Текст книги "Синий дым"

Автор книги: Вячеслав Назаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Назаров Вячеслав
Синий дым

Вячеслав Алексеевич Назаров

СИНИЙ ДЫМ

1. ВТОРОЕ ТАКСИ

сыну Юлию

Будильник пропел вовремя, и Нина отчетливо слышала его голос, но когда она наконец нашла в себе силы открыть глаза, за окном уже стояла сиреневая бледность, а светящиеся часы на потолке показывали без пятнадцати четыре.

Номер гостиницы бережно хранил всю сумятицу вчерашнего заселения: два огромных чемодана парили над полом прямо посреди комнаты – конечно, она забыла выключить антигравы! – этюдник примостился в кресле, а тарелки так и остались после ужина неубранными.

Юрка спал, свернувшись калачиком, и из-под большого пледа торчал только сладко посапывающий нос.

"Пусть спит", – решила Нина и, стараясь не шуметь, начала торопливо собираться. Она поймала самый большой чемодан, который неуклюже пытался увернуться, и щелкнула застежкой антиграва. Чемодан, обретя вес – а в нем было не меньше центнера – плюхнулся на пол так, что тарелки на столе звякнули.

Юрка сразу проснулся.

– Уже утро, мам?

– Утро, Юрочка, утро. Вставай.

В чемодане все было не так, как она укладывала перед полетом. Нужные вещи куда-то исчезли, а под руки лезла разная дребедень. Скоро все содержимое оказалось на полу, и только тогда Нина вспомнила, что Юркина амуниция – в другом чемодане.

А часы насмешливо зажигали все новые и новые цифры.

Об аккуратности нечего было и думать. Выложив самое необходимое, Нина кое-как затолкала в отделения остальное и закрыла замки. Чемоданы весело подпрыгнули и закачались над полом.

– Сынок, ты меня не будешь провожать. Я опаздываю.

Юрка сидел на кровати и таращил сонные глаза, пытаясь вспомнить, куда он поставил ботинки. Слова матери не сразу дошли до него, и он переспросил:

– Мы опаздываем?

.– Да, Юрочка, я поеду в порт одна. Будь умницей. Папа прилетит завтра утром. Кушай хорошо. Гуляй только около юстиницы, никуда сам не езди. Не балуйся с автоматами.

Наставлений было много, а времени не оставалось, поэтому Нина чмокнула сына в щеку, стараясь не замечать, как закипают в его глазах слезы обиды.

– Это... Это нечестно, мам. Ты же обещала.

– Я опаздываю, милый. Ты же большой мальчик. Ну не надо. Прости свою маму. До свидания. Я скоро вернусь. Что тебе привезти?

Юрка мгновенно оценил ситуацию и примирительно пробурчал:

– Дельфиненка. Живого. Я научу его говорить.

Спорить было бесполезно, и Нина только махнула рукой.

На часах было ровно четыре.

Такси летело по Курортному проспекту так, что сосало под ложечкой, а цветы магнолий вспыхивали в темной зелени неожиданными выстрелами.

Нина, выдвинув из переднего сидения столик и зеркало, наскоро причесывалась. В зеркало была видна бледно-желтая лента дороги, стремительно несущаяся назад, плотная самшитовая изгородь по обе стороны, а за нею темные шпалеры островерхих кипарисов. Дорога в этот час была пустынна, за зеленью не видно было домов и казалось, что машина летит не по центру огромного курортного города, а по дикому субтропическому лесу, который каким-то чудом пересекла широкая пластиковая тропа.

За деревьями блеснул шпиль морского вокзала. Нина критически оглядела себя, поправила прядь и, уже убирая зеркало, заметила сзади еще одно такси, идущее на такой же сумасшедшей скорости.

Описав лихой полукруг по площади, машина вклинилась в плотное каре электромобилей, выстроившихся у причала. Второе такси остановилось неподалеку.

Причалом владела шумная толпа.

Сочи в эти месяцы напоминает сказочные города Александра Грина. Когда-то, в середине двадцатого века, это удивительное место чуть не превратили в гигантскую оранжерею. Обсуждали даже проект огромного пластикового колпака, который предохранил бы чуткие субтропики от погодных причуд соседнего умеренного пояса. Уже вздыбились над поникшими кипарисами прямоугольные хребты высотных гостиниц, уже выстроились пальмы в унылый солдатский строй вдоль однообразных раскаленных улиц, вокруг сиротливых, постриженных и побритых скверов...

