Текст книги "Я был на этой войне (Чечня-95)"

Автор книги: Вячеслав Миронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Вот это здорово!

– Молодцы танкисты!

– Спасибо за идею, – комбриг пожал руку танкисту.

– У меня тоже идея есть, – вперед выступил командир третьего батальона. – Я предлагаю воспользоваться канализационным коллектором для проникновения внутрь здания.

– А что, мудро.

– И людей сохраним, и, может, пленных освободим.

– А если засада? Перебьют как куропаток.

– Это здорово, но стремное дело.

– Идея хороша, но мы не знаем, куда и как он может вывести нас. Это первое, второе – чечены и так уже активно используют канализацию как пути подхода и отхода при совершении диверсионных вылазок против нас. Так что там можем нарваться на засаду. Поэтому за идею спасибо, но надо взорвать коллектор, завалить его, чтобы духи к нам в тыл не зашли. Согласен?

– Да, согласен, – со вздохом разочарования сказал комбат и сел на место.

– Еще предложения?

Многие высказывали предложения, но более радикального, чем танкисты, не смогли придумать. Гостиницу «Кавказ» не смогли взять сегодня, и поэтому, по согласованию с «Северным», ее передали для осады и штурма морским пехотинцам. Людей отвели поближе к КП. Было принято решение максимально дать людям отдохнуть, подготовить их и технику к предстоящим боям. В заключение совещания слово взял заместитель командира бригады по воспитательной работе, по-старому «замполит», подполковник Казарцев Сергей Николаевич.

Роста он был где-то метр шестьдесят пять, сам был не худой, а, как многие пехотинцы, жилистый. Воевал в Афганистане. Его выгодно отличало от многих его соплеменников по прежней политработе то, что он не делал людям гадостей, не бегал по мелочам к командирам и своим кураторам, а просто выполнял свою работу. Умел находить общий язык с людьми, ладить с ними. Среди как офицеров, так и солдат он пользовался авторитетом. Уважали его и за Афганистан, и за способность работать спокойно с окружающими.

– Товарищи офицеры, позвонили с «Северного» – два московских банка готовятся праздновать свой юбилей и отложенные «бабки» решили пустить на «гуманитарку» для войск в Чечне. Поэтому завтра надо будет отправить транспорт на «Северный» за посылками. В каждой находится спортивный костюм, кроссовки, туалетные принадлежности, блок сигарет, для офицеров по две банки пива, а для бойцов – две банки «колы» или еще чего-то.

– Хорошо!

– Пиво!

– Вот это халява!

– Повезло тем, кто распределяет гуманитарку.

– Бери больше – и на раненых, и на погибших!

– Да, да, берите больше.

– Помощь нужна?

– А что за банки?

– «Менатеп», «Инком», – перекрывая шум, ответил Казарцев.

– Значит, «менатеповские и инкомовские пайки».

– «Менатеповские» звучит лучше, почти как «натовские».

– Сигареты!

– Кто не курит? Покупаю его сигареты.

– Подожди, там, может, «Астра» или «Нищий в горах» будет.

– Правильно, на «Северном» могут подменить.

– Да, те могут закрысить.

– Не замылят, мы же на Минутку идем.

– А им какая разница. Для них было бы лучше выдавать гуманитарку после штурма, себе больше можно оставить.

– Тихо! – перекрыл шум баритон комбрига.

Шум почти сразу стих, люди были рады отвлечься от мысли о предстоящем.

– Тихо! – вновь повторил командир. – Работы у каждого много, и не тратьте время попусту. Вопросы?

Вопросов у всех было много, но большинство из них были риторическими, и поэтому, зная, что не получишь вразумительного ответа, кроме как «пошел на хрен» и «не умничай», охотников не нашлось. Все разошлись, обсуждая предстоящую халяву. Это сладкое слово «халява»!

С Юркой мы подошли к Казарцеву:

– Серега, ты про нас не забудь, когда посылки будешь делить. Самое главное – это сигареты. Может, кто курить не будет.

– Мужики, вы уже не первые. И еще много ко мне подойдет. Имейте совесть!

– Юра! Это он о чем?

– О совести.

– А что это?

– Не знаю. Почки знаю, печень знаю, желудок тоже знаю, а вот совесть? Нет, не знаю. А ты, Слава?

