Текст книги "Обнимаю ваше одиночество"
Автор книги: Вячеслав Прах
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Она умела готовить еду, но не умела любить мужчину
Она умела готовить еду, но он видел, как переедают от женской нелюбви, он недоедал от нелюбви к женщине, ибо едой не заменишь ощущение любви.
Она умела гладить рубашки. Она умела гладить мужчину.
Она была красива, стройна, и многие мечтали бы о такой женщине, оказавшись на его месте, если бы не знали ее маленькую тайну, которую она так и не открыла ему.
Она ходила на курсы минета, но она не умела любить мужчину. Будто где-то услышала, что хороший минет может дать ему ощущение безусловной любви, уверенности в ней и ее чувствах.
Будто у мужчины вместо мозга, сердца и души – член. (Какие «глубокие» познания мужской натуры у того, кто ей это внушил.)
Он бы не поверил, если бы ему попытались внушить, что у женщины вместо мозга, сердца и души – вагина.
Она сумела привязать его к себе. Сексом, общими интересами, увлечениями, общими событиями/праздниками, проведенными вместе. Она узнала, что любит он, и сразу «полюбила» это сама.
Как неудобно быть удобной.
Она умела все. Но не умела любить его.
Она была идеальной несостоявшейся женой. Была хорошей хозяйкой, да. Он бы врагу не пожелал такую жену, хотя неистово ревновал ее ко всему.
Он бы предпочел, чтобы самая отвратительная хозяйка, жена стояла у грязной плиты и смотрела бесконечно влюбленными глазами, какими никогда не смотрела на него она, какими всегда смотрел на нее он.
Чтобы это было взаимно.
Он влюбился в нее, чувствуя, что это не взаимно. Это был его выбор, ему нужно было научиться доверять своему компасу.
А она согласилась на мужчину, в котором не нашла для себя маленького женского счастья.
Она была идеальна, как смерть: и рядом с ней хотелось умереть самому и убить ее (не понимая почему), но не жить.
Он прочувствовал на собственной шкуре, как несчастны мужчины, которые не могут найти причину своих страданий, глядя на своих идеальных жен, которые делают им качественный минет, гладят красиво рубашки, умело массируют плечи перед сном, шепча на ухо «люблю», не любя. Программируя их на безусловную веру и уверенность, что компас внутри неисправен.
Кажется, он однажды узнал, почему мужчина спивается и лезет в петлю с чувством вины за свою никчемную, неуместную жизнь, глядя с любовью на свою идеальную жену.
Он не смог ни в чем обвинить идеального человека. Однажды он проснулся, не переставая любоваться ею, поцеловал так сильно, как никогда ее не целовал, доверился своему компасу и молча исчез.
Он знал, что сможет прожить без массажа, еды, наглаженных рубашек и громких слов, без ее красоты, таинственности и манящего тела.
Он также знал, что не сможет прожить в идеальном холоде, без любви.
Он всегда понимал, что он – мужчина, что в нем есть душа. И его душа – это не член, не желудок, не тело.
Когда я занимался с тобой любовью, или
О насилии друг над другом
Когда я занимался с тобой любовью (у меня был такой жизненный период, мне нужно было подарить свою любовь, я хотел любви, хотя и боялся, но был полон жажды открыть и реализовать ее полностью), у меня всегда было ощущение, что я у тебя первый, что до этого не было никого (хотя я знал, что мужчины у тебя были). Это впечатление было приятно поначалу, но вскоре самым ужасным для меня стало осознание, что и я исчезну из тебя так же бесследно, как и они. И снова в тебе не останется никого, кроме тебя самой.
Так и случилось. Ты не впитываешь в себя мужчину. Звучит странно, но по-другому объяснить свои ощущения от близости с тобой я не могу.
Ты умеешь заниматься сексом, ты романтична и нежна со своим партнером, ты умеешь настраиваться на мужчину, как настраиваешься на процесс, когда пишешь работы, позволяя ему думать, что он властвует над тобой. Представляешь, каково мужчине понять, будучи в тебе, что это не так? Что его в тебе нет. Что он не обладает тобой, а лишь арендует твое тело.