К счастью, победили противники "околпачивания". Вспучились под яростным напором трав разграфленные асфальтовые дорожки и рассыпались в прах. Утонули в буйном цветении похожие на утюги здания санаториев. И старый город, пахнущий нагретой солнцем галькой, рыбой и морем, остался диковатым и гостеприимным.

Может быть, именно поэтому тянуло сюда туристов со всех концов света. Не комфортабельные ванны Мацесты, не проржавевшие эскалаторы, вмонтированные в острые профили скал, – влажное дыхание дикой и щедрой природы влекло сюда. Люди ехали за тридевять земель не в благоустроенную больницу под открытым небом, а к самой жизни, взлохмаченной и непокорной.

И если суждено родиться единому международному языку – он, пожалуй, родился именно в Сочи, в августе, под шелест волн и шорох платанов. Потому что любой лингвист станет в тупик перед тем неповторимым экстрактом из всех языков и наречий, на котором объясняется летом многонациональный "город Солнца".

Пестрота цветов кожи, пестрота одежд, пестрота улыбок...

И вот сегодня весь этот пестрый поток хлынул ранним утром на причал, оттеснив репортеров с хитроумной аппаратурой. Невозможно было понять, кто отплывает, кто провожает, кто, узнав о предстоящей экспедиции, просто пришел посмотреть, послушать, потолкаться в прощальной суете.

Это было похоже на огромный веселый праздник под бледным продрогшим за ночь небом, которое уже начало золотиться с востока, со стороны старого, давно заброшенного маяка. Два чопорных англичанина в белых бедуинских накидках пытались по очереди приподнять друг друга, чтобы оглядеться. Рослый седой негр по-мальчишески подпрыгивал, опираясь на плечи рыжего скандинава. Молоденький телерепортер, потерявший всякую надежду пробиться сквозь толпу, обреченно опустил в землю объективы своей камеры и плачущим голосом повторял: "Пресса, пресса". Пружинные антенны на его шлеме качались печально, как кисточки шутовского колпака.

И надо всем этим – ровный гул с неожиданными всплесками смеха. Гул, когда полушепотом на всех языках говорят несколько тысяч человек сразу.

– Разрешите... Товарищи, ну пропустите же, я опаздываю! Внушительные чемоданы Нины действовали безотказнее любого пропуска-люди сразу догадывались, что это один из членов экспедиции. Опечаленный репортер оживился и застрекотал камерой, а несколько "добровольцев" начали расчищать дорогу, пробуя перекричать толпу, по крайней мере, на восьми языках. Но толпа была бесконечна, и ей стало казаться, что вообще не существует ни моря, ни пирса, ни белого борта "Дельфина", а только спины и лица, спины и лица, и этот ровный, закладывающий уши гул. И трудно сказать, чем бы все кончилось, если бы рядом каким-то чудом не оказался сам профессор Панфилов.

– Ну где же вы, Ниночка? Уисс волнуется. Я тоже. Уисс не выносит всего этого шума. Я, кстати, тоже...

Он подхватил чемоданы, но было уже поздно: вокруг сомкнулось плотное кольцо. Профессора узнали.

Молоденький телерепортер, едва веря в негаданную удачу, прицелился голубыми линзами:

– Товарищ профессор... Иван .Сергеевич, не могли бы вы сказать несколько слов о конкретной цели...

Он краснел и заикался, девятнадцатилетний демон в рогатом шлеме, но упорно не давал дороги:

– О конкретных задачах вашей экспедиции...

Профессор потерянно топтался и оглядывался, но выхода не было: кольцо с каждой секундой становилось плотнее.

– Но, право, здесь не место... Мы должны попасть на корабль... В официальном сообщении сказано...

Почувствовав слабинку, телерепортер становился все увереннее и настойчивее:

– Но, Иван Сергеевич, в официальном сообщении очень расплывчато "изучение проблемы общения с дельфинами в естественных условиях...". Ходят слухи...