– Не слышал.

– Серега, у нас есть почти абсолютная монополия на спирт, и неужели ты своих соседей отфутболишь? Нехорошо все это.

– Ты представляешь, как мы будем в отместку мочиться на колеса твоего автомобиля, да какать нам тоже придется под твоей дверью. Ты представляешь?

– И так всю оставшуюся войну.

– А это дурная привычка и может перейти и на мирное время. Будем гадить перед дверями твоей квартиры.

– Ты только представь себе, выходишь ты утром на службу и падаешь, поскользнувшись на дерьме. Весь такой красивый – и в дерьме. Обидно, да?

– И все это из-за каких-то сигарет.

– Придурки.

– Слава, по-моему, мы недавно это уже слышали.

– Кстати о птичках, когда будешь на «Северном», передавай привет коменданту Сашке, пусть положит нам побольше сигарет и чего-нибудь от себя.

– Он вас и не вспомнит.

– Вспомнит, куда он денется.

– Так насчет твоего выбора?

– Какого выбора?

– Или до окончания службы ты будешь скользить на дерьме, или дашь нам сигарет. С пенсионерами мы не воюем.

– Да пошли вы…

– Юра, он выбрал дерьмо.

– Определенно. Начнем сегодня вечером. Пашка нам поможет.

– Вас что, специально по всему СибВО искали и поселили в одном кунге?

– Не только по СибВО. Я из ставки ЮЗН приехал, а Юрка – со СКВО. Поэтому – это судьба, Сергей Николаевич. И придется тебе постоянно нести свой крест.

– Поскальзываясь на дерьме. Но этого можно избежать…

– Если подбросить нам сигарет.

– И тогда мы будем всегда тебя рады видеть.

– И детям своим будем рассказывать, какой ты замечательный и сердечный человек. А если нет, то тоже расскажем. Что ты дерьмо.

– Идиоты.

– Клиент еще не созрел.

– Ничего, как пару раз упадет – созреет.

– Так как?

– Завтра поговорим.

– Так бы сразу. Спасибо.

– Клиент созрел. Спокойной ночи.

Мы пошли спать в свой кунг. Постепенно навалилась усталость, страшно хотелось спать. Придя «домой», мы застали Пашку за накрытым столом. Он сиял словно новогодний пряник на елке, завернутый в фольгу. Счистив налипшую на ботинки грязь, сделавшую их похожими на огромные бахилы, мы ввалились в кунг.

– Ты что сияешь, как приз выиграл? – спросил Юрка у Пашки. Я молчал, в голове крутилась какая-то мысль, не оформившаяся до конца, но казалось, что очень важная.

– Так, я наслышан, что вы сотворили на «Северном»…

– Молчи. Молчи и никогда никому об этом не говори. Ничего не было. Ты понял? – жестко я оборвал его. Не было желания даже вспоминать, а обсуждать это – тем более. – Доставай, что есть у нас в заначке. А мы пойдем руки вымоем.

Оставив оружие и раздевшись, мы вышли с Юркой на улицу с чайником теплой воды. Поливая друг друга и отфыркиваясь, мылись долго и тщательно. Кожа вновь задышала. Вытерлись жесткими армейскими вафельными полотенцами. Присели на лесенку, закурили, подставив лица не очень холодному ночному зимнему ветерку. Было желание вот так долго сидеть. Просто сидеть и ни о чем не думать. Сидеть и курить. В кулаке разгорается от затяжек огонь сигареты, обжигая ладонь. Благодать. Юрка вмешался в мое мажорное настроение:

– Ты что на Пашку напустился?

– Нечего попусту языком трепать. Что было, то прошло, а обсуждать, из пустого в порожнее переливать, тем более солдату, ни к чему. Сейчас будет ходить, трепать по КП то, что мы ему расскажем. Пусть обижается, но молчит. Я думаю, что если выберемся, тьфу, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить, то у нас еще на дыбе спросят, что это вы, сукины дети, замышляли. Просто в бой не идти, или хотели мятеж поднять. Поэтому и тебе советую заткнуться и не вспоминать об этом.

– Испугали ежа голой задницей.