Я даже никогда не задумывался, что так бывает, что такое возможно в принципе в период чистой и яркой вспышки между двумя людьми (я был уверен, что в эти мгновения мы впитываем своих любовников, как губки – воду). Я никогда об этом не читал и даже не слышал, мне стоило бы тебя поблагодарить за такие уникальные знания.
Ты могла бы быть первоклассной блудницей (потому что тобой невозможно сексуально владеть, в тебе нельзя оставить себя) и после этого оставаться чище слезы для того мужчины, которого ты выбрала бы для себя в будущем. Ты не воспринимаешь мужчину своим телом – это уникальнейшее свойство, с которым я никогда не сталкивался до встречи с тобой. Я предполагаю, что мужчины могут задаваться вопросом: «Почему с ней такой вкусный и нежный секс с привкусом того, что ничего не было? Почему себя нельзя оставить в ней?» Ты теперь понимаешь, почему я хотел тебя, даже когда тебе уже было больно и ты говорила, что больше не можешь?
Потому что для тебя секс – это ничто, это как утренняя пробежка во время ливня. Он есть, но его нет.
Тебе он нужен как разрядка после напряженного дня, а не как энергетический обмен, наполнение и отдача, чувство, что тобой обладают, а ты себя отдаешь добровольно. Мне показалось, что для тебя это – как поесть: просто утолить свой голод, а не погрузиться целиком в процесс, смакуя тело и энергетику другого. Не как создать новый мир.
Если бы ты не была так закрыта, окутана таинственным туманом загадок, догадок и говорила мне прямо о своих ощущениях, я бы принял, что дело во мне, что я такой отвратительный любовник.
Я всегда отвратительный любовник, когда я не нужен.
Для нас двоих, если смотреть правде в глаза, секс был насилием. Физическим насилием для тебя, эмоциональным – для меня.
Но, признаться честно, мне нравилось доставлять тебе боль физическую во время близости. Так я знал, что ты можешь чувствовать хоть что-то, хоть боль.
Я не получал от тебя того, что мне было нужно, и от неспособности что-то изменить и уйти от тебя – я тебя насиловал, утешая себя тем, что и тебе это нравится.
Мне не нужна коллекция разбитых сердец, жалкая потеха для эго, но эго от этого сытее не становится, если оно нуждается в том, чтобы его насыщали чужими страданиями. Ты считала меня дураком, конченым романтиком, который не думает ни о чем, кроме секса, чьими поступками движет похоть, животный инстинкт, но никак не трезвый рассудок.
Ты умнее меня, ты обожжена сильнее, хотя строила из себя наивную дуру. Я акул чувствую, а не вижу, хотя ты всегда говорила, что это не так. Ты обожглась не меньше меня этим опытом, мне много времени понадобилось, чтобы это понять.
Ты часто снилась мне, а ощущение недосказанности пожирало мою энергию и тягу к жизни.
Тебе никто не объяснит, почему к тебе тянет с такой силой, которой противиться практически нереально, и пойти против нее – значит пойти против ветра, сбивающего с ног, – и падать, падать, падать, чтобы в конечном итоге встать и приручить этот ветер; почему к тебе привязываешься моментально и так крепко, что если отрывать себя от тебя, то только с кровью. Тебе никто не объяснит, почему рядом с тобой испытываешь неземное блаженство, когда держишь тебя за руку, придумывая себе, что ты чувствуешь то же самое, что я чувствую по отношению к тебе. Тебе не расскажут, почему в то же время рядом с тобой хочется сдохнуть оттого, что ощущаешь себя самым одиноким и никому не нужным человеком в этом мире.
Мне хотелось сказать тебе: «Не живи с нелюбимыми», но подумал – а чем я лучше тебя, чтобы давать тебе советы? Догадываюсь, почему так поступаешь, но ведь нас окружают живые люди, и самое честное, что можно сделать, наслаждаясь своими любовниками, – не говорить им «люблю тебя», не любя.
Есть масса других способов поблагодарить их за то, что они, цвета нашей жизни, стали частью нашего пути. Это самый жестокий способ благодарности из всех, которые я знаю, маленькая, самовлюбленная женщина.