Нина слабо усмехнулась. С этого и надо было начинать"ходят слухи". Вокруг Панфилова всегда "ходили слухи". Вряд ли официальное сообщение о рядовой экспедиции могло привлечь столько внимания, собрать такую толпу. Тем более, что "дельфинья проблема" тихо скончалась еще лет семьдесят назад. Но если в деле замешан Панфилов-жди чудес...

Панфилова вся планета ласково называла "Пан". Действительно, этот сухонький, деликатно торопливый, синеглазый старичок очень походил на доброго Духа Природы – покровителя всего живого.

Нина смотрела сзади на узкие нервные плечи, на серый птичий хохолок на затылке и пыталась вслушаться сквозь гул в то, что говорит шеф. Он всегда говорит о работе тихо, словно смущаясь собственных мыслей. Так тихо, что операторы едва не ломают регуляторы громкости, выводя их до предела. Только потом начинаются громы и молнии очередного скандала...

Сколько ему лет? Иногда он отвечает – сто. Иногда – двести. И почему-то на самом деле хочется верить, что он – бессмертный...

Строительство энергопровода Венера – Земля началось за два года до рождения Нины. Долго и придирчиво искали на Земле место для будущей приемной станции. И нашли. Очень хорошее место. Удобное. Оно удовлетворяло всех – геофизиков, авиаторов, строителей, экономистов. Всех – кроме Пана. Потому что гигантская стройка должна была растоптать какой-то хилый лесной массив и замутить какие-то безвестные речки. И Пан восстал. Против всех.

Самый большой электронный мозг планеты подтвердил целесообразность старого выбора. Но Пан тихо и смущенно настаивал на своем...

Нина узнала эту историю в четвертом классе. Из учебника. Энергопровод Венера – Земля работал. Он был виден из окна интерната даже днем. Нина смотрела на уходящий в небо зеленовато-голубой шнур и думала о волшебнике, который сумел переубедить человечество и перенести великое строительство за тысячи километров. Он сотворил чудо. Какое-она плохо представляла. Она дышала пряным, бодрящим воздухом, плывущим в распахнутое окно, и никак не могла одолеть последний абзац. Очень скучно начинался он: "Повышение процентного содержания кислорода в атмосфере привело..."

– Простите, но к чему приведет такое общение?

Нина невольно придвинулась ближе. Журналист перестарался. Конечно, по простодушию своему. Но... Лучше бы он помолчал.

Пан медленно закипал. Глаза его налились синим пламенем, тщедушное тело согнулось, как для прыжка, а чемоданы угрожающе двинулись на репортера.

– Н-не знаю... Но я знаю, что общение с вами...

Нина взяла профессора за локоть.

– Приведет к тому, что экспедиция не состоится. Пропустите!

Репортер испуганно попятился от гневного взгляда, и кольцо лопнуло, открыв узкий проход до самого трапа.

.Они беспрепятственно преодолели последние десятки метров, и уже в подъемном лифте Нина, отдышавшись, сказала:

– Ну что вы, Иван Сергеевич! Перестаньте! Сердиться по пустякам... Согласитесь, официальное сообщение действительно... И простое любопытство...

– Любопытство?!

Синие глаза Пана полыхнули так, что Нина невольно прищурилась.

– Нет, Ниночка, он знает, что делает! Он хочет убедить всех заранее, что задача "Дельфина" – дать глобальное решение проблемы. Тогда даже удача будет выглядеть провалом, понимаете? Это просто... нечестно!

– Иван Сергеевич, вы, по-моему, преувеличиваете. Этот журналист наткнулся на вас случайно...

– Журналист? Какой журналист?

Они недоуменно воззрились друг на друга.

– Господи, так вы же ничего не знаете! У меня совсем вылетело из головы... Ведь вы только вчера вечером прилетели!..

Пан долго шарил по карманам, потом сунул Нине какую-то скомканную газету.

– Карагодский! Я говорю о Карагодском! Он дал интервью в "Вечерке". Полюбуйтесь!

– "Проблема общения человека с животными"... Ничего не понимаю! Почему Карагодский в Сочи и какое ему дело до общения?