– Мы с тобой, родной ты мой, не на Великой Отечественной, а в войне за чью-то собственность. И вот хозяин этой собственности и спросит нас, не против него ли мы собирались повернуть вверенное оружие. Технику и людей. Юра, мы с тобой участники такого дешевого водевиля, что если бы не было так страшно, то можно было бы просто посмеяться. Вот ты знаешь, для чего ВСЕ это?

– Брось, Слава, крыша поедет.

– Она у меня уже съехала, раз я начал задавать такие вопросы, – я достал новую сигарету и от окурка прикурил, потом бросил его под ноги и затушил каблуком.

– Вот так и нас с тобой, придет время, а оно придет раньше, чем мы предполагаем, выбросят. Вытрут ноги и выбросят. И как ты, когда покуришь, сплевываешь, так и нам вслед плюнут. Попомни мои слова. Если мы сейчас посмели командующему показать свои зубы, так и не побоимся показать, а если надо, то и перегрызть глотку – начальнику, командиру. Мы привыкли к крови, к смерти. Я не могу спать, если ночью тихо. Когда работает артиллерия, то сплю как младенец, а когда авиация, еще лучше.

– Я тоже, – тихо заметил Юрка.

– Вот ты ответь на один простой и глупый вопрос, что такое национальность?

– Как что? – не понял Юрка. – Ты с ней родился. Если хочешь, то Богом она дана тебе.

– А если, допустим, чеченца в младенчестве вывезли во Францию. Всю жизнь скрывали от него, кто он. Дали свою фамилию, воспитывался он в той среде. Обучался в нормальной французской школе, потом в ихнем институте, постиг их культуру. Кто ОН? Если тебе легче, то не чеченца, а русского вывезли во Францию. Жаль, что не меня. Так, Юра, КТО ОН?

– Получается, что француз, – неуверенно произнес Юра.

– Так вот и получается, что национальность – это не биологическая категория, а социальная. То есть люди сами создали себе проблему, придумали национальный критерий и, прикрываясь им, стравливают нас. Древние придумали аксиому, которая действует: «Разделяй и властвуй». Ты вспомни, что даже в советские времена, когда был провозглашен лозунг о равенстве наций и народов, русские служили на национальных окраинах, а «чурки» – в Прибалтике или в России, прибалты – на Украине, в Молдавии. Тем самым получалось, что стрелять, в случае бунта стрелять в соплеменников тяжелее, чем в аборигенов. А отцы-замполиты искусственно подогревали национализм.

– А как же патриотизм? Любовь к Родине?

– К Родине?

– Да, именно, к Родине, – Юрка торжествовал. Вопрос был трудный.

– А что такое Родина, Юра? – тихо спросил я. – Я не цыган, не еврей и не какой-нибудь кочевник. Но ты мне объясни, что такое Родина. Какой смысл ТЫ вкладываешь в это понятие. Раньше солдаты кричали «За Бога, Царя, Отечество!», потом «За Родину, за Сталина!» А сейчас? «За Родину и Президента!», «За Родину и Грачина». – Я сплюнул. – Лет через двадцать, может, в каком-нибудь фильме и покажут, как идут цепью на пулеметы с таким идиотским криком. И как говорил Грачин, что мальчики умирали с улыбкой на устах, всадил бы я ему грамм тридцать свинца в брюхо и посмотрел, как он бы умирал с улыбкой на устах. Так что такое Родина? Это Президент, который развалил Союз, а потом бросил нас с тобой в одно пекло, в другое, третье. А в личном деле даже отметки забыли поставить. Разве Родина, которая любит своих сыновей, пошлет их на смерть? Разве нельзя было хирургически уничтожить опухоль – Дудаева? Молчишь. Можно, все можно. И мы, и весь мир хлопали бы в ладоши, что так аккуратно все провели. Все можно, если ты не в сговоре с Дудаевым. Патриотизм? Оскар Уайльд, был такой толковый англичанин, сказал, что патриотизм – это последнее прибежище негодяев. Самый главный парадокс заключается в том, что я люблю Россию, люблю эту территорию, но не люблю правительство. А данный парадокс рождает ненависть к понятию «Родина». Трудно жить в стране, которую ненавидишь.

– А зачем ты воюешь? И, на мой взгляд, неплохо воюешь.