Нет преступления в честности.
Страшно перестать верить собственному сердцу, доверяя другому.
Он строил себя
Человек, мой кайф, мое чудесное сегодня (не завтра, не вчера) имеет право на личное время, проведенное без меня, мне не должно быть от этого больно.
Потому что он имеет свои потребности и желания, свои границы и собственный мир, который он строил десятки лет до встречи со мной.
Он строил себя в то время, когда я строил себя или строил из себя что-то.
Он по кирпичику себя создавал, его мир – его труд, его боль, его опыт и переосмысление, переоценка ценностей, его мир – его крепость.
Он, мое мгновение кайфа, моя доза влюбленности, которая не должна меня убить, погубить, отравить мою душу, имеет собственные границы: эти границы нужны ему для того, чтобы не убить, не погубить, не отравить свою душу мной; для того, чтобы не терять себя и знать, где я, а где он. Когда границы стерты, легко заблудиться в другом и стать другим, потеряв себя, забыв о себе и о каждом кирпиче, положенном в свою крепость.
Он, моя услада, запах мандрагоры, не доводящий до беспамятства и безрассудства, хочет такого же кайфа, какого хочу я.
Мы оба хотим кайфа, и этот кайф берем из разных источников, помимо того общего источника, созданного из нас, что наполняет (насыщает) нашу плоть и душу. Иметь разные источники наполнения себя миром (увлечения, смыслы, цели) – норма.
Не норма – прирастать к человеку и жить им одним (мне же не нужен раб? мне же не нужен сиамский близнец?).
Мне нужен человек, личность, мне важна близость, этого я не смогу испытать в одиночку. Мне хорошо рядом с ним, хотя и без него мир стоит и будет стоять: небо не упадет, земля на две части не расколется, воздух не исчезнет, а нутро не возгорится реальным пламенем.
Не норма – считать другого собственностью, рабом лишь потому, что не хочется упустить свой кайф.
Мой главный кайф должен быть всегда со мной, внутри меня. И чем больше кайфа я вложу в самого себя, тем человечнее я буду себя вести рядом с человеком, которым наслаждаюсь.
И чем больше он наполнит самого себя, тем независимее и свободнее он будет себя чувствовать рядом со мной.
Момент
Мне в последнее время все больше кажется, что жизнь состоит из моментов: если ты идешь в кинотеатр, то ты проживаешь момент за просмотром фильма, ты полностью растворяешься в этом фильме, если он тебе интересен, выключаешь все мысли, все задачи, которые нужно решить, и оставляешь их у входа в зал или, еще лучше, дома.
Если это сладостная встреча с человеком, то ты растворяешься в нем. Когда я говорю, что можно целоваться по несколько часов, чаще всего мне не верят, думая, что это преувеличение. Влюбленность прекрасна. Не только в человека: в фильм, в книгу, в то дело, которое ты делаешь со страстью. Просто порой трудно вовлечь себя целиком и полностью, забыться в этом моменте.
Тот случай, когда берешь в руки чудесную книгу, а в мыслях – незавершенные дела, диалоги, ежедневные задачи, целуешь женщину в губы и вместо того, чтобы целиком отдаться этому поцелую, наслаждаясь и упиваясь им, уходишь в свои мысли. И получается, ты не можешь испытать момент, потому что ты и не решаешь задачи, и не присутствуешь рядом.
На мой взгляд, одно из важнейших умений – умение быть здесь и сейчас, кайфуя от момента. Полностью отдаваясь этому моменту, не думая больше ни о чем другом. Когда отключаешь мысли, оставляешь дома все проблемы и исчезаешь в источнике своей влюбленности, тогда и останавливается время. Тогда и можно по-настоящему прожить маленькую новую жизнь, будь то встреча с женщиной, с друзьями, просмотр хорошего фильма или чтение полезной и увлекательной книги.
Хрупкая девочка
Она хрупка, нежна и восхитительна, как вербная веточка.
Я сразу узнал ее – ту, от которой мне стоило бы держаться подальше, если бы дорога была жизнь без нее.