– Карагодский не в Сочи, а на "Дельфине". Он сопровождает экспедицию. По распоряжению Академии. Так сказать, трезвое око научного инспектора... И вообще!

Пан безнадежно махнул рукой, и губы его обиженно задрожали.

Только теперь Нина все поняла и от души пожалела шефа. Конечно, это удар. Причем из-за угла. И в последнюю минуту...

Нина в третий раз перечитывала короткие строчки интервью, но перед глазами мелькало: "Академик Карагодский сказал"... "Академик Карагодский считает"... "Академик Карагодский уверен... во имя истинной науки"... "с точки зрения здравого смысла"... "отзвуки нездоровых сенсаций"... "фундаментальные истины биологии"... "очистить"... "отмести"... "разоблачить..."

Створки лифта разошлись.

– Так что теперь, Нина, у экспедиции появилась новая задача – проблема общения с Карагодским.

– С Уиссом легче, Иван Сергеевич!

– Иногда и мне так кажется, Нина... К сожалению! А вот и он...

Карагодский стоял у борта, монументальный, как памятник самому себе, в своих неизменных очках, со своей неизменной тростью в монограммах. Он улыбнулся стандартно-благодушной улыбкой и склонил голову в учтивом полупоклоне.

Нина торопливо кивнула в ответ. Беседовать с "защитником истинной науки" у нее не было никакого желания. Отправив чемоданы в каюту, она отвернулась к толпе у причала.

– Ой, Иван Сергеевич, посмотрите! – Нина глазам своим не поверила.

– Что случилось, Нина?

– Юрка! Мой Юрка...

– Ну и что?

– Я же оставила его дома!

Юрка действительно стоял на парапете и, улыбаясь во весь рот, махал ей рукой.

Нина вспомнила и поняла все – желтая тропа, отороченная самшитом, и такси в зеркальце, как неотвязная тень погони... Но как Юрка сумел пробраться сквозь эту немыслимую толчею к самому парапету? Как его не смяли? Второе такси остановилось рядом, Нина слышала, как сзади хлопнула дверца, но не оглянулась... Конечно! Юрка шел следом!

– Ну, погоди же... Вот вернусь, я тебе задам!

Юрка был далеко, он не слышал, он только улыбался беззаботно и победно и по-прежнему махал рукой.

– Не волнуйтесь, Нина, Юра уже вполне самостоятельный молодой человек. Приехал провожать свою знаменитую маму. Логично. Как и то, что маме, наверное, скоро придется самой провожать сына куда-нибудь к центру Галактики. Возможно, подобным же образом. Время...

– Но он же потеряется!

– Не думаю. Ему десять лет, если не ошибаюсь, и он не в марсианской пустыне. Ему уже пора самостоятельно изучать мир. Кстати, когда ириедет Андрей?

– Завтра.

– Печально. Всего один день... Мне с ним очень хотелось поговорить на некую общую тему.

– Общую тему? Что вы! Он весь увяз в своей кристаллопланете и, наверно, забыл, что на свете существует Земля!

– Напрасно, Нина! То, что делают сейчас на Прометее, очень касается Земли. А наш с вами сугубо земной эксперимент может очень помочь там, в звездах. Цепочка жизни неразрывна, у нее нет ни начала, ни конца. Мы наугад ощупываем отдельные звенья, не подозревая часто об их неожиданной связи...

Нина слушала рассеянно. В ней боролись праведный родительский гнев и запретная материнская гордость. Юрка и правда вырос – смешной "звездный" карапуз превратился в настоящего земного сорванца, упрямого, как папа... Вот он уже повернулся боком к "Дельфину", его окружили мальчишки... Он уже не смотрит на маму...

А Юрка тем временем читал мальчишкам научную лекцию. Он стоял на парапете и, ободренный вниманием, говорил все громче и громче. Мальчишки слушали, открыв рты, проталкивались поближе. Юркин голос не мог побороть монотонный гул толпы, и добровольные переводчики повторяли его слова тем, кто не расслышал или плохо понимал по-русски:

– Вот та высокая женщина рядом со старичком – его мама. Она ассистентка профессора Панфилова. Маленький старичок – это и есть профессор Панфилов. Его мама даже главней профессора Панфилова, потому что Уисс слушается только ее.