– Не подлизывайся. Сам не знаю. Родину защищаю. Парадокс. Дурдом. Здесь все просто. Черные и белые. Индейцы и бледнолицые. Мы защищаем свою Родину, которую они пытаются разорвать. Крыша едет от таких мыслей. Знаешь такой анекдот: приезжает в часть генерал и ходит, проверяет. Потом говорит командиру: «Мрачно у тебя здесь, покрась забор во все цвета радуги». Командир под козырек: «Есть!» Идут дальше. Генерал: «Поставь кровати в шахматном порядке, все веселей будет». Командир опять: «Есть, товарищ генерал!» Генерал: «Ты что, командир, личного мнения не имеешь? Под всякую чушь, ерунду отвечаешь „Есть“?» Командир: «Мнение-то я имею, а вот выслуги у меня нет, а то бы я тебя, генерал, с твоей чушью на хрен послал». Нет у меня, Юра, выслуги. А то бы не было раздвоения личности у меня.

– Так, может, тебе к психиатру сходить?

– И он мне объяснит, что такое Родина и чьи интересы я здесь защищаю? И почему нефтеперегонный завод мы не можем взорвать? А руки так и чешутся. Устроить кому-нибудь большое западло. Вот только если бы восстанавливали потом только они из своего кармана, то было бы хорошо, а то ведь за счет бюджета. Кстати, Юра, ты ведь знаешь, что авиация в первую очередь дотла разнесла местное министерство финансов?

– Знаю, ну и что?

– Давай спорить, что сейчас авиация не дворец Дудаева в темноте долбит и не склады с боеприпасами и казармы духов, а чеченский Госбанк.

– Да ну, вряд ли, – протянул Юрка, – хотя если эти уроды сначала Минфин, а затем, по логике, накануне штурма… Вполне могут. Тем самым они предупреждают, что скоро штурм. Во гады!

– А я о чем. Так что такое Родина, Юра?

– Пошел на хрен. Софист несчастный. Тебе в замполиты надо было идти.

– У меня папа бывший военный, так я от него перенял стойкую антипатию к замполитам, хотя и там иногда попадаются порядочные люди. Редко, но бывают.

– Пошли жрать, а то околеем. Напьемся?

– С радостью, но не получится. Тем более что и день был тяжелый. Вспомни, мы с тобой выкушали по полкилограмма водки на нос, закусывая только «курятиной», и хоть бы хны.

– Было дело, – Юрка мрачно сплюнул. – Бля, во жизнь! Захочешь напиться и не можешь. Приеду домой – нажрусь до зеленых соплей и мордой в салат.

– Точно. В салат. В «зимний». По самые уши. Вот только как бы не захлебнуться.

Мы засмеялись. Когда задаешь глупые вопросы, на которые у тебя нет ответов, и ты ничего не можешь изменить, остается только плыть по течению, держаться за напарника. Мы вошли в кунг. Пашка накрыл стол и поставил в центре открытую бутылку водки.

– Коньяк остался?

– Остался.

– Так ставь его на стол. Радуйся жизни.

Юрка укоризненно посмотрел на меня. Было понятно – неизвестно, доведется ли нам выпить коньяк этот позже, но взгляд его красноречиво говорил, мол, зачем я свои гнилые мысли на бойце вымещаю. Пашка, не убирая водку, поставил коньяк. Я взял, открыл и почти полные налил стаканы. Было дикое желание напиться.

– Поехали! – я поднял свой пластмассовый стаканчик.

Остальные последовали моему примеру. Сдвинули свои «кубки», они прошелестели, темная жидкость коньяка в них заколыхалась, когда мы чокнулись. Опрокинул. Тяжелая, вязкая жидкость потекла вниз. Я зажмурился от удовольствия. Вот она дошла до желудка и начала там растекаться теплом. Принялись закусывать. Молча, без слов. Нечего говорить. Все уже определено, решено без нас. Можно написать рапорт и уехать домой, но такой мысли даже не возникало.

Мы быстро жевали, как только тепло начало в желудке проходить, я разлил остатки коньяка. Юрка быстро взял свой стаканчик:

– У нас что, просто пьянка? Пьем без тостов.

– Нет, мы просто ужинаем, но если хочешь что-то сказать, то говори, но покороче, а то коньяк горячий, а тем более водку, я не пью.