Это сила взаимного притяжения. Это сила, пробирающаяся в самое нутро и заполняющая собой все, чем я являюсь.
Я хожу за ней хвостиком, куда бы она ни пошла. Я не могу отстать от нее, я как пиявка, которой все мало. И мало. И мало.
Я присосался к ней, а отлипнуть не могу. Ни днем, когда разговариваем часами на кухне, ни вечером, когда занимаемся в спальне друг другом, ни утром, когда она готовит омлет и странный бутерброд с сыром и вишневым вареньем. Чтобы оценить, нужно, наверное, уметь отделять один вкус от другого, любопытно. Или просто наслаждаться новым вкусом.
Люблю необычное.
Самое удивительное, что мне не нужно ничего рядом с ней. Только она. Сон? Да и сон не нужен: спим всего несколько часов в сутки, энергией (эмоциями) заряжаем друг друга. Не знаю, сколько будет длиться это состояние – потери реальности, отсутствия времени. У меня зачастую так происходит тогда, когда я творю: я исчезаю из комнаты и переношусь в рукопись, там живу часами, сутками, неделями.
А я просто к ней прилип.
Мне не стыдно. Мне уже и не страшно, важно сделать выбор, а когда его сделал, то остается только следовать ему, хоть и сомневаясь периодически.
Почему она не боялась этой силы?
Почему эта сила пробудила в ней безусловное принятие всего, что мне дорого? А еще – спокойствие, чувство защищенности.
И почему эта сила пробудила во мне безусловную ревность ко всему, что дорого ей? А также бессонницу, тревожность и стойкое ощущение, что отлипнуть от нее не смогу еще долго.
Она будто подобрала ключ и открыла. Я будто не могу напиться. Хотя пью. И пью. И пью. И пью.
Дурак и дуреха
Они учились в одиннадцатом классе. Когда она здоровалась с ним, он не смотрел на нее, шел вперед (в своих мыслях) и не здоровался в ответ. Единственное место, где они могли поговорить друг с другом, – это курилка, там все друг с другом разговаривали.
Она – маленькая папина дочка, метр пятьдесят, такая тихая и скромная при учителях, при папе, когда он забирал ее на машине домой. Он всегда забирал ее лично.
И такая модная, уже имевшая опыт с мужчинами, ругающаяся трехэтажным матом, заряжающая пошлые и язвительные шуточки, она идеально вписалась в небольшой, но курящий и пьющий коллектив.
В том классе парней было почти в три раза меньше, чем девчонок. И справедливо будет сказать: не то чтобы голос хулиганистых, задиристых, отпетых девчонок был решающим, но их было больше, они нападали и клевались сразу все вместе – командир сказал: «в бой», и бойцы шли в атаку. Конечно, неверно было бы и сказать, что ни у кого из парней на тот момент не было яиц, но чертовски уместно было бы заметить, что таких яиц, как у главной хулиганки бабской компании, точно не было ни у одного.
Девчонок в этом классе парни не обижали и даже, больше того, – сами побаивались, чтобы их лишний раз не тронули, не высмеяли.
По отдельности все девочки проявлялись по-другому, такие душечки, в которых и нечаянно влюбиться можно, но все вместе – как отпетое хулиганье.
Даже госпожа королевна, решающий голос женского войска, чаще всего воспринимавшаяся как диктатор, а не как девушка, с которой можно было бы поговорить по душам, – даже она в одиночку расцветала и пахла как чайная роза, представала как особа, которую хотелось бы узнать поближе.
Но у всех у них вместе срывало крышу в одночасье, будто бы они надышались каким-то галлюциногенным газом.
Были и такие парни, что на словах могли дать отпор, но чаще всего на девчат старались особо не обращать внимания и держаться своим маленьким пацанским коллективом, в стороне. И всю мужскую и женскую половину могли объединить только два места – курилка возле школы и актовый зал, где проводились дискотеки, пьянки (втихаря). Да еще и парк…
Тогда как-то все проходило более или менее дружно, весело (когда всем весело, а не когда одни смеются над другими), под действием алкоголя все становились добрее и проявляли некое благородство – переставали клевать друг друга и начинали все вместе клевать учителей, которых не было рядом, да и просто петь, мирно кайфовать, танцевать, находить общие темы.