– А кто такой Уисс?

– Уисс – это ручной дельфин, который поведет корабль за собой. Он очень умный.

Взрослые, заинтересованные ребячьей болтовней, тоже придвигались поближе.

– Уисс все понимает. Профессор Панфилов хочет, чтобы Уисс проводил их к дельфинам, к тем, что на свободе. Он хочет... как это... установить контакт, научиться разговаривать с дельфинами.

– А где сейчас этот Уисс?

– Он на корабле. Мама пошла к нему. Ведь он только ее слушается...

Резкий гудок перебил Юрку. Мальчишки заткнули уши.

Гудок рявкнул еще раз.

– Смотри, мальчик, твоя мама снова вышла на палубу.

– Значит, сейчас выпустят Уисса.

Толна охнула. В корпусе корабля в сторону моря открылся люк. Из черного провала мощным броском вылетела трехметровая торпеда и ушла под воду без единого всплеска.

Мгновенная тишина сковала причал. Слышно было, как лениво бьет о стенку волна. Прошла секунда, две, пять...

– Ушел, – выдохнул кто-то.

– Уисс! – изо всех сил закричал Юрка. На глаза навернулись слезы.

– Уисс,-снова крикнул он, и в голосе его зазвучало отчаяние.

То ли услышав свое имя, то ли просто придя в себя, Уисс вынырнул у самой причальной стенки, свечой взмыл в воздух метра на два, сделал немыслимый кульбит и ушел в воду на этот раз неглубоко. Он кружил рядом с кораблем, то уходя вперед, то возвращаясь – словно приглашал белого собрата-гиганта за собой, в набухшую густой синевой морскую даль...

Нина перевела дыхание. Уисс не ушел. Уисс послушался. Уисс зовет к себе в гости.

Прогремели трапы, прозвучали последние гудки, причал с пестрой толпой поплыл мимо.

Юрка стоял по-прежнему на парапете и опять махал ей рукой.

Она погрозила ему пальцем как можно более строго, но не выдержала, всхлипнула, улыбнулась и опустила руку.

Толпа на берегу кипела, в небо летели шары, от которых шарахались чайки, а она еще долго-долго видела за кормой только синюю куртку сына и опущенную русую голову...

– Уот из ю нэйм?

–Что? – поднял Юрка заплаканные глаза и шмыгнул носом.

– Уот из ю нэйм?

Перед ним стоял мальчишка, такой же тощий и длинный, в такой же синей куртке и с такими же белобрысыми вихрами. Только нос был смешно вздернут, а на загорелой физиономии выступала россыпь веснушек. Мальчишка улыбался открыто и сочувственно.

– Юрка.

– Юр-ка... Ит из гуд нэйм – Юрка! Энд май нэйм из Джеймс. Джеймс Кларк.

– Юрий Савин, – представился Юрка и протянул руку. Веснушчатый англичанин разразился целой речью, и Юрка покраснел:

– Ай спйк инглиш вери литл...

Мальчишка попробовал объясниться по-русски:

– Я знайт... два дельфин... играть... недалеко море... не бояться... биг энд литл... бэби. Смотреть?

– Пойдем, – решительно сказал Юрка. – Пойдем посмотрим, где играют большой и маленький дельфины... Ты это хотел сказать, Джеймс?

– Иес, иес, -закивал англичанин.

Они засмеялись оба и, взявшись за руки, соскочили с парапета на влажный пластик пирса. Толпа расходилась.

Нина с наслаждением, полузакрыв глаза, подставила лицо свежему утреннему бризу. Прохладный ветер скользнул по щеке, растрепал прическу.

Прямая линия берега постепенно изгибалась в дугу, горы, горбатые и мощные, улеглись поудобнее и застыли, склонив добрые морды к самой воде. Пробежали серебряными жуками металлические вагончики фуникулеров и, уменьшаясь, исчезли.

Теперь только малахитовые потоки лихорадочно спутанных, ошалевших от солнца и соленого ветра растений тяжело падали с желтых скал на матовое стекло моря.

Нине почудилось движение в плавных линиях береговых скал. Лишь на мгновенье – но движение. Вернее, даже не движение, а какая-то напряженная мука чудовищно медленного перемещения, которое рассеянному взгляду кажется неподвижностью.