– Я предлагаю выпить, – начал Юра, – за то, что Бог нам помогал раньше. Я хочу выразить общую надежду, что удача нас не оставит и мы выберемся из этого пекла…

– Чтобы через пару лет попасть в новое… – перебил и продолжил я.

– Может, и попадем, но сейчас, а может, и через день, нам предстоит идти на Минутку, и поэтому, Господи, пошли нам удачу. За удачу!

– Юра, ты служишь в армии?

– Ну и что?

– А то, что в армии единоначалие и субординация, а ты, минуя командира, напрямую обращаешься к Богу. За это можно получить взыскание.

– Пошел на хрен, идиот! – Юрка выдохнул и опрокинул, выпил коньяк.

Мы с Пашкой тоже опрокинули. В голове что-то зашумело. Неужели хмель появился?! Это здорово. Я боялся спугнуть это чувство и сидел, не шелохнувшись. Наступило легкое опьянение, оно нарастало и нарастало.

– Слава, ты что? – испуганно спросил Юра.

– Ничего, – я нехотя открыл глаза, – гад, ты мне хмель спугнул.

Голова стала абсолютно ясной и чистой:

– Тьфу на тебя. Тьфу на тебя три раза.

– Чего спугнул? – недоуменно спросил напарник.

– Чего-чего, – передразнил я его, – хмель, гад, спугнул ты мне. Я сижу и чувствую, как начинаю пьянеть, а тут ты лезешь со своими вопросами.

– Я смотрю, что ты сидишь и как кот, который гадит, в одну точку уставился, а потом и вовсе закрыл глаза. Ну, думаю, может, поперхнулся. Извини, что кайф тебе сломал. Может, еще догонишь?

– Хрен его догонишь, – досада меня разбирала, – но можно попробовать, наливай.

Я взял бутылку водки, которую Пашка вначале поставил на стол, и разлил по стаканам. Мы с Юркой не закусывали. Может, после смешения водки с коньяком удастся немного опьянеть. Я встал, держа стакан с водкой.

– Третий тост.

– Третий, – подхватил Юрка.

– Третий, – эхом отозвался Пашка.

Немного постояв молча, мы почти одновременно выпили и, не закусывая и не запивая, сели на свои места. Молча, не торопясь начали закусывать.

– Это правда, что в лоб будем Минутку брать? – спросил Пашка с набитым ртом.

– Правда, сынок, правда, – ответил я. Я знал, что он терпеть не мог, когда его называли «сынком». Пашка взвился:

– Какой я вам сынок! У меня у самого вот будет сынок.

Подумал и добавил:

– А может, дочка. А вы – «сынок, сынок».

– Так, Паша, сынка сделать большого ума не надо – это десятиминутное дело, а потом всю жизнь мучайся. Вот из тебя, как ни старались, а так человека и не сделали.

– Почему не сделали? – Пашка уже весь ощерился.

– Пьешь много, нам хамишь. А мы к тебе как к родному. Надо воспитывать. Как думаешь, Слава?

– Да, – я подхватил, – пора переходить к радикальным средствам. Ты какого хрена в эшелоне караул напоил? Пьяный часовой, да еще с оружием – преступник. Значит, ты пособник.

– Какой пособник?

– Обыкновенный, в тридцать седьмом приписали бы тебе диверсию и к стенке по законам военного времени. И пломбу свинцовую в затылок, – я коснулся пальцем его затылка, куда обычно стреляли при расстреле. Тот дернулся.

– Шутки, Вячеслав Николаевич, дурацкие.

Я закурил. Юрка и Пашка последовали моему примеру.

– Значит, так, Паша, – начал я, – пока нас не будет…

– А куда вы денетесь? – перебил меня Павел.

– В подвале будем сидеть, – огрызнулся я. – Не перебивай старших. С войсками, скорее всего, пойдем. Ты, сукин сын, отвечаешь головой за машину. И за все, что в ней находится. Если что, то… – я остановил жестом Пашку, который пытался меня перебить, – если что, то передашь вещи семьям. Ты понял? А за машину голову сниму и скажу, что так было. Ты все понял?