Во время такой вот гулянки почти что родилась одна пара в классе. Папина дочка, пошлячка, курносая кнопка каким-то неизвестным образом оказалась на коленях у своего одноклассника – то ли они много выпили, то ли нашли какую-то особую тему, которая дала ему повод усадить ее к себе на колени и обнимать. Крепко обнимать, будто она может упасть и разбиться.
Кажется, нравилась она ему, но он себе нравился еще больше, она пахла тем, что надо было ему, и это странное сближение произошло только во время алкогольного опьянения.
После этого случая они встретились одним утром в курилке перед уроками и ничего друг другу не сказали. Он заметил, что она начала проявлять какое-то странное, неожиданное внимание к одному высокому кареглазому парню, который не учился с ними в одной школе, но периодически приезжал на своем велосипеде, чтобы поболтать, попросить сигарету или угостить сигаретой. Чужаком его никто не считал – добрый, общительный парнишка, которого все знали и как-то по-своему любили – как «своего». Он был обаятельным. И под его обаяние попадали все: и парни, и девчонки.
Он вроде как учился в колледже и частенько прогуливал занятия.
Кнопка неожиданно начала с ним много разговаривать, проявлять к нему какой-то чрезмерный интерес, чего раньше за ней не замечалось. Ее однокласснику, который сажал ее к себе на колени, это, разумеется, не понравилось. И вот, терпев-терпев и не вытерпев, он подошел к ней и сказал прямо: «Пойдем отойдем в сторону и поговорим» (кстати, в тот момент одноклассник внезапно перестал попадать под обаяние того, кто ей понравился). – «Пойдем».
И они отошли подальше от всей шумихи, чтобы поговорить в тишине.
Его тогда потряхивало так, будто он собрался прыгать с парашютом с высоты четырех тысяч метров, и, похоже, это было очень заметно. Это же не пьяным усадить на колени маленькую выпившую леди и обнять, у трезвого решимости было куда меньше. Да и не особо он разбирался, как правильно.
«Слушай. Это… ты мне нравишься. Давай встречаться, а?» – робко и неуверенно сказал он, ему не нравилось быть в такой нетипичной для него ситуации, но еще больше ему не нравилось наблюдать за чем-то непонятным и одновременно неприятным в курилке.
«Нет, не могу», – ответила она спокойно. Он попросил: «Ну, пожалуйста!» – будто от ее ответа зависела его жизнь, он буквально вымаливал ее согласие.
Ему было стыдно, хотелось провалиться сквозь землю от такого позора, но он готов был идти до конца.
«Нет, я не могу», – сказала она и придумала какие-то нелепые причины – что не готова, что отец против, что времени нет. Но ее глаза как-то странно смеялись.
«Ну и пошла в задницу, – сказал он про себя, а ей ничего не ответил. – Больше ни слова тебе не скажу, буду игнорировать до самого выпуска и смотреть не на тебя, а сквозь тебя, будто ты прозрачная».
Ему было чертовски неприятно и обидно, какое-то время он даже не появлялся в курилке от стыда, но вскоре решил – пусть лучше она сбежит из курилки, а не он. И вернулся, но уже другим – перестал ее замечать, обращать на нее внимание, а с тем парнем, ее внезапным любимчиком, начал общаться даже больше, чем раньше.
Прошло время. Ее интерес к кареглазому обаяшке постепенно угас. Угасать начала и обида ее одноклассника, ему, откровенно говоря, стало почти что плевать на нее. Во-первых, он начал снова общаться с девочкой, с которой все однажды резко оборвалось, во-вторых – обратил внимание еще на одну, из десятого класса.
Милая, темненькая фея. Такая скромная, тонкая, с большущими красивыми глазами, которые ему всегда улыбались, когда он смотрел на нее и здоровался с ней. Он единственный из своего класса с ней здоровался и дарил ей свою улыбку.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