Берега ползли в море.

Жизнь возвращалась в море – медленно и неодолимо...

Когда в полутемной комнате сверкнет молния фотовспышки, глаза на долю секунды видят не тени вещей, а их истинный объем и расположение в пространстве. Это продолжается только долю секунды, но цепкая память навсегда отпечатает в подсознании картину увиденного и ты, много времени спустя, сам себе удивляясь, в полной темноте безошибочно находишь дорогу...

Так было и сейчас. Нина широко открыла глаза, и все стало обычным просто берег, уже тронутый сверху позолотой, отступал к горизонту, а высоко в небе синеватые облачка пара вдруг начали быстро расплываться, разбрасывая по сторонам мгновенные радуги.

Но тревожная льдинка под сердцем не таяла.

Порыв ветра – и столб яркого света, отраженного белой мачтой, возник, исчез, возник снова и запылал в полную силу.

Нина оглянулась. Из горящего зеленого моря вставало большое, прохладное, плоское солнце, и бушприт "Дельфина" был нацелен в него, как стрела в мишень. А в нескольких сотнях метров, на золотой тропинке между кораблем и солнцем, мелькал в холодном огне острый плавник.

Уисс вел корабль...

2. РАЗВЕДЧИК

Уже двадцать раз рождалось солнце и двадцать раз умирало, чтобы воскреснуть через несколько часов.

Эти несколько часов между закатом и рассветом Уисс отдыхал. Отдых нужен был не столько ему, сколько существам, которые храбро плыли за ним в железной скорлупе большого кора.

Земы...

Уисс лежал без сна, покачиваясь на волнах, и перебирал пестрые дневные впечатления, пытаясь построить четкий логический узор. Это удавалось не часто.

Иногда, после очередной трансляции в коралловые гроты Всеобщей Памяти, он говорил с Бессмертными. Бессмертные задавали недоверчивые вопросы или вообще отмалчивались. Только Сусии понимал Уисса. Грустные лиловые тона его речи успокаивали и ободряли, а мятежные знания Третьего круга помогали находить выход из неожиданных тупиков.

Но даже Сусии не мог понять всего. Потому что он был далеко. Есть нечто, чего не передать по живому руслу Внутренней Дуги...

Тонкий голубой звук пронзил тишину, ударил в гулкий панцирь ионосферы и рассыпался на сотни маленьких магнитных смерчей. Ионосфера помутнела с востока, в ее невидимой до сих пор толще закипели белые водовороты.

Короткая-магнитная буря не слышно пролетела над морем, дрожью прошла по коже .

Серебряная радиозаря разгоралась. Первые всплески солнечного дыхания коснулись ночного неба, приглушили монотонные всхлипы умирающих нейтринных звезд, отдаленный рев квазаров и быстрый, неуверенный пульс новорожденных галактик.

Тончайшая паутина изменчивого свечения, сотканная из миллионов вспыхивающих и затухающих радиовихрей, уверенно и плотно обволакивала высоту. Каждая ниточка диковинной паутины едва заметно вибрировала и мерцала, и все – огромное белое небо, белое море и даже полупрозрачный дымчато-молочный воздух-все сверкало и пело нежно и торжественно.

Но видел и слышал это только Уисс.

Исполинская и прекрасная игра, космическая вакханалия радиорассвета не существовала, не существует и не будет существовать для земов, которые спят сейчас в своей железной колыбели.

Усилием воли, с некоторых пор уже привычным, Уисс постепенно отключил все рецепторы, кроме светового зрения и инфраслуха. Сейчас он воспринимал окружающее почти как эем.

Мир погас. Темнота и тишина, нарушаемая лишь ворчливым шепотом волн, обступили дэлона. Даже звезд не стало видно – их закрывала непроницаемая пелена туч.

Глухое чувство одиночества, затерянности сжало сердце Уисса.

Сусии прав. Двухлетнее общение с земами, "вживание" в их психику и опыт изменили в чем-то и самого Уисса. Он старался "видеть" и "думать", как зем – без этого сама идея эксперимента бессмысленна. И теперь у него это получается. "Слишком хорошо получается",-так сказал Сусии, и в спектре его была тревога.