– Да понял, понял. Вы мне уже это в сотый раз говорите. У вас-то и вещей, кроме грязных носков, ничего и нет.

– Вот ты их и постираешь.

– Еще чего, – Пашка фыркнул.

– Постираешь, постираешь, будешь нас вспоминать и, обливаясь слезами, постираешь.

– Если и буду обливаться слезами, то только потому, что вонь от ваших носков будет глаза есть.

– Паша, – вмешался Юра, – у нас уже своеобразный ритуал: когда предстоит серьезное дело, то мы тебе наказываем, что сделать с нашим вонючим бельем. Но так как тебе с ним неохота возиться, то ты усиленно молишься за нас, и Бог, услышав твои молитвы, охраняет нас, тем самым спасая тебя от неблагодарной работы – стирать наши носки. Кстати, а ты не забыл, как пахнут наши носки?

– Вот еще! Я когда «молодым» был, дембелям носки не стирал, а вам и подавно не буду, – Пашка уже буквально кипел.

Его злость нас раззадоривала.

– Паша, ты же знаешь, что когда человек умирает, то последняя воля – закон. Слышал?

– Ну?

– Так вот, – голос мой стал торжественный, – наша последняя воля с Юрием Николаевичем, что когда помрем, чтобы ты постирал наши носки, погладил их и передал семье. По паре от каждого можешь оставить себе. На память. Можешь повесить на ковер над кроватью.

– Так вы еще не помираете.

– А вдруг…

– Ничего я не буду вам стирать! – Пашка стал угрюмым и насупился.

– Ладно, Паша, мы пошутили. Не обижайся. Лучше разлей остатки, – сказал Юра.

Пашка повиновался и аккуратно разлил оставшуюся водку по всем трем стаканам. Все долго ждали, пока он не перестанет капать последние капли в свой стакан. Все про себя считали.

– Двадцать две, – сказал Юра, нарушив тишину.

– Я слышал, что можно из любой бутылки тридцать три капли выжать, – вмешался я.

Взяли нашу пластмассовую тару.

– Что день грядущий нам готовит? – спросил Юра, обращаясь к нам.

– Хрен его знает, – ответил за всех Пашка.

– Пусть будет то, что должно произойти. И давайте выпьем за это. За Судьбу и за Его Величество Случай! – сказал я.

– Правильно! – поддержал меня Юра. – За Судьбу и Случай.

Потом тихо добавил, как бы про себя, но мы отчетливо слышали:

– К смерти надо быть готовым. Да минует меня чаша сия, – и выпил.

– Это ты правильно сказал, Юра, что к смерти надо быть готовым. Чтобы она тебя не застала врасплох. Дела надо завершать и долгов больших не делать, а то семье придется за твою опрометчивость расплачиваться. Да минует меня чаша сия, – повторил я слова из Евангелия и тоже выпил.

Пашка тоже выпил. Закусили молча. Подчистили то, что лежало на тарелках и в банках. Снова закурили, но уже сытые, довольные. Предстоящий день уже не рисовался таким мрачным.

– Про какую вы чашу говорили? – спросил, с наслаждением затягиваясь, Пашка.

– Это, Павел, сказал Иисус накануне своей смерти, обращаясь к своему Богу-Отцу. Он знал, что его казнят, ему было страшно, вот он на всякий случай и просил папашу, чтобы тот не делал этого, – пояснил я. – Когда будет время, Пашка, почитай Евангелие. Очень занимательная и поучительная книга. Очень много полезного там обнаружишь.

– А, книги… – протянул Пашка.

Сразу стало ясно, что Пашка не является любителем чтения.

– Читай, Паша, читай. В книгах сосредоточена вековая мудрость поколений. На одном своем опыте не проживешь. И как ты будешь своего ребенка воспитывать? Какие примеры будешь приводить из жизни? Из чьей жизни? Из своей? Так кроме как пьянки, ты ничего не видел. Вот и будешь рассказывать, как нужно пить. Или как ты в эшелоне караул напоил? – Юрку явно тянуло пофилософствовать.

– Не компостируй, Юра, парню мозги, – я вмешался. – По крайней мере, ему не грозит шизофрения.

– Это почему же?

