя старая лодка?

– Сгнила… Где ж ей еще быть, – просто ответил Назис, потом взглянул на Сабанака и добавил, – а еще раньше мою лучшую лодку отобрали воины хана Кучума. Так и живем…

– Да, – невольно вздохнул Сабанак, сочувственно оглядывая старого Назиса.

В первый год собрать ясак в сто соболей ему не удалось. Охотники или скрывали от него сколько добыли, или действительно был плохой год, как они говорили, но в самый разгар лета прибыли даруги-сборщики от Кучума. Они разговаривали свысока с Сабанаком, заявив, что хан недостающие шкурки велел записать ему как долг. И на следующий год он должен кроме обязательных ста сдать и те, что задолжал. Сабанак вспылил, ответил им, чтоб они сами попробовали добыть хотя бы одного соболя, но сборщики, развернув коней, даже не стали слушать и, обдав его грязью из-под копыт, ускакали прочь. Все это слышали присутствующие здесь же жители его селения.

Следующий год был более удачный и соболей увезли в ханскую ставку столько, сколько требовалось. Но другие года опять были тяжелыми для охоты, и мужчины, пряча глаза, лишь разводили руками:

– Ушел соболь, господин, – сообщал каждый вернувшийся из леса охотник.

Тогда Сабанак надел лучшие свои одежды и сам отправился в Кашлык. Кучум был в отъезде, а принял его а своем шатре Карача-бек.

– Знаю, знаю о твоих бедах, – кивал он головой, – но надо на что-то содержать воинов, покупать оружие, отсылать подарки соседям. А если все беки и мурзы не соберут положенной дани? Что тогда?