Кажется, Бессмертные стали сомневаться в его душевном здоровье.

Нет, он здоров. Его не тянет к скалам, морской простор по-прежнему пьянит и властвует над ним...

Уисс припомнил, как после добровольного "плена" в акватории земов он почуял вдруг запах вольной воды...

Когда в специальном контейнере земы привезли его на свой кор, он очень волновался. Не за свою безопасность, нет – он боялся, что земы не поймут, не пойдут за ним, передумают. Снова и снова просматривал он свой план, поражаясь собственной дерзости, и ничто больше не интересовало его.

Но когда с лязгом открылся люк и в раскрытый проем ударила волна, пропахшая йодом и чем-то еще, до спазмы близким и неповторимым, Уисс забыл обо всем. Мускулы сжались инстинктивно, и никакая сила не могла удержать его в ту минуту в душном кубе контейнера. Его локаторы, привыкшие за два года повсюду натыкаться на оградительные решетки акватория, ощутили пустоту, и только далеко-далеко электрическим разрядом полыхнула фиолетовая дуга горизонта.

Он опомнился через несколько секунд, но этих секунд было достаточно, чтобы кор остался далеко позади. Какая-то бешеная, слепая радость владела всем его существом, каждой клеточкой и нервом, и сильное, истосковавшееся по движению тело яростно ввинчивалось в плотную воду, оставляя за собой клокочущий водоворот. Внутренний глаз – замечательный орган, неусыпный сторож, следящий за состоянием организма – укоризненно замигал, докладывая о недопустимой мышечной перегрузке.

Уисс немного расслабился, замедлил ток крови и, глубоко вздохнув, ушел в глубину.

Медлительные ритмы подводной стихии окутали его. Отголоски шторма, ревущего где-то в тысяче километров, слегка покалывали метеоклетки, скрытые под валиками надбровий, переменчивый вкус близких и далеких течений щекотал язык, разноцветные рыбешки с писком шарахались во все стороны из-под самого клюва.

Здесь, в глубине, было еще темно, и Уисс перешел со светового зрения на звуковидение.

Все вокруг мгновенно изменилось, вспыхнуло невероятными ярчайшими красками, заструилось невесомо и бесплотно, уничтожив формы, объемы, перспективу, расстояния, размеры-все динамично вписывалось друг в друга, пронизывало друг друга, сливалось, оставаясь разделенным-большое и малое, далекое и близкое.

Уисс видел одновременно плоскость водной поверхности над головой и обточенную прибоем разнокалиберную гальку дна, крошечный золотисто-прозрачный шарик диатомеи с изумрудной точкой хлорофилла в центре и многометровые хребты волнорезов, окаймлявших сине-зеленый бетон причальной стенки – низ и верх, север и юг, запад и восток. Световое зрение могло обмануть, солгать – песчинка у самых глаз кажется больше утеса на горизонте – но в мире звука существовали только истинные размеры и объемы, не искаженные перспективой. Глаза Уисса видели сейчас каждую пылинку сразу со всех сторон, словно в сотне зеркал.

Уисс немного увеличил частоту ультразвука, и лучи локатора прорвались сквозь экран морской поверхности. Все, что было в воде, стало теперь прозрачным, то, что в воздухе, – видимым.

Причал выгнулся дугой метрах в пятистах, и пестрая толпа земов замерла на нем неподвижно. Смутные, беспорядочно тревожные импульсы шли от толпы. Неподвижен был и железный кор, похожий на уродливого кита.

Уисс сузил поле к выделил среди земов две знакомые фигуры– на палубе. Нина и Пан застыли, подавшись вперед, и тоже излучали беспокойство.

Тревога и недоумение передались Уиссу. Что там случилось? Почему там все неподвижно, как на мертвых изображениях, которые Нина называет "фотографии"?

Земы передумали?

Он скользнул локатором по толпе. Глаза снова выделили знакомое маленькую фигурку Юрки, сына Нины. Несмотря на все старания, Уисс никак не мог изобразить дыхалом трудное звукосочетание, у него получалось что-то среднее между хрюканьем и бульканьем – "Хрюлька" – и это всегда вeселило подопытных земов.