– Когда был курсантом, была у меня подружка из медицинского. Так вот она рассказывала: им на курсе по психиатрии говорили, что если человек не читает книг, то он не склонен к шизофрении. Потому что, читая книгу, человек сопереживает героям и пропускает все через себя. Тем самым на его личность накладывается отпечаток личности книжного героя, и происходит смещение личности читателя. Что-то еще. Но это было так пересыпано медицинскими терминами, что из ее объяснения я запомнил только вот это.

– М-да, ты прав. Пашке шизофрения не грозит. А вот белая горячка – точно! – вынес резюме Юра.

– Если в наше отсутствие будут раздавать гуманитарную помощь, то подойдешь к замполиту бригады подполковнику Казарцеву, скажешь, что от нас. Заберешь у него на себя и нас помощь. Если ты, гад, выпьешь наше пиво, то вешайся. Размеры одежды и обуви знаешь. На всякий случай запишем. И самое главное, он должен дать побольше сигарет. Если забудет, то напомнишь, что он-де обещал сигареты. Понял?

– Понял. А много сигарет будет?

– Не знаю. Но надеемся, что много. Не бойся – поделимся. Мы когда-нибудь тебя обходили?

– Нет. Не было. Это другие штабные офицеры прячут свое добро, а вы – нет.

– Вот видишь. Мы думаем, как тебя накормить, напоить, накурить. А ты, засранец, носки постирать нам не хочешь! – опять начал гнуть свое Юрка.

– Не буду я стирать вам носки! – взорвался Пашка.

– Не ори на офицеров, а то можно и в глаз схлопотать, – сказал Юрка. – Мы пойдем отольем, а ты пока прибери и подумай насчет носков. Кунг проветри, а то спать невозможно. Хоть топор вешай.

– Не буду я носки стирать! – уже сквозь зубы тихо и упрямо процедил Пашка.

– Ты что его заводишь? – спросил я, закуривая и пристраиваясь рядом с Юркой, когда отошли от машины.

– Скучно, – просто ответил Юра.

– Такое впечатление, что тебя что-то гложет.

– Ничего не гложет, просто весь вечер голову ломал над твоими дурацкими вопросами. Что такое Родина?

– А, тоже проняло? Так что же такое Родина?

– На хрен!

– Нет, ты меня на хрен не посылай. Ты ответь на вопрос о Родине.

– Ты бы еще о смысле жизни у меня спросил бы.

– Нет, Юра, этого точно никто не знает, а вот по поводу Родины ты ответь!

– В одном ты, Слава, прав. Родина и правительство – два понятия несовместимые.

– Родина и государство, – поправил я Юру.

– Хорошо, когда страна твоего проживания с одной культурой, например, как Израиль.

– Так в Штатах вон сколько, как в Вавилоне. И понимают друг друга. И не собирается штат Техас выходить из состава США. А почему? А потому что там хватает работы. Если ты не лодырь, то живешь как человек.

– Правильно, а у нас все с ног на голову поставлено.

– Ладно, хватит философствовать. Один черт, ничего не узнаем и не добьемся. А настроение Пашке своими носками мы надолго испортили.

– Это точно. Постреляем? – Юра достал из кармана захваченные осветительные ракеты.

– Давай! – я взял у него несколько штук.

Разойдясь в стороны, мы подняли вверх на вытянутых руках эти ракетницы и дернули за запальные шнуры. Раздались почти одновременно два громких хлопка, и с громким шипением ракеты устремились в темную высь. Там, на высоте, они с треском зажгли свои огни и устремились к земле. Часовые тоже периодически запускали осветительные ракеты, и поэтому все вокруг почти постоянно было залито неживым, мертвым огнем. Предметы отбрасывали неестественные, причудливо изломанные тени. Когда запускаешь ракеты, то кажется, что Новый год дома. Я постоянно на каждый Новый год приносил из части осветительные ракеты, и после полуночи мы всей семьей выходили на улицу и запускали их. Я радовался вместе с сыном. Сейчас такое же чувство охватило меня. Выбросил пустую гильзу, взял следующую ракету и, не дожидаясь напарника, запустил ее. В воздухе кисло запахло сгоревшим порохом. Юра тоже не отставал от меня.

– Пойдем спать? – спросил я, когда последняя наша ракета погасла.

– Давай по последней покурим и пойдем, – отозвался напарник.