Юрка был напряжен и неподвижен, как и все. Рука с растопыренными пальцами поднята вверх, на глазах слезы, губы движутся медленно-медленно.

Он кричит?

Уисс поспешно перешел на инфраслух. Казалось, целая вечность прошла, пока из отчаянно медленных колебаний составилось слово:

– У-у-у-и-и-и-с-с-с!

И вдруг он понял. Ему стало легко и весело, и дерзкий план перестал казаться сумасбродством.

Земы его потеряли!

Вырвавшись на свободу, Уисс, сам того не заметив, перешел на обычный жизненный ритм дэлона. Поэтому и толпа, и Пан, и Юрка казались ему неподвижными – он жил и действовал вчетверо быстрее. Опьяненный простором, он забыл, что у земов лишь одно световое зрение, и стал для них невидимкой. Земы растерялись, решив, что он бросил их.

И милый маленький зем зовет его назад...

Несколькими мощными движениями дэлон преодолел добрых четыре сотни метров, взмыл в воздух у самой причальной стенки, описал долгую дугу и снова ушел в воду, но теперь уже неглубоко.

И сквозь беспорядочный фейерверк вспышек радости он уловил вдруг ломкую, неуверенную, но вполне связную пента-волну Нины:

– Спасибо, Уисс!

Эти задыхающиеся, неумело напряженные, похожие на пугливый шепот ламинарий, биения биотоков развеяли последние тени сомнений.

Он свистнул-на все море:

– Вперед!

И железный кор послушно двинулся за ним, и солнце выплыло навстречу...

* * *

Над свинцовым морем висел рассеянный серый рассвет, и торопливые неопрятные тучи бежали на север. Белый кор покачивался в полукилометре, бессмысленно тараща в утро зрачки позиционных огней.

Уисс просвистел призывно, но ответа не было: земы еще спали.

Мутная мгла ненастья угнетала. Уисс переключился на инфразрение. Багровую поверхность моря пронизали миллиарды огненно-рыжих пульсирующих жилок – это перемешивались теплые и холодные слои воды. Растрепанные холодные тучи превратились в полупрозрачные зеленоватые дымки, сквозь которые синело солнце в своей раскаленной короне.

Уисс описал дугу в багровой воде, расправляя затекшие мускулы, рывком вылетел в воздух и увидел внизу, в изогнутом зеркале воды, свое увеличенное в несколько раз отражение. В следующую секунду он бесшумно вошел в воду и плавным движением направил тело в бодрящий холодок глубины.

И снова увидел свое отражение – теперь уже наверху, на рубеже воды и воздуха.

Уисса всегда волновал и будоражил этот рубеж – граница двух разных и чуждых миров, таких близких и таких несхожих. Уже много веков неистовые умы пытаются перейти эту границу, понять то, что кроется по другую сторону зеркальной поверхности.

Но всегда – да, к сожалению, всегда! – они видят причудливо искаженные отражения своих тел, своих дум, своих целей – независимо от того, плывут ли они из глубины моря или падают с воздуха.

И возможно ли вообще перейти этот рубеж – понять и принять нечто абсолютно выходящее за рамки твоих знаний и опыта, твоего ощущения мира, нечто по-настоящему невероятное, ничем не похожее на то, что окружает тебя и окружало твоих предков?

Иногда кажется – нет.

Иногда кажется – да...

Его привела к земам не только простая любознательность, как приводила сотни других, и не только веление Поиска, хотя он и был Хранителем Пятого Луча. Он пошел в добровольный плен, неся в себе соединенную мудрость Шести и общую надежду народов Дэла.

Прследние несколько столетий планету лихорадило. Неведомые силы то здесь, то там рвали тонкие искусные цепочки Равновесия, и необратимые трагедии разыгрывались среди живого.

Не конвульсии космической бездны, не горячка солнечных пятен и не бунт земных недр вызвали болезнь. Равновесию биофона грозили... земы.

Категоричность обвинения не нравилась Уиссу. Да он, собственно, и не собирался обвинять или оправдывать.Он пришел к земам без предубеждения, но и без симпатии. Обязанностью хранителя Пятого Луча была разведка.