Закурили. Помолчали.

– Как думаешь, вместе пошлют? – нарушил молчание Юра.

– Не знаю. Может, вместе, а может, и нет.

– Могут и во второй батальон засунуть, пока нового начальника штаба не назначат.

– Там ротных толковых полно. У нас что, в бригаде мало желающих начальником штаба стать?

– Желающих много, а вот с опытом штабной работы – мало.

– Думаешь, тебе предложат покомандовать пока штабом?

– Может. Тебя-то не отправят. Ты офицер по взаимодействию.

– Поживем – увидим.

– Представь, сейчас мужикам в батальонах готовить технику, людей, уточнять порядок колонны. Боеприпасы, люди. Какое счастье, что удалось вырваться с командных должностей. Хуже нет в войсках должности ротного. Как собака бегаешь.

– Это точно. На эту тему есть хороший анекдот, только с военно-морским уклоном. Вызывают в штаб флота старого командира подводной лодки и говорят: «Мы хотим ввести новые льготы для плавсостава. Как вы на это смотрите?» Командир, старый, прожженный морской волк: «Хорошо смотрю». Кадровик: «Мы хотим увеличить оклад, квартиры вне очереди, путевки давать в дом отдыха. Мы думаем, что когда об этом на берегу узнают, то их от зависти разорвет. Вы как считаете?» Командир: «Это точно. Но когда первого разорвет, вы меня на его место поставьте, пожалуйста!» Вот и у нас. Какие бы льготы ни обещали ротным, взводным, какие бы дифирамбы ни пели, один хрен, надо держаться подальше от этих командных должностей.

– Пошли спать. День трудный будет.

– Да. Неизвестно, когда еще предстоит выспаться толком. Слава, а ты знаешь, ты паразит знатный.

– С какой это стати?

– Да со своими глупыми вопросами. Родина, не Родина. Государство, страна. Тьфу. Голова разламывается.

– Зато мне хорошо. Выговорился, и вроде лучше. Пусть другие мучаются.

– Вот и я говорю – паразит.

– Не мучай себя. Самокопание никому пользу не приносило. Пока забудь. Выйдем живыми – поговорим. В ближайшие дни нам некогда будет думать. Пусть рефлексы работают.

– Это правда, пусть нервная система поработает. Пацанов только жалко. Много их тут останется.

– «Навеки девятнадцатилетние», как у Бакланова.

– Хватит, опять завелся. Пошли спать.

Мы подошли к нашей машине, выбросили окурки и зашли внутрь. Пашка за время нашего отсутствия успел прибрать и уже лежал в постели.

– Ты сегодня не в карауле?

– Нет. Завтра моя очередь, и то днем.

– Шланг да и только. А кто мой сон оберегать будет?

– Ваш сон, сами и сторожите.

– Опять хамит. Надо будет тебя заставить копать окоп для стрельбы с коня стоя.

– Для стрельбы с коня стоя?

– Именно, а то уж больно языкастый стал.

– А высота коня?

– Три метра.

– Таких коней не бывает.

– Бывает. В Москве памятник Юрию Долгорукому видел? Вот для его коня и его самого и будешь копать, если еще хоть раз будешь дерзить. Понял, балбес?

– Понял, понял, – проворчал Пашка, отворачиваясь от нас. Он знал, что если нас «достать», то мы можем многое сотворить.

Мы в который раз сняли только ботинки, носки, ослабили ремни на брюках. Автомат у меня у подножия топчана, у Юрки – на гвозде над головой. Пару гранат в изголовье под матрас. Трофейный ПБ – под матрас на уровне бедер, патрон в патронник и на предохранитель. Теперь можно забыться в коротком сне. Жаль, что не удалось опьянеть. Юрка, гад, помешал. Завтра я ему напомню. Лампочка, освещающая наше помещение, висела у меня над постелью. Я выкрутил ее наполовину, все погрузилось в темноту. На прощание объявил:

– Отбой в войсках связи.

Закончился еще один долгий день очередной войны. Богу, Судьбе, Случаю было угодно, чтобы я остался жив. Помогите и дальше. Вся прожитая жизнь мало что значила, впереди был самоубийственный штурм Минутки. Господи, помоги! После этого мысленного обращения к Богу я уснул.